Валерий СКРИПКО. НЕИСТОВАЯ МАЙЯ. Из цикла статей «Апологеты мирового либерализма»

 

Валерий СКРИПКО

НЕИСТОВАЯ МАЙЯ

Из цикла статей «Апологеты мирового либерализма»

 

Прошло более десяти лет со дня смерти известного израильского эссеиста и критика Майи Каганской. Родилась и выросла она в Киеве. С 1976-года проживала в Израиле. История её жизни и творчества очень поучительна. Творчество литераторов, подобных ей, надо изучать как отдельный духовный феномен, который (хотим мы этого или не хотим) оказывал и до сих пор оказывает серьёзное влияние на нашу литературу. У неё много единомышленников в российской либеральной культурной среде.

В 2014-м году в России вышла книга Каганской под названием «Апология жанра», в которой изложены многие её взгляды на литературу, искусство и российскую жизнь. Откровенность и прямота изложения позволяют глубже понять мировоззрение автора. (Далее, все цитаты из этой книги.)

Личность для неё – высшая ценность и доминирует над всем наличным человечеством как абстракцией. Каганская персоналист-максималист. Как и у всякого атеиста, у неё есть свои кумиры, свои языческие «боги», возведённые в культ. Если верующий боготворит Царствие Небесное, то атеист, испытывая жизненную потребность в высшем авторитете, начинает «боготворить» какую-нибудь идею. Не миновала эта участь атеиста Каганскую.

По её мнению никто не вправе покуситься на святая святых – на свободу личности, на её право защищать свои духовные ценности, которые заведомо признаются неприкосновенными. Тут она не щадит никого! Даже «своих» по убеждениям. «Меру» свою она считает идеальной, оценки истинными и не подлежащими сомнению.

Каганская в своё время решительно уехала из России на свою историческую родину в Израиль. Объяснила этот поступок тем, что прочитала «Архипелаг Гулаг» Солженицына и ей стало стыдно от того, что столько евреев участвовало во «всей этой большевистской мерзости». Еврейский коммунизм она в лучшем случае списывала «на выморочное бытие нашей бродячей нации, которая в изгнании заменила живую реальность талмудом, а талмуд – марксистско-интернациональной схоластикой, невосприимчивой к иным верам и чужой боли».

 Одной этой фразой она точно описала целый исторический период жизни своих соотечественников, а также состояние своей души, в которой отсутствует какая-либо привязанность и уважение даже к самым прогрессивным догматам и учениям, если эти учения кажутся ей ложными. Однако, не всё так безнадёжно в мировоззрении либерального критика, как кажется на первый взгляд. Невосприимчивость к иным верам и чужой боли – для неё верный признак, что эти догматы нежизнеспособны, что у них нет исторической перспективы. Этой своей фразой о чужой боли она опровергла весь свой персонализм.

 Иногда читателя шокирует заострённость многих оценок критика, как положительных, так и отрицательных. Порой оценки одного и того же явления у неё меняются. Но читатель готов простить автору всё, потому что она умеет запечатлеть в критической статье самое существенное в общекультурном, историческом, эстетическом значении. За конкретным литературоведческим исследованием ей открываются более глубокие пласты жизни, параллели и соответствия на уровне метафизики. Ну вот, например, её суждение о том, что при Сталине всё прекрасное и величественное монополизировало государство (парки, стадионы и т.д. и т.п.). Это был некий платоновский мир, сфера завораживающего небесного идеала, тогда как вся убогая, нищая, плюгавая повседневность советского человека осталась достоянием его личной жизни. Государство стало всеобъемлющей религией».

Здесь Каганская очень ясно выразила позицию многих представителей прозападной советской интеллигенции, которую можно сформулировать так: с помощью идеологических средств государства, через объединение всего социума одной общей целью – нельзя воспитать достойного человека высоких идеалов.

Советское государство в глазах нашего персоналиста выглядит неким самостоятельно существующим от народа страшным монстром. На самом деле, его живую ткань составляют миллионы людей, которые его строят, в нём живут. По сути это коллективная форма жизни, где органы власти всех уровней – это органичная, неотъемлемая часть всего общества.

Но персоналист не хочет жить со всеми вместе, подчиняясь общим правилам. В лице органов власти он видит только спрута, опутавшего несчастных жертв. То, что гражданам советской страны может быть хорошо в этой коллективной форме существования, – даже не обсуждается.

 Персоналист смотрит совсем в другую сторону, видит в мечтах страну свободных людей. Он мечтает воспитать их в духе индивидуальной свободы. Осуществить эту мечту постоянно кто-то мешает, в том числе и менталитет, и традиции и всё остальное. Большевики пытались увлечь большинство, создать новые общественные отношения – на производстве, в советском быту. В том самом «советском быту», где Каганская видела только одну «чудовищную повсеместную грязь!».

В одной из статей Майя Лазаревна приводит слова писателя А.И. Солженицына, который хотел видеть нацию как живой организм, противопоставленный обществу как механистическому объединению кровно и духовно друг с другом несвязанных «рассыпанных единиц». СССР в этом смысле и представлял собой (особенно в последнее время) скопище «рассыпанных единиц». Были общие социалистические идеи, которые многих увлекли, заставили вместе работать над созданием нового общества. Идеологи даже выдумали новую историческую общность – советский народ! Однако – нацию, в том смысле как её понимал Солженицын, – эта общность заменить не могла. Слишком разная наследственность, разная культура была у людей, составляющих советское общество. Но говорить об этом было рискованно, в том числе с представителями интеллигенции еврейского происхождения. Отпор был примерно такой же, какой дала и критик Каганская: «Люди намертво связаны своим происхождением, своей кровью, своими генами. Верно говорят. Только болтать об этом не надо!».

А между тем (замечу от себя), если не «болтать» об этом, то нечего и мечтать о «нации как о живом организме».

Уважающие себя нации «древнего» происхождения, непрерывно «болтают» об этом не одну тысячу лет!

В живом организме должны быть обусловленные наследственностью или воспитанием общие представления о мире, общие духовные ценности, общие символы этих ценностей. Например, рабочие и крестьяне – в целом носители русского менталитета – привыкли воспринимать высшую власть как мистическую, сакральную духовную ценность. Каганская точно определила, что не один только Троцкий, а вся еврейская «секция» большевистского руководства этого не поняла. «Секция» обнаружила поразительную слепоту перед лицом всероссийского крестового хода (после смерти Ленина). Каганская отмечает, что в этой ситуации «православные показали несравненно большую сметливость»

И понятно, почему они эту сметливость проявили. Дело в том, что православные знали: с каким народом они имеют дело.

Троцкий и компания знать не желали.

Вообще, в 1917 году был проведён уникальный в мире эксперимент. Большевиками из всех качеств русского народа из его «живого организма нации» для создания новой общности самых разных народов были взяты «всемирная отзывчивость» (обнаруженная ещё Достоевским), почитание инородцев, умение ладить с другими народами и культурами.

Всё «лишнее» ими было отброшено: национальная гордость в том числе… Все удивлялись способности этого ещё пока «живого организма русской нации» терпеть всё: нищету, несправедливость, чужие обычаи и чужую национальную наглость. И все очень хвалили за это «препарированную» таким образом нацию.

Но как может жить «живой организм» после ампутации важнейших органов? Он умирает.

Майя Каганская всегда сожалела, что нет у русской интеллигенции холодка «неприкасаемости и личного достоинства, о котором она всегда мечтала и никогда не могла достичь!».

 Известное пушкинское выражение «служенье муз не терпит суеты, прекрасное должно быть величаво» Каганская распространяла и на все другие стороны общественной жизни. В чём-то здесь она была права. Но «величавость» не может быть самоцелью. В противном случае это свойство самодовольного индюка.

Каганская не поняла коммунистов. Большие проекты переустройства жизни потому и затевались, чтобы ликвидировать «чудовищную грязь» и «плюгавую повседневность» жизненного пространства, именуемого Россией.

Эстета-интеллектуала, к которым смело можно причислить Каганскую, коробила эстетическая непривлекательность этого процесса социального обновления, его прямолинейность и «грубая», рассчитанная на простой народ идеология! Рабочий и крестьянин привнесли в обновленное общество свою символику, своих героев! Для них крейсер «Аврора» – предвестник новой жизни; для враждебного всему советскому прозападного интеллигента – это «хлопушечный выстрел из заржавевшего крейсера» (выражение Каганской). Может быть, поэтому революционеры не видели интеллигенцию своим союзником.

Вообще, на примере Каганской можно увидеть все главные особенности мировоззрения российской интеллигенции (условно говоря) прозападного типа. Одна из особенностей – отношение этих творческих людей к русской литературе. Как бы Каганская ни любила лучшие её достижения, как ни боготворила Толстого и Достоевского, а всё же общее впечатление о нашей литературе у неё отрицательное. «Лицо русской литературы – лицо несвободного человека», – пишет Каганская. Критик не заглядывает в суть этой «несвободы». Какими «путами» связан в данном случае герой или автор? Может он «несвободен» от совести, от сострадания ближнему своему, от тоски по идеалу, от любви к своему Спасителю Христу?

 Христианин вообще называет себя рабом Божьим, и не о какой метафизической свободе от Бога не мечтает.

В эти глубины бытия народа критик не заглядывает. Получается, для неё важнее, чтобы герой нашей литературы «сохранял» лицо и был гордым только в том понимании, в котором его представляет себе Каганская. Но это всё равно, что требовать от итальянца, чтобы он жил, любил и писал музыку с таким же жизненным темпераментом, как невозмутимый эстонец. Каждому народу своё.

 Майя Лазаревна ушла из жизни в 2011 году.

 Прямотой и своеобразием этого литературного критика нельзя было не восхищаться. Каганской принадлежит два выражения, которые показывают, как глубоко умел проникать в предмет исследования этот критик, эссеист и мыслитель. Вот эти выражения: «Русская литература к игривости не склонна» и «У русской литературы загадки и отгадки непременно русские».