Виктор ФРОЛОВ. АЙС-КРИМ. Рассказы

 

Виктор ФРОЛОВ

АЙС-КРИМ

Рассказы

 

НАВАЖДЕНИЕ

 

Последняя декада года расслабляет предвкушением долгих, как иным кажется, чересчур, новогодних выходных. Мара всё-таки совладала с собой, поборола неохоту, собралась и вовремя прибыла в аэропорт. «И какому барану понадобился этот срочный аудит за полторы недели до Нового года? Что у них, конфликт среди собственников, экстренная продажа?» – продолжала негодовать про себя женщина, волоча следом кажущийся тяжеленным, под стать настроению, обычный свой дорожный кофр на колёсиках. Впрочем, винить кого бы то другого в поспешных сборах у неё, старшего партнёра финансово-консалтинговой компании, оснований не было: сама ведь здраво рассудила, что лишние деньги не помешают к предстоящему отдыху на тёплых морях. Потому и приняла этот весьма выгодный заказ крупной уральской торговой сети. Несколько дней тому назад отправила в Челябинск опытных сотрудников, а теперь вот вынуждена лететь сама – что-то там у бригады не складывается.

К своему предстоящему в начале марта юбилею, о котором Мара периодически вспоминала с недоумением и лёгкой грустью, она сохранила грациозную стать и привлекательную внешность. Правда, забота о сбережении достойного облика в последние годы требовала всё больших финансовых вливаний. Тут утренней пробежкой по бульвару и вечерним заплывом в клубном бассейне уже не отделаться. Однако усилия косметолога, стилиста вкупе с целебными свойствами дорогих американских витаминов пока что способствовали достижению желанного результата.

 

Регистрируя новорожденную в конце шестидесятых, родители наделили её странно звучащим по тем временам именем Марлена. В первые послереволюционные годы оно трактовалось бы, естественно, как аббревиатура, составленная из фамилий «Маркс-Ленин». В данном же случае смысл был заложен иной. Эта комбинация из имён Мария и Елена явилась компромиссом в споре молодых супругов, в честь которой из двух бабушек назвать дочку. Лишь таким образом оба, гордясь своей выдумкой, остались каждый при своём интересе. Каково же провинциальной девочке существовать с такой, с позволения сказать, кличкой в коллективе сверстников, они не подумали. Чтобы не изводиться от насмешливых прозвищ вроде Дурлены, девочка избавилась от трёх лишних, по её мнению, букв имени и стала отзываться только на Мару. Так и записалась при получении первого паспорта: Мара Валерьевна. Эта её вольность прошла незамеченной со стороны занятых своими заботами родителей, как впрочем и другие жизненные аспекты дочери.

Новые времена, коверкая традиции, внесли коренные изменения в том числе и в моду на имена. Получая очередной паспорт, женщина снова сделалась Марленой, по-прежнему оставаясь Марой лишь для допущенных в близкий круг общения.

 

Бегущая строка на информационном табло зала для солидных пассажиров среди прочих новостей информировала: «В Москве открылась станция метро «Беломорская», которая стала 24-й станцией на Замоскворецкой линии и 223-й станцией Московского метрополитена. Оформление новой станции посвящено Беломорью – географической области Русского Севера».

На улице вьюжило. За окнами стремились к земле по косой траектории крупные сгустки снега, освещённые яркой иллюминацией аэропорта. Объявление о задержке вылета нужного ей рейса прозвучало во второй раз, и Мара в бессильном отчаянии поморщилась, опустив веки.

Ей показалось, что окутавшее внезапно забытье длилось не более мига. Снова открыв глаза, женщина с изумлением огляделась по сторонам. Уже не кожаные диваны с расслабившимися в них вальяжными путешественниками окружали её, а зал какого-то затрапезного учреждения общепита, заполненный шумными, явно находящимися навеселе, простолюдинами. Присутствовавшие большей своей частью вразнобой топтались под громкие ритмы допотопной мелодии на свободном пространстве между простецки, но обильно сервированным длинным столом и отделённой низким ограждением в тот час бездействующей линией раздачи блюд. Остальные, стараясь перекричать магнитолу, вели обычные застольные беседы ни о чём, с одобрением или иронией поглядывая на танцоров. На стене в торце зала выделялся украшенный разноцветными воздушными шариками плакат с начертанными красным словом «Поздравляем» и цифрой «50». Под плакатом, как принято на торжественных трапезах, за небольшим столом, перпендикулярно поставленном к основному, были выделены места юбиляра и близких ему гостей.

Чем-то давно забытым, но очень знакомым повеяло на Мару от созерцания чужого юбилея, и она с нарастающим интересом вглядывалась в лица и фигуры гостей праздника, которые при пристальном к ним внимании становились узнаваемыми и родными. «Да ведь это же празднуют прошедший более трёх десятков лет тому назад юбилей матери» – пришло озарение. Ну, конечно! В тот день Мара сдавала очередной экзамен, по этой причине задержалась в техникуме и явилась в заводское кафе, где проходил банкет, лишь к его завершению.

Вон и сама мама Валентина, в любимом ею в ту пору розовом платье отплясывает с невесткой Натальей. Дочка Натальи, Людмила, одногодка с Марой, тоже вертится рядом с матерью, всеми манерами той подражая.

«Тоже мне, танцорка фигова, – с раздражением подумала Мара, вспомнив детские обиды на разбитную кузину. – Всегда выпендривалась, строила из себя взрослую, во всём оттесняла меня на вторые позиции».

Через распахнутую дверь в вестибюль она разглядела отца, мастера местного механического завода, курившего там в мужской компании.

Изрядно захмелевший муж Натальи, щуплый дядя Викентий, вдруг ворвался в круг танцующих, раскинул руки и притопывая не в такт музыке заблажил свою любимую и до сих пор не понятую Марой частушку:

Ёлки-моталки,

просил я у Наталки,

просил я у Наталки

колечко поносить!

Наталья с дочерью, как сговорившись, подхватили упирающегося Викентия под руки, выволокли из гущи танцоров, но тот встрепенулся, как пойманный кочет, и завёл новый куплет:

Сидит Санька на пруду

держит длинную уду.

Хочет рыбку он поймать…

– …Да не клюёт, ядрёна мать, – под общий гогот подхватил и завершил задорный женский голос.

Наконец неугомонного усадили за стол к родителям. Дед увлечённо закусывал холодцом принятую стопку водки и не обратил на проказу сына ни малейшего внимания. Бабушка Елена Петровна властной рукой удержала пытавшегося вскочить распалившегося Викентия и положила ему на тарелку горку традиционного салата «оливье»:

– На ка вот, поешь лучше. Гляжу на вас с Сашком – рюмку за рюмкой пьёте, а закусить забываете!

– Да чего ты, мама, когда б ещё нам с братом и повеселиться-то!

– А ты поешь, да резвись сколь влезет, только людям не мешай!

Вдоволь наплясавшись, разгорячённые гости снова расселись за столом. Звякнули бутылки, зажурчало льющееся в бокалы вино, зазвучали тосты, застучали ножи-вилки. На какое-то время гомон за столом стих – все усердно жевали.

Кажется, танцевальный этап празднества завершился. Кто-то затянул было часто звучащую по радио песню о миллионе роз, почему-то начав с припева. На певуна зашикали.

– Не то, не то! Давайте-ка вот эту! – Наталья повела с надрывом грудным голосом:

Напилася я пьяна,

не дойду я до дому,

довела меня тропка

до вишнёвого сада.

Этот запев гости приняли. Сначала дружно подхватили женщины. Но сразу же в хор влились и мужские голоса. Чувствовалось, певали вместе частенько, в охотку.

Завершив о горькой судьбе не по любви вышедшей замуж, перешли без роздыха к следующей песне, зазвучавшей с другого конца стола, на сей раз о байкальском бродяге. Потом, войдя в кураж, лились голоса ещё и ещё, с радостью, от души, иногда и с хмельной слезинкой.

«Надо же, а я ни одной из этих песен не знаю, словно чужая среди них, – подумалось никем не замеченной Маре в её затенённом уголке. – Впрочем, признаться, и петь-то никогда не умела». Она с неприязнью снова отыскала глазами поющую Людмилу, и в этом деле её опередившую.

Людмила заёрзала, как показалось Маре, под её взглядом, косясь на входную дверь. Оказалось, это какой-то паренёк призывными жестами и мимикой звал девушку к себе, торопил выбраться из-за стола.

Его ужимки не остались незамеченными Натальей. Она, обращаясь к сидевшей напротив свекрови, громче, чем следовало бы, объявила:

– Глядите, мама, надо же, женишок явился. Его только тут не хватало!

– Рано тебе, Людмилка, с кавалерами гулять. Успеешь ещё, придёт твоё время. На что тебе этот Васька соседский сдался! Никудышный он, пэтэушник, весь в папашу своего будет, верно говорю. А тебе в институт поступать скоро, там и найдёшь себе подходящу пару, – сурово отчитала внучку Елена Петровна.

– Ну и зачем это вы так! – невольно, само по себе вырвалось у Мары. – Хорошим мужем будет Василий, работящим, рукастым. И сынок у них с Людкой толковым вырастет. Да всё вы сами увидите. А что до института… Знаете, и после медучилища она полезным в городе человеком станет.

Гости удивлённо притихли, завертели головами, пытаясь рассмотреть, опознать пророчицу.

– Ну, знать-то всё это наперёд никому не дано, – безапелляционно вставил слово свояк юбилярши, персона для города солидная, оттого и авторитетная. Единственный на банкете при галстуке, он заведовал отделением банка, потому для большинства присутствовавших был не иначе как Сергеем Палычем. – И вообще, всякие там предсказания – чушь полная. Вот вам, кстати, свежий анекдотик на эту тему, – Сергей Палыч, сам подхихикивая своему рассказу, поведал такую историю: «Пришёл, стало быть, мужик к ясновидящей с вопросом:

– Говорят, вы можете точно назвать дату смерти любого?

– Правду вам сказали!

– И сколько ж такое стоит?

 – Пять тысяч.

 – Но за такие деньги «Жигули» купить можно!

 – Конечно! А вы думаете, найдётся болван, который за велосипед согласится вас угробить?».

Был бы почин! Слова Мары и её саму тут же забыли, а пошли гулять по залу побасёнки – смешные и не слишком, со скрытым подтекстом и бесхитростно-простецкие, вполне пристойные и почти похабные.

Наконец слово вернулось к Сергею Палычу, успевшему, слушая других, пропустить чарку-другую. Он обвёл сидевших за столом осоловелыми очами и выдал очередную байку, содержавшую матерное выражение.

Мужская половина, хмыкнув, пожала плечами, приняв тираду как должное. Часть женщин, разрумянившись, делано сконфузились, прыснули в кулак, опустив глаза. А Елена Петровна, точно исполнившись отвагой в поддержку свояка, неожиданно выдала непристойный анекдот и, лукаво поглядывая по сторонам, как будто оценивая реакцию гостей на ею содеянное, дважды смачно повторила завершающее его ругательство.

Тут внезапно встрепенулся, задремавший было, младший из материных братьев, рано полысевший Сашка:

– А мне вот интересно стало, что нам с благоверной впереди светит. Кто это тут у нас такой гадатель?

– Уж коли с водкой не завяжешь, хорошего не жди, и гадать не надо, – выплеснула наболевшее Елена Петровна. – Как только Ольга твоя терпит, в толк не возьму!

Грузная Ольга недовольно метнула быстрый взгляд на свекровь, но сдержалась. Не вступила в перепалку.

А вот Мару понесло:

– Пьянство, конечно, никого до добра не доводит, это каждому понятно. Но вас, Александр, не водка погубит, а собственная неосторожность. В аварию попадёте на хозяйском грузовике. Что до Ольги, она торговлю заведёт, но прогорит. А сынка своего, бабушкиного любимчика, как говорят, «упустите». Пойдёт по кривой дорожке, за что и поплатится. А когда вернётся, сойдётся со взрослой женщиной и к ней в областной центр переберётся.

– Да ладно трепать-то, – нервно рассмеялся Сашка, – пробьёмся!

Он хотел было обхватить широкую талию супруги, но та, громыхнув стулом, резво для толстушки поднялась и, промокнув глаза салфеткой, тяжело ступая, направилась к выходу. Напряжение повисло в зале.

Мара мысленно корила себя за несдержанность. Зачем надо было влезать со своими откровениями в праздничную атмосферу материнского юбилея! Одна надежда на спиртное – проспятся, «подлечатся» и не вспомнят о предсказаниях. А если кто и вспомнит, то примет за глупую шутку.

Тем временем виновница торжества решила разрядить охватившую гостей угрюмость:

– Ну если ты всё про всех знаешь, порадуй нас с Виталием! Вот нашу дочку думаем мы в Москву учиться отправить. Скажи, поступит она в институт? Образованной сюда, на завод, вернётся? Так ведь, отец, хотим ведь узнать? – повернулась она к мужу.

Отказать матери в день её праздника показалось Маре неприемлемым, потому, кляня себя за язык, она ответила:

– У вашей дочери, Валентина Николаевна, всё в жизни сложится удачно, насколько это вообще возможно будет в той, новой, для страны ситуации. Окончит в Москве институт с «красным» дипломом, там же найдёт себе приличную работу. Жить будет не слишком богато, по столичным меркам того времени, конечно, но вполне прилично. А вот сюда не вернётся и трудиться станет не на здешнем заводе, уж простите! Так получится.

– Слышишь, дочура, что о тебе тут наговорили, – обратилась Валентина к высокой худенькой девушке в клетчатом сером платьице, только что вошедшей в кафе. – Гляди, не подведи нас с отцом, учись. Но там, в Москве, не вздумай и вправду остаться – гиблое то место, людей портит. Отучишься и, конечно, домой вернёшься. С образованием всегда должность сыщется – хоть у отца на заводе, хоть у нас на молочке!

«Этого мне ещё недоставало, самоё себя встретить в прошлом, – озадачилась Мара. – Надо как-то незаметно исчезнуть с праздника. А какой я, оказывается, со стороны смотрелась тощей, бледненькой, прямо-таки малокровной! Понятно, почему на моём фоне Людка королевой гарцевала».

Уж она-то знала, что производственный комплекс, на котором всю жизнь работает отец, вскорости в прежнем виде не сохранится, утратит притягательную силу главного поставщика рабочих мест жителям всего района. А молокозавод, где трудится мама, вообще развалят ввиду отсутствия сырья для переработки.

 

Чья-то рука слегка коснулась плеча Марлены, и приятного тембра глуховатый баритон произнёс:

– Похоже, вы слегка задремали в ожидании. Я так понял, мы летим одним рейсом на Урал. Только что объявили посадку.

– Спасибо огромное! – машинально ответила женщина, дежурно улыбнувшись попутчику. А уже для самой себя пробормотала: – Я действительно немного впала в забытьё, но какое-то оно было необычайно реальное.

И направляясь по шаткому тоннелю перехода в салон самолёта, и позже, во время полёта, Марлена пребывала под впечатлением посетившего её наваждения.

Вспомнились до мелочей детали быта небольшого провинциального районного центра, где ей довелось родиться и провести неполных два первых десятилетия своей жизни. Она сознавала, что ни при каких обстоятельствах теперь не смогла бы туда вернуться. Со стороны будто приглаженного уклада столичного далека и сам родной городок, и его обитатели виделись ей странными, во многом непонятными. Их радости и печали казались мелочными, недостойными серьёзного внимания.

«Что же это такое? Верно, права мама, что большой город обладает свойством изменять человеческую природу не в лучшую сторону, разобщать, эгоизировать, искажать восприятие действительности, – подумалось ей. – Вот вернусь с Канарских курортов после новогодних выходных, обязательно выкрою пару дней, чтобы навестить родителей. Ведь по большому счёту в относительно благополучной жизни кроме работы и состарившихся отца с матерью иных постоянных привязанностей и не наблюдается. Кошка, пожалуй, не в счёт»…

 

 

ОТЕЦ

 

И надо же было такому случиться именно сегодня! Полный конфуз. Прежде о подобном и помыслить было невозможно – забыть текст! Нет, выходя на сцену во втором акте, он помнил всё – ещё бы, изображал этого купца, почитай, в тысячный раз. А интересно: может быть, в самом деле, подсчитать, ведь вдруг и вправду юбилейный выход – чем не повод! Досадность произошла на третьем, или, пожалуй, четвёртом шаге. Какое-то беспамятство охватило и длилось с минуту. Нет – целую вечность, во всяком случае, ему так показалось. Абсолютная пустота в голове – ни одной мыслишки. И пелена перед глазами. Кто он, зачем здесь – совершеннейшая прострация. Однако, как говорят, профессионализм не пропьёшь! Механически, на ставших точно чужими ногах он продолжал перемещаться к центру сцены, туда, где за сервированным самоваром столом дожидались его партнёры. Интересно, заметили ли другие, что с ним творится неладное? Вида никто не подал, а позже спросить сделалось как-то неловко.

Хорошо, что ступор как нагрянул, так же внезапно и отпустил. Нужную реплику он вспомнил и, кажется, даже почти вовремя. И доиграл, как по маслу, то есть, как обычно посредственно. Да, он строг в оценках своего мастерства, потому что убеждён: может вести роль лучше. Он был прилежным учеником и до сих пор следует основной заповеди своего уважаемого наставника по студии: коли остановишься в развитии, вообразив, что достиг совершенства, – как актёр пропадёшь.

Более всего в грим-уборной, во время сборов домой, Арнольда Михайловича заботило одно – заметила ли Катя, которую он впервые осмелился пригласить на спектакль, этот нелепый сбой. Чем она встретит его, где условились, возле служебного входа: радостной улыбкой или унижающими словами сочувствия? Господи, и об этом размышлять в его пятьдесят лет отроду! Да, большинство окружающих его мужиков к таким-то годам заматерели и позабывали, что такое сантименты. А он, признаться, толком-то и женат ещё не был. То глупое и сумбурное сожительство в первый после завершения театральной студии год, конечно же, не в счёт.

Марго была старше всего на три года, но опытнее в амурных делах, казалось, на целую вечность. Это много позже его, обжившегося в театре, традиционные закулисные сплетники просветили, что такой уж была манера привлекательной, но глубоко несчастной в своём одиночестве молодой особы: со всем радушием и пылом нерастраченных чувств встречать объятиями появившегося в коллективе нового «рыцаря», не заботясь о закономерно печальном финале по её инициативе завязавшейся интрижки. Так случалось уже не раз до прихода в труппу Арнольда, то же произошло и между ними. Разве что действо неожиданно несколько затянулось, чему причиной послужил привязчивый и отягощённый нерешительностью характер нашего героя. Но, в конце концов, и ему, неискушённому, убеждённому, что их полуторагодовой симбиоз не что иное, как супружество, связь с не вынимавшей изо рта сигарету, без видимой причины вмиг переходящей от апатии к истерике особой сделалась до такой степени в тягость, что он решился на разрыв. К удивлению мужчины, его уход был воспринят спокойно, если не с облегчением, тем более что на горизонте замаячил новый объект страсти Марго – перешедший по чьей-то протекции из провинциального театра несколько потускневший от бремени прожитых лет герой-любовник.

Нет, конечно же, Арнольд Михайлович не жил затворником. Случались и у него проказы, без которых просто невозможно обойтись, пребывая в среде чувственных, чрезмерно экзальтированных творческих личностей. Но, расставшись с Марго, он долгие годы никого не подпускал слишком близко, защищая свою душу от непрошеных и бесцеремонных вторжений. Благоприобретённые комплексы, а, может быть, и хранившиеся в памяти материнские предостережения берегли его от сулящего оказаться опрометчивым решительного шага к сближению с одной из приглянувшихся женщин. Вот уже и походка стала не такой упругой, несмотря на обязательный комплекс утренней гимнастики, который он составил для себя в дни юности, и с присущей методичностью продолжал выполнять каждое утро. И некогда буйная шевелюра непослушных волос с медным отливом как-то обмякла и поредела. А он после кончины матери так и жил бобылём, уже не надеясь обзавестись семьёй.

Но вдруг в жизни актёра появилась Катя. Даже мысли не возникло у него, как это случалось в иных аналогичных ситуациях, отстраниться, оградить свой внутренний мир от внезапного проникновения постороннего человека, выждать и оглядеться. Нет, он с какой-то лишь детям присущей открытостью радостно пошёл навстречу этой простоватой на вид женщине, как только распознал во взгляде её слегка раскосых, лучившихся внутренним теплом и покоем бездонных глаз неподдельный интерес к собственной персоне. Уже с первых часов знакомства он уяснил: именно встречи с ней ждал и желал всегда, а сетовал лишь на то, что проживая в одном доме, они не познакомились раньше. Виной тому явился их в корне различавшийся распорядок дня. Арнольд Михайлович по давно выработанной привычке ложился за полночь, даже в те дни, когда не был занят в спектакле. Соответственно, утром позволял себе поспать подольше и выходил из квартиры много позже тех, кто вынужденно существовал, руководствуясь неумолимым графиком рабочего времени. А Катя была «как все».

Но однажды… Ох уж эти «однажды»! Именно в те моменты, когда человек изменяет своим устоявшимся привычкам, а рок сносит его, так сказать, с традиционной орбиты, и подстерегают внезапности. Случается, им просто не предаёшь значения. Но иногда эти неожиданности настолько значимы, что существенным образом прямо-таки переворачивают жизнь, изменяя её в ту или иную сторону.

Короче говоря, спеша ранним утром в районную поликлинику записаться на приём к врачу, проклиная несвоевременно вышедший из строя лифт, Арнольд Михайлович нагнал на лестнице спускавшуюся впереди него женщину с большущим и судя по всему тяжёлым пакетом в руке. Поддавшись вовсе нехарактерному для него порыву альтруизма, он почти насильно выхватил из рук ошеломлённой незнакомки её ношу, сбивчиво объясняя свои действия непреодолимым желанием помочь. По пути к остановке троллейбуса, на котором соседке, как выяснилось, предстояло добираться до места работы, они не только познакомились, но и необычно легко условились о следующем, теперь уже вполне запланированном свидании. И вот, спустя месяц после той их нечаянной встречи, он решился предстать перед новой знакомой в своём творческом амплуа.

 

* * *

– На сцене, со стороны, ты показался мне совсем другим человеком – жёстким, если не сказать жестоким, и циничным. Сначала даже расстроилась, подумав, что не сумела за недолгие дни нашего знакомства разглядеть твоей сущности. Но вовремя спохватилась: в умении перевоплотиться и заключён талант лицедея. Ты – хороший актёр, Арнольд! Да и пьеса мне понравилась. Всё-таки классика не теряет со временем своей прелести, что бы там ни говорили. Конечно, если спектакль ставит настоящий режиссёр, не маскирующий собственную бесталанность набором модернистских кульбитов на потребу невзыскательной публике, и актёрский состав в меру силён и сыгран.

– Спасибо тебе, Катюша, за добрые слова! Наш художественный руководитель действительно большой мастер своего дела. Да и труппа достаточно слажена. Только вот думается мне, что мои скромные возможности ты несколько преувеличиваешь. Впрочем, это не помешает нам отметить бокалом вина твоё сегодняшнее, словно бы заново состоявшееся знакомство со мной…

И вот Арнольд Михайлович с Катей, расположившись в мягких креслах подле низенького столика, инкрустированного вставками кусочков пластика, имитирующих слоновую кость, неспешно ведут приятную им обоим беседу.

– Твоя мама была очень интересной женщиной, – Катя пристально рассматривала висящий над столиком портрет. – Мне кажется, художник точно передал её противоречивый характер: мягкий и в то же время решительный до безрассудства. Я права?

– Да, именно такой она и была. Ты, Катюша, прекрасный физиономист. Знаешь, это очень удачный портрет. Можешь себе представить, человек, который его создал по моему заказу, никогда не видел моей мамы. Я имею в виду, не знал её при жизни. Он писал по фотографиям, которые я ему предоставил. Вот, хочешь, полистай альбом, все фото здесь подобраны в хронологической последовательности, – хозяин протянул женщине пухлую книжицу в бархатном переплёте. – Я храню его как память о маме.

Гостья с интересом углубилась в созерцание фотографий, в то время как Арнольд Михайлович, откинувшись на спинку кресла, смаковал пурпурного цвета вино, растроганно наблюдая за её реакцией.

– На фотографиях твоя мама почти всегда одна, иногда вместе с тобой, но нет ни одного снимка твоего отца, – Катя подняла на него свои бездонные, исполненные сопереживанием глаза. – Отчего это так?

Нельзя сказать, будто Арнольд Михайлович не ожидал, что женщина затронет эту болезненную для него тему. Скорее, наоборот. Ему под раскрепощающим воздействием благородного напитка и самому хотелось выговориться перед близким человеком. Тем самым снять с души тяжесть, гнёт которой возник с того момента, когда в его детском разуме созрел и сформулировался естественный вопрос, своей неожиданностью поставивший мать в тупик: «А где мой папа?».

Та не сразу нашлась, как ответить, отговорившись в тот раз общими дежурными фразами в том духе, что, дескать, папа далеко уехал, и ты обо всём узнаешь, когда подрастёшь. До сих пор в его памяти живы огорчённые интонации родного голоса, когда мама с навернувшимися на глаза слезами спросила: «Разве нам плохо живётся вдвоём?».

Нет, Арнольд не был обделён заботой и вниманием. Он сознавал, что мать изо всех сил старается для него, делает всё от неё зависящее, чтобы мальчик не чувствовал себя ущемлённым. Но… Большинство школьных приятелей имели и отца, и мать. Посещая их семьи, Арнольд уносил в сердце скорбь и зависть, а саднящее чувство неполноценности, раз возникшее, уже не оставляло его, время от времени давая о себе знать. Внешне смирившись с обстоятельствами, будучи старше, тайком от матери он пытался навести справки о том человеке, чьим сыном является.

Родных в Уфе, где они с матерью в то время проживали, у них не осталось. Дед с бабушкой, родители мамы, как-то сразу, один за другим, покинули этот мир, когда Арнольд готовился поступить в первый класс. Любопытные соседки, как выяснилось, никакой информацией не обладали. Они в разных вариациях повторяли лишь то, что ему было известно и так: у мамы был муж, с которым они, бездетными, прожили двадцать лет, и который нелепо погиб от случайного выстрела на зимней охоте. Похоронив мужа, мама уехала на заработки в Москву. Года через два она вернулась в родительский дом, где вскоре родила малыша, но в перипетии своей столичной жизни посторонних не посвящала. Энигму появления мальчика на свет от окружающих хранили и старики.

Но ведь сказано в Писании: «Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаённого, что не вышло бы наружу». Секрет раскрылся случайно, когда мамы не стало. На похороны в Уфу приехала из Подмосковья родственница, её двоюродная сестра. В тот год Арнольд как раз окончил школу и имел твёрдые намерения отправиться в Москву поступать в театральное училище. Желание юноши подкреплялось рекомендацией, выданной драматической студией при Дворце культуры химиков, куда мама записала тринадцатилетнего Арнольда в зимние каникулы 1976 года, заложив тем самым основу его будущей профессиональной судьбы.

Тётя Нина была на десять лет моложе мамы, работала конструктором на одном из военных предприятий Мытищ. Из застольных воспоминаний гостьи Арнольд уяснил, что именно ей его мать была обязана трудоустройством домработницей в обеспеченную семью Льва Семёновича Березина, заместителя главного инженера Мытищинского машиностроительного завода, некогда выпускавшего железнодорожные вагоны. В семье росло трое детей, старшему из которых, Михаилу, исполнилось семнадцать, когда серьёзно заболела жена Льва Семёновича. Ей стало невмоготу тянуть на себе домашнее хозяйство, и назрела необходимость пригласить кого-то в помощь. Вот доброжелательная соседка и рекомендовала им свою сорокадвухлетнюю родственницу, опрятную, приятной внешности и хороших манер женщину, недавно схоронившую супруга, очень кстати приехавшую из Уфы в поисках заработка.

Полина Сергеевна, или как стали называть её дети, тётя Поля, вошла в семью скромно, незаметно, но уверенно. Она готовила, стирала, следила за чистотой. Тихим, обволакивающим голосом по-доброму наставляла детей, став им и нянькой, и рассудительным собеседником, которому можно без опасения поверить детские секреты.

Как-то в свою первую сессию Миша, уже студент Энергетического института, явился домой подавленным и угрюмым. Его мама в те дни в очередной раз находилась в больнице, отец, естественно, на работе, а меньшие играли во дворе. По привычке он сразу же рассказал тёте Поле, что «завалил» экзамен по химии, а причиной тому стали переживания, связанные с изменой девушки Лены из параллельной группы, в которую был безнадёжно влюблён. Подтрунивая над Михаилом, однокурсники сообщили парню, что предмет его пламенной страсти, отмечая новогодний праздник со своей группой, не таясь, целовалась с его близким приятелем, случайно оказавшимся в той же компании. От огорчения с юношей случился нервный припадок, после чего он всплакнул, уткнувшись носом в передник наперсницы.

Тётя Поля, утешая, гладила его вихрастую голову, а Михаил, успокаиваясь, сопел, спрятав лицо на её высокой груди. Они и сами не поняла, как эти первоначально невинные ласки, вдруг переросшие в объятия и «взрослые» поцелуи, распалили их обоих. А потом случилось то, чего не должно было быть, учитывая разницу в возрасте и положении…

С тех пор Миша ещё сильнее привязался к прислуге, стал приходить в её комнату в любой подходящий момент, настойчиво добиваясь близости. Истосковавшаяся по мужской ласке Полина поначалу вяло сопротивлялась натиску, но, как правило, в конце концов, по мягкости характера уступала молодому ухажёру. Через полгода их преступной связи женщина поняла, что понесла, но никому в этом не решилась признаться.

Шло время, и наступил момент, когда скрывать беременность стало уже невозможно, и хозяйка дома заметила изменения, произошедшие в фигуре и походке помощницы. Простодушная и открытая Полина, надеясь на снисхождение, честно во всём призналась и в тот же день была с небольшим выходным пособием и твёрдым напутствием избавиться от ребёнка изгнана из дома.

Михаилу, вернувшемуся после занятий, мать солгала, будто тётя Поля, получив телеграмму от родных, срочно рассчиталась и уехала домой в Уфу. Молодой человек горевал недолго, вскоре утешился и забыл напрочь свою первую полюбовницу, не подозревая о том, что дал жизнь новому человеку…

Желание познакомиться с отцом с новой силой овладело помыслами Арнольда с первых же дней приезда на учёбу в Москву. Но намерение это как появлялось, так и исчезало, вытесненное другими, более актуальными для студента заботами. Словно сторонняя сила, встав преградой, не позволяла сделать решительный шаг…

И вот, наконец, настал час, когда Арнольд Михайлович решился и поехал в Мытищи. Зная адрес тётки, он легко отыскал дом, где, работая прислугой, когда-то жила его мать. Расспросив у подъезда словоохотливых женщин, которые, как оказалось, знали семью Михаила, он выяснил, что Лев Семёнович с супругой давно ушли из жизни, младшие брат с сестрой по приглашению родни уехали в заморские страны, а сам Михаил, сильно выпивавший, потерял работу, был околпачен мошенниками, и, обменяв оставшуюся от родителей прекрасную квартиру на ветхий деревенский дом в Ярославской области, исчез из поля зрения соседей. Теперь в их бывшем жилище обитает семья сестры участкового полицейского…

– Да-а-а, история! – только и нашлась что сказать Катя, выслушав повествование, и с сочувствием взглянула на рассказчика. Несмотря на позднее время расставаться им не хотелось, и беседа продолжилась.

– Так тебе удалось узнать, где теперь проживает Михаил Львович, в какой деревне?

– Конечно! И нашёл это место на карте, и кое-что о нём разведал. Есть такое поселение в Ярославской губернии, именуется Нагорье. Так вот, от него до деревни всего-то каких-нибудь пара километров. Проблема в том, что через Нагорье не проходит железная дорога. И как туда добираться – ума не приложу.

– А я знаю! – казалось, для деятельной Кати не существует неразрешимых задач. – Завтра же встречусь со своим братцем и, думаю, уговорю его отвезти нас туда на машине.

 

* * *

…Свернув с Ярославского шоссе в сторону до того неведомого путешественникам городка Кубринск, примерно через час пути старенький «Москвич», преодолев подъём, остановился на распутье возле, судя по всему, недавно восстановленного храма на центральной площади Нагорья. Получив информацию о направлении дальнейшего маршрута, быстро достигли конечного пункта экспедиции.

Оставив нелюбопытного водителя отдыхать в машине, Катя с Арнольдом Михайловичем ступили на деревенскую улицу. Понимая волнение спутника, женщина приняла инициативу на себя. Интуитивно она постучалась в чем-то приглянувшуюся калитку и объяснила вышедшей на их зов пожилой женщине цель своего появления.

– Вон оно как, стало быть, взаправду, к Мишаньке приехали! А мы грешным делом не верили ему, насмехались над его выдумками-то. Жалко не дождался Божий человек, вот радость пришлась бы ему! Соседом он нашим был, – пояснила женщина, заметив, как недоумённо переглянулись приезжие. – А ты должно быть сынок его, – перенесла она внимание на вконец растерявшегося Арнольда Михайловича. – Эх, как ждал вас бедолага последнее-то время!

Помню, привезли его ловкачи к нам в деревню, повыкидывали из машины кое-какие пожитки подле пустовавшего до того дома, и оставили неприкаянным. Сидел потерянный на чемодане, нахохлившись, как воробушек в ненастный день. Мой-то мужик доброхотливый, вышел помочь. Занёс вещи в избу, печь растопил, объяснил, что к чему. Видно было по всему, не знает человек сельской жизни. Тяжело ему поперву было, но кое-как пообвыкся. Да всё бы ничего, только зашибал больно – выпивал, значит. Получит пенсию, так за десять дней всю и спустит на винище проклятое. Потом голодом сидит.

А за полгода до смерти точно подменили соседа-то! Пришёл к нам Мишанька как-то чумной с похмелья и говорит: «Виденье мне было. Явился ночью ко мне в дом старец в одеждах до полу и поведал, что живёт на белом свете сын у меня. Думает обо мне, приедет он скоро, заберёт к себе».

Выпивку с той поры забросил. В Нагорье ходил, с батюшкой толковал. Потом окрестился. До того-то сетовал, что безбожными родители были и детей к вере не допускали. Отец – партиец, начальник большой. Негоже было в такой семье Спасителя славить. А тут ни одной службы не пропускал. Блаженным по деревне блукал, радостью о грядущем приезде сына делился.

Часто за околицу выходил, в траву садился и часами на дорогу глядел. Допоздна караулил, а иную ночь там и проводил. Так, ожидаючи-то, и помер. Пастух поутру нашёл его уже охолонувшим. Схоронили обществом, родню где сыщешь разве! Значит, правду ему старик-то принёс про сына. Чудеса, да и только!

Домушку вашего батюшки пришлые бродяжки спалили в зиму, ничего от его скарба не уцелело. Вон, глядите, новый сосед на участке строится. А вот на могилку вы обязательно сходите, помяните горемыку, – женщина объяснила, как добраться до кладбища и, не затворяя калитки, долго провожала их задумчивым взглядом из-под руки...

– А ведь, возможно, жить бы да жить Михаилу Львовичу, объявись я в деревне пораньше, – поделился со спутницей мучающей его мыслью Арнольд Михайлович, когда они возвращались к машине от безымянного могильного холмика, указанного им случайным, из местных, посетителем кладбища. – Вот ведь как жизнь устроена: существуют порознь два человека, пекутся о бренных своих делах, суетятся, каждый сам по себе, и не понимают, не знают, насколько         нужны друг другу. А сойдутся ненароком, вот как мы с тобой, например, и наполнится их бытие новым, ранее неведомым, но исключительно важным смыслом. Может быть, в такой встрече и заключается то подлинное счастье, которое ищут все, но обрести по неразумности людской дано лишь немногим?

 

 

АЙС-КРИМ

 

В сентябре девяносто третьего хозяин предприятия ко взаимному удовлетворению наконец-то расплатился с Вадимом. Ещё бы! Тот четыре года, как для себя самого, старался сначала наладить работу цеха, а потом обеспечить ритмичный выпуск продукции, ассортимент которой не без его участия постоянно расширялся.

Когда в разгаре горбачёвской «перестройки» главный инженер автобазы, где Вадим руководил эксплуатационным участком, предложил ему включиться в организацию кооператива по фасовке сыпучих продуктов, у него не нашлось необходимой суммы для вступительного пая. Полноправным членом сообщества он не стал, но и роль работника по найму в статусе главного механика его в тот период вполне устроила. Да и не удивительно! Мало кто из советских людей сходу сумел правильно сориентироваться в хитросплетениях новаций экономических преобразований общества. А к жуликоватому меньшинству, почувствовавшему себя в родной стихии при разрушении цельного и могучего, из единого центра управляемого хозяйства, он не подходил ни по какой статье. Так, типичный «совок», по определению проплаченных журнальных популяризаторов реформ.

По привычке Вадим взялся за дело сноровисто и с пониманием. И не в призывах хозяина, именовавшегося председателем правления, в том ключе, что, дескать, «засучим рукава и общими усилиями создадим на общее благо новое предприятие», был стимул. Да просто не умел он иначе! С ранних лет выработал принцип: коли взялся за что-то, приложи усилия довести до конца в наилучшем виде.

Принялись дружно, но с годами энтузиазм пионеров-тимуровцев улетучивался, а на смену приходило осознание реалий. Есть хозяин, поставивший на ключевые позиции сбыта и контроля финансовых потоков близких ему людей, а есть персонал на окладе, с которого должно требовать полной отдачи, часто забывая при этом обыкновения экономического стимулирования. Естественно, тезис об «общем благе» как-то исподволь исчез из обихода, сделавшись во всех смыслах частной привилегией.

Оставалась слабая надежда, что, заяви он о намерении оставить должность, хозяин спохватится и выправит образовавшийся перекос в обязанностях и поощрении за труд. Однако такого не случилось. Желание уволиться было встречено с обидным бесстрастием, а благодарность выразилась в форме конверта с суммой, эквивалентной квартальному жалованию. Не Бог весть что, учитывая вложенные им силы, но и на том спасибо! По нравам «дикого» капитализма деяние не вполне заурядное и в чём-то даже благородное.

 

Как бы то ни было, Вадим во всех жизненных ситуациях предпочитал отыскать положительную сторону. Задумываться о плохом не любил, оно само собой проявится. Рано или поздно. Зачем же призывать, торопя события?

Оказавшись не при деле впервые, пожалуй, за все двадцать лет трудовой биографии, он ощутил себя неуютно. Это ведь совсем не одно и то же с отпускным временем! То неизбежно завершается возвращением к исполнению должностных обязанностей. В этом же случае – впереди полная неопределённость. Тем не менее, рассудив здраво, решил недельку-другую побездельничать, прежде чем взяться за поиски подходящей вакансии. Совершенно остаться без работы он не опасался – всеобщая автомобилизация набирала темп, и любой причастный к этой сфере специалист рано или поздно нашёл бы своё место у всероссийского сборочно-ремонтного конвейера.

Отсутствие надобности вставать поутру в будни, повинуясь определённому графику, означает для рачительного домохозяина возможность, пока супруга на службе, а сын в школе, с толком употребить дарованное свободное время. Прежде всего, взять на себя бытовые заботы, как то снабжение и готовка. Затем что-то в квартире подремонтировать, подкрасить, подрегулировать. Одним словом, без спешки, вдумчиво, то тут, то там приложить умелые руки. А выдастся в погожий денёк свободная минута, то можно с чувством исполненного долга покурить во дворе на скамейке возле потемневшего от дождей столика, в прежние времена служившего игрокам в домино, а теперь ставшего приютом младых любителей пива.

Вот так, сидя однажды в одиночестве на излюбленном месте, он углядел выходившего из соседнего подъезда чопорного господина среднего роста, щуплого телосложения, с прямой спиной и гордо поднятым подбородком, катившего за выдвижную металлическую ручку большущий пластиковый кофр. Надо сказать, что Вадим с презрением относился к этой входящей в норму привычке катать багаж на колёсиках. В его понимании настоящему мужику не к лицу увиливать от трудностей, и тяжести следует переносить.

Присмотревшись к господину пристальнее, он опознал в нём Илюху Цыплина, приятеля по детским дворовым забавам и, будучи человеком неравнодушным, окликнул. Илюха медленно повернул голову на голос и сквозь затемнённые очки, не дрогнув ни одним мускулом лица, приветствовал друга детства:

– Здравствуй, Вадя! Рад тебя видеть. – Сменив траекторию, но не ускоряя шага и сохраняя осанку, подкатил свой чемодан к столику и, точно продолжая давно начатую беседу, объяснил: – В доме отключили горячую воду. Это неудобно. Мама с братом Гришей к таким ситуациям привычные, а я вот решил перебраться в гостиницу. За мной должна подойти машина. Выходит, кстати с тобой встретились, не придётся скучать в одиночестве. Неизвестно, сколько предстоит ожидать – люди тут у вас необязательные: обещают быть через пять минут, а объявляются, ладно, если через час!

– «У нас?». А тогда «у вас» – это где, далече, наверное? Выходит, ты переехал от нас, потому-то тебя давненько не было видно!

– Нет, почему же, я родных периодически навещаю. Просто с тобой не встречались. А теперь вот веду совместный проект с одной из фирм Гусинского. Думал у мамы на время поселиться. Не получилось, видишь ли.

– А где всё-таки, если не секрет, обитаешь теперь, не в любимом интеллигенцией Питере, часом?

– Я живу в Лос-Анджелесе, – не меняя тона, как о деле обыденном, объявил приятель. И уточнил для несведущих: – Это второй по величине город в США.

– А как же Фриско? – решил блеснуть эрудицией Вадим и обремизился.

– Нет, что ты! Сан-Франциско и в десяток крупнейших городов не попадает.

– Ну и ладно, бог с ним. Чем там занимаешься? Так у тебя что, вид на жительство?

– Я – гражданин Соединённых Штатов. А работаю на правительство, – гордо, с интонациями героя голливудского фильма, заявил Цыплин. – По своей основной специальности занимаюсь отладкой информационных систем. Ты же помнишь, я окончил Институт электронного машиностроения. А твои как дела?

– С работой на государство завязал. Трудился несколько лет в частном бизнесе. Вот завершил большой проект и решил дать себе передышку. Пока в свободном полёте, – напустил тумана Вадим и выжидающе посмотрел на Илюху, с настороженностью ожидая наводящих вопросов.

Тот, вероятно хорошо познав современные повадки земляков, по любому поводу склонных надувать щёки, от дальнейших расспросов воздержался. Лишь едва заметная ухмылка тронула уголки его тонких губ. Но может быть, то было всего лишь проявлением нервного тика.

– Это хорошо, что ты в бизнесе. Возможно, у тебя появились полезные связи. Тут, видишь ли, какое дело. Предупреждаю, только между нами! Натурализоваться в Америке мне помог дядя. Он – крупный учёный. Сфера его научных интересов – криоконсервация биологических структур. Чтобы стало понятным, объясню: он разработал метод и устройство для замораживания живых организмов без их деструкции. Представь себе: возьмёшь, к примеру, кошку, поместишь в камеру, заморозишь. А через год-два разморозишь, и она побежит, как ни в чём не бывало! Здорово, да?

– А такое возможно? Не сдохнет животинка-то?

– Экспериментально подтверждено – метод эффективен, однако требует доработки в смысле масштабирования. Сейчас дядя собирает установку, в которую можно будет поместить, например… крупную обезьяну.

– …Или человека!

– Вот именно. И об этом прослышали журналисты. Прошёл целый ряд публикаций о том, что дядя планирует консервировать стариков, просто больных людей, естественно, руководствуясь их желанием, с тем, чтобы спустя время, когда найдены будут способы омолаживания и излечения от смертельных недугов, выводить их из анабиоза и возвращать к полноценной жизни. Дядю завалили письмами жаждущие бессмертия, ему предлагают большие деньги. Но в то же время поднялась волна обывательского возмущения, и стало ясно: уровень сознания в Соединённых Штатах сегодня не позволяет по этическим соображениям реализовать дядин метод даже в форме эксперимента, не говоря уже о развитии основанного на нём бизнеса.

А вот в современной России, наверное, можно отыскать людей, способных организовать дело без лишней огласки.

– Как ты себе это представляешь?

– В целом алгоритм прост. Помечтаем. На базе одной из клиник здесь создаётся лаборатория крио-замораживания. Желающие пройти процедуру приезжают в Москву в качестве туристов. Здесь они, якобы скоропостижно, умирают от естественных причин. Возвращаются же в США тела в специальных крио-контейнерах дядиной конструкции. Согласно заблаговременно составленным завещаниям, контейнеры до нужного времени хранятся в подготовленной для этих целей лаборатории-склепе. До востребования. Собственно, вот и всё.

Как знать, если вдруг в поле твоего зрения появится человек, обладающий возможностями, как административными, так и финансовыми, участвовать в проекте, то сразу же мне сообщи. В любое время можешь звонить брату, Гриша мне информацию передаст. Или вот, возьми визитку, там телефон компании, где я ближайшие месяцы буду работать.

Тут, наконец, подъехал долгожданный автомобиль. Вадим помог приятелю погрузить имущество. Прощались они, всерьёз не надеясь на продолжение темы. Но, человек предполагает одно, а выходит, как водится, иное…

 

Прошло не больше недели, как другая, также нечаянная, встреча подстерегла Вадима у гастронома, где он в последнее время приноровился делать покупки. Неожиданности, как известно, случаются чаще именно тогда, когда перестаёшь следовать определённому ритму жизни, меняешь привычный маршрут передвижения по городу, появляешься в неожиданном месте в несвойственное время.

У выхода из магазина Вадим лицом к лицу столкнулся с Петровым. Близкого знакомства между ними никогда не было, тем не менее, оба друг другу обрадовались. Такое возможно между людьми, долгое время проведшими в одном коллективе, а потом по тем или иным причинам его покинувшими.

Петров, в молодые годы сотрудник спецслужб, впоследствии руководил охраной автобазы, где работал Вадим. Слыл человеком бескомпромиссным, порой излишне жёстким по отношению к проштрафившимся работникам. Фамилия его на автобазе стала нарицательной и часто употреблялась в контексте: «Петрова на тебя нет!». А вот имени инквизитора многие, в том числе и Вадим, даже и не знали – Петров да Петров.

Остановились, поприветствовали друг друга. Выяснили, что оба располагают свободным временем. Отошли в тенёк покурить.

– Я, было, на пенсию окончательно вышел, – начал Петров. – Дочь больно уж просила с внуком нянчиться. Но позвонил сослуживец и попросил помочь в оживлении службы безопасности, так теперь охрана именуется, в одной средней руки частной лавочке. Полагал дело наладить и отойти на покой. Не вышло, затянула работа. Проблем – выше крыши у них накопилось. Второй год разгребаю. А ты где теперь? Из наших встречаешь кого?

Дёрнуло Вадима за язык ляпнуть, что работает на одного заокеанского вояжёра. Дело серьёзное помогает провернуть, сулящее прибыли неисчислимые. Пыль, одним словом, по простоте душевной решил в глаза пустить. Не признаваться же, что без работы в данный момент.

А Петров всерьёз заинтересовался, что за бизнес у пришлого. Пришлось выложить своими словами всё, как понял, рассказанное Цыплиным.

– Да-а, вопрос на сто тысяч, – задумался Петров. – Значит, приедет сюда человек, а назад отправят мороженое, «айс-крим» по-ихнему. Ясно, денег вложить придётся немерено. Моему шефу такое не потянуть, мелковато плавает. Но и над ним серьёзные люди стоят. Бизнес у нас, как ты понимаешь, – это пирамида! В общем, покумекаю, в подходящий момент подброшу идейку своему, а там видно будет. Выгорит – и мы с тобой в шоколаде. А не сговорятся, какой с нас спрос! Смотри только, ежели что, америкоса своего до поры не рассекречивай, пусть все контакты с ним только через тебя будут. Как бы нам с тобой не оказаться лишним звеном!

Телефонами обменялись и разбежались, каждый прикидывая в уме размер возможного барыша. Забавно, но дело показалось и одному и другому вовсе не безнадёжным.

Похоже, к подобному выводу пришёл также руководитель фирмы, чью безопасность обеспечивал Петров, поскольку и пары дней не пробежало, как партнёр позвонил и пригласил Вадима на переговоры к своему шефу.

 

Рыхлый мужичок неопределённого возраста в ходе разговора то и дело промакивал клетчатым платком потеющую лысину. Бегающие глазки на круглом лице особого доверия у Вадима не вызывали, однако откровенно выказываемый неподдельный интерес почуявшего наживу дельца подвигнул беседу поддерживать.

– Так, говорите, отбоя нет от желающих заморозиться? – захихикал мужичок, довольно потирая пухленькие короткопалые ладошки. – Оч-чень хорошо! Устроим им ледниковый период, всю Америку в морозильники упакуем, если надо. За нами не заржавеет! Я тут кому надо о деле шепну. Если заинтересуются, Петров отзвонит. Будьте с ним на связи!

Вышло так, что заинтересовались. Вскоре проявился Петров и преисполненным важности тоном известил о назначенной важной персоной аудиенции.

– Готовь своего американца к серьёзному разговору. Непростой человек вас примет. В правительстве занимает серьёзный пост. Кроме того и свой разноплановый бизнес ведёт. Встреча состоится в бывшем научном институте, здание которого он недавно приватизировал. Там теперь размещается персонал одной из его фирм. Паспорта не забудьте – пропускной режим как в Кремле! Если столкуются, моему шефу будет поручена вся организационная работа.

…К лику сановника Вадима не допустили. Помощники усадили его в приёмной, размерами и интерьером напоминающей хорошую гостиную, а Илья, после получасового ожидания, был приглашён в кабинет. Из-за обитой кожей двери не доносилось ни звука, в приёмной также соблюдалась тишина, и Вадим едва не задремал, погрузившись в мягкую обивку дорогого дивана.

Вернувшийся в сопровождении одного из помощников порозовевший от возбуждения Илья полнился воодушевлением. Не проронив ни слова, он жестами пригласил Вадима последовать за собой к выходу. Заговорил лишь тогда, когда они, миновав проходную, оказались за пределами огороженной территории.

– В целом Юрий Львович отнёсся к идее с пониманием. Думаю, я не ошибся в своих предположениях, что в России проще простого можно воплотить самый фантастический проект. Властные люди здесь не настолько закомплексованы, чтобы то и дело сверять свои поступки с пресловутым общественным мнением. По большому счёту оно им совершенно безразлично, что не может не завораживать.

Однако обстоятельства складываются таким образом, что мне необходимо срочно улететь домой в Штаты. Я просил держать связь через тебя. Если возникнут какие-то подвижки, сразу же дай знать Грише. Брат будет в курсе моих перемещений и найдёт способ коммуникации. Знай, что ты тоже в деле!

 

Как-то вечером в первых числах декабря, когда Вадим вернулся домой после смены из автосервиса, куда незадолго до того нанялся электриком, ему позвонил Петров:

– Записывай номер телефона и быстренько созвонись с этим человеком. Кажется, тот, американский, вопрос созрел и процесс пошёл. Да, и смотри не забудь – мы с тобой компаньоны!

Честно сказать, сентябрьская встреча с Ильёй Цыплиным и связанная с ней кутерьма уже порядком подзабылись, отодвинутые на задний план как кровавыми событиями октября (ельцинского госпереворота с боями на московских улицах, расстрелу Белого дома и сотням жертв), так и переменами, происшедшими в жизни самого Вадима. Вопреки оптимистичным ожиданиям ему, дипломированному инженеру, не повезло трудоустроиться должным образом. Вынужденное перемещение в категорию простого работяги переживалось тяжело, тем более что все «чистые» должности в их фирменном сервисе занимали, по его оценке, полные профаны и неучи. Понятно, что появившийся шанс выправить положение не мог не обнадёжить.

…Сухо и по-деловому ответивший на звонок Вадима мужской голос сообщил, что предложения американского партнёра принимаются. Все формальные вопросы по крио-проекту улажены. Более того, существующая на одном российском предприятии производственная база позволяет проводить процедуру с использованием оборудования отечественной разработки, и это обстоятельство существенно удешевляет проект. Что касается зарубежного партнёра, то от него потребуется обеспечить ритмичность поставки объектов и предоставить тару и для их обратной транспортировки. Для реализации программы предлагается зарегистрировать совместное предприятие, в связи с чем необходимо срочное прибытие полномочных представителей американской стороны или наличие доверенности на подписание подготовленного пакета документов с условным наименованием «Айс-крим».

Исполненный радужных надежд, Вадим набросил пальто и метнулся в соседний подъезд. На его звонок дверь Цыплиных долго не открывали. Но вот повернулся ключ в замочной скважине, лязгнула задвижка и на ширину предохранительной цепочки образовалась щель, из которой вопросительно выглянуло бородатое бледное лицо младшего брата Ильи.

– Здорово, Гриша! Илюха в Москву не собирается? Он говорил, что ты знаешь, как с ним срочно связаться!

– А с ним никак нельзя теперь связаться! – и без того печальные от природы глаза Гриши наполнились слезами. – Илюши больше нет. Они с дядей возвращались поздним вечером после симпозиума на машине и, судя по всему, дядя заснул за рулём. Скорость была приличная, и оба погибли на месте. Мама вот уехала хоронить, а я приболел, не смог даже проститься…