Елена ОСМИНКИНА 
Елена ОСМИНКИНА
НА НИТЯХ ЖИЗНИ МЕЖДУ АДОМ-РАЕМ…
ДОРОГА НА ДРЕЗДЕН
Поезд мчит вдоль Эльбы. Берега
в разноцветных домиках, в церквушках,
и дождинки падают, слегка
освежая зелени верхушки
У деревьев на крутых холмах.
Ярко подмигнуло в туче солнце –
заблестели в пряничных домах
светлые, прозрачные оконца.
Горький вкус у этих мирных мест,
горький вкус у кофе в белой чашке –
мой отец шагал на Дрезден-west
в гимнастёрке пыльной и фуражке.
А вагоны мчатся над рекой,
соблюдая расписаний строгость.
Чудится, что папа на дороге
из военных лет махнул рукой…
ПОД БЕРЛИНОМ
Под Берлином убит, на заре.
В зелень робкую грузно прилёг,
Только снова подняться не смог,
Навсегда поселившись в весне.
Столько было атак на крови!
Пули злобно визжали – кто ж знал,
Что судьбой уготован причал
На чужбине из майской травы?
Он ушёл, не прощаясь, в весну –
Ночь печально задула закат...
Охраняют фигуры солдат
На гранитных постах тишину.
ЛЕТО СОРОК ТРЕТЬЕГО
Луч солнечный зализывает раны
Земли усталой теплым языком.
И каждый бугорок её знаком,
Лесок осин и заросли бурьяна.
Сержанту в ожиданье поединка
Здесь сутки без движения лежать –
Уже кричат упрямо веки: спать!
И меж бровей прорезались морщинки.
Высотку выбрал немец-снайпер раньше:
Вонзались пули жалом ос в тела,
И уходили мальчики, тепла,
Любви в короткой жизни не познавши.
Потухла, догорев, свеча заката,
Немеют, стынут руки на стволе.
Под утро немца ждет в чужой земле
Сержантской пули точная расплата.
И вновь обнимет поле лучик летний,
И снова бой, и выжить нелегко,
А до победы очень далеко,
Ведь это только август, сорок третий…
БЕРЁЗЫ
Окунулась в царство штапеля,
Где берёзы тихо, в лад
В сарафанах с чёрной крапиной
О России говорят.
То с грустинкою, то весело
Шепчут вечером и днём,
Вторю я припевам песенным
На певучем, на родном…
Я стволы шероховатые
Трону, вспомнив дедов дом.
Будто в чем-то виноватая
Капля падает в ладонь.
Летний дождь, узоры капелек
Обронив опять, на бис,
На березах в белом штапеле
Задержался и повис.
* * *
Речь русская, родной язык –
живая сила единений:
из многих взглядов, личных мнений
слагается народный лик.
В нём вижу ясные черты:
и мудрость, веру и соборность,
и проявление, бесспорно,
душевной русской широты.
Родной язык, как океан,
самосознания глубины,
в которых предков дух былинный
в себе отыщет каждый сам.
Родной язык, как сто молитв,
и в русский мир единой речью
он, будто оберегом вечным
нас сохранив, объединит.
* * *
А знаешь край,
где хижины убоги…
И.Северянин
ДОМ
Временем изъеденные брёвна
домика с давно кривым крыльцом,
пядь землицы вскопана неровно,
рядом заболочен водоём.
Вишня, что уже не плодоносит,
над потёртой узкою скамьёй
изогнулась чуть вперёд и косо,
прикрывая стол, где всей семьёй
собирались на любимом месте,
и звенели дружно голоса
про коня, мороз в известной песне,
а потом – про Волгу и леса.
Но вгрызалось время в жизнь людскую,
никого привыкло не жалеть,
превратило дом в тоску глухую,
где собраться некому, чтоб петь.
На тарелке – чёрная горбушка,
и неспешно пьют свой крепкий чай
бабушка Глафира и подружка –
одинокой старости печаль.
.
Временем изъеденные брёвна
домика с давно кривым крыльцом…
ЛИМИТА
Хотелось в свежей юности
Ей покорить столицу
Налётом южной смуглости,
Повадкой лёгкой птицы.
С хатёнкой кривобокою
Из скрипов, плачей, вздохов
И с бабкой одинокою,
Соседом выпивохой
Рассталась в страхе (гонятся!) –
Мелькали быстро ноги.
Ах, полететь бы горлицей
Над речкой и дорогой…
Но город привередливый
Смеялся неприкрыто:
В красивых и кокетливых
Нет вовсе дефицита.
У городской лимитчицы
Здесь жизнь совсем не сахар:
Опять судьба-обидчица
Грозится новым крахом.
Ночами горько плачется,
Родные снятся лица,
Но юная «захватчица»
Судьбе не покорится.
Село её убогое –
С извечной кабалою,
И память вся – с изжогою
О хатке с бузиною.
В своё житьё столичное
Вгрызается зубами
В веснушках милых «хищница»
В погоне за правами
Найти своё призвание,
Поймать перо жар-птицы
И от любви Ивановой
В принцессу превратиться.
ОНА И ПОДИУМ
Стоит журнальными рядами
нелепо глянцевая мода
с крикливо яркими тонами
гипюрам, декольте в угоду…
Румяна, тени и помада
«плывут» в софитах ярких воском,
и манекенщице награда –
снять эту вычурную лоскость,
когда показы – у финала,
забыть оранжевую дикость
и хрупких плечиков усталость.
Средь городских квартальных криков,
шуршанья шин увидеть алость
зари вечерней над домами
с облезлой, старой штукатуркой.
И, растерявшись над деньгами,
купить батон и сыру малость,
сварить дешёвый кофе в турке
под тусклым светом старой кухни.
Из рам вдохнуть июньской ночи
с цветочным ароматным духом
и вспомнить: завтра день рабочий.
И снова подиум и лица,
и шаг от узких юных бёдер,
и ядовитый колер ситца,
который кутюрье угоден
согласно писку летней моды…
* * *
Ангел лёг у края небосклона.
Наклонившись, удивлялся безднам.
Н.Гумилёв
На краю небесного простора
Ангел удивлялся синей бездне:
Не лилось оттуда райских песен –
Доносились стоны и укоры.
От земли, где создавал когда-то
Бог приют из розового сада,
Раздавалась яро канонада,
Догорали в храмах свечи свято
Вслед скорбевшим, отлетевшим душам.
А из бездны, где война пылала,
Горькое «за что?» в закате алом
Ангел немо и печально слушал.
Влажных крыльев мощное движенье:
«Нет! Не Богу сетовать пристало!
На земле, где роз осталось мало,
Вы себе и беды… и спасенье».
ПОЭТ
«Ничто» не может породить стихи,
Что долго зреют, силу набирая,
Как плод души, как слёзы за грехи,
На нитях жизни между адом-раем.
Набухнет почкой первая строка,
Вдруг лопнет от прилива вдохновенья,
И лепестками нового цветка
Запросится катрен в стихотворенье.
Когда же акт рождения свершён,
То прежде, чем отправить их в дорогу,
Переболеть стихами должен он,
Цепочки слов шлифуя понемногу.
И обрывая пуповины нить,
Они находят, наконец, свободу –
Поэту снова в ожиданье жить,
В реке времён искать святую воду.
Симферополь