ПРОЗА / Николай ОЛЬКОВ. ЗОЛОТО КОЛЧАКА. Сказ
Николай ОЛЬКОВ

Николай ОЛЬКОВ. ЗОЛОТО КОЛЧАКА. Сказ

 

Николай ОЛЬКОВ

ЗОЛОТО КОЛЧАКА

Сказ

 

С самого ранья начал я разбирать избушку на ограде, за полтора века она чем только ни была в хозяйственном использовании. Ее построили аккурат к свадьбе деда Артема, потому что домишко невелик, гостей нагрянет дивно, за стол посадить – поплотней да потесней, потом рассосется. А вот как на ночь разместить, да к тому же куда-то отделить молодых, не промеж пьяных же родичей их укладывать? Вот тогда за пятидневку красного леса в казенном лесу украдкой пильнули, невелики бревна, пять десятков двухсаженных, и сруб сочинили, и на шканты посадили, и зеленым мхом пазы забили наглухо. На крышу пришили беремя строганных тесин, в уголке печурку сложили с таким хитрым дымоходом, что от первой спички чувал согревался. Во как! Ну, как бы то ни было, ночевали молодые в той избушке, сам вспоминаю свою свадьбу: обнимай молодуху, как знаешь, все равно никто не помешает. Лет пятнадцать она, как говорили, летней кухней была, когда то ли Колчак гнал красных, то ли те его прижимали, но принесли на шинелях большого начальника, ни на груди, ни на брюхе живого места нет – все в наградах отличия, не иначе генерал. Хозяйке велели крутого кипятка ведерный самовар готовить, два чернявеньких блескучие струменты кипятит прямо на плите. Говорят, вынули у того генерала из мягкого места приличный осколок, дыру утыкали и обиходили. И сразу гостя в санки и бай дюжи! А бабушка Зоя пошла после прибираться, да и нашла под нарами две большие монеты. Сразу к деду Артему, тот и так и этак, на зуб несколько раз пробовал, прости господи, експерт хренов, зубов-то – два сверху да три снизу, и все в разных углах. Короче, решили, что это золото. Ну, и помалкивать бы! Нет, одна языком сбрякала, другая; приехали в плетеной кошевке трое в меховых тужурках, ни здравствуй, ни прощай, деду в рыло, он остатки зубного хозяйства выплюнул и пальцем на божничку указал. Трое из кошевки разъяснили, что враги советской власти везут империалистам весь золотой запас России, а несознательные граждане помогают им скрывать следы преступлений.

Про избушку. Долгое время в ней овечки зимовали, для них это что нынче Крым, тепло и сухо. После отец заинтересовался кроликами, сначала вроде ничего, каждый день две тушки к столу, а потом как поперло! Грех сказать, откуда у крола только силы берутся. Маток ловит и головой жмет к полу, чтоб не верещали. Сам потом минут пять трясется от пережитого, глаза красные, видно, плакал горько. Отдал отец кроликов куму Ивану, пусть помается. Потом несколько зим, это уж я хорошо помню, держали свиноту, супоросных маток. Изладили им отдельные квартиры, так они за зиму пару раз перегородки сжирали, ветсанитар объяснил, что не хватает им в это время и сам не знает, чего. Ну, сломали, так живите, как добрые люди, нет, начинают друг дружку рвать и кусать. Отец снова за топор и границы наводить.

Много лет была избушка перевалочной базой, сперва туда несли все, что из одежды и обуви не особо нужно, потом ненужное уже некуда было впихивать, все из избушки вывозили на свалку, а её забивали снова. Я давно сообразил, что проще бы старье сразу на мусор, но моя старуха Парасковья Егорьена цеплялась за всякую лопотину: «Обожди, можа, хуже станут времена, еще пригодится». Времена лучше не становились, но воз барахла каждое лето выбрасывал к Гнилому болоту.

И вот настал день, когда я решился развалить избушку, позвал внуков, они шифер сдернули и под сарай прибрали. «Такое у нас уже было», – подумал я, но промолчал. Стропила сняли легко, а вот чернозем с потолка пришлось поворочать: сухой, мелкий, пылища, как в Сахаре на гонках: люблю смотреть, только машины жалко. Когда приподняли матицу, внук выдернул из-под нее кожаную сумку, вся работа остановилась. Развернули большую толстую бумагу, вроде похожа на карту, я срочную в Советской Армии служил артиллеристом, кое-что кумекал. А когда сообразил, бумагу спрятал, а внуков заставил бревна снимать и помалкивать.

Я с трудом разместил свое рыхлое тело на скамейке под яблонькой и вытер бабкиным платком взмокший лоб, а заодно и голову, потому что волос на ней не осталось совсем, потом тщательно высморкался, вычищая старые опилки и пучки мха. Следует заметить, что по молодости я был не последним парнем, и в драки вваливался, не соображая, кто кого и за что бьет, потому часто заканчивалось тем, что все дружно били меня. Уже после армии в драке в честь дня победы какой-то хулиган умудрился порвать мне левую ноздрю. Ее, конечно, скрутили на суровые нитки, но гвардейский вид был испорчен и обрекал меня на супружеское одиночество. Спасло то, что невеста моя Парасковья была уже на третьем месяце, и рваная ноздря её уже мало волновала.

На том бы славная история избушки на Михеевской усадьбе и закончилась, если бы не эта карта. Времен она была явно не похода Мамая, потому что были обозначены дислокации двух воюющих армий, Белой и Красной. Я сгонял внука в школу, и он под какие-то обещания выпросил лупу. Тут я сразу стал верховным, потому что все понятно, кто и зачем сии места занял. Приспособившись к лупе, сообразил я, что это карта наших мест, ширше, конечно, но моя родная деревня Рямова очень даже хорошо обозначена и двумя палочками подчеркнута.

Полюбовался я картой, но другого смысла не нашел, как отдать её в наш музей, где уже висел мой армейский китель с полным набором знаков солдатской доблести: гвардеец, специалист первого класса, отличник боевой и политической подготовки и комсомольский значок. Но, чуток подумав и ничего не сказав старухе, пошел я к куму Ивану Ивановичу, отцу которого благословил мой отец кролячий надел. Иван мужик башковитый, в совхозе механиком был, потом свое хозяйство завел, от нужды, знамо дело. Характер он имел твердый, разговаривал в основном матерными словами, потому кто-то из приезжих с трудом его понимал. Иван брил голову и не брил лицо, отчего походил на кавказского абрека. Бывавшие по осени за мясом и картошкой кавказцы пытались с ним говорить на своем, но им не суждено было понять друг друга: Ваня не знал языки гор, а горцы с трудом понимали витиеватые его матерки. И в политике ему равных нет, если не считать хорошо пьющего пенсионера, бывшего водителя первого секретаря райкома партии Петра Павловича Бунчука, которого я тоже пригласил на военный совет. Бунчук был знаменит тем, что сразу после службы в армии его взяли в райком партии водителем первого секретаря. «Волга-ГАЗ-21» и «ГАЗ-69», гордость советского автопрома, обкатывались в партийных органах, потому Петр Павлович был самым уважаемым и авторитетным шофером. О нем рассказывали много разных историй, половину из которых можно смело отнести к придуманным. Но были и подлинные, которые сам Бунчук не очень любил, но не отрицал. Говорили, что Бунчук вывалял в грязи Первого секретаря обкома, который приехал посмотреть посевную, а она шла туго, мешали дожди. Обкомовскую «Волгу» поставили в гараж и поехали на «бобике», как уже успели окрестить «ГАЗ-69». Петр Павлович за рулем, Первый на переднем сиденье, два районных начальника сзади. Первый махал рукой, машина останавливалась, начальство шло смотреть состояние пашни. Возвращались недовольные, долго чистили о старую траву свои хромовые сапоги, садились и ехали дальше. Неожиданно Первый повернулся к водителю:

– Петр Павлович, а Первого секретаря обкома так не возят!

Видя хорошее расположение хозяина, Бунчук спросил:

– И как же возят Первого секретаря обкома партии?

– А вот я тебе сейчас расскажу. Ты видишь, что я иду к машине, – запускаешь двигатель. Я открыл дверцу – ты включаешь передачу. Я встал на подножку – машина пошла. Понял?

– Так точно, понял! – отрапортовал Петр Павлович.

На следующей остановке Бунчук внимательно следил за Первым. Идет – запускает двигатель, открывает дверь – включает скорость, нога на подножке – машина резко пошла вперед. Нога Первого на грязной подошве развернулась, он не успел ухватиться за сиденье, крутанулся и упал в грязь. Все замерли, двое райкомовских очухались и выскочили помогать шефу чистить плащ. Бунчук ни жив ни мертв от страха. Первый открывает дверцу, садится, машина трогается, гробовая тишина. И вдруг Первый хлопнул Бунчука по плечу:

– Но и так не возят Первого секретаря, Петр Павлович, растуды твою мать!

Утром Бунчук принес заявление об увольнении, недовольный шеф проворчал, что Первый приказал водителя не трогать.

Я все смотрю на Петра Павловича и удивляюсь, откуда человеку дается такая красота. Ему за семьдесят, и ни единого седого волоса в его мощном волосяном покрове, никогда не знавшем гребня. В отличие от меня он строен, как гвардеец, может подтянуться на турнике и увезти на «жигулях» понравившуюся женщину до ближайшего леса.

Мы сели на чурочки вокруг творила погреба, из-под крышки тянуло холодком, мои коллеги бегло изучили документ, и Петр Павлович Бунчук сделал заключение:

– Кум Михей Варнавич, хоть документ и важный, но сейчас его не купит ни одна разведка мира, ни «Моссад», ни ФСБ, ни МИ-6, ни даже китайцы, которые покупают все на свете.

Я был огорчен до слез: такой важный документ, может, с ним связана какая-то военная трагедия, какая-то тайна, оказывается, никакого интереса не представляет, как дневник внука-двоечника, обнаруженный на той же избушке. Бунчук продолжал смотреть бумагу, и вдруг его шевелюра пришла в движение, чурка под ним от волнения лопнула повдоль, и я при своей полноте тела почти что мигом принес крепкий табурет:

– Кум Михей, как говорят политики, мы не с того конца начали. Партия учила нас найти, за что зацепиться, и дальше дело пойдет само собой. За что мы зацепимся, товарищи? А я вам доложу, уважаемые господа. Кто из вас задался вопросом, а каким образом сей секретный документ, не побоюсь этого слова, оказался под матицей избушки на ограде? Кум Михей, кто из граждан Рямовой посвящен в эту тайну?

Мощная шевелюра Петра Павловича продолжала двигаться, что говорило о мощном умственном процессе. В большой голове Бунчука рождалась большая мысль.

– Кум Михей, сейчас от твоего умственного развития и нового мышления, возможно, зависят судьбы мира.

– Не пугай, Петр Павлович, и без того сердце не могу поймать.

– Воевали командирами в Белой или Красной армии твои родичи? Не бойся, теперь об этом можно говорить смело.

Я напряг все силы, плохо понимая, какие из них действуют на мозг; еще пара усилий и я поднялся:

– Извиняюся, господа члены военного совета, но мне треба до туалета, бо мозговые перегрузки просто косметические.

Когда я вернулся, Бунчук стал домогаться с еще более важным вопросом:

– Через эту местность туда и обратно несколько раз протопали наши и не наши. Не мог ли кто-то из разведчиком оставить сей документ для своих?

– Обождите, твою мать, слова не дают вставить! – возмутился до сих пор дисциплинированно молчавший совсем трезвый Иван Иванович. – Кум Михей, твои внуки гребаные не приносили тебе брехливую районную газетенку, где было пропечатано, что в вашей избушке вырезали из поганой задницы белого генерала осколок. Именно в тот момент нужный человек и всунул карту куда надо. Твою мать, кавалерия! Не в Бердюжьем, не в Уктузи, а непременно в Рямовой! Разрази меня гром, тут колчаковский хитрый план, и тут, чтоб я лопнул, тут схрон! К тому же, кум Михей, золотые монеты брошены были для нужных людей, но именно твоя бабушка, кум Михей, чтоб ее на том свете без чарки оставили, нашла кучу золотых денег.

Я ухватился рукой за крыльцо, иначе упал бы на собственной ограде:

– Какое золото, господа военный совет? В глаза не видели.

– Но оно было! И карта и вроде как случайные монетки тому подтверждение! – густо пробасил Петр Павлович, и победоносно оглядел членов военного совета. Обнесенный плетнем и заваленный останками злосчастной избушки унылый двор материализовался в территорию бывшей Российской Империи

С этого всё и началось.

 

Большой проблемой стало найти ту районную газету, которая рассказывался о раненом генерале, газета в ящике была не вчера, а годы назад, пока умный Бунчук не воскликнул:

– Кто писал ту заметку? Вот вам ниточка! Должен же быть в руководящих кругах хоть один чиновник, который знает того памятливого краеведа!

Услышав наш шум, мой средний внук, вроде потолковей других, подошел, толкнул меня локтем:

– Дед, такой херней никто, кроме Федоса Абрамовича, не занимается.

Все трое дружно рванули к Федосу. Надо сказать, что Федос Абрамович Моисеев так давно живет в селе, что никто из членов военсовета не знает, откуда он взялся, никто не видел ни родных, ни близких, помнили только жену-старушку, недавно помершую, и троих здоровых парней, приезжавших на похороны. Дети были каждый на своей квадратной машине черного цвета, народ понял, что это именно для похорон. Федос был сильно грамотный, учил ребятишек по истории, а когда в ней все смешалось, кто враг, кто друг – уволился и занялся слухами и разного рода событиями и бывальщинами давно минувших дней, что называл красивым словом краеведение. Хозяин принял гостей под навесом, налил по кружке свежей бражки и выслушал весьма краткую историю. На прямой вопрос Петра Павловича Бунчука, что за генерал лежал в избушке кверху задницей, и не мог ли он оставить своим хозяевам важные сведения, подоткнув кожанку под матицу, у меня сразу зашевелилась мысль: как мог раненый генерал на виду у всех приподнять матицу, ведь на ней плахи и изрядно грунта. Но я не стал обострять обстановку, которая разгоралась с каждой минутой.

Федос Абрамович в проволочных очках рыскал по карте из края в край, порой припадая к самой бумаге, словно уловил какой-то звук или запах. Мне стало не по себе, и я поискал глазами туалет. Нависнув, как коршун, над подчеркнутой Рямовой, Федос замерил линейкой расстояние от нее до Маслянки, потом вырвал из шкафа книгу и попросил тишины. Члены военного совета и без того боялись дышать. «Золото, золото», – бормотал отставной историк, отхлебывая из кружки пенную бражку и роясь в огромной книжке с мудреным названием. Наконец, он кинул раскрытую книгу на стол, счикнув на землю бокал Ивана Ивановича, чем сильно его обидел, сдернул проволочные очки и произнес речь:

– Ну-с, джентльмены, как говорили в давние времена, мы с вами держим в руках нити, ведущие к так называемому золоту Колчака. Александр Васильевич по фамилии Колчак, ничего для России неожиданного, вот вам живой пример: Петр Павлович, но он же и Бунчук. Колчак был большой ученый, но большевиков не принял и стал их воевать, прихватив царский золотой запас.

– Те монеты, за которые дедушке зубы выбили, из того же ящика или мешка? – спросил я.

Федос Абрамович засмеялся каким-то нездешним смехом, вскочил, накинул очки, опрокинул и мою кружку с брагой (зря я смаковал, всё пропало!), и зловещим шепотом поведал:

– Те две монеты могли быть наводкой, что именно тут зарыт клад с золотом Российской империи. Вот Рямова, вот я прочертил линию на Маслянку, а это железнодорожная станция, и она была очень нужна Колчаку. А вот линия к месту, где должна быть деревня Вакарина. Так вот, у этой деревеньки командующий Красной армией Василий Константинович по фамилии Блюхер, и тоже не надо удивляться, расколошматил войска Колчака в пух и прах. Подчеркиваю, и это есть в документах: в пух! Ему за это Ленин орден дал. Но нет никаких сведений об изъятии у побежденных ящиков или пары мешков с золотом. Вы успеваете следить за мыслью? От нашей Рямовой до самой Вакориной никаких стычек, и вдруг золото пропадает. Как вам это нравится?

Мне это не нравилось совсем, потому что избушка разбросана по ограде и ждет, золото нам и не улыбается, браги скупой Федос больше не нальет. Иван Иванович рвал свою густую бороду и грубо матерился. Петр Павлович Бунчук успокаивал разбушевавшуюся шевелюру, тоже вроде приматериваясь. Один Федос Абрамович сиял новеньким золотым червонцем. Вопреки моим подозрениям, Федос собрал и наполнил кружки. Он сказал тихо и торжественно:

– Мы с вами, господа, как сейчас говорят, владеем тайной государственной важности. Ваша карта – это знак идущим следом: скрыть золото, чтобы ни одна собака не сыскала. И они это сделали. Значит, мы, земляки, по золоту ходим. За ночь я еще раз просмотрю карту, нет ли там какой зацепки. А пока – рот на замок, не то прискачут те трое в кошевке, и кто будет считать ваши зубы?

Заговорщики, опустошили кружки с брагой, попрощались с хозяином и пошли по домам. Солнце садилось за горизонт и ярко горело. Я глянул и ужаснулся, увидев круглую золотую монету.

 

Рано утром вся команда была в сборе на моей захламленной ограде. Как и договорились, каждый принес лопаты и ломы, у меня лома не оказалось, завалили мусором от избушки, пришлось взять пешню. Федос Абрамович никакого восторга по поводу новых ночных открытий по карте не проявлял, был, тем не менее, навеселе. Ивана Ивановича это обидело. Петр Павлович Бунчук то и дело поправлял свою богатую шевелюру и ждал указаний. Федос велел всем пригнуться к нему:

– Братья, история не терпит никаких сослагательных осложнений, коли золото было, то оно должно и остаться, ибо, как учит марксизм-ленинизм, ничто не возникает и всегда оставляет следы. А раз оно не исчезает, его надо найти. Михей Варнавич, двор твой велик, усадьба и того больше. Как ты мозгуешь, куда бы ты поволок мешок с деньгами, случись ты в то время рядом с Колчаком?

Меня затрясло, вмиг вспомнились фильмы, в которых белые из пулеметов безжалостно расстреливали большевиков и прочих сочувствующих. И деда Артема Беззубого тоже перед войной прибрали к рукам, те монетки отрыгнулись. В фильмах бессмертные комиссары пели какую-то песню, а я ни единого слова не помню. Кум Иван толкнул меня плечом, видения исчезли, но перед глазами замаячил туалет.

– Ослободите, братцы, я и Колчака-то ни разу видеть не мог, тятя мой в те годы у матушки в утробе еще с горошинку был. Не надо мне никаких денег, карту я вам отдал, отпустите со Христом!

Заговорщики смутились, но Федос Абрамович твердо сказал:

– Мы все скованы одной цепью, то бишь тайной. По ученым книгам я определил, что был ноябрь, когда резали задницу Колчаку…

– Федос, то не мог быть Колчак, он орденов не носил и даже презирал, акромя креста, – неожиданно возразил Иван Иванович.

 Историк нежно снял очки и ухватил смутьяна за бороду:

– Откуда информация?

– Твою мать, да из телевизора. Вчера весь вечер Колчака показывали, за всё кино ни разу не переоделся, только в строгом мундире. Я весь вечер матом крыл нынешних командармов в пятнистых костюмах, как сторожа из комхоза.

Федос Абрамович отпустил бороду и мирно сказал:

– Согласен. Путь не сам Колчак, но обязательно из его компашки. Рыть начинаем с заднего двора, клад прятали в ноябре месяце, огород еще не промерз.

К обеду до всех дошло, что на седьмом десятке копать ямы, похожие на могилы, не самое приятное занятие. И хотя заветные золотые монеты, похожие на те, за какие пострадали сначала зубы деда Артема, а потом и он сам, заманивали и добавляли сил, но подпитка скоро кончилась, и кладоискатели один за другим стали выползать на свет божий. Молчал даже матерщинник кум Иван. Федос Абрамович на полусогнутых добрел до своего старенького пиджака с медалью «За освоение целинных и залежных…» и вернулся с трехлитровой банкой браги и двумя стаканами. Стаканы молча пошли по кругу, банка неожиданно опустела. Все ждали слова, но долго никто не мог ничего сказать по делу подъема золота Колчака. Отбросив пустую банку, Федос Абрамович начал рассуждать:

– Следует признаться, друзья мои, что мы порядочные люди, воспитаны советской властью в честности и справедливости, это в основном. С какой стати мы вчетвером возжелали стать собственниками такого богатства? А как же иные почтенные граждане родной деревни Рямовой?

С карачек встал Иван Иванович, у которого, как я заметил по дрожащей бороде, были свои планы на золотой запас империи:

– Ты к чему это клонишь, шлеп твою в бродни мать, историк хренов? Раздать золото этим муниципальным людишкам, чтоб они его пропили в три счета? Нихрена у вас не получится. Слушать сюда! Настоящие люди клады отдавали покойникам, это и в писании есть. После обеда идем на кладбище, и пусть там все гробы трясутся, в бабушку и бога душу мать!

Я обомлел. Кум Иван напомнил мне покойного майора Попова, вечного оратора на все советские праздники, который для убедительности в конце речи, призывов и проклятий империалистов пускал скупую мужскую слезу. Но кум Иван был строг и суров, отчаянно теребя свою бороду, изрядно поредевшую за последние дни.

– Я на кладбище не пойду, – поникшим голосом изрек Петр Павлович Бунчук.

– Это почему? – строго спросил Иван Иванович.

– У меня там теща похоронена.

Наступила тишина. Кум Иван потянул Петра Павловича за рукав:

– Бунчук, ты охренел! Сватья Федосья крякнула десять лет назад.

– Да! – диким голосом заорал Бунчук. – Но каждую ночь она является мне в неприглядном виде.

За семьдесят лет на белом свете я разу так не хохотал. И живьем в добрые времена на трудовых курортах видел Штепселя с Тарапунькой, и по телевизору смеялся над юмористами, а сколько докладов и речей без смехуёчек не обходилось, но тут я натурально свалился в свою яму и зашелся, аж заикал. Да что я! Вечно серьезный кум Иван испускал такие звуки, которые насмешили бы любую изысканную публику. Федос Абрамович даже не смеялся, а издавал бесконечный громкий свист.

Нескоро мы тогда пошли на обед. А после обеда встретились и с подозрением смотрели друг другу в глаза. Мимо нас в разные стороны села шли мужики и бабы, наш брат пенсионеры, ребятня, все шли молча, сосредоточенно, с лопатами и ломами.

– Утечка информации, – обреченно изрек Федос Абрамович Моисеев. – Я не учел, что враг не дремлет. Какая бесшабашность! Провал важной операции войдет во все учебники мировых разведок.

Я прошел по двору и наткнулся на затерянный лом, но за другой его конец уже держался средний внучок.

– Отдай, дед, я и так от ребят отстал.

– И к чему тебе лом?

– Во дает! Вы же целую неделю обсуждали, как найти золотой запас адмирала Колчака.

Я ухватил его за ухо:

– Ты подслушал, варнак, и выдал нашу тайну.

Внук вывернулся и обиженно улыбнулся:

– Дед, мы с ребятами с первого дня за вами следили, а как ты карту колчаковскую умыкнул, мы и поняли, что за вами глаз да глаз. А сегодня все ребятишки дома рассказали, что на Клондайке живем, вот и рванул народ золото рыть. Ладно, побежал я.

Трое суток почти без перерывов, при свете автомобильных фар и забытых «летучих мышей» все село рыло огороды, сеновалы и кладбище. Я от такой работы отказался, полагая, что доля мне, как инициатору и собственнику основного документа, гарантирована, потому сидел на лавочке и наблюдал за искателями. Из всей команды заговорщиков активно копали кум Иван, поминутно матерясь, и Петр Павлович Бунчук. Федос Абрамович Моисеев не вынес позора от бесславного провала операции государственной важности и слег с простудой. В конце дня я заметил, что кум Иван долго и упорно выбрасывал землю из своей ямы, потом резво выпрыгнул и прямо ко мне:

– Кум, нашел! Большая круглая хреновина, дай лом. Мать Пресвятая Богородица, будь я проклят, если в железах не золото!

В это время вся деревня подпрыгнула, от сильно хлопка люди попадали, взлетевшая земля долго еще оседала на перепуганных кладоискателей. Подъехавшие военные объяснили, что гражданин наткнулся на снаряд времен гражданской войны, расшевелил его и запустил механизм взрыва. Майор в пятнистой спецовке пригрозил наказать, если кто еще попробует копать. Меня нежно качнуло, я поймался за крест на могиле покойной тещи Петра Павловича Бунчука, и своими глазами видел, как плетеная кошевка с тремя в меховых тужурках медленно проплыла над Рямовским Клондайком…

 

На другой день Петр Павлович, кум Иван и я пришли к историку и стратегу Федосу Абрамовичу. Он был уже на ногах, трехлитровая банка свежей браги и четыре кружки оказались на столе. Все присели и ждали слова. Федос Абрамович молчал долго:

– Господа члены тайного совета. Золото здесь, и мы его должны поднять. Есть план специальной операции, и я его шепотом оглашу…

Только в это время я заметил, что у кума Ивана нету правой половины бороды, и он об этом еще не знает, а завидную шевелюру Петра Павловича Бунчука, конечно, случайно хозяйка обтрусила доброй пригоршней муки из сита, пока он спал на конопели под самой полкой с квашней и сельницей. Себя я ощущал плохо. Вчерашним вечером, освобождая ограду от останков злосчастной избушки, мои внучата вроде шутки надо мной снесли и покосившийся, но столь удобный туалет. Я потрогал свой нос, чихнул, но в этот раз все обошлось благополучно.

10-14 сентября 2022 года

 

Комментарии

Комментарий #32250 15.11.2022 в 06:32

Русская проза, сибирский язык, завлекательный сюжет. Что еще надо!