Сергей КОМОВ 
Сергей КОМОВ
ЛЁД РАСТОПИТ И СДВИНЕТ КАМЕНЬЯ…
БАЛЛАДА О ВЕДРЕ
Памяти Постоногова
Ивана Моисеевича
Казалось бы, что там таскаться с ведром!
Да только ведро не простое…
Шел год сорок пятый. Аэродром
Немецкий захвачен был с боем.
Кто брился, кто мылся, кто просто лежал.
И письма отписывал кто-то.
А плотник их ротный, алтайский кержак,
Хозяйски осматривал самолёты.
Прикинул и вырезал клок из крыла.
Согнул, проклепал, сделал дужку.
А вскоре Победа большая была,
Запавшая в душу.
Такой вот гостинец принёс он с войны.
Ведро то живо, как когда-то,
Хотя нет давно той великой страны,
Того рядового солдата.
Эх, крепкое, доброе это ведро!
И чистую воду Победы
Я пью из него, вспоминая добром:
– Царство небесное деду.
БУМАЖНЫЙ САМОЛЕТ
Писать стихи – без отклика работа.
Кому сейчас стихи мои нужны?!
Черновики пустив на самолеты,
Я с сыном их бросаю с вышины.
Мы с сыном забираемся на крышу,
Последыш мой, льняная голова,
Весь светится и просит бросить выше.
Летите же, заветные слова!
Летите ввысь, мои ночные строки,
В вас вложены и сердце и душа,
Над кленом и над яблоней высокой,
Порадуйте полетом малыша.
С отчаяньем и трепетной мечтою
Никем ещё не читанных страниц,
Над бренной поднимаясь суетою,
Мои стихи летают среди птиц.
Они летят кругами по округе.
И самолет, что пущен в свой черед,
К восторгу сына – по большому кругу,
Как горлица к рукам его плывет.
Когда-нибудь стихи мои вернутся.
И, повзрослев, мой сын меня поймет.
И пусть на сердце шрамы остаются
Взамен стихов. Лети, мой самолет!
ВАЛЕНТИН
В.Б.
Он всегда бредет по кромке.
На зашарканном горбу
Он несет в своей котомке
Беспросветную судьбу.
В ней звезда – мерцаньем света,
Полыньи глухая тьма,
Промельк злой судьбы поэта,
Бескозырка да тюрьма.
Жаль, любимую гармошку
Спер залетный прохиндей,
В переходе на картошку
Зарабатывал на ней.
Жил юродивым в народе,
Песню русскую один,
Как на дыбе, в переходе
Пел блаженный Валентин.
Он поднялся над гордыней.
Весь, как рана. Вещий глас
Вопиющего в пустыне,
Непохожего на нас.
Напророчив катастрофу,
И, согнувшись под крестом,
Нёс его, писал «Голгофу»,
Разговаривал с Христом.
КИНО МОЕГО ДЕТСТВА
Я помню, как в детстве далеком,
К сеансу уже полупьян,
К крыльцу подходил полубоком
Хромой кинокрут наш Иван.
И места найти не надейся –
На печку, в дверях, на окно,
Ведь нынче кино про индейцев.
Вот это, брат, было кино!
Могли всем селом помещаться
В битком переполненный клуб.
За два пятака это счастье –
Втесаться меж радостных шуб.
И если вдруг лента порвется,
Как будто идя на таран,
Взрывается зал, раздается
Всеобщее: «Рамку, Иван!».
И нет бы ему притаиться,
А он из окошка кричит,
Зашедший к нам в тыл бледнолицый
Наш дядька Иван – инвалид.
Ликует деревня родная,
Торопится дядька Иван,
Из прошлого луч направляя.
Гори, мой волшебный экран!
Над буйной моей головою,
Над миром, в котором темно,
Свети из эпохи застоя,
Где доброе крутят кино!
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Крепко спи, дитя родное,
Ты в своём краю.
Ветер шепчет за стеною:
– Баюшки-баю.
Ты, сынок, казачьей крови.
Бог тебя хранит.
Ангел твой у изголовья
Над тобой стоит.
Небо подперев спиною,
Спит в ночи Алтай.
Я тебя не раз укрою
За ночь, засыпай.
Катит волнышки стальные
Ледяной Иртыш.
Парень, волосы льняные,
Ты один не спишь.
Будешь ты широкоплечий,
С вольною душой,
Как казак из Семиречья,
Прадед твой лихой.
Дам тебе перед дорогой
Я такой наказ:
В лёгкий час ты помни Бога,
Как и в трудный час.
Выйдет мать с тобой проститься,
Завернёт в платок
Горсть родной твоей землицы,
Ты возьми, сынок.
Богородскою травою
Заросли холмы.
Родились мы здесь с тобою,
Здесь и ляжем мы.
Крепко спи, дитя родное,
Ты в своём краю.
Ангел шепчет над тобою:
– Баюшки-баю.
ПОСЛЕВОЕННАЯ БАЛЛАДА
Послевоенной той зимой
Отец и сын в избушке
Сидели. Шаял чуть живой
Фитиль в солдатской кружке.
Шинель висела у дверей,
Насквозь войной пропахнув.
Уж спали мать и шесть детей,
На ужин выпив пахты.
И ночь в протаянный глазок
Смотрела, как угрюмый
Солдат военный кабель жёг
И распускал на струны.
Гуляли тени по стене,
Как призраки пустые,
Бельмо таращилось в окне,
Несло трескучей стынью.
Легли под утро. Над селом
Выл ветер беспокойный,
Звеня распластанным крылом
На старой колокольне.
А утром, только рассвело,
Бечёвкой подпоясан,
Шёл сын в соседнее село
По заметённой трассе.
В Свинчатке рынок небольшой.
И тот малец в фуфайке,
Шептал промёрзший и чужой:
– Струна для балалайки…
Часы с кукушкою, ведро,
Седло, сундук нетленный,
Уздечка, прочее добро
Тех дней послевоенных,
Картошка, молока бидон,
Кружок колбасный с кровью –
Тех лет, пропахшая бедой,
Скупая роскошь вдовья.
Кто молока, кто хлеба дал.
На мальчугана глядя,
Старик, жалея, поменял
Те струны на тетради.
И помнит день тот до сих пор,
Как шёл он со Свинчатки,
Как ночь за ним спускалась с гор,
Как потерял тетрадки.
Но где? Не помнит мой отец.
Молчит и пьёт с досады.
Они для искренних сердец
В снегах моей баллады.
РОЖДЕНИЕ
Ноябрьской вьюгой шестьдесят седьмого,
Под утро, на окраине села,
В тяжелых родах, крупного, большого,
Меня на праздник мама родила.
В тот день ходили с флагами сельчане,
Горело всё село от кумача,
С портретами партийцев, с Ильичами,
Под речи Леонида Ильича.
Мы и работать и гулять умеем –
В тот юбилей большущая родня
Под песни с плясками чуть было Юбилеем
Не окрестила с радости меня.
Отец назвал в честь прадеда Сережкой.
Над буйною головушкой моей
Развыступалась пьяница-гармошка,
И чокались во здравие – «Сергей!».
Изба плясала и плясала вьюга.
Визжали женщины, гремели мужики.
От пляски той у батиного друга
Поотлетали напрочь каблуки.
Лишь поутру он отыскал потерю.
Опохмелился и ушел шутя:
– Знать, Анна, в миг рожденья, по поверью,
Просила крепко счастья для дитя.
И вот живу, счастливый, и лелею
Шальную мысль: в счастливый снеговей
Родится правнук, пусть не к юбилею,
И нарекут в честь прадеда – Сергей!
СНЫ ОБ ОТАРЕ
Приснились мне окрестности Отара,
Где чахлые, больные деревца,
Комбат, что сплав особого металла,
Которого мы любим, как отца,
Которому мы бесконечно верим,
Идем по плацу с песней строевой.
Я и сейчас за этим офицером
Пройду в строю и не нарушу строй.
Земля, что камень там, не плодородна.
И этот сон встряхнуть я не могу.
Отар – как наказание Господне,
Не пожелаешь лютому врагу.
Короткий сон мне все же душу греет.
Я молод в нем, как двадцать лет назад.
Зенитный полк. В четвертой батарее.
Худой мальчишка. Рядовой солдат.
Заводит песню взводный запевала.
Во сне ему я тоже подпевал.
Комбат мой дослужил до генерала.
Служу Отечеству, товарищ генерал!
* * *
У консульства России в Астане
Я мерз три дня на холоде собачьем.
Доказывал причастность той стране,
Что кровью предков долг сполна оплачен.
Увидели бы предки-казаки,
Держа границы грозного Китая,
Как стены консульства родного высоки
И очереди – без конца и края.
Посольство Турции стоит невдалеке.
Туда впускали женщин отогреться,
Те оттирали щеки в уголке,
Благодарили добрых иноверцев.
Я – кровный сын и я тобой дышал!
Не пасынок с навязчивой любовью!
И то, что мерзлой пастой я писал,
Отогреваясь, проступало кровью.
* * *
Улетели мои журавли.
Эта осень печальней, чем были.
Тополя в стылый берег вросли,
Растеряв пожелтевшие крылья.
На прибрежном песке – ни следа.
Карагач, словно старец скрипучий
Смотрит вдаль, где чернеет вода
И в полнеба свинцовые тучи.
Гребни гор забелили снега.
На душе – тяжким камнем – тревога.
И мерцает, дрожит пустельга
Над зовущей пустынной дорогой.
ВЕРА ТВОЯ
– Я умоюсь крещенской водою,
Где парит на реке полынья.
Грусть уйдет под незримой рукою.
– То горячая вера твоя.
– Друг покинул, продал за полушку…
– Что ж, Господь нам с тобою судья.
Всепрощенье впусти в свою душу
И спасет тебя вера твоя.
– А когда раздирают сомненья,
И грехи, что колючки репья?
– Попроси лишь любви и терпенья
И спасет тебя вера твоя.
– Ну а если я всё-таки струшу,
И несносное бремя забот
Пустотой охладит мою душу?
– Пустота твою душу убьет!
Только вера дана во спасенье
Милосердьем нездешних щедрот,
Лёд растопит и сдвинет каменья,
И она твою душу спасет!
ГОРСТЬ
Их выросло вместе три брата.
Стоял на отшибе их дом,
Спиной упираясь в закаты,
В рассветы – лицом.
То запах полыни, то мяты,
Звеня, навевал суховей.
И солнце сползало в закаты
Как медленный жук-скарабей.
Подобно обряду, порою,
Чтоб дружбу сильнее нести,
Клялись эти братья землёю –
И каждый съедал по горсти.
Пора приходила проститься.
И мать, выходя за порог,
Брала полной горстью землицу
И в чистый ссыпала платок.
– Ты с нею пройдёшь три чужбины
За тридевять чуждых земель,
Тебя не затянет кручина
Как злаки съедающий хмель.
Обычная с виду землица,
Песок вытекает из рук.
И путь мой земной с нею длится,
И ею смыкается круг.
г. Риддер
Крепкие стихи - все!