Андрей ПУЧКОВ 
Андрей ПУЧКОВ
Я ТЕБЯ ПОМНЮ…
Рассказ
…Меня вели по длинному коридору. Бетонный пол скрадывал звуки шагов. За спиной шли три человека: никто не проронил ни слова, но я знал, куда меня ведут. Знал с самого начала, с того момента, когда открылась дверь камеры, и кто-то невидимый выкрикнул мою фамилию. В тишине коридора мои шаги гремели так, будто какой-то ненормальный шутник шёл рядом и ударял меня бубном по голове!
В конце коридора замаячила дверь, гул от шагов затих, и я с облегчением увидел, как через щели неплотно прилегающего к косякам дверного полотна пробиваются полоски света.
Дверь распахнулась. От неожиданности я застыл, как вкопанный. Едва в голове мелькнула мысль идти вперед, как мощный толчок в спину выбросил меня из распахнутых дверей. Глаза быстро привыкли к свету – всё-таки в камере я пробыл всего несколько дней, пока шли разбирательства, а не сидел, как некоторые, месяцами, а то и годами.
Послышалась команда: «К стене!». Я усмехнулся и, осмотрев кирпичный «колодец» внутреннего дворика здания, спросил, ни к кому не обращаясь:
– К которой стене-то? Вы к какой больше привыкли?
– Прямо перед тобой!
Я пожал плечами и пошёл к выщербленной пулями кирпичной стене. О том, что стена попорчена именно пулями, сообщали матово поблескивающие в сколах красного кирпича кусочки свинца. Я не мог понять, кто отдавал приказы и говорил со мной, пытался определить, но не получалось. Когда оборачивался, чтобы разглядеть говорившего, то рты у всех оказывались закрытыми. И даже казалось, что и ртов-то у них не было!
Дойдя до стены, я развернулся и посмотрел на сопровождающих. Их стало теперь пятеро, хотя, когда мы вышли на улицу, во дворике не было никого.
– Отвернуться к стене! – послышалась команда.
Я опять усмехнулся: «Всё! Больше я ваши команды выполнять не буду. Я знаю, для чего вы меня сюда привели. И знаю, почему собираетесь расстрелять. Вы хотите меня убить только за то, что я сын русского дворянина. А значит, и сам дворянин. А дворянам у вас веры нет! Вы по чьим-то извращённым понятиям считаете, что человек, принадлежащий к этому сословию, обязательно станет предателем родины! А в это тяжёлое для страны время и подавно побежит сдаваться».
Как в замедленной съёмке я видел, как эти пятеро подняли винтовки, удлинившиеся настолько, что черные зрачки стволов оказались от меня на расстоянии вытянутой руки. Эти черные пятна подрагивали в нетерпении. Будто хотели как можно быстрее выплюнуть в меня свинец и, выполнив эту важную работу, успокоиться и застыть в тревожном ожидании следующего выстрела.
Но вот стволы замерли и, приблизившись почти вплотную к моему лицу, стали увеличиваться в диаметре. Они расползались в стороны, как чернильные пятна на промокашке. Соприкасались и поглощали друг друга до тех пор, пока не остался один громадный срез ствола, перед которым я стоял, как перед тоннелем. Я судорожно втянул воздух и понял, что пока происходили эти оружейные метаморфозы, вокруг повисла тишина.
Это была совершенная, первозданная тишина. Её прервал металлический грохот, похожий на лязг затвора, и я понял, что сейчас из ствола вылетит гигантская пуля и раздавит меня своей неимоверной массой. Но я ошибся, из чёрного тоннеля вырвалась не пуля, а ярко-красный сгусток, который охватил моё тело и с неимоверным грохотом взорвался в голове…
Я сидел на кровати и, тяжело дыша, смотрел в окно, за которым на столбе висел фонарь. Он, покачиваясь, разбрасывал по комнате быстрые тени.
– Ты чего так подкинулся? С тобой всё в порядке? – раздался сонный голос жены, и она, сев рядышком, погладила меня по спине.
– Всё в порядке, родная, ложись, – пробормотал я, – просто сон неприятный приснился. Спи.
Тревожные ночные ощущения, навеянные сном, младшим братом смерти, развеялись быстро. Не успел я прибыть на работу, как начался обычный для отделения уголовного розыска «дурдом», который быстро вправил мне мозги и наставил на путь истинный. А через пару дней я уже забыл о ночном кошмаре.
Рабочий день закончился, и служивый народ дружно топтался под большим навесом, укрывающим входную дверь в отдел полиции от непогоды. Шёл сильный дождь и все, у кого по глупости не оказалось зонта, с завистью смотрели на обладателей оных, которые гордо скакали по лужам, кто к машине, а кто на автобусную остановку. Я тяжело вздохнул – моя машина стояла в двухстах метрах, а зонта у меня не было. Бежать под дождём не хотелось. Пока доберусь до машины – промокну насквозь. Решил подождать.
Мне повезло: дождь вскоре прекратился, и я, не особо торопясь, добрёл до машины. Но лишь успел сесть внутрь и завести двигатель, как непогода разыгралась с новой силой. Работающая печка заполнила салон теплом и уютом, окна «затянуло», и я оказался в своём маленьком мирке, в котором меня никто не беспокоил. Откинув спинку кресла, устроился поудобнее и, прикрыв глаза, слушал, как по крыше машины топчутся беспокойные капли.
…Теплушку болтало как ненормальную, и я в который раз удивился этому. Ну да, сделаем скидку на то, что до войны мы ездили в пассажирских вагонах, которые были не такие разболтанные и расхлябанные. Да и чинить подвижной состав в военное время некогда. Я вздохнул. Всё это понятно, но я не ожидал, что будет болтать с такой силой. Приходилось держаться за стенки, чтобы не свалиться.
– Толик! Хватит там торчать! – услышал я чей-то голос, но не придал этому значения.
– Толь! Давай иди сюда, обедать пора! Отцепись ты от этого бревна! – уже совсем рядом раздался тот же голос, и кто-то потеребил меня за рукав гимнастёрки.
Но я уже не обратил на это внимания. Спереди, от головы состава, на меня накатывала волна тревоги. Я перегнулся через брус, загораживающий широкие двери теплушки и, щурясь от встречного ветра, внимательно всмотрелся вперёд.
И увидел их. Две точки, быстро увеличиваясь в размерах, гнали перед собой волну страха. Пара фронтовых бомбардировщиков! Они шли в лоб составу, и я понял, что даже если мы сейчас затормозим, то остановиться эшелон не успеет.
Состав начал набирать ход, а навстречу самолётам потянулись хиленькие пулемётные трассы, которые явно не могли остановить несущуюся навстречу поезду крылатую смерть. Однако пулемётчики свою работу выполнили! От их светлых, прочертивших серое небо полос, самолёты, ощерившись свастикой, шарахнулись в стороны. В последний момент я успел разглядеть, как они, поднявшись выше, пошли на очередной заход с хвоста поезда. Вновь накатила холодная волна страха, и я увидел, как один из самолётов, развернувшись, быстро догонял несущийся на большой скорости состав.
Стоял неимоверный грохот. Вагон швыряло так, что на ногах никто и не пытался устоять. И сам я стоял только потому, что крепко держался за дверную перекладину.
И вдруг наступила тишина. Перестало болтать теплушку, и даже лесок, мимо которого мы проезжали, замер размазанной серо-зелёной стеной напротив открытых дверей вагона. И тогда я увидел её! Авиабомба! Она падала из серой мглы, словно неприветливое небо родило её и за ненадобностью избавилось от столь опасного дитя. Пришла спасительная мысль, что наш вагон успеет проскочить. Скорость у поезда большая, мы успеем, успеем!..
Не успели. В давящей на мозг тишине бомба приблизилась и, зависнув над крышей теплушки, медленно опускалась на неё, увеличиваясь в размерах. Я отцепился от перекладины и, чтобы избавится от страшной тишины, зажал ладонями уши. Не помогло: тишина грохотала в голове, и я закрыл глаза, но, к своему ужасу, прямо сквозь веки увидел, как посредине увеличившейся до размеров вагона бомбы появилась ярко-красная полоса, которая рывком выплеснула на меня и замерший во времени вагон массу багрового тягучего пламени …
Тихо урчал прогретый двигатель, а я сидел, тупо уставившись в лобовое стекло. В салоне было тепло, но я чувствовал, как по телу пробегают неприятные холодные мурашки. Выбрался из машины и содрогнулся от прохладного воздуха. Придя в себя, забрался обратно и направился домой.
– Слушай! А может, ты того! Рехнулся?! – с азартом предположила жена, узнав о моей очередной смерти. – Ну а что! Работа у вас идиотская! Вот и сами вы понемногу становитесь… того...
– Да ну тебя! – отмахнулся я.
– А может, ты просто переутомился? У вас же почти всё время «усиленные варианты несения службы»!
– Да какое там переутомился! – фыркнул я. – К судорогам руководства мы уже давно притерпелись. И «усиления» проводим в каких-нибудь придуманных засадах или в кабинетах, упражняясь в азартных играх.
– Ну, тогда не знаю. Может, тебя соответствующему доктору показать?
Я удивлённо уставился на неё.
– Ну а что! – понесло жену. – Тебя сразу же на гражданку отправят, дома чаще бывать будешь. Да и дети папу наконец-то в лицо запомнят!
К доктору я не пошёл, так как убийственные сны прекратились, и какое-то время жизнь продвигалась по накатанной, без потрясений.
…Надежда форсировать реку потихоньку, в темноте, не оправдалась. Как бы мы ни старались соблюдать тишину и маскировку, фрицы нас всё-таки заметили! Заметили и отреагировали, качественно накрыв огнём участок переправы. Наше плавсредство выдерживало шестерых, и я, стоя на коленях на наспех сколоченном из нескольких брёвен плоту, лихорадочно, изо всех сил, грёб обломком какой-то доски. Гребли все! Кто чем мог! Доской, прикладом, каской, сапёрной лопаткой. Гребли лихорадочно, выкладываясь по полной.
Мы понимали, что жизненно необходимо как можно быстрее пересечь эту реку смерти, которая лениво катила свои маслянисто-чёрные воды. Казалось, что проклятая река играет на стороне фашистов! Она будто специально тормозила плот, вынуждая нас как можно дольше находиться на простреливаемом участке.
Берег приближался. Свист пытавшихся нащупать нас пуль слился в один неприятный тонкий звук. Он перемежался тяжкими взрывами, швырявшими вверх тонны речной воды, перемешанной с илом и обломками лодок и плотов. Среди этой поднятой вверх смеси страшно мелькали разорванные тела людей.
– Ребята! Давай поднажмём! Чуть-чуть осталось! – услышал я сквозь грохот разрывов чей-то голос, но, обернувшись на него, никого не увидел.
Я остался один на плоту! Один! Не поднимаясь с колен, быстро огляделся и вновь начал лихорадочно грести. Но уже через несколько секунд перестал размахивать доской и бросил её. Я почувствовал взгляд, тяжёлый и равнодушный. Такой взгляд встречают с автоматом в руках, и я, перекинув из-за спины на грудь ППШ, вгляделся в приближающийся берег.
Он был там! Ждал меня! Поднялся мне навстречу. Тёмная безликая фигура выросла из влажной прибрежной земли и, отбрасывая в лучах осветительных снарядов корявую тень, направила на меня винтовку. И тогда я навел ствол автомата на эту тёмную фигуру и нажал спусковой крючок. В наступившей тишине я видел, как устремились к фигуре выпущенные из автомата пули, как они летели, посверкивая стремительными телами. Как погружались в темноту зыбкого тела, заставляя его дёргаться и размахивать ставшими неестественно длинными руками. Автомат перестал вздрагивать, кончились патроны, но своё дело я сделал!
Тёмная фигура, распадаясь на части, медленно завалилась в воду и растворилась, оставив на поверхности угольно-чёрное шевелящееся пятно. Терзающая разум тишина не отпускала, она нарастала и нарастала, и когда выносить её стало уже невмоготу, я зажал уши руками и, задрав голову, посмотрел вверх. С неба, подсвеченного мёртвым белым светом осветительных ракет, на меня падал снаряд.
Он прилетел откуда-то издалека. Я знал это, так как на берегу не было серьёзной артиллерии. Это мой снаряд, я сразу это понял, а когда понял, то почувствовал облегчение! Исчезла мучительная тишина. Я вздохнул полной грудью речной воздух и увидел, как снаряд, раскалившись докрасна, растёкся надо мной большой подрагивающей кляксой. Зрелище завораживало, и я, чтобы лучше всё рассмотреть, встал в полный рост. Одно из щупалец кляксы метнулось ко мне и, прикоснувшись к лицу, взорвалось с оглушительным грохотом, залив меня оранжевым огнём…
* * *
«Нда-а-а-а… недолго праздник продолжался… – вяло шевелилась в голове мысль, когда я среди ночи сидел на кухне в темноте и маленькими глотками прихлёбывал горячий чай. – Опять, значит, началось! Выходит, зря я обрадовался тому, что не дурачок! А может, у меня действительно что-то с головой? С другой стороны, больным на головушку я себя совершенно не чувствую. Значит, действительно здоров, и надо перестать заморачиваться. Хотя… ещё ни один псих, наверное, сам себя психом не признавал! И я не собираюсь становиться первооткрывателем в этом хитром деле».
Но, несмотря на принятое решение о своём душевном здоровье, соответствующему специалисту я всё же позвонил. Нашёл в интернете солидную, внушающую нешуточное доверие рекламу, и позвонил. Разговора не получилось. Ответивший на звонок обладатель приятного мужского голоса, узнав, что мне снятся сны военной тематики, с тревогой в голосе порекомендовал немедленно приехать к нему в офис. Там, в спокойной обстановке, мы заключим договор, чтобы он мог немедленно начать лечение моего больного сознания. Иначе я очень скоро закончу жизнь в психиатрической клинике. Продолжать беседу я не стал.
После звонка сны участились. Я видел их везде, где бы ни засыпал. Будто звонок только подхлестнул их! Вот и сейчас я, почувствовав, что глаза слипаются, повозился на надувном матрасе под кустами, разросшимися возле реки. Устроился поудобнее и закрыл глаза.
…Взвизгнула сирена, и я, открыв глаза, тревожно огляделся. Всё! Прибыли на место, скоро прыжок. Следуя примеру товарищей, встал и, пытаясь подавить дрожь в ногах, приготовился. Перед прыжком всегда так было. Как бы ни старался, колени всё равно предательски подрагивали. Да! Я боялся! Все мы боялись! Это было видно по напряжённым лицам парашютистов. Мое лицо было точно таким же, я был в этом уверен. Мы боялись высоты, боялись того, что нас может ждать там, на земле. Но эти страхи важны для нас только сейчас, в данную минуту, когда ничего ещё не началось. А когда дойдёт до дела, в уши ударит свист ветра, а потом и свист пуль, – вот тогда страх уйдёт! И останется только ненависть…
Сильно рванул раскрывшийся парашют, и я, поправив лямки подвесной системы, покачиваясь, стал опускаться в темноту. Здесь, наверху, ночь не была такой тёмной, как возле поверхности, и я начал повторять про себя: «Быстрее, быстрее, быстрее!..». Чем меньше мы находимся в воздухе, тем лучше.
Лучи прожекторов ударили сразу с нескольких сторон! Это произошло настолько неожиданно, что я чуть не вскрикнул. Нам не повезло! Очень сильно не повезло! По всей вероятности, кто-то из разведки что-то не доработал, и мы попались. Лучи прожекторов как ненормально прямые щупальца судорожно задёргались, выискивая цели. Находили, и тут же к освещённым куполам парашютов тянули свои тонкие бледные пальцы трассера.
Едва началась работа, как страх пропал, и я, привычно освободив ППШ с рожковым магазином, стал бить короткими очередями по ближайшим прожекторам, в места, откуда вырывались трассеры, расстреливая наш десант. Белой вспышкой по глазам ударил свет и я ослеп! Не видел ничего, кроме ярко-белого полотна, раскинувшегося перед глазами. Пропала ночь, и затих грохот автомата. Не было слышно ничего! Казалось, что звуки делятся на составляющие и затихают, уткнувшись в это слепящее белое нечто.
Я перестал стрелять и, растопырив пальцы, вытянул руку в сторону укрытой белым светом земли. Из этого света вырвалась и начала подниматься к моей руке тонкая строчка красной пунктирной линии. Она приближалась медленно, будто не хотела удаляться от светлой поверхности. Я знал, что это такое, и понимал, что если встречусь с прерывистой линией, то умру. Умирать не хотелось, и поэтому я попробовал выбрать группу строп, чтобы отойти в сторону!.. Но не смог даже пошевелиться, так и сидел в подвесной системе с вытянутой рукой.
Приблизившись, трассер распадался на сотни, тысячи красных точек, которые всё множились и множились, пока не заполнили краснотой всё вокруг. И далёкое небо, и залитую белым светом землю, и раскинувшийся надо мной купол парашюта. И тогда я начал падать прямо в это красное, медленно пульсирующее пространство. Я закрыл глаза и тяжело вздохнул…
Открыв глаза, увидел, что ничего не изменилось – я по-прежнему лежал под кустом на матрасе. С другой стороны куста стояла палатка, возле которой чаевничало моё семейство. Не торопясь поднялся с надувного ложа, с удовольствие потянулся и составил им компанию.
– Что, опять кино смотрел? – спросила жена, когда дети убежали купаться. Я взял бутылку с минеральной водой и, согласно кивнув, начал пить нагревшуюся воду большими глотками.
– Надеюсь, ты в порядке?
– В полном!.. Не переживай ты так! – хмыкнул я. – Это даже становится интересным. Как будто смотришь фильм с собственным участием!
– Ладно, киногерой! Пошли к детям, искупнёмся, – засмеялась жена и тоже побежала к реке.
Несколько дней я ждал продолжения снов, но их не было. Словно тот, кто их посылал, решил дать передышку. Успокоившись, я перестал переживать за свою несчастную голову: всё-таки жалко терять десятилетний полицейский стаж!
Лето проскочило быстро, закончились связанные с ним хлопоты в виде огорода и всевозможных выходов с детьми на природу. Свободного времени стало больше. Решив воспользоваться этим подарком, я взял несколько дней отгулов и поехал к школьному приятелю, который перебрался жить в деревню и давно приглашал в гости.
Как всегда неожиданно нагрянувшая осень заставила власти начать ремонтировать дороги и укладывать новый асфальт, ехать по которому было сплошным удовольствием. Казалось, машина идёт мягче, и двигатель работает тише и ровнее. Я выскочил на мост и сбросил скорость. На этом мосту полно камер, так что лучше не рисковать. Прибавил громкости на магнитоле и в своё удовольствие катил вслед за «Камазом», выдерживая солидную дистанцию. Не нравятся они мне: то от них какие-то куски отлетают, то камни вырываются из протекторов, норовя прилететь в лобовое стекло. Жуть, одним словом.
Я уже перебрался через мост и собрался обойти «Камаз», как услышал звук. Он мне не понравился! Тонкий, противный, похожий на свист, он доносился из динамиков магнитолы и действовал на нервы. Пытаясь избавиться от этой назойливой напасти, сначала убавил громкость, а потом и совсем остановил воспроизведение. Звук не исчез, напротив, всё нарастал и нарастал, и уже доносился откуда-то сверху. Пришли сторонние мысли: «Надо быстрее бросать машину и бежать подальше!.. Иначе точно под удар попадёшь! От самолёта на прямой дороге уйти невозможно!».
Не успел! Надрывающий душу свист смолк, и в наступившей тишине прямо передо мной, как в замедленной съёмке, встал на дыбы асфальт. Он поднимался большими пластами, которые неторопливо вращались, словно красуясь передо мной своей новизной. Они разлетались в стороны и тянули за собой из воронки острые языки красно-оранжевого пламени. Чтобы не влететь в этот замедленный взрыв, я изо всех сил нажал на тормоз.
Раздался противный визг тормозов, и машина остановилась, развернувшись поперёк дороги. Сзади истошно завопил сигнал, и я, поспешно съехав на обочину, остановился. Несколько секунд приходил в себя, заглушил двигатель, включил аварийку и, откинувшись на спинку кресла, задумался: «Что это вообще было?! Я опять уснул? Нет, я не спал, я это хорошо помню, да и спать-то мне не хотелось. Тогда что? Глюки начались?! На ровном месте!.. Наяву!.. Нет, бред какой-то. А если не бред?! Если не бред, тогда это плохо, очень плохо! Тогда работу точно придётся менять. Если узнают, то безумного опера на работе никто держать не будет!.. Может, всё-таки сходить к этому чёртову мозгоправу на приём?
К врачу я не пошёл, решил ещё подождать и не испытывать судьбу. Знаю я этих лекарей, стоит попасть к ним, и они обнаружат целый букет душевных расстройств, даже если у тебя лёгкое переутомление. И будешь потом эти цветочки собирать всю оставшуюся жизнь.
После поездки к приятелю я две недели спал без сновидений. Ложился вечером в кровать, закрывал глаза и открывал их уже утром! Вроде бы живи да радуйся, но нет, я вдруг понял, что меня это не устраивает. Вопреки здравому смыслу мне со страшной силой хотелось узнать, чем эти видения закончатся. И, как говорится, накаркал.
На работу с обеда я вернулся раньше всех и наслаждался в кабинете тишиной.
… – Толь! У тебя как с табачком? Не угостишь? А то у меня совсем туго, поиздержался, – услышал я знакомый голос.
Согласно кивнув, вытащил из внутреннего кармана гимнастёрки кисет, открыл его и позвал:
– Давай сюда поближе, у меня ещё остался, на пару дней хватит, – и, аккуратно положив кисет на стол, достал из того же кармана сложенную в несколько раз газету. Осторожно оторвав от неё прямоугольный кусочек, согнул его посредине.
Аккуратно достал из кисета щепотку табака и засыпал его в образовавшуюся канавку, а потом начал сворачивать самокрутку, стараясь, чтобы табак не высыпался по краям. Свернул и провёл языком по краешку газеты, склеивая края. Самокрутки у меня всегда получались плотные и крепкие, на зависть всем…
Я вскочил и, с грохотом уронив стул, отпрыгнул от стола, за которым сидел. Ошалело посмотрел на руки и отшвырнул авторучку, которую до этого крутил в пальцах. Судорожно огляделся: «Твою ж!.. Хорошо, что я один, а то пришлось бы выкручиваться: «А что это вы, товарищ майор, так резво скачите? С вами, наверное, что-то случилось! А может, у вас с головушкой не всё в порядке, и вам к соответствующему доктору надо?». Зашибись!.. Опять, что ли, началось?».
От резкого стука в дверь вздрогнул и проорал:
– Войдите! Не заперто!
– Андрюха! – заблажил с порога участковый, с которым я поддерживал приятельские отношения. – Мне надо одного типа опросить, а у нас все столы заняты! Два десятка бабок набежало, и все горят желанием вот этого бедолагу на костёр утащить! Эй! Иди сюда, – высунулся в коридор участковый и посторонился, пропуская в двери невысокого крепкого парня лет двадцати.
– Садись вон за мой стол, – разрешил я, – мешать не буду. Но вкратце расскажи, что случилось.
– Да ничего вроде такого не случилось, – пожал плечами участковый и мотнул головой в сторону парня: – Вот этот вот доморощенный композитор переложил несколько песен военного времени на рэп. Сам написал другую музыку к ним, сам же этот рэп и исполнял. В фойе, вон, в кинотеатре…
– Братан, да ты на святое покусился! – хмыкнул я. – Теперь понятно, за что тебя бабули сжечь хотят.
– Ну а что я такого сделал? – пожал парень плечами. – Я ни единого словечка местами не переставил, не заменил другим, и ничего своего не добавил! Музыка, да, другая, сам написал, сам и играю.
– Зачем тебе это надо? У вас же сейчас песни, как у северных народов – что вижу, о том и пою, вернее, говорю. Или того хуже, набор бессмысленных рифмованных слов.
– Это необычно. Пока бабки не набежали, молодёжи много было, и они слушали! Вот скажите, – повернулся он ко мне, – вы часто эти песни слышите?
– Нет, не часто, – вынужден был признать я, – в основном, в день победы.
– Правильно! Эти песни почти и не крутят! А вот рэп молодёжь слушает, нравится он молодым! А рэп это слова! Слова, которые слушают и запоминают! А слова в этих песнях, кстати, мощные!
«А чёрт его знает! Может, он и прав! – думал я, с интересом разглядывая невезучего композитора. – Времена, как ни крути, сейчас другие, да и люди, чего греха таить, другими стали. Вместо того чтобы молодому поколению вбивать в голову ужасы войны, мы стыдливо сокращаем в школах часы изучения истории Великой Отечественной. Зачем деткам знать о миллионах погибших их соотечественниках? Зачем знать о миллионах изорванных снарядами телах солдат? О миллионах замученных в концентрационных лагерях детей, женщин, стариков? Зачем?! Это же так страшно! Не к чему детей пугать. Перестали нашей молодёжи напоминать о войне. Забывать её стали, и дети, играя в войну, бьют теперь не фашистов, а каких-то выдуманных монстров. А тут ещё и наши западные «партнёры», как их называет наш президент, дошли в своей толерантности до самоубийственного идиотизма: они всё чаще задумываются о том, что фашизм это не так уж, знаете ли, и плохо…».
– Ну, всё, братан, побежал я! Теперь с бабульками за жизнь этого композитора воевать буду! – попрощался участковый и, подталкивая в спину музыканта, вышел из кабинета.
Я вздохнул: «И здесь война! Прямо наваждение какое-то».
Прошло несколько дней. Меня стало преследовать ощущение, что скоро произойдет что-то очень важное, то, чего я уже давно жду.
Пасмурный и дождливый вечер. Делать было решительно нечего, и я решил пораньше лечь спать. К тому же не оставляло чувство, что этой ночью я опять увижу самого себя, и что-то произойдёт. Я уже привык, что со мной во сне всегда происходят непонятные события. Единственное, что я знал, это то, что все мои сны относятся к Великой Отечественной войне!
…Выбросили нас удачно! Мы с ходу взяли посёлок, практически в рукопашную перебив разместившихся в нём фрицев. Но задачу пока не выполнили. Нам приказано уничтожить склад с боеприпасами, который разместился на железнодорожной станции. Оставался один рывок, однако сделать его мы не могли. Наш десант прижали к земле огнём из крупнокалиберного пулемёта, на который мы нарвались на подходе к станции. Бетонный ДОТ из хищной горизонтальной прорези выплёвывал длинные струи свинца, не давая возможности даже поднять голову.
Я завалился в удачно подвернувшуюся канавку и лежал, не решаясь поднять голову, всем телом ощущая, как надо мной мечутся в поисках своей жертвы пули. Они с остервенением вгрызались в мёрзлую землю, словно хотели убить её за то, что она меня укрыла.
Время шло быстро. Буквально летело! Что очень и очень плохо. Из соседнего городка на помощь уничтоженному нами гарнизону уже наверняка мчалась подмога, которой мы противостоять уже не сможем. Надо что-то делать. Надо преодолевать этот ДОТ!
Я лежал к нему ближе всех, метрах в двадцати, и чтобы заткнуть глотку этой твари, надо только бросить гранату. Но так, чтобы она влетела через амбразуру вовнутрь. Иначе толку не будет. Я перевернулся на спину и посмотрел в удивительно синее небо, перечёркнутое чёрными дымами. Синева было настолько яркой, что я непроизвольно задержал дыхание.
Чтобы бросить гранату, надо встать. И не просто приподняться и бросить, а именно встать. Встать и бросить гранату так, как когда-то я бросал с сыном камешки на озере. Мы искали плоские камешки, а потом кидали их так, чтобы они рикошетили от поверхности воды. И вслух считали, сколько раз камешек коснётся этой самой поверхности.
И вот точно так же надо бросить и гранату. Встать и бросить!.. Встать и бросить!.. Это ведь совсем не страшно и так просто. Взять и встать… Я улыбнулся, вспомнив, как сын смеялся, когда у него получался удачный бросок, и рванулся вверх…
У меня всё получилось. Всё сделал как надо. Быстро и точно. Я не промахнулся! Даже успел увидеть, как граната серым комочком врезалась в темноту амбразуры.
И вдруг я увидел себя со стороны. Увидел, как я неторопливо поднимаюсь на ноги, медленно склоняюсь вправо, размахиваюсь и кидаю в сторону ДОТа… плоский камешек.
Уйти от пулемётной очереди я не успел. С ясно осознаваемой тоской видел, как ко мне из черной щели огневой точки понеслись пули. Но грохота пулемётных очередей слышно не было. И я уже понял, почему… Пулемётчик тоже не промахнулся… Пули вошли в моё тело, и оно плавно опустилось на землю, глядя в небо застывшими глазами. Я перевёл взгляд со своего мёртвого тела на ДОТ и увидел, как из амбразуры вырвался огненный вихрь…
И я улыбнулся… Я справился… Я люблю тебя, сынок!..
Несмотря на утреннюю прохладу, я в одних трико стоял на балконе и смотрел в умытое ночным дождём небо. Необыкновенно яркое и чистое. Я уже видел такое небо. Видел и запомнил его. И никогда уже не забуду! На душе спокойно, спокойно и грустно. Я знал, что мои сны закончились, и что они больше меня не потревожат. Мне показали то, что я обязательно должен был увидеть!
Этот сон последний! Он был настолько реальным, что до сих пор дух захватывало. Не похож на те фантастические, раскрашенные сны, после которых оставалось странное чувство недоумения и тревоги. Этот сон вызывал грусть, грусть от того, что меня убили…
Зазвонил телефон и я, вернувшись в дом, снял трубку.
– Виктор Анатольевич, – раздался женский голос, – вас беспокоят из городской библиотеки. У нас завтра проходит концерт художественных коллективов, и вы приглашены как наш лучший читатель!
– Вы набрали не тот номер! Я Андрей Викторович! А вам нужен мой отец … – начал было я и замолчал.
Не знаю, сколько прошло времени, когда я понял, что стою возле стола и держу в руках трубку. Машинально поднёс её к уху и, услышав короткие гудки, осторожно положил на стол. Всё стало понятно, будто сложился пазл, который никак не хотел складываться. А тут появилась недостающая частичка, и всё встало на свои места! И этой частичкой стало отчество моего отца Анатольевич! Имя моего деда!
Медленно опустившись в кресло, я задумался. Виктор Анатольевич, мой папа. Анатолий Васильевич – мой дед, который пропал без вести на фронте во время войны. Я непостижимым образом смог увидеть, как погиб мой дед. Нет, не так! Я увидел фрагменты его жизни и те моменты, когда он мог погибнуть, но не погиб.
Отсюда и его возможный расстрел. Папа рассказывал, что дед был сыном русского дворянина, который пропал в смутное революционное время. Сам дед работал инженером на военном заводе и имел бронь. Но однажды оперативник из особого отдела предупредил его, что если он срочно не уйдёт на фронт, то за ним придут, как за сыном дворянина. Его тогда не арестовали, он успел уйти на фронт. Но это могло произойти!
А ещё я слышал, как меня называли по имени, там, во сне! Но не придал этому значения. А потом я, наверное, по прихоти жизни или судьбы, или чего-то ещё, пережил все те эпизоды, которые пережил и мой дед. Кроме того, последнего раза, когда он увидел яркое небо и вспомнил своего сына… моего отца.
Я много раз держал в руках и разглядывал пожелтевший листок бумаги с неровным машинописным текстом, который гласил о том, что мой дед, Анатолий Васильевич, парашютист-десантник, пропал без вести в 1944 году.
А может, это были только сны и ничего больше. Но мне хочется верить, что это не так.
Я тебя помню… дед! Помню! И всегда буду помнить! И своим детям постараюсь привить эту память! И своим внукам, если даст Бог их увидеть.
Мы сумели остановиться у самого края беспамятства, и сделать шаг назад, к своему великому прошлому. Заболевшая Западом страна начала выздоравливать, и доказательством тому вот этот вот рэпер.
Никто не заставлял его, не просил! Он сам, по своей воле донёс до молодёжи слова великих песен. Пускай с другой музыкой, пускай! Это только начало, я верю, будут ещё шаги, и мы отойдём от страшной пропасти забвения.
Мы будем помнить своих воинов! Всех, кто отдал свои жизни не только в той великой войне, но и в Афганистане, и в Чечне, и в Сирии! И теперь вот на Украине!.. Всех!.. И только тогда, опираясь на нашу память, над огромной страной раскинется чистое, ясное, незамутнённое чёрными дымами небо!