Алексей ГУБАРЕВ 
Алексей ГУБАРЕВ
ЧТО РАЗБУДИТ В ЧУЖОМ ДОРОГОЕ?..
Я ТАКОЙ ЖЕ
Я такой же, как многие тыщи…
Только часто немеет рука
По потёмкам души слепо рыща,
Не найдёт что тревожит пока.
Что разбудит в чужом дорогое,
То, затёртое, словно во льдах,
Что когда-то отведали двое,
Пряча в шепчущих клёна тенях.
А затем, будто сон отряхнувши,
По бумаге рассыплет слова,
Те, что в сердце чужое заблудши,
Зазвенят, как звенит тетива.
И его зазовут так далёко,
Где оставлены запахи трав,
Где калитка скулит одиноко
И коленки царапал, играв.
В светлый рай, где скрипучий колодец
Квасит в луже тропинке косу,
А запыхавшийся месяц ходит,
Усадив горстку звёзд на носу.
Оттого и пишу, чтобы тыщи
Пережили со мной заодно
То, что каждый настойчиво ищет,
Но, нащупать чего, не дано.
РУСЬ-БЕРЁЗКА
Русь моя, невестушка-березка,
Благость тебе гарь да пустыри,
На окраине в каменья врос я
Диких сопок девственной зари.
Прикипел, отосланный тобою
В дар церквей далеких куполам,
Став родным с морскою бирюзою,
К самым первым солнечным лучам.
Как и ты, поникши над рекою,
Сплю над белой гривою волны,
С пресною ты ластишься водою,
Мне ж солёная ладони холодит.
И под шлепанье унылое прибоя
Перезвон святых колоколов
Звонницы Успенского собора
Слушаю под вспышки маяков.
На пустынной Токаревской кошке
Красный глаз мерцает в тишине,
С мыса Брагина зелёное окошко
Тянет лапу к бронзовой луне.
Так и мы с тобою, Русь-берёзка,
Что звезда и тёмный океан
Вроде синие, но та тиха и броска,
Он же – прощелыга и смутьян.
Только не сумеем друг без друга –
Ты у речки, я среди камней.
Как прекрасна ты в лаптях из луба,
Но и я тем краше, чем дурней.
Потому качусь с Тигровой сопки
В грешный зев Корейской слободы
Прямиком в трактир на Миллионке,
Где с тобою повенчались мы.
ПРОРВАЛО
Целый год душа огнём горела.
А вчера от сердца отлегло.
То ль веревка под слезой сопрела,
То ль узду печалью порвало.
Мне бы, захмелевши до упаду,
В разухабистый пуститься пляс,
Да разов одиннадцати кряду
Скорчить рожу, прошлому дразнясь.
Только нет весёлости во взоре,
А свобода, словно пустота.
Не любить тебя, чертовку, – горе,
А любить – сплошная маята.
Воздыхнула грудь вчера свободы,
А лететь не хочет, хоть убей.
И чего ей, пакости, охота?
И к чему такая канитель?
Ведь ещё вчера, с дружком в трактире,
Волю дав нечаянным слезам,
Клялся, что загнал любовь в могилу,
Свято веря плачущим глазам.
А сегодня грустен и невесел.
Неуютно и печёт внутри.
Не до плясу что-то, не до песен.
И обмякшая душа хандрит.
Целый год она огнём горела,
А вчера как будто отлегло.
Думал, что любовь к тебе сопрела,
А её, заразу, прорвало.
ФРЕГАТ И КАРАВЕЛЛА
Взбесился южный волногон,
Нарушил сон морской пучине,
Ударив злым хвостом Тритон,
Окрасил черным всё, что сине.
Взбил в пену грозные валы,
Скрыл солнце тучею патлатой,
О каменный подводный клык
Разбил морёный бок фрегату.
Мотал его, рвал паруса,
Тянул на дно липучей лапой
И красной молнией гроза
Жгла мачты стойкому солдату.
А где-то нежно каравеллу
Восточный покачень ласкал,
Как будто каплей драгоценной
В руке играл хмельной бокал.
И убаюкав в колыбели
Смущенно удалился прочь,
Оставив дремлющую деву
Скучать в безветренную ночь.
Утих и рьяный волногон,
Луч слабый из-за туч пробился,
Фрегат с пробоиной в затон
На рваных парусах влачился.
И в тихой бухте близ ручья,
Что водопадом студит волны,
Свидетель бог тому и я,
Сошлись они по чьей-то воле.
С тех пор бок о бок по морям
Фрегат и каравелла ходят,
И он, как пылкий Дон Жуан,
С нее влюбленных глаз не сводит.
Я ЖЕЛАЮ ЖИТЬ НЕ ЗАВТРА, НЫНЕ
Я желаю жить не завтра, ныне.
Русь, прими бродягу на постой.
Не гляди, что вывазюкан в глине
И хватаюсь нищею рукой.
Не поворотись, сестра, случайно
К бедолаге согбенной спиной.
Не клади бездонную печаль мне
За грудину строганной клюкой.
Что с того, что я желаю ныне
И прошусь к тебе, а не к другой.
Иль усохло твое бабье вымя,
Иль стыдишься, что сама дугой?
Иль горюешь, что на старых юбках
Дыры шиты ветхим лоскутом?
Так скажу, что ежели в поступках
Дыры – это много гадостней при всём.
Не стыдись, голуба, что бесхлебна.
Нас таких, как звёзд – не перечесть.
Жизнь не карамель, а зла, враждебна,
И не каждому такое снесть.
Я желаю жить не завтра, ныне.
Русь, прими бродягу на постой.
Не гляди, что вывазюкан глиной
И стою с протянутой рукой.
ССЫЛКА
Прохладной рощи тихий шепот,
Туман над спящею рекой,
Коней казачьих гулкий топот
И буйный летний травостой.
Вершин крутых ледник искристый,
Кудрявый лес по склонам гор.
На мой ответ прошу: – Не злись ты,
Назначен свыше приговор.
Не мною принято решенье
Кавказ обрадовать собой.
Дано нам Богом назначенье
Быть порознь, милый друг, с тобой.
Но обещаю: – В снах волшебных
Не лить на лапотную Русь
Обид души и сердца гневных.
Я от былого отрекусь.
Закрою кованым засовом
Проём, что в прошлое ведёт.
Увы, но вновь я околдован,
На новый сердце лад поёт.
Кто знал, что диких гор причуда
Восточной ранит красотой,
Но и добру не жить без худа,
Как драке не обресть покой.
И всё же не могу забвеньем
Укрыть цвет тела твоего
И нежных губ прикосновенье.
Всё это там, здесь ничего.
Здесь нет любви реки равнинной,
Здесь чувства – горная река.
Они мне кажутся чужими
И разными, как облака.
Одни, что облако в день ясный,
Другие будто бы в грозу.
Любил ли я? – вопрос напрасный,
Как: – Пил ли горскую бузу?
Но между красочных утесов
Под гомон непокорных рек
Увянут прежней страсти розы,
Любовь к тебе окончит бег.
Не мною принято решенье
Кавказ обрадовать собой.
То, видно, Бога назначенье –
Быть порознь, милый друг, с тобой.
ЧЁРНЫЙ БАРХАТ НОЧИ
Черный бархат ночи.
В пустоте луна
Воет что есть мочи
От тоски. Одна…
Льётся тишиною
Пустозвонный вой
И манит немою
Нотой золотой.
Не грусти зазноба
В темной полынье.
В убранстве убогом
Не смешно и мне,
Также сердце рвется,
Раною саднит.
Плохо мне живется,
Стыдно говорить.
Черный бархат ночи.
На тебя похож
Цветом, между прочим,
На ладони грош
И свечи огарок
Растворяет тень,
Только вот не жарок
Да коряв, что пень.
И гляжу, тоскуя,
В мутное окно.
Видно, не смогу я,
Видно, не дано.
Не с руки улыбка
На смурном челе,
Знать грустить мне шибко
Как во тьме тебе.
СЛЕЙ, ПЕРО
Слей, перо, на лист сердечный голод,
Вытряхни опавшее в душе.
Мне знакомо: пьяным под забором
И бродягой в хлипком шалаше.
И ещё, когда медовой лапой
Веки трогает задумчивый рассвет,
А берез зеленые лопаты
Чистят голубой небесный плед.
Лей, перо! Там есть чему учиться,
Хоть, что кануло, уже не воротишь.
Коль дано воде куда излиться,
Так уж течь никак не запретишь.
Не жалей чернил, царапай нервы.
Оголенных чувств излей обман.
Как поэт я далеко не первый,
И не так уж много вынес ран.
Но из тех, что обрести случилось,
Где-то в недоступной глубине
Чистое случайно зародилось,
Настоявшись в выпитом вине.
И теперь пьянит июльской вишней,
Кружит голову и шепчет изнутри:
– Выбрось из себя, что стало лишне
И, кто счастья ищет, помоги.
Так что лей, перо, пока не поздно.
Укажи беднягам светлый путь,
Чтобы не запутались в трех соснах
И счастливым стал хоть кто-нибудь.
Лей, перо, на лист сердечный голод,
Вытряхай опавшее в душе.
Мне ль не знать, как пьяным под забором
Иль бродягой в тесном шалаше.
САРАНКИ
Желтые саранки
Под крутой скалой
Спозаранку крыты
Дымчатою мглой,
Ветер обленивел
И приснул в ветвях,
Розовым по ниве
Стелет луч в утрах.
Узкая тропинка,
Неба синь в углах,
А реки простынку
Смял неясный страх.
Убоялась дева
Странной тишины,
Берег взбила левый
В хлопья белены.
Разбудила ветер,
Натащила туч,
Краски обесцветив
Чернотою круч,
Грохнула далёко,
Пыхнула огнем,
И пролилось око
Ливневым дождем.
ЧЁРНОЕ СЛОВО
Зной летний тяжкою полой тайгу дремучую окутал,
характер своенравный свой убийственною духотой
на покусителя обрушив, обрек непрошеного гостя
на муки адские, запутал, коварно в пекло заманил,
и, молчаливый, убивает беспечного глупца собой,
творя извечный приговор тем, кто шальною головой
в покои Тары нагло вторгся и вероломно посягнул
на девственный её покой.
Нетвердый шаг в траве густой
Шуршал неровно, шаркал пьяно,
Отверженец голодный, рваный,
С душою черной и пустой,
Брел неприветливой тайгой,
В ноге его зияла рана.
Гной с сукровицей истекал
Из недр её, сочил, заляпав
Рваньё штанин. Изгой искал
Привал среди обвислых грабов.
Усталый шаг его едва ль
Вперед изгнанника толкал.
Давил груз спину, надрывал
И в кровь терзал худые плечи,
С уст вместо песни стон слетал,
Сколь же ещё идти? Далече ль?
– Потухший взор ответа ждал.
И мысли вились бесконечно…
Нещадно обжигало солнце
Лучом случайным меж теней,
Даривших редкое оконце
Игрой забавною щелей.
Не в радость путнику вейгела,
Зацветшая у родника,
И птаха, что так звонко пела
В тенистых дебрях ивняка.
Осинам ветер путал ветви,
В низине тяжело вздыхал,
А в буреломе филин ухал
И плачем коростель пугал.
Рукой, распухшей от укусов,
Пот отирал со лба ходок,
От надоедливого гнуса
Себя уже он не берег:
Упал платок с истертой шеи,
Не гонит от лица мошку
Из лап ольховых гибкий веер,
И словно острый кол в мозгу
Месть с ненавистью на злодеев,
Кровь пьющих. Мутную слезу
Роняют веки воспаленно,
А сам – подобно мотыльку,
Просвет завидев вдалеке,
Бредет, понурый, обреченно
К таежной каменной реке,
Того не зная, и в мечте
О модных гольфах, сюртуке,
Природной каре покорясь,
Хромает, думой отвлеченный.
За что казним светилом бедный,
Насколько страшен его грех,
За что труды бродяги тщетны,
За что лишен мирских утех?
Давно скитальца свет не видел,
Для общества он умер, сгинул.
Но только бог судья всему.
Творец, даруя жизнь ему,
Упрямца в дреми леса гонит
И все мольбы его отклонит
За то, что душу тот сменял
На дерзкую любовь ко злату,
И смертную за то оплату
Заблудшего внесть обязал.
А тот своё настырно клонит…
Схватился с богом человек,
Не уступает, не сдается,
И так идет из века в век:
Кто слаб – от тяжести согнется,
Кто жилист, крепок – не порвется.
Богатство – вот причина спора,
И никакие уговоры
Не отвратят любви к нему.
Любил ли одичавший страж,
Убийственных скитаний пленник?
Впитал ли он любви отрав?
Кто знает? Чувств своих порыв
Один лишь раз в себе открыв
К девице знатной. Воспылав
Он был сражен, и его нрав
Униженный и оскорбленный
Всепродаваемостью подлой,
Изрядно нервы истерзав,
На том поставил крест и точку.
Истерлось в памяти его
Былое юности нескучной:
Девичье нежное лицо
И муж её седой и тучный,
Но все ж в душе саднит одно:
В часы минутного досуга
Червь сердце гложет тех минут,
Которые так страстно ждут.
В любовной драке проиграв,
Не стал он более сражаться,
А сделал вывод – бренен мир
И все в нем может покупаться.
Так наш герой однажды вдруг,
К душе примерив золотник,
Вступил в порочный чертов круг
И к злату навсегда приник.
Не стал он грабить торгашей,
Мошенником не стал и вором,
Не брал обманных барышей,
Не бил несчастных под забором.
Во снах его манила россыпь
Золотоносного ручья,
Казался очень легким доступ
К богатству, где еще ничья
Птиц не пугала звуком поступь,
Звон заступа и шум рытья.
Так он проник в чертоги леса,
Где годы родники терзал,
Наградой злата ждал, но вместо
Едва крупинок тусклый след
Лишь примечал, и зла завеса
Накрыла ум, как темный плед.
В неистовстве в чащобы дебри
Тропой забрался он глухой,
Что натоптали себе вепри
В логу, поросшем резедой.
И вот, усталый, сел на холм,
Неброский, но необычайный.
И странность этих дивных форм
Ум жаром обдала случайно.
Ручей бубнил неподалеку
И предлагал воды глоток,
От жажды горло сжал комок.
В душе блуждала одиноко
Мысль о занятности бугра,
Он понял – чудо не природно,
Здесь поработала рука.
И стал копать, низвергши совесть
На дно мятущейся души,
Он знал – могильный холм уловист,
Коль спрятан был в такой глуши.
Смешала алчность ночь и день,
Стучит в затылке, влажны руки.
Постель – трава, замшелый пень
Подушкой служит. Не до скуки
Копателю чужих могил, и роет,
Роет из всех сил захоронение чужое.
Тому свидетели – луна и солнце
Медно-золотое.
Сырой землею пахнет пряно,
Струится пот, и он как пьяный
Таскает в сторону клочки
Земли с травой, цветущей пряно,
И осыпь заступом гребет,
И смотрит ошалело, прямо
В пасть ямы и чего-то ждет…
Вот он, триумф! Лопата нервно
Гнилого дерева кусок
На свет выносит, и мгновенно
Вспух веной синею висок.
Он не ошибся, здесь могила,
Но, что же дальше?
Саркофаг!
Всему святому страшный враг
Его вскрывает дерзновенно,
Взгляд падает на тлен и прах,
Застыв пред смертью откровенной.
Скелет, фаланги пальцев. – Ах,
Трусливо вскрикивает, – череп!
И в замешательстве: – Что делать?
Посланнику небес с опаской
В глазницы смотрит. И свой взор
Дрожащий сводит на каменьев,
Рассыпанных в костях, узор.
Мираж ли чудный, или вздор
Магическое их свеченье?
И тут же в сладкое забвенье
Его несет в мир грез, затей.
Стоит полчас в оцепененье,
Не жив, не мертв, души своей
Не чуя даже.
И только соль текущих слез
Ртом пересохшим ощущает
И радость сердце наполняет
Когда, очнувшись, видит он
Из бересты прогнившей туес,
Купающийся в желтых струях
Из трещин льющихся вином
Златым, набитый колдовством.
Дрожа от страха, чуть живой
Мешок добычей полнит свой,
И лишь желанием горит
Убраться поскорей долой.
Бежать ему бы без оглядки.
О, если бы не игры в прятки
Ее величества Судьбы!
Случайно соскользнула пятка
(Ах, это: – Если б, да кабы)
И ногу разрывает боль.
Меняет фарт изгою роль.
Ножом кость мертвеца пронзила
Ноги его неловкой плоть
И будто клюквенный сироп
Фонтаном в ране кровь забила.
И вмиг природа облачила
Нарядом траурным чело,
Нагнала туч, светило скрыла,
Вмиг стало жутко и темно.
Листва, поникшая в ветвях,
Запричитала, зарыдала,
А в почерневших небесах
Раскатисто загрохотало
И с треском молния упала,
Разбрызгав искры на кустах.
Страх! Удивление! В устах
Застыл крик ужаса бедняги,
И буря битою дворнягой
С тоской завыла вдалеке.
Озноб прошелся по спине,
А ливень мокрою клешнею
Вцепился в пальцы в сапоге.
Кой-как, клочком рубахи рану
Глубокую перевязав,
Поклажу поднимает вор,
С трудом за плечи водружает
И, озираясь, покидает
Усопшего разбитый двор.
Сколь долго согбенно плетется
С находкой по глухой тайге?
На что он зол, чего плюется,
Что руки сжаты в кулаке?
Златые пряжки, перстень, камни,
Монет приглушенный позвон
Всё ещё тешит ему душу. Не хапни
В преисподней он подарок, проклятый
Усопшим, не быть ему бы мертвяком.
Но то неведомо бродяге.
Презренный занят лишь мольбой,
Как он упьется наслажденьем,
Как в здравии придет домой.
Желанье грезится бедняге,
Чтоб не под ним судьбы был щит,
А слух пошел: – Не лыком шит!
И восклицали: – Ах, герой!
Но паутину глупых мыслей
Из потаенного угла
Уж сотрясает лишь одна,
Как комариное пищание она противна,
и одна поганым обручем сжимает,
И сердце холод страха давит. Покой
Все дале отступает и пот
Все чаще прошибает растленного
Вора чело, а капли грязные, стекая,
В укусах щиплются его.
Вот поредело непролазье,
И воспаленный, ждущий взор,
Налипшим гноем окаймленный,
Будто прокисшим молоком,
Блуждает жадно, скачет, рыщет
В просветах меж ветвей дерев
В надежде, что вот-вот отыщет
Незримый путь, но, не узрев
Тропы знакомой ни намека,
Слезу пускает однобоко
И тихий плач сгибает плечи,
Мешая слюни со слезой.
Как хочет он назад, домой!
Но если гибель уцепилась
Своей когтистою рукой
Не каждому удачей свилось,
Чтоб выжив, обрести покой.
Гнилой дохнула погибь пастью
Наперекор надеждам, счастью
Преподнеся подарок свой:
Обманной каменной рекой
Пред путником она предстала,
И сколько б раз ни уходил
Он от нее, молясь и плача,
Река уж больше не отстала.
Петляя серою змеей,
Она манила, приглашала
Войти, и каменной гурьбой
Ему дорогу преграждала,
И дождалась… Больной ногой
Изгой, от глада отощавший,
В нагромождение камней
Ступил, как лист давно пропавший,
Лишившись в одночасье сил,
Вдруг в омут полетел, отпавши.
Река – каменьев серых груды –
(Окатыши да валуны)
Нага, как стан богини Руды,
Пустынна, словно бок луны.
Лишь тихий шорох там глубоко
Таится, то живой воды
Ворчание в камнях сокрыто.
На слух пугающе размыто,
Как будто Богом не долито
Истока бедного корыто.
Журчит, однако ж, басовито,
Загадочна, как «шито-крыто»,
И стелет, словно бархат рытый.
Как незаконная царица – зла,
Коварна, мстительна, хитра.
Не дозволяет ей гордыня прощать,
Когда её казна, бродягу златом одаря,
Хозяйку клада предала.
Её надежна западня.
И жертва, будучи порочной,
Прилеплена к капкану прочно,
И хищница её съест, точно.
А в этот час, в эти минуты
Воспоминаний злая тень,
Тому, кто еле брел понуро,
Из терна колкую уздень
Набросила. (Размыта в ней фигура,
Крепка удавки её шкура.)
И повела, как псы каюра
В пургу замерзшего несут,
Туда, где кособокий дом,
Где на лугах коров пасут,
Где сад цветет и босиком
Толпой мальцы бегут на пруд.
Там тропы сонно пахнут мятой,
Над львиным зевом кружит шмель
И тявкнет псина, виновато
Поджав в репьях хвоста кудель.
Родной калитки скрип тягучий
В груди горячею волной
Толкнет и горло спазм придушит
Старушки вскрик: – Сынок, родной!..
Но это только лишь видение,
Ему далёки боль, волнение
И только горькою слезой
Означен чувственный порыв…
А вот в ноге живет нарыв.
Он здравствует как на дрожжах,
Раздулся гноем, почернел
И каждый шаг бьет болью. Жж-а-х!
День хмурый потемнел в углах,
Он, что постриженный монах,
Впервые в рясу облачился,
Но радостью не заискрился.
Кроваво взор его налился
И за долиной, вдалеке
Он молниями заискрился,
Зашедшись в русском трепаке.
Шатун, меж тем, реки каменья,
Хромая, преодолевал,
Он спотыкался и в забвеньи
То плакал, то хрипя кричал,
То что-то пел, мотив срывая,
И только лента голубая
Была в тот черный день светла,
Которая, сквозь рвань свисая,
В грязи скользила как метла.
Уже сознание теряя скиталец
Сбросил с плеч мешок,
И жалость мысли не питали
К такой потере, лишь плевок
Тягучей точкою последней
Подвел деянию итог
И тяжести болезных бредней.
Ничком лежал скиталец бедный,
Взор мутный вперив в небеса,
Кулак сжимал маркиз наследный
Ограбленного. Бирюза,
Чем оторочен дивный перстень,
Была изящна и чиста
И в лоне двух своих отверстий
Хранила два златых креста.
Меж ними выдавлено слово
На неизвестном языке.
Ах, если б знать, что под понёвой
Загадочности в той строке!
Обретшим рок им уготован,
Болезнь, кто носит на руке,
А кто украл иль взял неправдой,
Грозил жестокою расправой
И скорой смертию слуге.
Скупое русло вскоре вспухло
И мутный глиняный поток
Труп, будто плюшевую куклу,
В мир неизвестный уволок…