Владислав ШУРЫГИН. СДАЧА ХЕРСОНА – ЭТО НЕ КОНЕЦ СВО. О нашей преемственности

 

Владислав ШУРЫГИН

СДАЧА ХЕРСОНА – ЭТО НЕ КОНЕЦ СВО

О нашей преемственности

 

Для меня совершенно очевидно, что есть огромная пропасть между решениями военными, продиктованными военной необходимостью и политическим смыслом, и эмоциональным восприятием этих решений. Естественно, сердце и душа этого может не принимать – отхода из Херсона, – потому что за эти месяцы мы привыкли гордиться городом, знали, что это российская земля, а теперь получается, что эта наша земля будет нами оставлена, оккупирована. Но с военной точки зрения точно так же должно быть понятно, что этот выбор был вынужденным между плохим и очень плохим вариантом ведения боевых действий.

Мы видим, что все ошибки, которые были совершены на первом этапе при планировании операции, при подготовке, при том, как мы долго медлили, как протянули с их исправлением – в частности, с мобилизацией, – привели к тому, что к сентябрю мы по многим направлениям, что называется, «сточились». А дальше началось то самое украинское наступление, которое сегодня подошло к своей завершающей стадии. Потому что целью его было взять и Херсон, и выход дальше в Азовскому морю – взять Бердянск. Они не смогли бы взять Херсон в боях – это очевидно. Никаких боёв за Херсон не было. Как сказал генерал Гурулёв: «Ни один солдат в битве за Херсон не погиб».

Группировка, которую мы оттуда выводим, действительно, находится там фактически в окружении. Потому что водная преграда около Херсона такова, что украинское вооружение, которое у ВСУ ещё есть, позволяет надёжно контролировать всю водную гладь и всю переправу уничтожить, при желании, в считанные минуты. Поэтому дожидаться, пока они всей мощью ломанутся на Херсон, – это вести войну на истощение, при которой у нас просто закончатся боеприпасы, и их эффективной поставки к зоне боевых действий мы просто не сможем осуществить. В этом случае это будет самый худший вариант, потому что тогда будет не только украинское взятие Херсона, но и пленные, и брошенная техника, и всё иное.

Я вообще не могу как-либо осуждать военных, потому что они имеют ту информацию, которую не имеет никто из нас. Для любого из генералов выйти вот так публично и сказать на всю страну, что «я предлагаю отвести войска» – это не просто риск успешной карьеры, это то, что ты вообще всё ставишь на кон. Потому что тебе уже никогда и никто не забудет сдачу Херсона. И если человек такого уровня, как генерал Суровикин, говорит, что надо из города выходить, надо его покидать, – это значит, что его штаб, его люди, его разведка – наши люди, наша разведка, все, кто воюет там, сражается! – понимают то, что можем не понимать мы. Или не видеть многого…  

И как бы нам с дивана не было обидно смотреть по новостям или читать в газетах, что оставили Херсон, тем не менее, надо понимать, что сдача города – это не конец войне. Сдача Херсона – всего лишь один из её этапов. И война – продолжается. И зимняя кампания, и весенняя, и летняя были нами более или менее уверенно выиграны... Осенняя, к сожалению, для нас пока заканчивается вот так.

Но у нас сейчас готовятся огромные резервы. Этих резервов даже в помине нет у Украины. И можно было бы нам всё бросить, схватить эти людские резервы: пусть они там, в бою, что называется, становятся опытными солдатами. Кидать их, направлять на правый берег, расширять плацдарм, вести наступление на Николаев, пройти ещё сто километров, выдохнуться, но тогда уж точно не достанут до наших мостов, тогда уж точно мы сможем снабжать всех нормально. Но вопрос  в том, сколько мы заплатим за такое решение? И самое важное – приблизит ли нас это хотя бы на шаг к тому, что нам нужно, остро необходимо. А нам нужна победа – и ничто другое нас не устроит.

Конечно, в этом случае, мы полную горькую чашу отступления выпиваем. Это как у Константина Симонова:

Опять мы отходим, товарищи,

Опять проиграли мы бой.

Кровавое солнце позора

Заходит за нашей спиной.

Стихотворение это длинное, но заканчивается оно так:

Пусть то безымянное поле,

Где нынче пришлось нам стоять,

Вдруг станет той самой твердыней,

Которую немцам не взять.

Ведь только в Можайском уезде

Слыхали названье села,

Которое позже Россия

Бородином назвала.

Вот это «Бородином назвала» и нас ещё ждёт впереди. Поэтому, как ни тяжело, но – надо. Мы идём воевать до победы.

Ведь Суровикин о вероятности такого решения говорил и раньше. А это означает, что риски такого решения оценивались и тогда. Но это теперь наша территория, которую оккупировал противник. И значит, мы её возьмём, вернём. И я ещё после первого выступления Суровикина спросил своих друзей, которые там воюют: «А сможем мы потом через Днепр-то переправиться назад?». И мне было совершенно спокойно сказано: «Сколько раз надо, столько и переправимся». Вопрос не в том. Вопрос заключается, действительно, в том, что мы должны мыслить категориями военной кампании вообще, а не категориями тех целей и задач, которые мы ставим, положим, на пятьсот метров, на тысячу метров. Мы должны мыслить категориями сотен километров. Потому что, конечно, воевать так, как мы воевали до этого, мы больше не можем.

 У нас нет больше сил и желания воевать черепашьими шагами. Наши предки завещали нам и победное шествие… Да мы и сами так учили воевать половину мира. Нам нужны настоящие кулаки, нам нужна настоящая армия, нам нужна та система, на которой мы действительно себя покажем. Даже сейчас, если было бы нужно встать в жёсткую,  оборону – мы бы это сделали.

Но замечу, что Суровикин сказал об этом возможном оставлении Херсона ещё месяц назад. Тогда впервые он озвучил понятие «трудное решение». Но за эти четыре недели ни на один метр, ни на один километр Украина, которая каждый день бросала вперёд свои войска, нигде не смогла, что называется, «нож в щель» просунуть. И понесла за эти месяцы, как было сегодня озвучено министерством обороны, потерю более 9 тысяч только убитыми на этом направлении. Мы, действительно, отходим не потому, что мы здесь побиты, разгромлены или нам создали такую проблему – окружение. По большому счёту, мы могли бы там стоять очень и очень долго. Вопрос – зачем? Ведь это было бы такое кровавое месиво, которое истощало бы и силы и – самое главное – забирало бы жизни наших воинов, тогда, когда в этом смысла особого нет.

Сегодня эта заранее объявленная трёхнедельная переброска жителей, памятников, администрации – всего! – открыла для меня глубокий смысл: без жителей, без памятников, без военных, без всех, кто там был, – это просто земля. Мы уносим с собой всё сакральное. А земля – она берётся и освобождается… И это тоже будет сакральным.

При битве за Мариуполь одной из главных причин того, что мариупольцы пошли за нами, поверили в нас, являлось то, что они возненавидели ВСУ. Они говорили им, что «если вы – армия, которая давала присягу нас защищать, то почему вы нами же прикрываетесь». Вот в чём великая аморальность ВСУ в Мариуполе, которая сделала их чужими. Мы в этом случае поступили по-другому. Мы, действительно, вывезли жителей – всех, кто хотел. В этом случае мы провели гуманитарную операцию, которой можно гордиться. Сумели вывезти без всякой паники, практически под огнём противника, больше 140 тысяч – это тоже серьёзный уровень организации. И это как раз в нашей традиции: всегда, если не было окружений, если не было каких-то катастрофических ситуаций, мы всегда выводили жителей. Напомню, что когда Паулюс подошёл к Сталинграду, то за две ночи всё возможное население города было переброшено на левый берег, несмотря на то, что транспорт был нужен для перевозки боеприпасов, но всё равно в первую очередь вывозили жителей. И их вывезли. И это тоже говорит о нашей преемственности.