Юрий ПАВЛОВ. ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО КАК «РУССКИЙ ИНОСТРАНЕЦ». Свобода – понятие внутреннее

 

Юрий ПАВЛОВ

ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО КАК «РУССКИЙ ИНОСТРАНЕЦ»

Свобода – понятие внутреннее

 

В уже относительно давние времена, в 1965-м году, Вадим Кожинов настаивал, что к поэзии Евтушенко нужно относиться как к стихотворству, к «лёгкой поэзии», «стихотворной публицистике» [12, с. 13]. Это, по версии мыслителя, предполагает иные критерии оценки текстов автора при изначальном понимании того, что определяется цитатой из Михаила Пришвина: «Беллетристика – это поэзия лёгкого поведения» [12, c. 15]. Естественно, такой подход к творчеству Евтушенко не приняли и сам стихотворец, и его многочисленные почитатели: литературоведы, критики, журналисты, читатели.

Не согласны и мы, но по другой причине: к любой поэзии (как и к любым родам, видам, жанрам литературы) нужно применять единые критерии оценки, так как при всех типологических и индивидуально-художественных особенностях произведения, мы имеем дело с определённой системой ценностей (религиозной, духовно-нравственной, идеологической и т.д.). Она, в свою очередь, должна поверяться критериями, сущность которых точно выразил Чехов сначала обще-теоретически, а затем – конкретно, применительно к себе: «…нет ни низших, ни высших, ни средних нравственностей, а есть только одна, а именно та, которая дана нам во время оно Иисуса Христа и которая теперь мне, Вам и Баранцевичу мешает красть, оскорблять, лгать и проч. Я же во всю мою жизнь, если верить покою своей совести, ни словом, ни делом, ни помышлением, ни в рассказах, ни в водевилях не пожелал жены ближнего моего, ни раба его, ни вола его, ни всякого скота его, не крал, не лицемерил, не льстил сильным и не искал у них, не шантажировал и не жил на содержании» [23, с. 423-424].

В данной статье с христианско-православных позиций определим систему ценностей произведений Евтушенко постсоветских десятилетий. Эта система ценностей иллюстративно-зримо проявилась в стихотворениях, посвящённых тем современникам поэта, которые являют, по Евтушенко, человеческий идеал или личность в разной степени ему соответствующую. К тому же, любой текст Евтушенко даёт представление о секретах творческой мастерской автора и его системе ценностей.

В итоге мы выясним, насколько идеи и идеалы, утверждаемые в творчестве Евтушенко, соответствуют традиционным ценностям русской литературы, христианской по своей природе и сути. То есть, мы получим ответ на принципиальный вопрос: поэзия и проза Евтушенко – явление русской или русскоязычной литературы (по нашей классификации), и он – «русский русский» или «русский иностранец» (по терминологии Ф.М. Достоевского)?

 

Об уроках Межирова, «кулисах» литературы и журналистики,

национальном эгоцентризме поэта

В основу текста Евтушенко «Автор стихотворения “Коммунисты, вперёд!”» (1994) положена трагическая история, которая в изложении биографа поэта Ильи Фаликова выглядит так: «В 1988 году произошло несчастье: за полночь под колёса межировской машины попал человек, через некоторое время скончавшийся. Это был известный актёр Юрий Гребенщиков. Общественность возмутилась: Межиров уехал с места ДТП. Подробности никого не интересовали. Обструкция достигла предела, оставаться в стране было трудно – через четыре года он уехал в Штаты» [22, с. 144].

Именно такая версия событий нашла поэтическое отражение в стихотворении Евгения Евтушенко «Автор стихотворения “Коммунисты, вперёд!”». Анализ названного произведения даёт представление о том, как соотносится художественная реальность, созданная автором, с реальностью жизненной. Для этого необходимо выявить как «механизмы» создания поэтического мира Евтушенко, так и систему ценностей данного мира.

Сразу обратим внимание: главные подробности трагедии в версии Евтушенко-Фаликова остались за пределами их разножанрового повествования. Вот что поведала о них в том же году Юнна Мориц в письме к Владимиру Соловьёву: «Межиров наехал вечером на подвыпившего актёра (вариант Межирова, рассказанный мне уже в Нью-Йорке, куда он бежал от правосудия, но всем объявил, что от “Памяти”, которая вот-вот захватит власть, что актёр был из алкашей-прыгунов и прочее), огляделся по сторонам, сунул актёра в сугроб, умчался и разобрал машину – до винтика. Но в окно глядела старушка, и всё всплыло… Следователь припёр. Поэт сознался. Актёр поздно угодил в больницу и умер. Евтушенко (в то время член Президентского совета. – Ю.П.) написал “ввысь”, что Межиров всегда страдал непонятными странностями. Все в восторге (видимо, под “всеми” Мориц имела в виду либеральную общественность. – Ю.П.)! Я в ужасе! На этом уровне примирения быть не может» [21, с. 188].

Поясним, от какой «Памяти», по версии Межирова, он бежал в США, так как большинство современных россиян не имеют представления об этой организации. А созданный во второй половине 1980-х годов либеральный миф о «Памяти» как о черносотенной организации, готовящей еврейские погромы, позже закреплённый в разных «авторитетных» источниках, транслируется в интересующем нас стихотворении Евтушенко.

На самом деле, «Память» – малочисленная, идеологически неоднородная, абсолютно не влиятельная организация, созданная антирусскими властными структурами (о чём, конечно, подавляющее большинство членов «Памяти» не догадывалось) для дискредитации русского национального возрождения. В итоге гипотетические еврейские погромы, которыми так долго, настойчиво и целенаправленно пугали многих ведущие перестроечные СМИ во главе с «Огоньком», не случились и случиться не могли. А «Память», выполнив ту роль, которая ей отводилась, тихо и бесследно исчезла. Однако, другие погромы, кровавые и гибридные, стали реальностью последних трёх десятилетий. Один из них – русский погром – наша демократическая общественность, А.Межиров и Е.Евтушенко в том числе, конечно, не заметила. Теперь вернёмся к прерванному сюжету.

В 1988 году Евтушенко помог Межирову избежать законного наказания, а через шесть лет появилось произведение «Автор стихотворения “Коммунисты, вперёд!”». Его художественная реальность в своей событийно-целостной совокупности прямо противоположна той жизненной трагедии, отношение к которой единственно правильно выразила Юнна Мориц. Нравственный компромисс, невозможный для неё, стал не только жизненной, но и творческой реальностью для Евгения Евтушенко.

Для поэта история с Межировым – несчастье, «которое может случиться с каждым, кто за рулём» [10, с. 78-79]. Случиться, конечно, может, только – и об этом не говорится в стихотворении и прозе Евтушенко – далеко не каждый будет вести себя так недостойно, бесчеловечно.

Стремясь сделать из Межирова не только жертву, но и героя, Евгений Александрович вводит эпизод с ДТП в широкий личностный и национальный контекст. В стихотворении, в отличие от предыдущих евтушенковских текстов, Межиров называется не просто учителем, а «учителем бесценным». Бесценность, видимо, измеряется теми уроками, которые давал Александр Петрович начинающему поэту. О них говорится следующее:

он учил меня Блоку и женщинам,

картам, бильярду, бегам.

Он учил не трясти

пустозвонным стихом, как монистом,

но ценил, как Глазков,

звон стаканов по сталинским кабакам. [10, c. 78]

Цена такого учительства очевидна, как и очевидно то, как «тяжело» жилось Межирову и Евтушенко в сталинские времена. Ситуация не изменилась и в дальнейшем. Вот какой шок у Булата Окуджавы, учителя из Калуги, вызвало случайное знакомство с двадцатипятилетним Евтушенко в ресторане «ЦДЛ» в 1957 году: «Пять-шесть столиков… За дальним из них я увидел Михаила Светлова! За соседним столиком справа — Семёна Кирсанова. Слева, Господи Боже мой, сидел совсем ещё юный Евтушенко в компании неизвестных счастливчиков… <…>

– Послушай, – сказал Евтушенко кому-то из своих, – у меня четырнадцать тысяч… Давай сейчас махнём в Тбилиси, а?

«Че-тыр-над-цать ты-сяч! – поразился я. – Четырнадцать тысяч!».

Эта сумма казалась мне недосягаемой» [17].

Окуджава до конца вечера оставался под магическим воздействием суммы, названной Евтушенко. Учитель из Калуги, потеряв интерес к своему собеседнику, пригласившему его в ресторан, думал: «…как, должно быть, замечательно, имея четырнадцать тысяч, махнуть в Сухуми и через два часа сидеть уже у моря, а после – в Тбилиси, а после – во Львов, к примеру, и снова в Москву, и ввалиться сюда, в дом на Воровского…

…Я шел по поздней Москве и повторял с ужасом и восхищением: «Четырнадцать тысяч!.. Четырнадцать тысяч!..» [17].

В своём «адвокатском» стихотворении «Автор стихотворения “Коммунисты, вперёд!”» Евтушенко, конечно, не мог не вспомнить военное прошлое А.Межирова, когда он, «посиневший от стужи солдатик», возил хлеб по ладожскому льду. Неожиданное продолжение данная тема получает в американском настоящем Межирова. Его положение поэт сравнивает с блокадным: Александр Петрович «подцепляет пластмассовой вилкой в Нью-Йорке “fast food”» и «английский никак не изучит». Кощунственное сравнение с убийственно «убедительной» аргументацией – результат того, к чему приводит изначальный нравственно-ущербный человеческий и творческий посыл.

Лишь один художественный троп, косвенно связанный с военным прошлым Межирова, отчасти передаёт жизненные реалии 1990-х и заслуживает внимания. Россиян, живущих вне Родины, поэт сравнивает с «осколками разломанной нами самими страны» [10, с. 79]. Здесь ценно осознание того, что и люди, оказавшиеся в эмиграции или в другом статусе за пределами СССР, несут ответственность за уничтожение государства. В то же время далеко не все «мы – осколки», как у Евтушенко, были соучастниками этого действа. Вина, как известно, всегда индивидуальная, личностная. Поэтому в таких случаях речь должна идти не об абстрактных «мы – осколках», а о конкретных людях. Евтушенко не мог это сделать в принципе, в том числе и потому, что пришлось бы говорить о вине и своих друзей-единомышленников, и своей собственной. Гораздо проще, безопаснее и правильнее следовать либеральной традиции и во всех бедах обвинять Россию:

Что же делаешь ты,

мать-и-мачеха – Родина

с нами со всеми? [10, с. 79]

Думаем, что это лишь более мягкая, дипломатичная форма выражения чувства к Родине, доведённая до своего предела Андреем Синявским: «Россия – Мать, Россия – Сука, ты ответишь и за это очередное, вскормленное тобою и выброшенное потом на помойку, с позором – дитя!..» [19].

Самым же главным достоинством Межирова, по Евтушенко, является национальное происхождение Александра Петровича. Еврей в либеральной традиции, как минимум, не подсуден. А те, кто этот непреложный закон нарушает, сразу и навсегда попадают в разряд «прокажённых», именуемых по-разному: славянофилами, черносотенцами, правыми, красно-коричневыми и т.д.

Евтушенко, воспевший в своих стихах и поэмах советских палачей как героев, советских палачей как жертв, Михаила Меньшикова не вспоминает ни в каком контексте.  Он, расстрелянный в 1918 за свои якобы антисемитские публикации в «Новом времени», в письме к начинающему автору А.М. Ренникову раскрыл тайну «кулис» журналистики и литературы начала XX века: «Удивляюсь только Вашей смелости или наивности: как Вы рискнули среди прочих отрицательных типов описать нескольких провинциальных журналистов-евреев, не скрыв от читателя их национальность? Каждый современный русский беллетрист может выставлять сколько угодно негодных личностей русского, французского, немецкого происхождения. Но отрицательный тип, взятый из еврейской среды, – это гроб для автора (курсив мой. – Ю.П.) . Такому автору дорога в русскую литературу закрыта. Ведь евреи исключительно обидчивые люди: заденешь одного из них, а они уже считают, что оскорблён весь народ» [18, c. 247-248].

Через время, когда Ренников приехал из Одессы в Петербург и пришёл устраиваться на работу в «Новое время», Меньшиков продолжил данную тему: «Имейте в виду, что быть нововременцем – это в русской литературе клеймо. С нашим клеймом вас уже ни в какой толстый журнал или в книгоиздательство, кроме суворинского, не пустят. Если вы напишете книгу, ни в одной левой газете об вас никакого отзыва не дадут, даже ругательного. Левый лагерь, от которого зависит в России успех или неуспех писателя, накладывает на нововременца настоящее библейское прещение до седьмого поколения. Всероссийская критика приговаривает нас к гражданской смерти» [18, с. 252]. Ибо, по утверждению Меньшикова, признание и средства к существованию в руках «международных банкиров» и «либерально-социалистических кругов».

Ситуация принципиально не изменилась и в советское время, в годы «сталинщины», «оттепели», «застоя» и в постсоветское время. Правильное понимание Евгением Евтушенко этого ключевого для жизненного и творческого процветания вопроса – главный результат уроков, данных начинающему автору Александром Межировым и не только им.  

Поэтому при известном политическом хамелеонстве поэта, в своей юдофилии он был последователен, неизменно-постоянен. В качестве подтверждения сказанного назовём поэму «Братская ГЭС» (1964) и стихотворения разных лет: «Охотнорядец» (1957), «Бабий Яр» (1961), «Танки идут по Праге» (1968), «Автор стихотворения “Коммунисты, вперёд!”» (1994), «Солдат, не умевший петь» (1995), «Последний прыжок» (1995), «На смерть Левитанского» (1996), «Израильская Россия» (1996), «Шекспир о Михолсе» (1997), «Александр Межиров» (2010), «Валерия Новодворская» (2011), «Баллада о дяде Толе Рыбакове» (2011), «Оскару Рабину» (2013), «Олегу Целкову» (2013), «Шестидесятник» (2013), «Ну, скажите мне, Володя…» (2013), «Прощание с Алёшей Германом» (2013), «Послание Вене Смехову» (2014), «Поэт и критик» (2016).

Подчеркнём (зная особенность либералов записывать всех оппонентов, с подобными автору этих строк взглядами, в антисемиты, русские фашисты), что мы, естественно, не против любви к еврейскому народу, как и к любому другому народу мира. Главное, чтобы эта любовь не делала человека национальным эгоцентриком, оценивающим и характеризующим людей и события с позиции народа, избранного автором в качестве мерила всего и вся, и не замечающего страдания, жертвы, подвиги других народов.

В главах поэмы «Братская ГЭС», где речь идёт об истории XX века, количество положительных героев-евреев среди поимённо названных персонажей процентно значительно превышает представителей других народов России, СССР. Это патологический русофоб Владимир Ульянов, учительница Элькина, диспетчер света Изя Крамер, Рива, инженер-гидростроитель Карцев.

Такую закономерность можно трактовать и как проявление юдофилии Евтушенко, и как отражение жизненных реалий, давших основание Юрию Слёзкину и его единомышленникам утверждать: XX век – это «еврейская фаза русской истории» [20, с. 441]. Возможны и иные интерпретации… Обратим внимание на не гипотетическое, а очевидное, мимо чего прошли все, писавшие о поэме, прежде всего, те многочисленные авторы, называвшие главу «Диспетчер света» среди главных шедевров Евтушенко.

Безусловно, через судьбу Ривы поэт показал – с редкой по силе эмоционального воздействия, душевной проникновенностью, почти художественной филигранностью – трагедию Холокоста. Однако вызывает недоумение, неприятие одна из венчающих главу строф:

И, платя за свет в квартире вашей,

счёт кладя с небрежностью в буфет,

помните, какой ценою страшной

Изя Крамер заплатил за свет. [4, с.112]

Невозможно понять, какая связь между платой за свет и гибелью Ривы в гетто. Но всё же, если руководствоваться логикой Евтушенко, то неизбежно возникает вопрос: почему в такой ситуации человек должен помнить только о судьбах Ривы и Изи, а не о страшной цене, которую заплатили все народы СССР за победу над фашизмом. То есть, в «Братской ГЭС» Евтушенко, делая еврейскую жизнь и судьбу главным критерием оценки событий, проявляет национально-ограниченный гуманизм. Так юдофилия поэта перерастает в национальный эгоцентризм, избранничество.

Столь очевидная особенность мировоззрения и творчества Евтушенко, естественно, высоко ценилась и ценится теми, кто официально и закулисно определял и определяет политику в области образования, литературы, культуры, СМИ в СССР, постсоветской России, мире. Евтушенко – один из самых премиально-упакованных поэтов второй половины XX – начала XXI веков. Симптоматично, что и на Нобелевскую премию в области литературы Евтушенко выдвинул Всемирный конгресс русскоязычных евреев (ВКРЕ) за, как говорилось, «поэму “Бабий Яр”». Правда, премию Евтушенко не получил, да и «Бабий Яр» – стихотворение, а не поэма… Однако сие не главное.

Именно «Бабьим Яром» и произведениями подобной направленности Евтушенко надолго застолбил себе место в истории России, зная прекрасно, кем она, особенно в гуманитарной сфере, пишется. Например, в библиографическом словаре «Русские писатели XX века» под редакцией Петра Николаева статья о Евтушенко – одна из самых объёмных. Её автор – «случайное» совпадение – известный русофоб и юдофил Валентин Оскоцкий. Закономерно, что в словаре не нашлось место, например, Станиславу Куняеву, выдающемуся русскому писателю и редактору. Но зато есть статьи (называем авторов выборочно только на букву «А») об Айзмине Давиде Яковлевиче, Алёшине Самуиле Иосифовиче, Алешковском Юзе, Архангельском Александре Григорьевиче, Ачаир Алексее Алексеевиче. И, завершая данный сюжет, приведём «свежее» подтверждение нашей версии. В 2022 году предсказуемо на первой полосе «Литературной газеты» в №28, посвящённом юбилею Евтушенко, было опубликовано стихотворение «Бабий Яр».

 

О ментальной перекодировке, параллельной реальности

и шестидесятнических мифах

«Подписанты», «Горбачёв в Оклахоме», «Шестидесятники» – одни из самых известных программных стихотворений постсоветского Евтушенко. В них проявились разные грани его авторского «я». Поэтому рассмотрим эти стихи в контексте всего жизнетворчества писателя, акцентируя внимание на главном. Во-первых, на ментальной направленности произведений. Во-вторых, на художественной реальности, которая предлагается читателю как жизненная правда.

Представление об авторском идеале человека в стихотворении «Подписанты» транслируется уже на уровне называемых имён: Сара Бабенышева, Лидия Чуковская, Владимир Корнилов, Зоя Крахмальникова, Лариса Богораз, Фрида Вигдорова, Сергей Ковалёв. Трудно не заметить, что все они – евреи. И это не частный случай, не случайное совпадение, а проявление устойчивой тенденции в творчестве Евтушенко, о которой уже шла речь.

На другом уровне мировоззренческая и ценностная система координат проявилась в создании параллельной реальности. Общеизвестно, что среди диссидентов 1960-1970-х годов евреи составляли подавляющее большинство. Однако были и русские «узники совести», которые отсидели гораздо большие сроки, чем те же Юлий Даниэль с Андреем Синявским, не говоря уже о «санаторном» ссыльном Иосифе Бродском. Однако имена Олега Волкова, Игоря Огурцова, Владимира Осипова, Леонида Бородина, Евгения Вагина и других «правых» в разножанровых текстах Евтушенко (как у всех официальных и либеральных мифовещателей), естественно, отсутствуют. А причин тому, как минимум, четыре.

Первая – у русских борцов с властью была не та национальность. Вторая – мировоззрение, система ценностей этих «русистов», «правых» в корне неприемлемы для Евтушенко. И в отношении к ним стихотворец совпадает как с «левыми» диссидентами, так и главой КГБ Юрием Андроповым. Третья – никто из подписантов, героев стихотворения, и подписантов вообще (в том числе Евгений Евтушенко) в защиту ВСХСОН – самой многочисленной организации «правых» борцов с советской властью – не выступил. Четвёртая – если вдруг станут писать и говорить о русских патриотах со сроками в 28, 20, 11 и т.д. лет, то тогда нужно будет переписывать историю диссидентского движения, и не только его. В первую очередь, тот либерально-официальный вариант истории страны, который Евтушенко (вместе со своими единомышленниками, оккупировавшими СМИ, образование, науку, кино, театр) транслирует в своей поэзии, мемуарной и художественной прозе. Например, в романе «Не умирай прежде смерти» [3], где повествуется о событиях августа 1991 года, автор в запредельно-очевидной лжи превосходит многих и многих своих единомышленников.

Ясно, что указанные в «Подписантах» приёмы создания параллельной реальности Евтушенко использует на протяжении всего творчества. Но в постсоветское время (чтобы быть в тренде либеральной повестки) он не только тиражирует надоевшие, примитивные клише и через идеологическое самоцензурирование «улучшает» собственные произведения 1940-1970-х годов, но и выступает в качестве цензора-палача чужих текстов.

Станислав Куняев первым обратил внимание, в каком виде Евтушенко опубликовал в своей антологии «Строфы века» стихотворение Пимена Карпова «История дурака» (1925) [13, с. 515-521]. Он оставил последние двадцать четыре строки стихотворения, удалив первые пятьдесят две. Вынуждены привести эти строки, во-первых, в интернете до сентября 2022 года, до публикации на сайте «Родной Кубани», полная версия стихотворения Карпова отсутствовала; во-вторых, при чтении мы поймём причины убийственной цензуры «свободолюбца»-публикатора:

I.

Когда с непроходимых улиц,

С полей глаза Руси взметнулись, –

Была тобой, дурак, она

На поруганье предана.

В заклятой той стране-остроге

Умерщвлены тобою боги;

Ища бессмертья, гадий мир

Лакает чёртов эликсир!..

Да! Кровью человечьей сыто,

В свиное устремясь корыто,

Наследие твоё, урод,

Теперь вовеки не умрёт:

Сопьются все, померкнут славы,

Но будут дьяволы-удавы

И ты – дурак из дураков –

Жить до скончания веков!

 

II.

Ты страшен. В пику всем Европам…

Став людоедом, эфиопом, –

На царство впёр ты сгоряча

Над палачами палача.

Глупцы с тобой «ура» орали,

Чекисты с русских скальпы драли,

Из скальпов завели «экспорт» –

Того не разберёт сам чёрт!

В кровавом раже идиотском

Ты куролесил с Лейбой Троцким,

А сколько этот шкур дерёт –

Сам чёрт того не разберёт!

Но все же толковал ты с жаром:

«При Лейбе буду… лейб-гусаром!».

Увы! – Остался ни при чём:

«Ильич» разбит параличом,

А Лейба вылетел «в отставку»!

С чекистами устроив давку

И сто очков вперед им дав,

Кавказский вынырнул удав –

Наркомубийца Джугашвили!

При нем волками все завыли:

Танцуют смертное «танго» –

Не разберёт сам чёрт того!

Хотя удав и с кличкой «Сталин» –

Всё проплясали, просвистали!..

Дурак, не затевай затей:

Пляши, и никаких чертей!

 

III.

Смеялись звёзды и планеты

Над дьявольскою пляской этой;

Голодные кружили псы

У опустелой полосы:

Из щелей выползали гады,

Любви и солнца тризне рады,

И, попирая жизни новь,

Невинную лакали кровь… [11]

Как видим, в вырезанных Евтушенко строках даются такие характеристики Троцкого, Сталина, чекистов, времени, которые в данный период не встречались практически ни у кого из современников Пимена Карпова, писавших в СССР. Подобное видение происходящего транслируется лишь в тезисах Алексея Ганина «Мир и свободный труд – народам» и в поэме Сергея Есенина «Страна негодяев».

То есть, не вызывает сомнений, почему Евтушенко так преступно поступил со стихотворением Карпова. Введение этого произведения (как и текста Ганина) в широкий читательский и исследовательский оборот означает, что рано или поздно придётся переписать либеральную версию истории литературы XX века. А характеризуемые Евтушенко (и не только, конечно, им) Борис Пастернак и Осип Мандельштам как якобы нравственные и идеологические антиподы власти будут оцениваться адекватно как певцы советского режима во главе с Лениным и Сталиным, а также их предшественников: декабристы, Софья Перовская, Николай Каляев, лейтенант Шмидт и т.д.

Предсказуемо, что и Владимир Максимов, русский подписант письма в защиту Андрея Синявского и Юлия Даниэля, будущий главный редактор парижского антисоветского журнала «Континент», не попал в герои рассматриваемого стихотворения. Ведь он – автор статьи «Осторожно – “Евтушенко”!» [15]. К тому же, хорошо известно неприязненное отношение к Максимову Андрея Синявского и Марии Розановой, героини прозы поэта. Ну и, конечно, взгляды Максимова по большинству, если не по всем вопросам, были неприемлемы для Евтушенко.

Помимо того, что список подписантов в стихотворении избирателен по национальным и идейным причинам, Евтушенко, говоря о самом явлении, игнорирует очевидные факты.

Практический результат писем в защиту А.Синявского и Ю.Даниэля, И.Бродского, А.Солженицына и других был никаким или почти никаким. Власть мало интересовали протесты десятков, сотен подписантов внутри страны. Иначе, но далеко не всегда, руководство СССР реагировало на голоса в поддержку осуждённых, раздававшиеся из-за рубежа. Периодически учитывалось мнение тех, кто в разной степени разделял идеи социолизма-коммунизма или с симпатией относился к Советскому Союзу.

По утверждению Владимира Исааковича Соловьёва (чтобы не перепутать Соловьёвых, указано отчество американского носителя популярной фамилии), и не только его, мнение Евгения Евтушенко, что Бродский несовместим с советской системой, повлияло на окончательное решение выслать будущего Нобелевского лауреата из страны.

Евтушенко версию Соловьёва и тех, кто её придерживался (в том числе Бродский), чаще всего якобы не замечал, но реально всегда держал её в уме. Поэтому неоднократно подчёркивал, что благодаря именно его письменному заступничеству за опального поэта, тот был досрочно освобождён из Архангельской ссылки.

В отличие от Евтушенко, Лев Лосев, друг Бродского и автор книги о нём, выдвинул иную версию, более соответствующую жизненным реалиям. Именно доводы Сартра, содержащиеся в его письме А.Микояну (Председателю Президиума Верховного Совета СССР), вызвали необходимую реакцию: «…зачем ставить под угрозу важное пропагандистское мероприятие международного масштаба, съезд Европейского содружества писателей?» [14, с.126].

Данная версия, не вписывающаяся в созданный Евтушенко миф, вызвала у него предсказуемую реакцию в «Подписантах». В этом стихотворении авторская позиция предельно оголена, а экспрессивно-образная форма её выражения – свидетельство того, насколько поэта всерьёз задела альтернативная точка зрения:

Вы смелее, чем все сартры,

хоть вам головы секи… [6, с.124]

Однако смелость, характеризуемая через отсечение головы, – образ, не имеющий никакого отношения к реалиям 1960-1970-х годов. В эти «вегетарианские» десятилетия речь не шла даже об уголовном преследовании подписантов, а проявленная таким образом смелость, или якобы смелость, не мешала процветанию многих из них.

Например, подписант-Евтушенко, отметившийся в 1968 году ещё письменным и поэтическим («Танки идут по Праге») «демаршами», в 1969-м издаёт книгу «Идут белые снеги…», становится владельцем огромной и роскошной квартиры (вызвавшей шок у Владимира Соловьёва), получает орден «Знак Почёта» «за заслуги в развитии советской литературы и активное участие в коммунистическом воспитании трудящихся».

Предвидя реакцию поклонников Евтушенко на эту якобы не серьёзную награду, обратимся к творческим судьбам современников Евгения Александровича. Арсений Тарковский, Николай Тряпкин, Владимир Соколов, Станислав Куняев, Юрий Кузнецов, Анатолий Передреев, Игорь Шкляревский и многие другие поэты разных поколений в возрасте тридцати семи лет премии не получали. Да и лауреатом Государственной премии СССР Евтушенко стал в 1984 году, раньше того же Тарковского, родившегося в 1907 и награждённого лишь посмертно в 1989. И ещё: Соколов, Куняев, Тряпкин, Кузецов, Передреев, как и большинство поэтов первого ряда, не были удостоены подобной чести вообще.

И эти реалии литературной жизни 1960-1980-х годов в последние 35 лет «левые» произвольно трактуют, игнорируя очевидные факты. В уже упоминаемой словарной статье Валентин Оскоцкий сообщает, что Евтушенко – «почётный член Американской академии искусств, действительный член Европейской академии искусств и наук» [16, с. 256], а о Государственной премии СССР не говорит ни слова.

Для полноты картины о премиях и званиях сообщим: в подписантные годы любимца советской власти почестями обошли лишь англичане. Неприсуждение звания почётного профессора Оксфордского университета в 1968 году настолько расстроило безразмерно-честолюбивого и редкостно-самолюбивого стихотворца, что он, по словам Корнея Чуковского, «три дня пил без конца» [24]. Однако покинем страдающего поэта и вновь обратимся к героям стихотворения «Подписанты».

Их авторские характеристики вызывают прежнюю реакцию: «столбняк», «оторопь». Невольно рождаются мысли об интеллектуальной адекватности стихотворца: именовать подписантов «русской чести классиками» и называть письма против власти «жанром великим» – это не просто полная утрата чувства реальности, а уникальное скудоумие. Его очередным подтверждением является следующий сравнительный ряд:

Левитанский Юрий – Пушкин,

Вл. Корнилов – Лев Толстой [6, с.123].

Конечно, мы понимаем художественную природу сравнений, гипербол, любых тропов. Но для нас очевидно и то, какую смысловую нагрузку эти художественные тропы должны выполнять: акцентировать внимание на чувствах, мыслях, смыслах, поступках человека, явлениях действительности и т.д. – на реально существующем или потенциально возможном. У Евтушенко же жонглирование известными именами – словоблудие, ибо отсутствует адекватное представление о человеке, времени, явная несоразмерность и кричащая разноприродность сравниваемых личностей.

Стратегическая же задача Евтушенко, маркирующего художественные тропы таким образом, очевидна: перекодирование системы ценностей читателя, поверившего стихотворцу. Конечно, данная цель достигается Евтушенко разными способами. Нас же интересует только этот широко используемый приём присоединения, когда в один ряд с очевидными гениями, достойнейшими людьми ставятся личности по всем параметрам иного ряда.

Только поэт, лишённый национального чувства и не способный мыслить вне либеральных штампов, мог включить в список «героев совести», «русской чести классиков» Сергея Адамовича Ковалёва. Этого примитивно-убогого мыслителя, вечно захлёбывающегося от ненависти к исторической России и русским.

При чтении «Подписантов» и многих других текстов Евтушенко возникает мысль о маразме их автора. Это слово использует Станислав Куняев, характеризуя «шедевры» Евтушенко, оставшиеся за пределами нашей статьи. Но это тот маразм, который стал во многом уже нашей жизненной реальностью.

Евтушенко, обладавший чутьём не только идти в ногу с политическим временем, но и периодически опережать его, в постсоветские десятилетия транслирует ценности, доминирующие в мире либерально-глобалистской повестки. Вот и в «Подписантах» автор, возводя на классический пьедестал недостойные, незначительные личности, сетует:

Нет у Вигдоровой Фриды

Нобелевской премии [6, с.123]

Фрида, как известно, к тому времени уже давно находилась в мире ином. Но самим посылом, где, по сути, определялись главные «параметры» личности нобелиата, Евтушенко попал в десятку. Назовём имена лауреатов, среди которых один «достойнее» – то есть хуже – другого: Барак Обама, Альберт Гор, Генри Киссинджер, Светлана Алексиевич, Дмитрий Муратов. И, конечно, Евтушенко не мог не сказать о таком нобелиате, как первый президент Советского Союза.

В стихотворении «Горбачёв в Оклахоме» (1995) этот великий государственный преступник, приведший страну к геополитической катастрофе, обрекший на страдание и смерть миллионы сограждан, характеризуется автором по либеральным лекалам: «…он спас нас всех, / а внуков и подавно»; «…он – автор карты будущего века» [8, с. 130].

По этим же лекалам написаны практически все тексты постсоветского времени. В них Евтушенко примитивные штампы либеральной публицистики облекает в стихотворную форму. Встречаются, конечно, частные «оригинальности», «изюминки», но, думаем, лучше бы их не было, ибо таким образом поэт по-разному подставляется, оголяется, демонстрируя и без того беспредельно низкий интеллектуально-духовный уровень и космическую несоразмерность изображаемого и реального.

Например, в стихотворении «Спецкурс по Пушкину в Нью-Йорке» (1996) Евтушенко, следуя давней леволиберальной традиции, делает ударение на кровной нерусскости Пушкина (поэт по этническому происхождению был на 1/8 нерусским) и называет его «нашим эфиопом» [9, с. 194]. Если бы стихотворец читал хотя бы Достоевского, не говоря уже о русских «правых» авторах XIX-XXI веков, он бы знал, что в традициях отечественной мысли национальность определяется не кровной, а духовно-религиозной, культурной принадлежностью человека (может быть, тогда бы Евтушенко не подчёркивал постоянно, что в его жилах не течёт еврейская кровь). А для понимания Пушкина нужно читать хотя бы статьи Ивана Ильина и книги Валентина Непомнящего.

Теперь скажем о разнокачественных фантазиях, «изюминках» Евтушенко, в которые невозможно поверить. Так, в «Подписантах» наибольшую симпатию у Евтушенко вызывает Сара Бабенышева. Информация о том, что она в эмиграции стала подписанткой на газеты из Москвы, не вызывает недоверия. Мы даже почти со стопроцентной уверенностью можем назвать издания, «соучастницей» (слово, взятое из рекламы газеты Дмитрия Муратова) которых стала Сара. Это «Новая газета» (признанная в России иностранным агентом) и «Собеседник». Но зачем так мучает бедную женщину Евтушенко, заставляя её делать в распрекрасных США невероятное – «внукам штопать носки» [6, с. 124]. Видимо, поэт перепутал своё сибирское или московское детство с американскими 1990-ми.

Достоверно известно, кто и за что убил Ицхака Рабина («Солдат, не умевший петь», 1995). Но Евтушенко транслирует очевидную чушь, утверждая, что в убийце проснулся Гитлер (уточним: Рабин стал жертвой ортодоксального иудея). А далее автор задаёт такой вопрос: «Неужели Гитлер в нас во всех?» [7, c.126]. Такие находки «мыслителя» лучше не комментировать…

Стихотворение «Шестидесятники», хотя и написано Евтушенко в 1993-м году, воспринимается как итоговое, как отчёт о пройденном творческом пути – личном и своих единомышленников. Выясним, что ставит в заслугу шестидесятникам поэт.

Помимо юдофилии и национального эгоцентризма, Евтушенко был присущ личностный и групповой эгоцентризм. Поэт неоднократно, характеризуя шестидесятников, говорил, прежде всего, о самом себе. Суть любого эгоцентризма хорошо известна и всегда одинакова: деление людей по тому или иному признаку на избранных и на неполноценных остальных.

В стихотворении «Шестидесятники» эгоцентризм разноуровневый. Первый уровень – поэтический. Оказывается, шестидесятники «вернули отобранный при обыске (Кем? Когда? Ответы на эти и подобные вопросы у Евтушенко отсутствуют. – Ю.П.) / хрустальный башмачок поэзии» [с. 54]. Такое ошеломляющее «открытие», думаем, должно вызывать у человека, находящегося в здравом уме и обладающего хотя бы элементарными знаниями, примерно следующую реакцию.

Не откроем Америк, если скажем: отобрать «хрустальный башмачок поэзии» в принципе невозможно никому. Евтушенко, видимо, запамятовал, что до шестидесятников и одновременно с ними творили куда более достойные и значительные поэты: Николай Заболоцкий, Анна Ахматова, Даниил Андреев, Арсений Тарковский, Борис Слуцкий, Владимир Соколов, Николай Тряпкин, Станислав Куняев, Николай Рубцов, Юрий Кузецов и многие другие.

Иначе, условно говоря, на бытовом и бытийном уровнях, евтушенковский эгоцентризм проявляется в оценке современников. Все они на одно – спящее – лицо. Форма общения с современником выбрана такая:

Давая звонкие пощёчины,

Чтобы не дрых он… [5, с. 54]

Конечно, в данном контексте вспоминается стихотворение Андрея Вознесенского «Прощание с Политехническим» (1962). В нём мордобойный пафос выражен несколько корректнее, дипломатично-хитро. Главный друг-соперник Евтушенко призывает молодую аудиторию, впитавшую идеи «прорабов духа», к следующему:

…Ура, студенческая шарага!

А ну, шарахни

по совмещанам свои затрещины! [1, с. 113]

Не вызывает сомнений, кто попадает в разряд «совмещан» у А.Вознесенского и «дрыхнущих» современников у Евтушенко, – люди, не приемлющие западнические идеи и идеалы. А способы «перевоспитания» этих якобы неполноценных современников у шестидесятников остались такими же, какими они были у их старших учителей, – комиссарские…

Естественно, у Евтушенко люди и окружающая действительность оцениваются и характеризуются с позиции своей правды. Поэтому главная заслуга шестидесятников видится Евтушенко в том, что они «прорубили зарешёченное / окно в Европу и Америку» и сделали современников, спящих и неспящих, свободными.

В очередной раз можно возразить: свобода – понятие не внешнее, а внутреннее. Поэтому никакие шестидесятники, депутаты, президенты не способны сделать человека духовно свободным. Читайте хотя бы об этом повесть Леонида Бородина «Правила игры», писателя, отсидевшего за свои русские убеждения одиннадцать лет. 

Но более принципиальным видится другой вопрос: что принесла «оконная», европейско-американская свобода России? Результаты её хорошо известны – тотальное разрушение экономики, образования, медицины, других сфер жизнедеятельности страны, катастрофическая духовно-нравственная и интеллектуальная деградация, вырождение миллионов россиян. И преодолевать эту всеобщую катастрофу стране предстоит не одно десятилетие, если она, наконец, забьёт это дегенеративное окно и станет развиваться с опорой на свои исторические традиции, духовно-культурные ценности и т.д.

Что же касается творчества Евтушенко, то вывод в этом контексте напрашивается очевидный. Своими произведениями писатель нанёс огромный ущерб стране, внедряя в сознание сограждан в 1950-2010-е годы западнические – советские и либеральные – идеи и идеалы. Творчество Евтушенко – русскоязычная литература (нерусская по своей религиозно-духовной сути), а сам он – «русский иностранец».

Точной характеристикой Дмитрия Голубкова, которую он дал Евтушенко ещё в 1970 году, мы закончим наш текст: «Он не русский. Он американец. “Грубая сентиментальность”. Знает инстинкт толпы, зверино чует потребу времени. Журналист. Хватает на лету. Людьми по-настоящему не интересуется…» [2,с.513]. И слова этого практически забытого замечательного русского писателя, обращённые к Евтушенко, – теперь уже можно точно сказать – звучат пророчески: «Ты никогда не будешь великим поэтом, потому что ты слишком материален! В тебе нет тайны, мистического подступа нет, поэтому ты так любишь марксизм и революцию» [2, с. 510].

29.09.2022

Список использованных источников:

1. Вознесенский А. Прощание с Политехническим // Вознесенский А. Собр. соч. в 5 томах. Т.1. – М.: Вагриус, 2000. – С. 113-114.

2. Голубков Д. Это было совсем не в Италии… Изборник. – М.: ООО «ИПЦ “Маска”», 2013. – 664 с.

3. Евтушенко Е. Не умирай прежде смерти // Евтушенко Е. Собр. соч. Т.3. – М.: «Э», 2015. – С. 150-725.

4. Евтушенко Е. Братская ГЭС // Евтушенко Е. Собр. соч. Т.5. – М.: «Э», 2016. – С. 23-135.

5. Евтушенко Е. Шестидесятники // Евтушенко Е. Собр. соч. Т.8. – М.: ЭКСМО, 2018. – С. 54-55.

6. Евтушенко Е. Подписанты // Евтушенко Е. Собр. соч. Т.8. – М.: ЭКСМО, 2018. – С. 122-125.

7. Евтушенко Е. Солдат, не умевший петь // Евтушенко Е. Собр. соч. Т.8. – М.: ЭКСМО, 2018. – С. 125-126.

9. Евтушенко Е. Горбачёв в Оклахоме // Евтушенко Е. Собр. соч. Т.8. – М.: ЭКСМО, 2018. – С. 129-131.

10. Евтушенко Е. Спецкурс по Пушкину в Нью-Йорке // Евтушенко Е. Собр. соч. Т.8. – М.: ЭКСМО, 2018. – С. 192-194.

11. Евтушенко Е. Автор стихотворения «Коммунисты, вперёд!» // Евтушенко Е. Собр. соч. Т.8. – М.: ЭКСМО, 2018. – С. 78-80.

12. Карпов П. История дурака [Электронный ресурс] // Родная Кубань. – URL: https://rkuban.ru/archive/rubric/poeziya/poeziya_14579.html

13. Кожинов В. Поэзия лёгкая и серьёзная // Кожинов В. Статьи о современной литературе. – М.: Современник, 1982. – 303 с.

14. Куняев Ст. «К предательству таинственная страсть…». – М.: Наш современник, 2021. – 688 с.

15. Лосев Л. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии. – М.: Молодая гвардия, 2010. – 447 с.

16. Максимов Вл. Осторожно – «Евтушенко»! [Электронный ресурс] // Максимов В.Е. После немоты. – ЛитМир. Электронная библиотека. – URL: https://www.litmir.me/br/?b=120362&p=8 .

17. Оскоцкий В. Евтушенко Евгений Александрович // Русские писатели XX века: Библиографический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия; Рандеву – А.М., 2000. – С. 245-257. 

18. Раззаков Ф. Булат Окуджава [Электронный ресурс] // ВикиЧтение. – URL: https://biography.wikireading.ru/88121.

19. Ренников А. (Селитренников) Главы из книги «Минувшие дни» // Михаил Осипович Меньшиков: pro et contra. Личность и творчество публициста в оценках современников. – М.: Знание-М, 2020. – 530 с.

20. Синявский А. Литературный процесс в России [Электронный ресурс] // ЛитМир. Электронная библиотека. – URL: https://www.litmir.me/br/?b=223325&p=8.

21. Слёзкин Ю. Эра Меркурия. Евреи в современном мире. – М.: ACT: CORPUS, 2019. – 512 с.

22. Соловьёв Вл. Высоцкий и другие. Памяти живых и мёртвых. – М.: РИПОЛ классик, 2016. – 512 с.

23. Фаликов И. Евтушенко: love story. – М.: Молодая гвардия, 2017. – 718 с.

24. Чехов А. Письма 1877-1892 / Чехов А. Собр. соч. в 12 томах. Т.11. – М.: Художественная литература, 1956. – 702 с.

25. Чуковский К. Дни моей жизни [Электронный ресурс] // ЛитМир. Электронная библиотека. – URL: https://www.litmir.me/br/?b=280928&p=145.