Исраэль ШАМИР. РЫЖИЙ С ЛИТЕЙНОГО. О книге Владимира Бондаренко «Бродский: Русский поэт»
Исраэль ШАМИР 
Жизнь и творчество выдающегося поэта, нобелевского лауреата Иосифа Бродского вызывают большой интерес не только в России, но и в других странах. Ежегодно выходят новые книги, посвящённые ему, – от фундаментальных научных штудий до легковесных и не слишком достоверных мемуаров. На этом фоне известный критик и историк литературы Владимир Бондаренко сумел написать неожиданную и спорную биографию Бродского, высветив в ней моменты, которые многие не замечают или не хотят замечать. В этой книге поэт, часто изображаемый космополитом и оторванным от жизни эстетом, предстаёт как наследник не только великой русской культуры, но и советской цивилизации, как человек, неразрывно связанный с Россией и её народом.
Издательство «Молодая гвардия»
Исраэль ШАМИР
РЫЖИЙ С ЛИТЕЙНОГО
О книге Владимира Бондаренко «Бродский: Русский поэт»
Всем ценителям русской поэзии советую купить замечательную книгу Владимира Бондаренко, вышедшую в серии ЖЗЛ, «Иосиф Бродский. Русский поэт».
Когда Иосифа Бродского по желанию его вдовы, итальянки Марии Соццани, похоронили в Венеции, многие вспомнили его несбывшееся пророчество – «На Васильевский остров я приду умирать». Но и венецианский погост Сан Микеле был лишь звеном в той цепи отчуждения – покруче полицейского кордона, – которую выстроили между поэтом и Россией его друзья и противники, как питерские либералы, так и московские почвенники. Эти заклятые враги сошлись на том, что Бродский, рыжий еврей с Литейного, чужд России; что Россия его не поняла и не приняла; что его поэзия не подходит России, как патроны натовской винтовки М-16 не лезут в магазин «Калашникова». Такая позиция устраивала всех. В первую очередь, «питерских стихотворных неудачников, заслонённых в русской культуре яркой фигурой Бродского... Они создают переделанный на свой либерально-местечковый размер облик поэта Бродского, далёкого и от России, и от её истории, мученика и страдальца от российского государства».
Но в не меньшей степени поэта гнали из русской литературы и русские националисты. Александр Солженицын резко обронил: «Бродский не возвратился в Россию даже и на побывку, и тем отчётливо выразился». (Хотя, справедливо замечает Бондаренко, Александр Солженицын тоже ведь поначалу не спешил возвращаться.) В своё время в газете «Завтра» Александр Павлов осудил поэта: и патриот он никакой, и ученик был отстающий, и стихи писал заумные. И даже позволил американцам называть себя «Джозеф Бродски». «Иосиф Бродский или Джозеф Бродски – американский поэт-лауреат... духовно порвал с Россией», – с явным удовольствием заключил Павлов. Когда я попытался отстоять место Бродского в русской поэзии, Владимир Бушин ответил пространнейшей статьёй «Кто кого ассимилировал» в газете «Патриот». Бушин не одобрил блатные «прахоря» Бродского; к чему-то приплёл Жванецкого и Березовского, хоть вроде бы они поэзией не грешили; и решительно вынес Бродского за скобки русской поэзии.
«Увы, русскость в Иосифе Бродском оказалась не нужна ни нашим русским патриотам, для критиков почвенного стана Бродского как бы не существует, ни критикам либерального направления, перечёркивающим Россию как таковую и вычёркивающим любое проявление русскости из судьбы поэта», – пишет Владимир Бондаренко в своей – не побоюсь слова – эпохальной книге об Иосифе Бродском. Владимир Бондаренко, опубликовавший в последние годы серию биографических эссе, посвящённых различным знаковым фигурам русской культуры – от Эдуарда Лимонова до Сергея Михалкова, взял на себя труднейшую задачу – разобрать заслон либералов и националистов и возвратить Бродского домой, в лоно русской поэзии. Не как чужого, гонимого, неуместного, но как своего, принадлежащего к мощной державинской традиции в русской культуре. Бондаренко не побоялся упрёков слева и справа, но перечёл поэзию Бродского свежим взглядом, дал новую интерпретацию делам и словам поэта и создал нового, доселе неизвестного Бродского.
Бондаренко убедительно доказывает, что эмиграция Бродского и его демонстративное невозвращение – даже земным прахом – в Россию были связаны в значительной степени с трагической неизбывной любовью поэта к Марине Басмановой, матери его сына Андрея. Марине были посвящены десятки лучших стихов поэта; если первый датирован 1962 годом, то последний – 1989-м, за год до поздней женитьбы Бродского. Её уход заставил Иосифа Бродского оставить родину; непрекращающаяся боль разлуки с любимой мешала ему приехать в Ленинград, где каждый камень напоминал бы о Марине. «Окончательное решение о месте захоронения поэта (в Венеции) принимала его жена, итальянка Мария. Не было ли в этом чисто женского нежелания отдать, вернуть сгоревший прах поэта в город его возлюбленной? По женски-то она была права?!» – замечает Бондаренко.
И впрямь, мне, опытному эмигранту, легче принять версию Бондаренко, нежели ссылки на большевистскую тиранию. Любовь – или её провал – чаще гонит нас за рубеж, в том числе и за рубеж жизни, чем самые суровые репрессии властей. Так любовь Менелая к изменнице Елене погнала сотни лучших ахейских воинов на дальнюю малоазийскую землю Трои.
Ни в эмиграции, ни в ленинградском диссидансе Бродский не смог «отделиться от русскости в своей культуре, от русскости, как следования русским канонам в литературе, в понимании поэзии, в жертвенном отношении к поэзии. От русскости, как полного погружения в русскую языковую стихию», – пишет Бондаренко.
Бондаренко публикует замечательный малоизвестный документ – письмо Бродского Брежневу. Уезжая в эмиграцию, Бродский писал: «Я принадлежу русской культуре и чувствую себя её частицей. Несмотря на то, что я теряю советское гражданство, я не перестаю быть русским писателем. Я верю, что вернусь, ведь писатели всегда возвращаются – если не лично, то на бумаге, и если мой народ не нуждается в моей плоти, то, может быть, моя душа ему пригодится».
Впервые открытый Бондаренко русский поэт Бродский был другом и единомышленником Глеба Горбовского и Юнны Мориц, Татьяны Глушковой и Николая Рубцова, любил поэзию Клюева, переводил Державина и Ломоносова, Хлебникова и Клюева, Николая Тихонова и Луговского, Катенина и Вяземского.
Ссылка на Север оказалась для Бродского такой же творческой удачей, окном в новую стихию, как для Пушкина – ссылка на Кавказ. В Архангельском краю он впервые столкнулся с народом, с поморами, рыбаками и землепашцами и полюбил их. Им он посвятил стихотворение «Народ», или «Гимн Народу», как называла его Ахматова:
Мой народ, не склонивший своей головы,
Мой народ, сохранивший повадку травы:
В смертный час зажимающий зёрна в горсти,
Сохранивший способность
на северном камне расти ...
Ему принадлежат и замечательные стихи, касающиеся самого заветного – что могли сказать друг другу Христос и Богородица:
Мать говорит Христу:
– Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?
Как ступив на порог,
Не узнав, не решив:
Ты мой сын или Бог?
То есть мёртв или жив?
Он говорит в ответ:
– Мёртвый или живой,
Разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.
«Да сочини он одно «Сретенье», – пишет Бондаренко, – и наверняка это стихотворение читалось бы и пелось в православных храмах. Не случайно именно его и читали на отпевании самого Иосифа Бродского в православном храме».
Иосиф Бродский запретил отпевать его в синагоге. Бондаренко раскрывает, как отбивался Бродский от попыток загнать его в еврейский закут: он отказывался читать стихи в синагогах, хотя этого не чурались Евтушенко и Вознесенский, не хотел даже посетить еврейское государство, отклонял приглашения Иерусалимского университета.
Сэр Исаия Берлин, в своё время демонстративно отказавшийся пожать руку кровавому убийце, премьер-министру Израиля Менахему Бегину, говорил о Бродском: «Он не хотел быть еврейским евреем. Его еврейство не интересовало. Он вырос в России и вырос на русской литературе». Шимон Маркиш пишет: «Он не был иудеем ни по вере, ни по мироощущению, впрочем, так же как и Осип Мандельштам и Борис Пастернак, выбравшие себе тоже осознанную судьбу в русской культуре».
Важнейшее дело сделал мой друг Владимир Бондаренко, выпустив свою книгу о поэте в славной серии ЖЗЛ, и не одно. Он поставил преграду всем сеятелям раздора разных взглядов и направлений, одинаково чурающихся поэта, соединил в диалектическом единстве Инь и Ян русского духа, возвратил поэта Иосифа Бродского – русской поэзии и исполнил пожелание поэта, писавшего: «Я верю, что вернусь, ведь писатели всегда возвращаются – если не лично, то на бумаге».