Ирина БАЙРАК. ИЗОБРЕТАТЕЛЬ ПОПОВ. О книге стихов Михаила Попова «Праздность»

 

Ирина БАЙРАК

ИЗОБРЕТАТЕЛЬ ПОПОВ

О книге стихов «Праздность»  

 

Когда я собралась писать рецензию на книгу стихотворений прозаика Михаила Попова «Праздность», то из естественной экономии сил поинтересовалась, что о его стихах пишут в интернете. Немного, но есть несколько важных моментов. Начинал Михаил Попов именно как сочинитель стихов, закончил поэтический семинар в Литинституте, первые публикации – поэтические. И вроде бы его даже похваливали, а некоторые и очень, но как-то так вышло, что поэтическая эта лодка то ли затонула, то ли сбилась с большого маршрута, и на настоящий день мы имеем дело исключительно с прозаиком Михаилом Поповым. Сложилась уже определенная репутация и стихи ей уже и не идут.

Но с некоторых пор снова пишутся. Видимо в немалом количестве, раз хватило на книгу. И отзывы на этого нового Попова-поэта немногочисленные (понятно, к этому «явлению» публика еще не привыкла) и чаще удивленные, чем хвалебные. Вот, например: «Эти стихи представляют собой странную смесь престарелого Лермонтова и Козьмы Пруткова».

Ну, уж прямо и Лермонтова, пусть и «престарелого», азартно подумала я и открыла книжку. И сразу наткнулась на стихотворение:

Ни одной вороны в этой кроне,

Вычурные веток чертежи,

Лист один и тот как посторонний,

Выросший над пропастью по ржи.

……………………………….

 

Выхожу я взглядом на дорогу,

Там никто, никто не внемлет Богу!

 

Я сижу и пальцем безымянным

Вкрадчиво почесываю грудь,

Постепенно напиваюсь пьяным,

А потом вообще готов заснуть.

 

И конец оттуда же:

Он (лист) сорвется, вздрогнув напоследок

Чтоб со мною рядом не висеть,

Темных, черных и беззвучных веток

Надо мной склоняться будет сеть.

Чем вам не престарелый, погибающий от алкоголизма в одиночестве на подмосковном дачном участке Михаил Юрьевич? Стихи, конечно, не духоподъемные, но бывают ли по-настоящему хорошие стихи, заливающие сердце читательское радостью беззаботного существования?

Вообще, если почитать внимательно, то обязательно придется сделать вывод, что Михаил Попов должен быть определен как автор литературный, но не книжный, что было бы уже обвинением. В текст своих стихотворений, он, и не очень-то скрываясь, заверстывает строки, мотивы старших собратьев по перу, разбрасывается скрытыми отсылками, берет на время чужую манеру, когда ему это необходимо для решения конкретной задачи.

Вот «Повесть о настоящем молдаванине», тут и черный юмор в названии, и почти лобовая публицистика в основной части текста, и «улица, фонарь, аптека» – блоковские слова, совсем не на блоковской работе.

«И с этой картиной убогою, над нею для вида смеясь, я чувствую самую строгую, наверное, смертную связь», это некий ответ Николаю Рубцову, на его «смертную связь» с картиной погибающей русской деревни. Поэтическая драма родства-сиротства возможна и в краю железобетонных коробок, такова, видимо, мысль автора.

А к Блоку Михаил Попов в высшей степени почтителен. «Блок в Пакистане» хорошо это демонстрирует. Поэт с Маврикия – лирический герой текста – читает «Девушка пела в церковном хоре», и ему почтительно внимают «казахи, болгары, Расул Гамзатов» вместе со снеговыми вершинами очевидно отрогов Гималаев. Прекрасная странность ситуации, расширение пределов звучания настоящего поэтического голоса. Блок не писал о Маврикии, но в каком-то высшем смысле он был ему внятен (Маврикий Блоку), как какой-нибудь галльский смысл, и тут я не вижу никакой натяжки у автора.

Иногда чужие книжные детали в стихотворениях Михаила Попова искусственно спариваются автором, и рождается тогда новенькие, вполне жизнеспособные образы: «И в глухом поселке и в Измайлово жизнь пройдет, и есть такое мнение – Домик Мастера плюс Банька Свидригайлова, вот в какое едем мы имение». Жизнеспособные, но одновременно, если вдуматься, и вполне отвратительные.

Есть в книжке и стихотворение, в котором то ли всерьез, то ли не всерьез изложен сюжет романа Попова со стихотворческим занятием – «Вот и вышел из меня поэт». Поиграно словами изрядно, и в конце вообще ловко вывернуто – «Что я буду делать, наконец, если выйдет из меня прозаик», но драматизма настоящего тут нет, немного кокетливо.

«Да, иногда культурка перехлестывает», как говорил нам один профессор на литсеминаре, тут тебе и Сократ, и Григорий Палама, и Александр Македонский с Аристотелем; эти тексты, вполне, впрочем, грамотно сконструированные тронули меня мало. Куда сильнее и «прямее к сердцу» стихи вроде «Вот так наша юность проходит». Да, если вдуматься, то до настоящей лирики надо подниматься и подниматься от настоящей литературы. Нет, Палама и Сократ останутся там, где и заслуживают быть, но поэту своими босыми ногами нужно дойти до настоящих строк.

Ангелы летят в крылатых платьях,

Эта боль, она конечно весть,

Я готов пропасть в Твоих объятьях,

Я готов, но кажется, не весь!

Впрочем, видимо догадываясь о некоторой своей перекормленности хорошими книгами, Михаил Попов сам работает на снижение, ставя ученость под знак иронического взгляда:

За что, за что я так свободен,

ведь до скончанья лет и дней,

я буду одинок, как Один,

а может быть, еще одней.

А как там с Козьмой Прутковым? Я поискала, не так чтобы впрямую, но есть: отблеск этой интонации и в «Любите прозу рифмоплеты», и стихотворении о бомже, укравшем планшетник и переживающем радость освоения нового мира, а особенно в стихотворении «Физрук», по-моему, самом совершенном и по замыслу и по исполнению в этой книге. Все-таки надо суметь посмеяться над инвалидом, но так, чтобы он вышел из-под этого иронического огня победителем.

Один мой знакомый, с которым у меня зашел мельком разговор о стихах Михаила Попова бросил одну фразу: «у него каждое стихотворение как изобретение». Вот, может быть, этим и надо закончить – два внутренне или внешне похожих текста в этой книжке найти трудно.