Пётр ТКАЧЕНКО. «Я КРАСНОЙ МЕДЬЮ ЗАЗВУЧУ…». О первом памятнике Александру Блоку

 

Пётр ТКАЧЕНКО

«Я КРАСНОЙ МЕДЬЮ ЗАЗВУЧУ…»

О первом памятнике Александру Блоку

 

На предложение организовать его чествование Александр Блок, по свидетельству Н.Павлович, отвечал категорически и непреклонно: «Я не хочу никаких юбилеев. Я и после смерти боюсь памятников. А пока жив – никаких чествований». И в этом – весь Блок с его отношением к искусству и жизни, с его служением внутреннему, а не внешнему порядку мира. В этом – весь поэт, хорошо знавший о прихотливости и переменчивости публики, о чём он говорил в своей завещательной речи «О назначении поэта»: «Люди могут отворачиваться от поэта и от его дела. Сегодня они ставят ему памятники; завтра хотят «сбросить его с корабля современности». То и другое определяет только этих людей, но не поэта; сущность поэзии, как всякого искусства, неизменна; то или иное отношение людей к поэзии в конце концов безразлично».

И хотя истинный поэт думает о памятнике нерукотворном, наступает время общенародного его признания, и сооружается реальный памятник ему. Находятся люди – специалисты и энтузиасты, – улавливающие эту идею памятника, как бы носящуюся в воздухе, и претворяют её в жизнь. Ведь сооружение памятника поэту – непременно показатель постижения его наследия и его образа мира, духовного уровня тех, кто его воздвигает. Это уже явление не только собственно монументального искусства и архитектуры, но как бы универсальный безошибочный показатель культуры общества в целом.

Есть какая-то предопределённость в посмертной судьбе поэтов, зависящая, к сожалению, не только от характера их творчества, не только от масштабов их дарования и личностей, но и от неких иных причин, не всегда явных и не всегда осознаваемых. Ведь Блок – тот поэт, на котором и поныне поверяется понимание искусства, поэзии, их природы и предназначения.

Уже при жизни Александра Блока творчество его воспринималось как явление безусловное, как величина несомненная, как «явление сомкнутое и готовое войти в ряд истории русской литературы» (Ю.Тынянов). А говоря об особенностях первых воспоминаний о поэте, Юрий Тынянов даже заметил, что «так вспоминают о деятелях давно прошедших эпох, о Достоевском или Некрасове».

Даже в самом облике поэта современникам виделось порой нечто от памятника: «Тёмно-медные волосы, лицо не современное, а будто со средневекового надгробного памятника, из камня высеченное, красивое и неподвижное» (Кузьмина-Караваева). Памятником представился облик поэта и Анне Ахматовой:

Как памятник началу века,

Там этот человек стоит.

Такая вот необычная, как бы обратная, его жизнь во времени, вероятно, в какой-то мере и определила отношение к  памяти о нём. А потому нисколько не парадоксально, что при жизни поэт воспринимался более монументально, сейчас – более как личность; тогда была замечена прежде всего масштабность его образов, сейчас – больше их историческая и социальная конкретность и направленность.

Творчество Александра Блока настолько вошло в наше сознание, настолько он стал сразу же и близок и недостижим, что мысли о памятнике и не возникало. Это казалось как бы излишним, память о нём была чем-то само собой разумеющимся, ведь дымка бессмертия витала над ним ещё при жизни. Может быть, и этим чисто психологическим моментом объясняется то, что памятник поэту был установлен сравнительно недавно, относительно поздно.

По какой-то устойчивой традиции или чутью общества памятники великим писателям устанавливались, как правило, до их столетних юбилеев, или к таким юбилеям. Александр Блок и здесь оказался исключением. Памятник ему в Москве работы Олега Комова установлен только в 1993 году, спустя тринадцать лет после столетнего юбилея, то есть, явно запоздало и в нарушение  устоявшейся традиции. И о том, что так не должно было бы быть, что это – нарушение неписанного установления, свидетельствует то, что первый памятник поэту был всё-таки открыт вовремя. Но как бы неофициально, усилиями и хлопотами подвижников и энтузиастов, не допустивших, может быть, и сами того не осознавая, такой несправедливости. Это – скульптурный бюст Ирины Дмитриевны Александровой, установленный за девять лет до столетнего юбилея поэта в 1971 году в подмосковном Солнечногорске, у школы, носящей имя А.А. Блока, у Таракановского шоссе, по которому поэт ездил от станции Подсолнечной в своё Шахматово.

Историю создания первого памятника Александру Блоку следует рассказать не только потому, что она сама по себе примечательна, но и потому, что в ней отразился и уровень понимания поэта в общественном сознании, и некие общие закономерности нашей культуры вообще.

Идея создания памятника Александру Блоку возникла в семье известного художника и реставратора Степана Сергеевича Чуракова. Располагала к этому, конечно же, сама обстановка. Художник жил в Солнечногорске. Деревянная изба Чураковых с резными наличниками, изображающими  львов, сделанными самим Степаном Сергеевичем, находилась на Ленинградском шоссе как раз напротив того места, где от него отходило Таракановское шоссе, ведущее в Шахматово, навеявшее поэту многие строки стихов о России.  О стихотворении «Россия» («Опять, как в годы золотые…») тётка поэта М.А. Бекетова так и писала, что это Блок едет от Подсолнечной по Таракановскому шоссе в Шахматово.

Но главное состояло в том, что Степан Сергеевич и его жена Фаина Григорьевна, медсестра по профессии, оказались людьми не только чувствующими поэзию, но и настойчивыми, так как осуществление их замысла оказалось делом хлопотным.

О художнике и реставраторе, заслуженном художнике России Степане Сергеевиче Чуракове, человеке редком по своей духовной одарённости и житейской кротости, надо сказать особо, ибо не так уж часто доводится встречать таких замечательных людей. И вовсе не случайно, что именно он уловил идею создания памятника Александру  Блоку, как бы расслышав его зов:

Тогда огромен бледным телом

Я красной медью зазвучу…

С.С. Чураков родился в 1909 году в селе Березовка Воронежской области в большой семье, связанной с искусством. Отец Сергей Михайлович был скульптором-анималистом, и все его девять детей стали художниками. Получив первые уроки у своего отца, Степан Сергеевич поступил в Московское художественно-промышленное училище, в котором преподавала В.И. Мухина. «Первые свои работы он выполнил в скульптуре» (Е.Георгиевская «Степан Сергеевич Чураков». Каталог выставки, «Советский художник», М., 1979).

В 1926 году в судьбе Степана Сергеевича произошло важное событие – он познакомился с выдающимся художником Павлом Дмитриевичем Кориным. Знакомство это переросло потом в прочную дружбу ученика и учителя. Чураков стал сначала учеником, а потом и помощником Корина. П.Д. Корин и отчасти М.В. Нестеров сыграли решающую роль в творческой судьбе С.С. Чуракова, в его становлении как художника и реставратора.

Особая страница биографии и творчества С.С. Чуракова связана с его деятельностью в годы Великой Отечественной войны. В 1941-1942 годах он вместе с П.Д. Кориным участвовал в восстановлении интерьера и плафона Большого театра, пострадавшего от бомбы.

С 1942 года Чураков в непростых условиях военного времени активно участвовал в эвакуации и консервации сокровищ московских музеев, а также в реставрации во время боёв за Крым панорамы художника Ф.Рубо «Севастопольская оборона». В мае 1945 года Степан Сергеевич командируется в Германию для поиска и спасения всемирно известной Дрезденской галереи, а также для спасения музейных ценностей Берлина и Лейпцига.

В послевоенные годы реставрирует многие произведения, пострадавшие во время войны из музеев Новгорода, Киева, Каунаса, Кишинёва, Краснодара, а также шедевров из музеев Польши, Румынии, Германии.  Участие С.С. Чуракова в спасении Дрезденской галереи отмечено серебряным орденом Германии «За заслуги перед Отечеством» и званием Почётного гражданина города Дрездена.

Но была в судьбе С.С. Чуракова ещё одна замечательная страница, имеющая для нас, я бы сказал, национальное значение. Дело в том, что когда его учитель Павел Дмитриевич Корин работал над полотном «Реквием», он написал  этюд, на котором изобразил отца Сергея Михайловича и сына Сергея Сергеевича Чураковых. По совету Максима Горького картина должна была называться «Уходящая Русь». Причём этот чураковский этюд из всех тридцати шести этюдов, написанных художником, по общему признанию, считается наиболее удачным и характерным. В альбоме «Корин» отмечается:

«Одним из лучших является этюд  «Отец и сын» 1931 года, на котором изображены в рост две фигуры: могучий старик в длинной свободной «толстовке», с красивой головой, высоким лбом, с задумчивым сосредоточенным лицом и окладистой длинной бородой; написанный со скульптора-самоучки, резчика по дереву, Сергея Михайловича Чуракова, а рядом с ним чем-то похожий на отца, но совсем другой, постриженный «под скобку», с мягкой маленькой бородкой, изображён ныне известный реставратор Степан Чураков. … «Отец и сын» не только портреты конкретных людей, но собирательный образ народных типов, приоткрывающих народную душу, самобытную и талантливую» (Л.Ромашкова, М., «Изобразительное искусство», 1987).

Полна драматизма история создания П.Д. Кориным картины «Уходящая Русь», точнее история её не создания… Не буду её пересказывать, а приведу выписку из повести «Чаша» Владимира Солоухина, встречавшегося с П.Д. Кориным:

«Дело в том, что Корин готовился к написанию грандиозного полотна,  которое сам он называл «Реквием», а Горький (для проходимости в советских условиях) окрестил его как «Уходящая Русь». Для этой картины нужен был холст шесть метров на восемь, а для холста помещение. Горький (а за это многое зачтётся ему и на этом и на том свете) сделал для Корина и то, и другое. Холст был выткан с большими сложностями в Ленинграде по специальному заказу. Что касается мастерской, то Горький нашёл в районе Усачёвского рынка в глухих дворах между многоэтажными домами просторное техническое помещение (не то гараж, не то прачечную), которое и переоборудовали под мастерскую, а одновременно и под жильё. Когда Корин вошёл в первую комнату этого дома, он восхитился её размерами и стал благодарить Алексея Максимовича за щедрый подарок, не зная ещё и не смея помыслить, что не только эта комната, но и весь дом отныне принадлежит ему.

Здесь-то Корин и пытался написать свою картину. Его учитель, лучший друг, великий художник Михаил Васильевич Нестеров (Корин был потом его душеприказчиком) говорил Павлу Дмитриевичу: «Если ты не напишешь эту картину, я тебе с того света буду грозить».

Скажем сразу: холст остался чистым, нетронутым. Он и теперь стоит в том коринском доме и, может быть, он сам по себе памятник той эпохе и её символ. И всё-таки я смело могу сказать, что картину свою Корин всё же написал. Он написал тридцать шесть портретов (в рост), то есть, всех участников будущей картины. И это не эскизы, не наброски, а вполне законченные портреты в натуральную величину, каждый из которых уже есть картина. Отдельно он написал эскиз будущего полотна, то есть эскизно расставил на полотне эти тридцать шесть фигур, и мы теперь, переводя взгляд с эскиза на эти тридцать шесть фигур, а потом обратно с них на эскиз, получаем полное впечатление, что это должно было быть.

Этюды Корина (все тридцать шесть) нельзя смотреть, нельзя понять всей их глубины (а вместе с тем величия Корина как художника), не зная некоторой тайны предполагавшейся картины.

По общепринятому мнению, картина должна была изображать выход из Успенского собора в Кремле всех изображённых людей, но достаточно взглянуть на эскиз несостоявшейся картины, чтобы увидеть, что люди эти никуда не идут, они стоят. Но если они стоят, то почему спиной к алтарю, к иконостасу, а лицом к выходу? Так в церкви никто никогда не стоит, разве что и правда перед выходом из неё. Это-то положение изображённых и наталкивает на самую ближайшую мысль – они выходят. Но они не выходят. Это видно по сугубо статичному положению фигур, а главным образом по той напряжённости, которая у них на лицах и в их позах.

Дело в том, что они не выходят, а ждут. В этом и есть та маленькая тайна  коринского замысла, которую непременно надо знать при разглядывании его этюдов.

Да, все эти люди, олицетворяющие побеждённую, завоёванную большевиками Россию, стоят в интерьере Успенского (главного в России) собора спиной к алтарю, а лицом к входным дверям. Они стоят и ждут».

И вместо того, чтобы заканчивать такую, вроде бы значимую картину, заполнять специально вытканный для него холст, П.Д. Корин создаёт мозаики для станции метро «Комсомольская» и витражи для станции метро «Новослободская»… Как бы уклоняется от своей главной работы, хотя все эскизы для неё были уже сделаны. В этом сказалась, конечно, не прихоть художника, а его художническое и человеческое чутьё и честность: Русь никуда уходить не хотела, не уходила, а только оборачивалась новым ликом: «Новым ты обернулась мне ликом» (А.Блок).

Я неоднократно бывал в Солнечногорском доме Чураковых, беседовал со Степаном Сергеевичем и Фаиной Григорьевной. И зная их причастность к созданию первого памятника Блоку, просил их не просто рассказать, а написать всю эту эпопею, дабы всё было указано точно. Но Степан Сергеевич в это время отходил от болезни, писать ему было трудно. Тогда рассказ о том, как создавался памятник, записала для меня Фаина Григорьевна:

«Наше знакомство с Солнечногорской школой №1 им. А.А. Блока состоялось в сентябре 1968 года, когда старшая дочь Мария начала учиться в первом классе этой школы. Нам понравилось, что при школе силами педагогов и учеников создан небольшой музей поэта. Тогда Степан Сергеевич передал в дар школе свой этюд, на котором изображено Таракановское шоссе и озеро Сенеж, написанный с того места, где  впоследствии была построена школа. Тогда же у нас возникла мысль приобрести для школы, носящей имя поэта, его скульптурный портрет. Директор школы П.Е. Резник отнёсся к нашей идее довольно сдержанно, может быть, не верил в успех этого дела. А дело это, действительно, оказалось очень сложным и хлопотным.

В связи с тем, что средства, выделенные школой из фонда, заработанного школьниками, оказались незначительными и составляли всего пятьсот рублей, Степан Сергеевич попытался найти готовую скульптуру Александра Блока в художественных производственных мастерских или в дирекции выставок и панорам, надеясь получить её бесплатно. И он нашёл один скульптурный портрет Блока, но посчитал его неподходящим для школы ни по размерам, ни по художественным достоинствам.

Пришлось обратиться к каталогам. В одном из них мы нашли сведения о скульптурном портрете Блока работы скульптора Ирины Дмитриевны Александровой. Эта работа, выполненная из меди, кованная, посеребренная, экспонируется в Третьяковской галерее. Мы посмотрели её, она нам очень понравилась. В портрете удачно передан вдохновенный образ поэта.

Нужно было найти автора. Из справочника узнали её адрес, по телефону договорились о встрече. Вспоминается, как в переполненном автобусе мы ехали на окраину Москвы во Владыкино.

Высокое двухэтажное с большими окнами современное здание – мастерские скульпторов. Широкая лестница на второй этаж. Широкий коридор, заставленный толстыми кряжами. Запах дерева. Просторная светлая мастерская. На полу и стеллажах работы скульптора.

Ирина Дмитриевна встретила нас приветливо и, узнав о цели нашего визита, любезно согласилась предоставить нам гипсовую модель скульптуры бесплатно (временно как модель для формовки).

По первоначальному замыслу наш портрет поэта должен быть так же, как и оригинал, кованным. Необходимо было достать дефицитную листовую медь. Пробовали найти её в производственных комбинатах, обращались за помощью в администрацию шефствующего над школой завода им. Лепсе. Необходимого материала достать не могли.

Тогда решили обратиться за помощью в главное управление изобразительных искусств министерства культуры. Там хорошо знали Степана Сергеевича как крупного специалиста-реставратора, организатора и как самого активного участника постоянных комиссий, большого общественника, выполнявшего все просьбы и поручения Министерства, и поэтому мы могли рассчитывать на успех нашего дела.

Начальник управления А.Халтурин внимательно выслушал нас, сразу же позвонил на литейный завод мастеру Владимиру Васильевичу Лукьянову и от своего имени попросил его отлить из бронзы бюст Блока для школы. Лукьянов дал согласие выполнить эту работу за триста рублей (сумма, которую могла выделить школа).

Лукьянов назначил нам встречу на заводе. Литейный цех, в котором работал Владимир Васильевич Лукьянов, находится в самом конце огромного Карачаровского деревообрабатывающего комбината в Москве. Около цеха весь двор заставлен скульптурами, большими готовыми деталями скульптур, моделями. В цехе стоит гул – плавят металл, готовят его к заливке форм.

Встретил нас невысокого роста, коренастый, не по возрасту подвижный человек – Владимир Васильевич Лукьянов, удивительный человек и великолепный мастер. Даже короткое общение с таким человеком надолго оставляет в памяти приятные впечатления о нём. Какая-то необыкновенная манера общения у него – добрые глаза и улыбка и вместе с этим что-то иронически-снисходительное.

Разговор с ним был короткий и деловой. Он назначил срок и точно к этому сроку наш заказ был готов. Эта работа была выполнена практически бесплатно.

Литой бронзовый бюст поэта можно было установить на участке возле школы. Этого с самого начала хотел директор школы П.Е. Резник. Нужен был проект памятника. Это дело мы поручили моему родственнику архитектору Николаю Александровичу Свайкину. Он с большим желанием взялся за работу. Неоднократно встречался со скульптором Ириной Дмитриевной и сделал хороший проект памятника, который был согласован и со скульптором, и с районным архитектором. Кроме того, он добился в своей организации разрешения на бесплатное получение гранита для постамента памятника. К сожалению, школа не смогла организовать перевозку гранита. И не воспользовалась готовым уже проектом памятника и всю последующую работу по планировке памятника, администрация школы проводила  по собственной инициативе».

Большой удачей было то, что С.С. Чураков выбрал именно работу И.Д. Александровой. Её скульптурный портрет Блока был прекрасен. Чувствовалось, что она действительно поняла поэта, постигла его облик, что случается, к сожалению, не так часто. Я написал Ирине Дмитриевне с просьбой рассказать о своей работе над этим бюстом. И она рассказала мне о том, почему обратилась к образу Блока:

«Почему я вдруг захотела лепить портрет Блока? Потому что всегда его любила. С тех пор, как начала любить поэзию, начала любить и Блока – и его больше всех. Когда я решилась его лепить, было мне лет тридцать. И хотя у меня и был уже в душе сложившийся образ, я знала наперёд, по опыту работы, что многое мне ещё будет неизвестно, до тех пор, пока я не войду в работу. Только очень внимательное, сосредоточенное наблюдение даёт возможность по еле уловимым чёрточкам лица понять характер портретируемого. Я не раз замечала за собой, что как бы внимательно я ни наблюдала человека, до тех пор, пока он не станет моей моделью, я не могу его для себя уяснить до конца. Всегда бывает трудно, когда работаешь, не сразу даётся форма, но поняв основной характер строя лица, начинаешь чувствовать себя хозяином положения, как бы создавая человека заново.  Всегда есть особое чувство – «вот я и сделаю тебя!».

А в этой работе было не так – постоянное удивление, и удивление восторженное, сопровождало  меня в продолжение всей работы. Это прекрасное лицо прекрасно не только потому, что его предки наделили его породистым носом, гордой немецкой посадкой глаз, сильным мужественным подбородком. Лицо его излучает сдержанность и страстность, рыцарственность, мягкость и силу.

Портрет был сделан, но я думала – нет, это не настоящий Блок. Было время предшествующее очередной всесоюзной выставке, и я решила сделать второй портрет, на который у меня был заключён договор. Этот портрет был конкретнее, объективнее, но не имел той доли одухотворённости, которая была в первом портрете. Сделан он был из кованой меди и посеребрен. Этот материал очень шёл портрету, но впоследствии оказалось, что мастер, который серебрил портрет, не сделал этого по всем  правилам гальваники, а просто проделал фокус, использовав фотохимикаты, и портрет через несколько лет стал рыжеть, серебро сходило. Портрет этот находится в Третьяковской галерее.

Спустя примерно год я получила письмо от Алянского, того самого, который в последние годы жизни Блока был его близким знакомым и издателем. В письме Алянский лестно отзывался о портрете и предлагал встретиться. Я была и польщена, и удручена – стыд и смущение за портрет сковали меня, и я не только не встретилась с Алянским, но даже не ответила на его письмо, отчего мне и сейчас непереносимо стыдно.  Слишком я была недовольна портретом, и самолюбие моё страдало.

Спустя много лет ко мне обратился С.Чураков, реставратор и художник, работавший в Пушкинском музее, с просьбой, не согласилась ли бы я отдать модель портрета для отливки его из бронзы, чтобы поставить его в Солнечногорской школе, собравшей деньги в сумме, достаточной для бронзы. Это было связано с юбилеем Блока.

Я согласилась, но не без смущения. Мне ничего не надо было для этого делать, всё сделали эти удивительные люди – муж и жена Чураковы. Надо было хлопотать в министерстве культуры, добиваться разрешения на получение бронзы, договариваться с мастером об отливке портрета, находить архитектора для создания постамента под бюст – это было ими совершено с энергией и весёлой напористостью.

Я была искренне тронута ими и их отношением, но на неоднократные приглашения приехать, посмотреть место, где стоит бюст, наконец, просто в гости – не отозвалась.

Прошло ещё время и я перестала смотреть на портрет как на какую-то часть себя, как это было раньше;  портрет превратился для меня просто в символ и память о Блоке. Я не могу не выразить своей большой благодарности Чураковым не потому, что они поставили мой портрет Блока, а за то, что им дорог Блок, то место, где он жил и работал.

Нет больше «моего» Блока, а есть только одна наша общая любовь к нему:

Ты проходишь на запад солнца,

Ты увидишь вечерний свет.

Ты проходишь на запад солнца,

И метель заметает след.

Мимо окон моих – бесстрастный –

Ты пройдёшь в снеговой тиши,

Божий праведник мой прекрасный,

Свете тихий моей души!..

                                                      М.Цветаева

20 мая 1979 г.                  

Александрова».

 

Работа И.Д. Александровой существенно отличается, к примеру, от скульптурного портрета поэта работы С.Т. Конёнкова из мрамора. О своей работе С.Т. Конёнков вспоминал: «Классические черты лица замечательного поэта вызвали у меня ассоциации с ваяниями античных скульпторов. Вот почему мраморная голова Блока сделана мною в гармонических  традициях мастеров античности». Мне кажется, что одухотворённость этой работы совсем иная, чем работы Ирины Александровой, это всё же какая-то тяжёлая одухотворённость. Оба портрета величественны, но величественны по-своему – если С.Т. Конёнков решал задачу как бы собственно приемами монументальности, то И.Д. Александрова – через изображение человеческого облика поэта, прежде всего.

Этому небольшому, но первому памятнику Блоку, можно сказать, прямо-таки везло в том смысле, что к его созданию оказались причастны замечательные талантливые люди. Ведь и отливал памятник Владимир Васильевич Лукьянов – замечательный мастер художественного литья.

«Если бы Лукьянов не оставил после себя ничего, кроме ограды Моссовета, то и тогда можно было бы говорить о высшем классе его литейного искусства. Такое мог сотворить лишь выдающийся мастер»,  – писал о нём Д.Гай в книге «Поющая бронза Лукьянова» (М., «Московский рабочий», 1974). Но Владимир Васильевич отлил кроме того девяносто шесть работ А.Голубкиной, пятьдесят ленинских работ Н.Андреева, работы Д.Шандра, В.Мухиной, Е.Вучетича… Это поистине титаническая работа.  В какую сторону Москвы мы бы ни пошли, везде встретим работы Лукьянова – памятник Максиму Горькому у Белорусского вокзала, Николаю Гоголю на Суворовском бульваре, Александру Островскому у Малого театра, памятники Петру Чайковскому, Юрию Гагарину и другие скульптуры. Замечательно не только то, что за отливку бюста Александра Блока взялся такой выдающийся мастер, но и то, что скульптурные портреты ему удавались особенно. Об этом писал Д.Гай: «Особенно удавались Лукьянову скульптурные бюсты». Работу В.В. Лукьянов выполнил качественно и к назначенному сроку.

Проект памятника разработал архитектор Н.А. Свайкин, однако школа установила бюст по собственному плану…

На открытие памятника, которое состоялось 27 июня 1971 года, пришли все ученики школы, учителя, общественность города. Замечательно, что памятник обсадили рябиной. Вливается в душу томительное блоковское ощущение русского простора:

И вдали, вдали призывно машет

Твой узорный, твой цветной рукав…

Традиция проведения ежегодных Блоковских праздников поэзии сложилась так, что почитатели таланта великого поэта приходят сначала к памятнику, а потом уже едут в Шахматово. В год столетнего юбилея поэта, 10 августа 1980 года Лидия Лебединская, постоянно и непременно приезжавшая сюда, сказала у памятника поэту: «Ещё будут поставлены памятники в Москве и Ленинграде, но этот памятник, стоящий в самом центре России, дорог нам особенно. Это первый памятник поэту».

Есть особый смысл и в том, что первый памятник Александру Блоку установлен именно во дворе школы, там где и находится  тот самый «юноша весёлый», который и должен сказать о поэте в грядущем:

О, я хочу безумно жить:

Всё сущее – увековечить,

Безличное – вочеловечить,

Несбывшееся – воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжёлый,

Пусть задыхаюсь в этом сне, –

Быть может, юноша весёлый

В грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство – разве это

Сокрытый двигатель его?

Он – весь дитя добра и света,

Он – весь свободы торжество!