Игорь ВАРЛАМОВ. «Я ЕСТЬ СУВЕРЕННОЕ ГОСУДАРСТВО». К 100-летию Александра Александровича Зиновьева

 

Игорь ВАРЛАМОВ

«Я ЕСТЬ СУВЕРЕННОЕ ГОСУДАРСТВО»

К 100-летию Александра Александровича Зиновьева

 

«Я думаю, что наступает такой момент, когда дальнейшая эволюция в том направлении, в каком принуждает жить человечество Запад, становится главной опасностью существованию человечества. Она несёт человечеству в гораздо большей степени зло, чем добро. А нашей стране в особенности. Нашей стране эта линия эволюции несёт полную историческую гибель. Потому что западнизация современной России является её включением в сферу влияния, власти и эксплуатации Запада». Эти слова, сказанные в 1999 году, и сейчас звучат как никогда актуально. Они принадлежат русскому философу, социологу, писателю Александру Александровичу Зиновьеву. 29 октября исполнилось 100 лет со дня его рождения.

Мне довелось быть знакомым с ним, слушать его лекции осенью 1999 года на Высших литературных курсах в Литературном институте им. Горького. Зиновьев тогда только что вернулся из эмиграции в Россию. После бомбёжек Югославии он, по его словам, не мог оставаться на Западе, чтобы не быть причастным к негодяйству натовских стран. События в России в те годы тоже очень беспокоили его. «Моя страна в опасности, и в этот час я должен быть с ней, – заявил он тогда. – В России я хочу и умереть». Зиновьева пригласили читать лекции на Высших литературных курсах, и он дал согласие. В расписании дисциплин ВЛК появилась строчка: «Спецкурс «Социология и литература», проф. А.А. Зиновьев». Слово «спецкурс» по существу обозначало факультатив, а его название придумали под самого Зиновьева, поскольку он представился как социолог, а точнее – нестандартный социолог.

Его возвращение на родину было громким. Не таким оглушительным, как в своё время прибытие Солженицына, без проезда на поезде через всю страну, но всё же очень заметным политическим событием. Многочисленные интервью в печати, на телевидении разогревали интерес к вернувшемуся «отщепенцу» Зиновьеву, некогда изгнанному из страны и лишённому советского гражданства. Поэтому и первое его выступление в Литературном институте было ажиотажным. Наша небольшая аудитория была набита битком. Явились не только мы, вээлкашники, но и студенты Литинститута, а ещё какие-то посторонние люди, иностранцы. Даже наш вахтёр оставил свой пост и пришёл послушать знаменитость.

Зиновьев вошёл в аудиторию бодрой поступью, а ведь ему было тогда под восемьдесят. Сел на стул перед аудиторией. Маленький, в новомодном френче. Морщинистое личико. Жидкие волосы зачесаны назад. Лёгкий тремор рук. Голос с хрипотцой. Он сказал, что не будет читать нам лекции в привычном академическом понимании, что рассчитывает на диалог с аудиторией, на непринуждённое общение. Задолго до этого, в начале 80-х, наверное, я читал его «Зияющие высоты». Чтение не произвело впечатления: в художественном отношении книга, прямо скажем, не выдающаяся. К тому же такая себе махровая антисоветчина. А Зиновьев и был антисоветчиком. А ещё – антизападником, антилибералом. Этакий постоянный оппозиционер – по жизни... И вот теперь он сидел здесь на этом стуле перед нами...

Александр Зиновьев родился 29 октября 1922 года в деревне Пахтино, под Костромой. Семья была бедной, многодетной. В 1933 году после окончания начальной школы Саша приезжает в Москву к отцу, который находился здесь на постоянных заработках, поступает в московскую школу. Уже в детстве Зиновьев научился преодолевать в себе страх. И, по его утверждению, он не совершил в жизни ни одного поступка в силу страха. Одиннадцатилетний мальчик, приехавший на учёбу в столицу, пошёл в магазин, чтобы купить для школьных занятий циркуль. Выйдя с покупкой, он оказался окружённым местной великовозрастной шпаной, потребовавшей вывернуть карманы. Но в приступе ярости мальчишка вдруг заорал, что первому, кто прикоснётся к нему, он выколет циркулем глаз. Долговязые подростки переглянулись, а потом ретировались от греха подальше.

Учась в Москве, мальчик видит в своём окружении вопиющее материальное неравенство, социальное расслоение. Среди его одноклассников было несколько человек, детей партийных начальников, живших в огромных квартирах, в то время как многие в те годы жили в полуподвалах и коммуналках. В душе подростка вскипает чувство несправедливости, ведь коммунистические идеалы, в которые он так истово уверовал ещё в детстве, оказались далеки от реальной действительности. Кто виноват в этом? Мальчик решает: конечно, тот, кто правит страной – Сталин! Юный Зиновьев становится антисталинистом, а подростковый максимализм подсказывает простой выход: Сталина нужно убить. У Саши и нескольких его одноклассников возникла идея стрелять в вождя на первомайской демонстрации. Однако достать оружие было невозможно, и покушения не случилось. Зиновьев, по его словам, перестал быть антисталинистом в 1953 году – сразу после смерти Сталина.

В 1939 году Александр с отличием закончил школу и поступил в Московский институт философии, литературы и истории – в те годы главный гуманитарный вуз в стране. В том же году Зиновьев был арестован за создание террористической группы. Сидя на Лубянке, он понял, что идеальных обществ не существует, что идеалы всегда воплощаются в жизнь не так, как хотелось бы. Юный арестант выработал тогда для себя несколько принципов: главное не в том, что из себя представляет общество, в котором ты родился и живёшь, а в том, что ты сам из себя представляешь в этом обществе. Живи так, будто бы какой-то наивысший судья постоянно наблюдает за тобой и даёт оценку твоим поступкам. А самым важным в жизни должно стать познание. Истина – любой ценой, истина – не считаясь ни с чем.

Зиновьев рассказывал, что на Лубянке он, семнадцатилетний, впервые в жизни спал на отдельной кровати с чистым бельём и получал хорошее трехразовое питание. «Я даже был доволен, что меня арестовали, – говорил он. – Мне не нужно было думать о завтрашнем дне, о том, как себя прокормить». Позже ему, совсем юному, решили ещё улучшить условия содержания под стражей – перевести с Лубянки на какую-то ведомственную чекистскую квартиру в Москве, поселить там вместе с молодыми сотрудниками НКВД. Когда Зиновьева выводили из здания, сопровождающих вдруг зачем-то позвали обратно. «Ты подожди нас здесь, парень. Мы сейчас вернёмся», – сказали сопровождающие юному арестанту. Но тот дожидаться не стал и, воспользовавшись моментом, сбежал. Зиновьева объявили во всесоюзный розыск. В качестве разыскиваемого он был до конца войны. Бродяжничал. В 1940 году вместе с другими бездомными попал в милицию, сказал, что потерял паспорт, назвался Зеновьевым. В картотеке разыскиваемых фигуранта с фамилией через «е» не было, и его приняли просто за бродягу. Ему как бродяге был предложен выбор: тюрьма или служба в армии. Пошёл служить. Вскоре началась Великая Отечественная война. Зиновьев встретил войну в Белоруссии танкистом, но потом был отправлен на переобучение в Ульяновскую авиашколу, после которой воевал в Польше, Германии, Чехословакии. Был награждён орденом Красной Звезды, медалями за освобождение Берлина и Праги.

После окончания войны Александр Зиновьев учился на философском факультете МГУ, потом в аспирантуре. Занимался научной деятельностью, преподавал. Карьера сначала шла вверх. Однако в своей работе Зиновьев открыто игнорировал официальную идеологию. Он рассказывал, как в начале 70-х годов построил математическую модель, в которой доказал неизбежность кризиса советского общества. Изложив на бумаге, послал свои рассуждения в ЦК КПСС, Академию наук СССР. Однако коллеги и партийные функционеры оценили изложенное как клевету на советский строй. Позже Зиновьев начал писать статьи с критикой советской действительности, которые печатались в самиздате, а также переправлялись на Запад. Всё это навлекло гнев партийно-идеологических органов. В первой половине 70-х годов Александр Зиновьев написал остросатирическую книгу на советскую действительность «Зияющие высоты». После её публикации в 1976 году в Швейцарии он был лишён гражданства СССР и вместе с семьёй выслан из страны. С 1978 года и вплоть до возвращения в Россию в 1999 году жил в ФРГ, зарабатывал писательским трудом и чтением лекций.

Зиновьев категорически не принял горбачёвскую Перестройку, хлёстко называл её Катастройкой. Он говорил: «В условиях назревающего кризиса любая реформа приведёт к катастрофе». И оказался прав. Жёстко критиковал Ельцина: «Сколько было в КПСС народу? 18 миллионов! Каждый из них давал слово. Ещё в советские годы на пленуме ЦК Ельцин говорил: клянусь любимому ленинскому ЦК и лично верному ленинцу Брежневу, что я буду последовательно... Прошло немного лет и тот же самый человек мчится в Конгресс США и говорит: даю вам слово, что мы не допустим возрождения монстра коммунизма». В конце жизни Зиновьев утверждал, что не считает Сталина каким-то злодеем, он просто видел недостатки в формировавшемся в те годы советском обществе. «Что бы ни говорили, – заявлял Зиновьев, – Сталин стал символом величайшей в истории социальной революции. В результате этой революции возникла эволюционная линия, отличная от той, которая имела место на Западе, конкурирующая с ней. Я думаю, что эта эволюционная линия более перспективная, чем западная. Я часто задавал себе вопрос: а если бы ты был на месте Сталина в этой ситуации, как бы ты поступил? И я детальнейшим образом анализировал все эти ситуации, складывавшиеся в сталинские годы, которые подвергались критике. И знаете, я не нашёл ни одного случая, когда мог бы сказать, что я действовал бы лучше, чем действовал Сталин».

Стало почти крылатым выражение Александра Зиновьева «Метили в коммунизм, а попали в Россию!». Он был уверен: борьба с коммунизмом прикрывала желание уничтожить Россию. Он чувствовал в этом и свою вину. В одном из своих заграничных интервью Зиновьев говорил: «Российскую катастрофу хотели и запрограммировали здесь, на Западе. Я читал документы, участвовал в исследованиях, которые под видом идеологической борьбы на самом деле готовили гибель России. И это стало для меня настолько невыносимым, что я не смог больше находиться в лагере тех, кто уничтожает мой народ и мою страну. Запад мне не чужой, но я рассматриваю его как вражескую державу».

Приведу здесь ещё несколько высказываний Александра Зиновьева. «Что для нас было главным в Советском Союзе? Если ты хорошо учишься, не воруешь, не хулиганишь, если ты честно работаешь, то ты будешь за это вознаграждён. И действительно за это люди вознаграждались. Министрами не становились, но кандидатами наук, докторами, профессорами, врачами люди в основной массе становились. Но постепенно происходило нарушение этого порядка. Появились карьеризм, воровство и прочее. И накопилось этого так много, что негативный аспект стал доминировать».

«В эти годы значительная часть столичной интеллигенции заняла позицию «как бы расстрелянных». Эти люди прекрасно устраивались в жизни и делали успешную карьеру, но вместе с тем стремились выглядеть так, будто именно они суть жертвы режима. Они стремились урвать для себя всё – и блага слуг режима, и репутацию борцов с режимом».

«Когда я оказался на Западе, меня сначала встречали как жертву советского режима. Я на первой же пресс-конференции сказал: «Я не жертва режима. Режим – моя жертва, ему от меня досталось больше, чем мне от него». И сразу отношение ко мне изменилось. В газетах появились статьи «Зиновьев без маски», «Господин Зиновьев, какой у вас чин в КГБ?» и так далее».

«Любопытно, что от моего изгнания из СССР ситуация для меня принципиально не изменилась. Пока я писал критические статьи о советском обществе, меня на Западе превозносили и издавали мои работы огромными тиражами на многих языках. Стоило мне начать исследование западного общества, руководствуясь моим принципом «истина любой ценой», как немедленно изменилось отношение ко мне. Мою работу о Западе, о будущем западного общества закрытые рецензенты оценили в той же терминологии, в какой оценивали мои работы о советском обществе в Советском Союзе – её оценили как клевету на западное общество. Я был просто поражён сходством реакции. И немедленно начался бойкот моих сочинений о западном обществе на Западе».

«Я никогда не мог предположить, что жизнь советского общества оборвётся преждевременно. Я думал, что коммунистическая система пришла навечно и что коммунизм мог стать светлым будущим всего человечества. Но вот советское общество потерпело крах, было разрушено. Разрушился Советский Союз, разрушилась и советская социальная система. Для меня это был очень сильный удар. Может быть, самый сильный удар в моей жизни. Советский Союз был разгромлен. Исчез объект моей исследовательской деятельности, объект моей критики, моего творчества как литературного, так и научного. И передо мной встал вопрос: как дальше жить в условиях краха советского коммунизма, в условиях той социальной организации, которая наступила в результате этого краха? Я стал исследовать то, что произошло в мире, исследовать западное общество, которое нанесло жестокое поражение моей стране и моему народу, и то общество, которое сложилось в России в результате контрреволюционного антикоммунистического переворота».

«Что считать преступным и что не преступным зависит от того, в какой социальной системе это рассматривается. То, что делала советская власть в послереволюционное время, в годы Гражданской войны, не подлежит оценке в критериях чуждых этой системе – в западных критериях и в нынешних критериях. Это не было преступным. Более того, я вовсе не одобряю сталинские репрессии, но это не было преступлением. Преступных эпох вообще не бывает. С моральной точки зрения советское общество было выше на порядок всего того, что можно было наблюдать в западных странах, а тем более теперь».

Зиновьев призывал вдумчиво смотреть на общественные явления, стараться понять их самостоятельно, анализировать происходящее. Он призывал сохранять личное достоинство, человеческую гордость. Ведь сам он жил в соответствии с выработанным ещё в юности принципом «Я есть суверенное государство».