Пётр ТКАЧЕНКО. «НА РУБЕЖЕ ГРЯДУЩИХ БИТВ…». Классическая лира Юрия Кузнецова

 

Пётр ТКАЧЕНКО

«НА РУБЕЖЕ ГРЯДУЩИХ БИТВ…»

Классическая лира Юрия Кузнецова

 

Двадцать лет, прошедшие без Юрия Кузнецова, окончательно определили его значение в русской литературе, в русской поэтической традиции и общественной мысли. Впрочем, определилась и сама картина русской литературы второй половины ХХ века и начала века нынешнего.

Что здесь было основным и главным? Пожалуй, то, что литература трудно и даже мучительно, с потерями, но неотвратимо возвращалась к своей традиции после её революционного погрома начала ХХ века и после вульгарного социологизма 1920-30-х годов. Это было восстановление «первородной основы поэзии», как отмечал Вадим Кожинов: «Общую направленность поэзии второй половины шестидесятых годов можно определить как стремление отбросить всё «внешнее» и, так сказать, не необходимое и обратиться непосредственно к первородной основе поэзии» («Литературная Россия», № 48, 1974).

И вот теперь, когда рассеялся, говоря словами Александра Блока, «гуманистический туман», со всей определённостью обнажилось, что картина поэзии, проверенной временем, очень даже отличается от той, какая была в текущем литературном процессе. Потускнела идеологически, а то и политически ангажированная поэзия «шестидесятников» и ушла вместе с ними, чего с подлинной поэзией не бывает. Если в чём-то она и осталась, характеризуя трудную, но вместе с тем прекрасную эпоху, то совсем не во многом. Объективная оценка феномена «шестидесятничества» уже дана. Скажем, в книге Станислава Куняева «К предательству таинственная страсть…» (М., «Наш современник», 2021). См. также мою литературно-критическую повесть «Всё, что было отмечено сердцем…» («Наш современник», № 11, 12, 2022), так как здесь не место распространяться об этом. Если эта поэзия и была чем-то примечательна, то главным образом характером воззрений и миропонимания радикальной интеллигенции с революционным типом сознания, который во все времена одинаков.

Но вместе с тем обнажился и другой поразительный факт: «шестидесятничество» миновавшего ХХ века оказалось очень сходным, даже идентичным «шестидесятничеству» ХIХ века. Несмотря на катастрофы, пережитые народом и страной. Об этом писали наиболее чуткие исследователи. Отмечал этот факт, к примеру, Александр Блок в заметке «Герцен и Гейне»: «Эти далёкие и слабые потомки Пушкина одиноко дичали, по мере того как дичала русская интеллигенция. Шестидесятничество и есть ведь одичание; только не в смысле возвращения к природе, а в обратном смысле: такого удаления от природы, когда в матерьялистических мозгах заводилась слишком уж большая цивилизованная дичь, «фантазия» (только наизнанку), слишком уж, так сказать, – «не фантастическая»».

Такое совпадение «шестидесятничеств» разных эпох свидетельствует о том, что есть в нашем общественном устройстве такая особенность, которая сохраняется и передаётся во времени помимо всех изменений укладов жизни и потрясений, которыми столь богата наша история и судьба.

Обстоятельную характеристику «шестидесятничеству» ХIХ века давал Василий Розанов в статьях: «Почему мы отказываемся от «наследства 60-70-х годов»?», «В чём главный недостаток «наследства 60-70-х годов»?». Сходство же это с «шестидесятничеством» нашего времени просто поразительно. Приведу из Розановской характеристики: «Как и всегда в течение вот уже двух веков, они обращались беспрестанно к Европе, которая стала для них вторым отечеством, часто более дорогим и духовно близким, чем своя родина… Этот злобный смех на такие страдания… Весь этот цинизм не то развращённой, не то от рождения не пробудившейся души… Страшная бедность мысли, отсутствие какой бы то ни было вдумчивости – вот что сильнее всего поражает нас в этом поколении, одном из самых жалких и скупо одарённых в истории… Это были дети, которые найдя в поле яблоко, поняли только то, что его можно съесть… Не грубость чувства, но ошибка узкого ума есть главное, что причинило все пережитые нами недавно несчастья». Эта «ошибка узкого ума» приносит нам несчастья и сегодня.

В конце концов, говоря словами Николая Страхова, они «не усомнились вычеркнуть жизнь русского народа из истории всемирного развития». Поразительное сходство. Даже страшно становится от такого абсолютного сходства. Хотя природа его ясна. Она кроется в феномене радикальной интеллигенции с революционным сознанием, о чём убедительно писали авторы знаменитого сборника «Вехи» в 1909 году, предсказывая в пугающих подробностях революционное крушение страны начала ХХ века. Да и понятно, «ужели можно было ждать чего-нибудь нормального и красивого от людей, разорвавших связь со своею историею и народностию» (Н.Страхов).

И теперь, печалясь над «шестидесятничеством» ХIХ века и века ХХ, можно сказать опять-таки словами Василия Розанова: «Всё это страшно горько, страшно трудно, надо всем этим нельзя смеяться, и дурно делает тот, кто это делает. Но изменить факта нельзя – и не следует».

Примечательно, что и те, и эти «шестидесятники» повели решительную борьбу с подлинной поэзией, с литературной традицией, которая только и определяла новый этап в развитии русской литературы. Тут, как и там, всё было пронизано какой-то враждебностью к истинной литературе.

Этот экскурс в историю литературы совершенно необходим, дабы понять литературу нашего века, то, в какой атмосфере жил и творил Юрий Кузнецов.

Василий Розанов писал: «С возникновением критики Добролюбова произошло разделение нашей литературы: всё слабое и количественно обильное подчинялось ей; напротив, всё сильное отделилось и пошло самостоятельным путём. Собственно, только этот второй поток и образует собой новый фазис в развитии нашей литературы».

Это повторилось и в нашу эпоху. Пока окончательно не уяснилось, что «тихая лирика» вовсе не тихая, что она и составляет магистральный путь русской литературы. А «эстрадная» поэзия не удержалась ни на эстраде, ни в душах, устаревая на глазах.

И когда сегодня со зверским сатанизмом по всей Украине низвергаются памятники Пушкину, мы должны помнить о том, что это варварство уготовлялось в недрах нашего российского общества. Революционными демократами типа Дмитрия Писарева. Да и позже наш гений сбрасывался «с корабля современности». Причём, это варварство всё ещё удерживается в нашем общественном сознании как каноническое.

Но как в ХIХ, так и в ХХ веке было и иное представление и о поэзии, и о человеке. Сошлюсь на страстные письма Аполлона Григорьева. 9(21) января 1852 года он писал А.Майкову: «Никакого нового искусства не будет. Оно вечное – как душа человека. Мечты о новом искусстве – судороги истощённого германо-романского мира…». 18 июня 1861 г. – Н.Страхову: «Есть вопрос и глубже и обширнее по своему значению всех наших вопросов – и вопроса (каков цинизм?) о крепостном состоянии, и вопроса (о ужас!) о политической свободе. Это – вопрос о нашей умственной и нравственной самостоятельности». А.Майкову 24 декабря 1860 г. Любезные друзья! «Антихрист народился» в виде материального прогресса, религии плоти и практичности, веры в человечество как род. Поймите, что вы все, ознаменованные печатью Христовой, печатью веры и души в безграничность жизни, в красоту, в типы – поймите, что даже (о ужас!!!) к церкви мы ближе, чем к социальной утопии Чернышевского, в которой нам остаётся только повеситься на одной из тех груш, возделыванием которых стадами займётся улучшенное человечество».

Разве не то ли происходило в ХХ веке, и разве не то же самое происходит теперь?.. Пока история литературы, подумать только, окончательно не превратилась в историю революционного «освободительного» движения в собственной стране…

С появлением таких поэтов как Николай Рубцов, Юрий Кузнецов, Владимир Соколов, Анатолий Передреев, Станислав Куняев и других стало ясно, что русская литературная традиция, несмотря ни на что, восстановилась, что поэзия восстановила свою первородную основу.

И поскольку самохарактеристики больших поэтов являются наиболее точными, нельзя не заметить главного: это следование традиции означает следование «старинному делу», «храня священную любовь, твердя старинные обеты» (А.Блок), верность классической лире. У Анатолия Передреева это:

Ты помнишь тех, далёких, но живых,

Ты победил косноязычье мира,

И в наши дни ты поднял лиру их,

Хоть тяжела классическая лира.

У Владимира Соколова это:

Нет школ никаких. Только совесть,

Да кем-то завещанный дар.

У Юрия Кузнецова – это «Классическая лира», стихотворение 1997 года:

Жизнь улеглась… Чего мне ждать?

Конца надежде или миру?

В другие руки передать

Пора классическую лиру.

 

Увы! Куда ни погляжу –

Очарованье и тревога,

Я никого не нахожу:

Таланты есть, но не от Бога.

 

И все достойны забытья.

Какое призрачное племя!

Им по плечу мешок нытья,

Но не под силу даже время.

 

Когда уйдёт последний друг

И в сердце перемрут подруги,

Я очерчу незримый круг,

И лиру заключу в том круге.

 

Пусть к ней потянут сотни рук

Иного времени кумиры,

Они не переступят круг

И не дотронутся до лиры.

 

Пусть минет век, другой пройдёт,

Пусть все обрыднет в этом мире –

Круг переступит только тот,

Кому дано играть на лире.

 

Я буду терпеливо ждать,

Но если не дождусь поэта,

И лира станет умирать, –

Я прикажу ей с того света:

 

 – Окружена глухой толпой

Среди загаженного мира,

Играй, играй сама собой,

Рыдай, классическая лира.

 

Небесной дрожью прежних дней

Она мой прах в земле разбудит.

Я зарыдаю вместе с ней…

Пусть лучше этого не будет!

То есть лира не умрёт, конца миру не будет, и поэт рано или поздно явится. Иначе, зачем всё это было?.. Мы теряем веру в будущее, в продолжение жизни тогда, когда утрачиваем веру в настоящее, в нашу нынешнюю, сегодняшнюю жизнь, в её высокое предназначение.

А мир, он ведь, как понятно, расколот изначально, и всегда – на каинитскую и сифскую цивилизации. Но горе наступает тогда, когда начинает преобладать одна из них – каинитская, когда ей мы не можем поставить духовные преграды. И поскольку зло в мире неустранимо, соблюдение этого равновесия и составляет сегодня содержание нашего краткого земного бытия. Того равновесия, о котором писал Блок в первых строчках поэмы «Возмездие»:

Жизнь – без начала и конца.

Нас всех подстерегает случай.

Над нами – сумрак неминучий,

Иль ясность Божьего лица.

Примечательно, что Владимир Костров в стихотворении «Памяти Юрия Кузнецова» отмечал как главное именно эту приверженность поэта классической лире:

Нет теперь в Отечестве кумира,

В опустевшем доме нет огня.

Брошена классическая лира,

И осталась только злоба дня.

Но в этом восстановлении «первородной основы поэзии» Юрию Кузнецову принадлежит несомненно особое место, ибо дух его, «отмеченный случайной высотой», восстал «над общей суетой». Эта высота – возвращение к духовной природе человека, к своей исконной христианской православной вере. И вместе с тем – к первородной стихии:

Тут система, ну а мы – стихия,

А за нами матушка – Россия.

…Всё розное в мире едино,

Но только стихия творит.

Юрий Кузнецов прозрел новое состояние мира, наступившее так неожиданно и быстро, которое мы теперь чувствуем, не находя ему названия, словно не замечая, что имя ему уже есть. Это утрата человеком своей духовной природы. Это – болезнь вырождения:

Гори огонь! Дымись библиотека!

Развейся пепел по родной земле.

Я в будущем увидел человека

С печатью вырожденья на челе.

 

В написанном чернилами и кровью

Немало есть для сердца и ума,

Но не сулит духовного здоровья

Кровосмешенье слова и письма.

 

Мне кажется, что тот вольтеровский соблазн или зигзаг, тот революционный тип сознания, в которые впал «цивилизованный» мир более двух веков назад, в своём развитии и преобладании исчерпал себя, дойдя до отрицания человека, его духовной сущности. Совершенно очевидно, что мир вошёл в какой-то иной период своего существования.

Как произойдёт поворот к человеку, восстановление традиционного типа сознания, как восстановится русская литература в России, через какие потрясения, мы не знаем. Но мы уже знаем, уже видим, что спасение духовной природы человека, спасение России как уникальной цивилизации, подающей надежду всему миру, спасение рода человеческого – составит содержание нашего существования в ближайшее время. Это и будет нашей бранью духовной – мучительной, но спасительной. Это будет и нашей идеологией, не сформулированной и никуда не вписанной.

Согласимся с тем, что эта задача более конкретна и более важна, чем строительство некоего неопределённого мира («Мы наш, мы новый мир построим»). Нового старого мира, оставшегося, кажется, уже только в названии выродившегося либерального журнала – «Новый мир».

Но в начале этого, пока ещё неведомого пути всегда будет стоять могучая фигура поэта Юрия Кузнецова, явившегося в этот мир «на рубеже грядущих битв»...