Сергей МУРАШЕВ. ИСПЫТАНИЕ. Рассказ

 

Сергей МУРАШЕВ

ИСПЫТАНИЕ

Рассказ

 

Несмотря на то, что в драках я практически не участвовал, однажды мне досталось. Нет, меня не особо побили, но выпало настоящее испытание страхом. Тогда мы первого сентября после летних каникул вернулись в школу. Окрепшие и подросшие, перешли в шестой класс. Переполненные впечатлениями, без устали делились ими. В какой-то момент подошёл ко мне девятиклассник из другой деревни, остававшийся, к тому же, за неуспеваемость пару раз на второй год. Он что-то спросил у меня. А я ответил шуткой, как часто делал в то время. И сразу же получил кулаком в лицо. Я не ожидал, что на слово моментально получу удар, и притих.

– Завтра рубель притащишь, – сказал девятиклассник тихо.

Я ничего не ответил. Он, видимо, решил, что у меня язык отнялся от страха, и был этим доволен. А я, правда, испугался, подобных ситуаций у меня ещё не было. Никаких денег я, понятное дело, и не думал приносить. А утром, собираясь в школу, и вовсе забыл про девятиклассника. Мне казалось, что произошла какая-то случайность, и сегодня в такой солнечный тёплый день никто уже меня ни о чём не спросит. Но вымогатель нашёл меня. В этот раз с ним был ещё и приятель. Когда они подошли, то я понял, что где-то в подсознании ждал этого, но всё равно в первую секунду растерялся.

– Принёс? – спросил девятиклассник, потягиваясь.

– Нет, – ответил я тихо.

У меня не хватило духу, сказать: «Не принёс и не принесу!».

Да и зачем это было делать? Накликать лишнюю беду? Хотя в книжках все честные и смелые герои говорили именно так.

Девятиклассник со своим приятелем чему-то улыбались, поглядывая на меня. Видимо, мой растерянный вид забавлял их. Девятиклассник, сцепив пальцы рук, всё потягивался, позёвывая. Он вытягивал руки то вверх, то вперёд. Потом прижал их к груди и вдруг резко ударил сразу обеими мне в лицо.

– Завтра принесёшь… – он уже не улыбался.

С этого момента во мне поселился страх. Хотя, кажется, с чего бы? Ничего критичного не произошло. Пугал, прежде всего, этот резкий переход от улыбки и полудрёмы к хладнокровной жестокости. Но одно я знал точно: денег не принесу ни при каких обстоятельствах. Правда, и выхода из ситуации не видел. Почему-то никто из ребят не заступился за меня. Хотя многие в школе знали о моей беде. Об этом я догадался случайно. Возвращаясь домой, услышал, как крикнула кому-то одна из девчонок:

– Тебя будут бить, как Мурашева, – и тебя будем жалеть!

Я сразу вспомнил, что девчонки нашего класса, в самом деле, меня «жалеют», как умеют только девчонки, хотя до этого мне казалось, что я один со своей проблемой. Девчонки разговаривают как-то по-другому, вкрадчиво, уступают дорогу, а глядят особенно, сострадательно и с любовью, простой человеческой. Эта дружная поддержка придала мне сил.

Я почему-то не прятался от своего обидчика, не убегал. А обычно стоял около класса, в котором будет проходить следующий урок, на видном месте, и с кем-нибудь разговаривал. Конечно, он находил меня без труда.

Как-то за меня всё-таки заступился старшеклассник из Липовки. Я стоял напротив окна, в которое светило слепящее солнце, поэтому всё время приходилось прикрывать глаза. Я стал их ещё больше щурить и прикрывать, когда заметил, что от окна ко мне приближается вымогатель. Он встал рядом и оглянулся назад. В это время, горбатясь и держа руки в карманах, подошёл девятиклассник из Липовки. Он тихо, но так, что я услышал, сказал вымогателю:

– Не трогай его, не надо.

Они ещё о чём-то говорили. Стояли напротив меня и из-за их плеч и голов вырывались светлые лучи солнца.

В тот день мне почти не попало. А защитника я отблагодарил семечками. Он стоял рядом, всё так же держа руки в карманах и чуть вздрагивая почему-то. Потом попросил:

– Я тебе помог. Дай семечек.

Он, видимо, услышал их запах. А семечек у меня был полный карман. Пахучих и ещё тёплых после жарки. Я стал щедро отсыпать ему семечки, и выгреб всё. Не знаю, зачем взял тогда в школу семечки. В школе сорить нельзя, да и грызть их мне совсем не хотелось. Я помню, что в тот день после уроков объявили, что завтра на картошку. Это было моё спасение. На картофельном поле все на виду, и ко мне просто так не подойти.

На следующий день несколько ребят нашего класса, среди которых был и я, не пошли в школу, а сразу отправились на поля. Зачем, в самом деле, тащиться до школы, а потом ехать в переполненном автобусе, когда некоторые живут совсем недалеко от поля. О том, чтобы идти вместе, мы договорились ещё с вечера.

Оделись во всё рабочее, в резиновые сапоги. Взяли с собой вёдра. Хотя утром холодно, даже иней упал, денёк разыгрывался солнечный и тёплый. Мы оказались на месте намного раньше и стали ждать. Кто-то присел на перевёрнутые вёдра, кто-то бродил так. Сзади выкошенные сенокосы, покрытые молодой отавой. Впереди картофельное поле со срезанной ботвой и ровными аккуратными рядками-гребнями по два. Поле такое большое для нас, что, кажется, век его не выкопать. Сразу за полем, за ольшинником, выросшим вдоль по лугу, деревня. Длинный кирпичный зерноток, водонапорная башня, дома. Стёкла в окнах поблёскивают. Но оттуда, из деревни, всё никак не едет школьный пазик. Наконец, ждать надоело, и кто-то предложил:

– Пойдём до леса пока!

Опушка совсем недалеко: пожелтевшие листья берёзок, кажется, позвенивают от ветерка, как золотые монеты, небольшие осинки принарядились в красное и фиолетовое, между ними зелёные сосенки, ёлочки.

Мы составили вёдра одно на другое столбом и пошли. В лесу хорошо. По земле уж вовсю выкладывается неведомым художником ковёр из цветных листьев. Шуршащий под ногами. Опавшие листья вовсе не все одинаковые. И не только по размеру. Берёзовые: один не целый, второй с крапинками, третий с большим пятном в виде птицы – словно на свою жёлтую фотоплёнку скопировал тетерева в полёте. Осиновые и вовсе разные по цвету. Некоторые полностью прожили свой век, и теперь они одинаково фиолетовые. Другие не успели отцвести, ветер сорвал их раньше срока, и они с переливом. Ковёр сшит длинными стёжками сосновых иголок. В лесочке пахнет так, словно за брусникой пришли. Мы с отцом всегда ходили только за самой спелой ягодой. И вот вскоре пойдём. А запах – это запах Иван-чая. Здесь он вытянулся вдоль по кромке поля тонкой полоской. С седыми волосами не улетевшего пуха, с пожухлыми красноватыми листьями.

Прямо у полянок мы нашли место, где весной кормились лоси. Наломано много верхушек у тоненьких осинок. Здесь лоси лакомились.

– А пойдём на озеро! – предложил кто-то.

Но тут же вспомнилось, что пришли на картошку. Поэтому одного разведчиком отправили на ближайший холм, чтоб посмотрел.

– Может, после первого урока приедут, – сказал он, уходя.

По правде говоря, часов у нас ни у кого не было, и мы не знали, сколько прошло времени. Стояли и ждали.

Наконец разведчик поднялся на холм. Он долго высматривал что-то, словно считая тех, кто приехал. Мы стали подниматься. Вдруг он повернулся в нашу сторону и повертел отрицательно головой: «Не приехали».

– Иди сюда! – закричали мы и замахали руками.

Он побежал под гору, немного неуклюже, раскачиваясь из стороны в сторону, словно под ногами у него болото. Солнце осветило его по-особенному, и показалось, что это только отражение в реке. И лёгкие волны расходятся в стороны, кривят отражение.

Довольные, что никто пока не приехал, мы пошли к озеру. У одного из ребят закинута морда на карасей, поэтому иногда мы даже начинали, не сговариваясь, бежать. Так нам хотелось вытянуть из воды морду с карасями. В этот момент, наверно, даже если бы мимо нас проехал к картофельному полю школьный автобус, мы бы его не заметили.

Озеро или озерко, как называли его в деревне, было вовсе не озером, а небольшим прудом метров двадцать в диаметре. К нему вела тракторная дорога. Насыпь, перегораживающая небольшой ручеёк, кое-где обвалилась, но воду держала. Озерко находилось в лиственном лесочке. Вокруг озерка кусты, нависшие над самой водой. А в воде рогоз и ряска. Сразу за озерком небольшая полянка. На ней летом вырастают первые маслята и спеет земляника. Иногда частники ставят на полянке маленький стожок сена. Воспоминаний, связанных с озерком, куча. Однажды на открытие охоты мы с отцом наткнулись на озерке на огромную утиную стаю. Утки слетали с озера по несколько штук, и отец расстрелял весь патронташ. В другой раз в потёмках я подкрадывался к уткам сам. Прятался за стожок. А настырная сова раз за разом налетала на шорох и пыталась сесть то ли прямо на голову, то ли на ствол ружья. Эта совка каждый раз прилетала так неожиданно, что я вздрагивал от испуга.

Карасей на озерке ловил каждый из нас, поэтому подходили мы с особым чувством.

С озерка слетели две утки. Они стали подниматься почти прямо вверх через кусты. И казалось, даже застряли в ветках, на доли секунды зависнув на одном месте. Но потом всё-таки прорвались на свободу и улетели, посвистывая крыльями.

Мы не стали проверять морду сразу, а сначала обошли озерко: не ловит ли кто ещё? Но никто не ловил. Наконец, за мокрый потемневший от воды шпагат вытянули морду. Вся она в траве и тине, так что не сразу и разберёшься, где сама ловушка. Мордочка сделана из старого воздушного фильтра от трактора, а вместо рукава – воронка для сбора живицы. Внутри разбухшие куски хлеба, мёртвый жук-плавунец и четыре довольно крупных карася. Золотистые, они подпрыгивают один за другим, перевёртываются с бока на бок. Кажется, что они такие золотистые и красивые от солнца. Но нет, здесь у озера под кустами темно и сыро. Мордочка побывала у каждого в руках, а потом мы закинули её обратно, замаскировали верёвку. И уже хотели идти, как на глаза попался красноголовик. Прямо у дороги. Небольшой, сантиметров семь ростом. Плотный. Ножка такая толстая, что едва не толще шляпки, которая уместилась на ножке как скорлупа от крашеного яйца, как касочка. Грибок, вылезая из земли, и расправляя плечи, приподнял несколько слежавшихся, склеившихся листьев. Мы тут же бросились искать грибы, оббегали весь лесок, но так больше ничего и не нашли. Не стали срезать и красноголовик. «Маленький, удаленький сквозь землю прошёл – красну шапочку нашёл». Да ещё и плащ из листьев на плечи накинул. Стоит, красуется. Мне захотелось ещё раз посмотреть на карасей, но хозяин морды не разрешил.

Все уже поняли, что работы сегодня не будет. И меня спросили:

– Серёга, ты в школу сегодня пойдёшь?

Спросили, наверно, потому, что я никогда не пропускал уроков без уважительной причины и почти всегда был прилежным учеником.

Я подумал немного и ответил:

– Нет, не пойду.

– Давай тогда воду пить! – закричали все.

Пить хотелось давно, поэтому весело спустились к нашей Валове. Дорога разъезжена, колеи глубокие, глина выхлестнулась из них набок наплывами, затвердевшими на солнце. Некоторые совсем как камень, и на таких можно прыгать, а некоторые – рассыпаются под ногами. Через Валову мост, сам ручей спрятан в бетонную трубу. Мы спустились к нему: вода тихо журчит и переливается. Труба под текучим стеклом воды и вся покрыта изумрудной зеленью, и камни около трубы тоже. А дальше совсем чистая щебёнка разных цветов, завезённая при отсыпке дороги. Ниже по течению, как только заканчиваются россыпи щебёнки, видны большие вековечные камни, покрытые зеленью, словно мхом. Некоторые обсохли, а некоторые под водой. «Мох» на них пошевеливает течением.

Мы быстро напились, черпая из ручья пригоршнями. А потом долго смотрели сквозь воду с пузырьками на позеленелую трубу, на камни, на праздничную щебёнку. Здесь у ручья свежо, спокойно и умиротворённо от журчания. Вода подействовала на нас чудесно. Как будто перестало уже хотеться не только пить, но и есть, а сил заметно прибавилось. И сразу вспомнилось, что недалеко от дороги, по которой мы спустились к ручью, большая куча свезённых вместе рулонов сена. Захотелось там поиграть. В гору, наверное, мы шли ходче, чем до этого спускались, а когда стало положе, и вовсе побежали. Рулоны лежали неплотно, как попало. И в одном месте образовалась пещера. Мы долго лежали в ней и болтали обо всём, что придёт в голову. Потом играли в ляп, в войнушку, боролись. И только когда солнце повернуло на закат, вдруг опомнились. А как только опомнились, сразу захотелось есть. Это произошло моментально, словно по команде, словно кто тумблер какой повернул. Вот только что играли, а тут остановились и вернулись из нашего беззаботного мира в обычный. От столба из ведёр уже тянулась довольно длинная чуть кривая тень. Она чем-то походила на указательный согнутый палец, когда кого-нибудь строжат: «Ух, вы!».

Мы разобрали вёдра, но в деревню возвращались не по дороге. Каждый пошёл напрямик к своему дому через кусты и коровье пастбище.

На другой день меня вызвали к директору на первом же уроке. Для меня это было ужасно: за всё время учёбы меня не вызывали к директору даже на перемене, а тут во время урока. Видимо, за вчерашний прогул. К кабинету директора я подошёл, едва чувствуя себя. Внутри, в кабинете, тоже ничего не понимал. Мне казалось, что я маленький-маленький, а директор Тамара Ивановна просто огромная. Я долго не понимал, чего от меня хотят. Наконец понял, что меня вовсе не ругают, а что-то вкрадчиво спрашивают. Тяжёлый груз того, что я не пришёл в школу, свалился с моих плеч, я заулыбался. По вопросам Тамары Ивановны я понял, что она от кого-то знает про мою беду, про то, что у меня вымогают деньги. И знает чуть ли ни лучше меня. Не помню, отвечал я что-то или не отвечал. Наверно, молчал, как партизан, и старался не выдать своих проблем. Но со следующего дня меня больше никто не трогал. Надо отдать должное Тамаре Ивановне, она всё уладила как-то тихо и мирно. Тогда я удивился, какой же у нас дружный класс. Девчонки посочувствовали мне, поддержали. А ребята?.. Может быть, я неспроста не пошёл в школу и остался на поле? Неосознанно я старался избегать встреч со своим вымогателем любыми способами. А ребята, почувствовав это, остались со мной в тот день.

Позже, на протяжении жизни, меня несколько раз терроризировали похожим образом. И каждый раз терроризировал самый отпетый хулиган. И каждый раз ему что-то не нравилось в моём поведении и в моей внешности. Но память о первом случае мне всегда помогала.