РЕЦЕНЗИЯ / Юрий МАНАКОВ. ЗОЛОТО ГОДОВЫХ КОЛЕЦ. О поэзии Никиты Брагина
Юрий МАНАКОВ

Юрий МАНАКОВ. ЗОЛОТО ГОДОВЫХ КОЛЕЦ. О поэзии Никиты Брагина

07.03.2023
472
4

 

Юрий МАНАКОВ

ЗОЛОТО ГОДОВЫХ КОЛЕЦ

О поэзии Никиты Брагина

 

1.

Не мной подмечено, что истинную поэзию, содержание стихотворения просто словами не пересказать. Поэтому, наверное, опытные и мудрые наши предшественники и ограничивались в своих определениях: это, мол, стихотворение о любви, то пейзажное, а третье гражданское, и далее по списку. Понятно, что всё это не более чем условности, некая общая данность, хотя настоящее стихотворение, оно не в плоскости привычного и узнаваемого, а каждое – является благотворным и часто неожиданным путешествием в удивительную, как звёздное небо в горах, страну, где в распахнутой читательской душе открываются и прорастают скрытые до времени под спудом обыденности такие образы и откровения, что от ощущения полёта и невесомости кружится голова и слоистые пространства растворяются в золотистых лучах, исходящих от чего-то будто бы и неземного, но почему-то такого родного, и на счастливую встречу с которым смутное чаяние теплится в тебе с тех сокровенных, до краёв наполненных искренней непосредственностью дней, что ты переживал в далёком детстве.

Солнышко мутовки на сосновом спиле

Светом прорастает из ушедшей были.

Чем седее брёвна, чем древней венец,

Тем светлее золото годовых колец.

 

Так и мы с тобою сквозь лета и зимы

Прорастём любовью, прорастём любимым.

Смолкой золотою в солнечном бору,

Для тебя заплачу я и с тобой умру.

Приведённые строки – о чём? Попробуйте переложить их на прозаический лад, пересказать… Лично я – не смогу, а если и удастся, то сколько слов понадобится? Думаю – под сотню. И условно классифицировать это стихотворение как? Оно о любви? – Естественно. Философские мотивы есть? – Несомненно. В строчках сквозит и пейзаж, и еще многое из того, что словами не определить, но от чего душа разворачивается, как гармонь от прикосновения к кнопкам чутких пальцев исполнителя, приводящего в движение затаённые меха, и тогда звучат божественные мелодии, и они будят, бередят в наших сердцах, поднимают такие пласты любви и проникновенности, что другой раз и слеза прошибает.

Представляете – «солнышко… светом прорастает из ушедшей были…»! Казалось бы, хоть и быль, да ушедшая, вполне возможно и растворившаяся во времени, и здесь более уместными были бы полутона, приглушённость восприятия, а нам – солнышко, да еще и прорастающее, и между прочим связывающее своими живыми лучами былое и сегодняшнее, хотя и «на сосновом спиле». Мутовки – это ветви у сосны, они растут вкруговую и очень напоминают диск солнца с расходящимися лучами.

А сколько наблюдательности и житейского опыта во внешне будто бы парадоксальных, но глубоких и чрезвычайно ёмких словах – «…чем седее брёвна, чем древней венец, тем светлее золото годовых колец…». Невольно возникает образная параллель, что отсылает нас к сравнению этого мистического действа с настаивающимся вином где-то в бочках старинного погребка, ведь чем дольше оно стоит, тем меньше в нём примесей, зато больше золотистой и прозрачной крепости. И чистоты.

«…Смолкой золотою в солнечном бору, для тебя заплачу я и с тобой умру». – Потрясающе космический прорыв! Первый раз прочитал и как будто бы оторвался от земли и воспарил среди насыщенного хвойными ароматами бора, который и вправду насквозь пронизан лучами и весь светится бронзовой корой с проступившей кое-где янтарной живицей, солнечной и зовущей, как и само это изумительное стихотворение.

 

Поэт Никита Брагин – потомственный москвич, горожанин не в первом поколении, казалось бы, никакого отношения не имеющий к корневой России, которая у нас почти всегда ассоциируется с деревней, с родником под шелковистой берёзкой и разлапистой сосной среди колосящейся спелой пшеницы или провинциальным, с каменными двухэтажными домами городком на высоком речном берегу. Однако думать так – это, на мой взгляд, в лучшем случае заблуждение, потому что и в Златоглавой при желании всегда можно отыскать и заветные переулки, и пруды в зелёном обрамлении лужаек и дубрав, и многое другое, что греет сердце русского человека.

Когда коснётся одиночество

изломом высохших ветвей

и отзовётся только отчество

из горькой памяти твоей,

тогда ты всё увидишь заново,

как в детском радужном стекле,

предутреннее, первозданное,

единственное на земле.

 

Увидишь, словно не утрачены

в десятках прошуршавших лет,

в быту и беготне горячечной,

в дыму дешёвых сигарет

ни муравы прохлада дивная,

ни тёмных елей тишина,

ни восхищение наивное

смешной девчонки у окна.

Разве это не образец традиционного русского стихосложения? И обратите внимание на заключительные две строки, они словно живым лучом фонарика не только высвечивают, но и преображают весь смысл произведения, делают его и завершённым, и пронзительно родным.

Выше я уже размышлял о корневой России. Кому-то может подуматься, что это если и касается Никиты Брагина, человека, как говаривали в незабвенные советские годы, умственного труда, учёного (он – доктор геолого-минералогических наук, главный научный сотрудник Геологического института РАН), то лишь по касательной. Однако отнюдь… И подтверждением этому стихотворение «Видение Руси»:

Она осталась, как вчера,

но, спрятана от глаз,

в ночи ползёт из-под ковра

и воду пьёт из ваз,

ютится в старых зеркалах,

скрипит в петлях дверей,

бредёт по улицам впотьмах

и шепчет – обогрей!

Не отвернёшься, не смолчишь,

стемнело – тут как тут,

скребётся в душу, словно мышь

за ячменём в сосуд…

Каково? Или это поэтическая метаморфоза лермонтовского «люблю отчизну я, но странною любовью…», проброшенная к нам почти через двести лет? Отчасти – про странность – да, но у нашего современника Никиты Брагина своё, подчёркиваю, оригинальное, общинное – и города, и деревни – видение не просто нашей Родины, но именно Святой заповедной Руси:

Но если не боишься ты,

к себе её впусти,

цветком забытой красоты

дозволь ей прорасти:

и будут вечер, и альков,

и скатерть, и графин,

и нежность пухлых локотков,

и томный жар перин,

шеренга слоников, хрусталь,

и трав лечебный сбор,

в шкафу – церковный календарь

(Елоховский собор),

лампады осторожный свет,

герани у окна,

и сотню дней, и тыщу лет

покой и тишина…

На первый взгляд – перед нами не нынешняя, вновь стоящая на тревожном распутье Россия (а когда в нашей истории было иначе? Видимо, безоблачность и благостный покой – это мимо нас…), а та, патриархальная, и царская, и советская страна; но это только на первый, отчуждённый взгляд, а мы-то знаем, что поток времени, в который вовлечена и наша Родина, он победителен и непрерывен, и нам доподлинно известно, что без Святой Руси поток этот иссякнет и остановится, станет всего-навсего вонючей лужей с гнилой водицей, что, к сожалению, нынче всё явственней просматривается на пресловутом Западе! А поэт, на то он и поэт, чтобы прозревать будущее:

Что правда здесь, а что мираж,

попробуй угадай!

Пылает меч, крылатый страж

встаёт у входа в рай,

стеклом становится бетон,

текучим воском сталь,

сквозь стены к нам со всех сторон

распахнутая даль,

Руси малиновый покров,

рассветный окоём

над ветхой плесенью миров,

в которых мы живём.

И я тоже вслед за автором искренне верю и в «распахнутую даль», и в «рассветный окоём», потому что именно в этом глубинная сущность нашей Руси и нас, её насельников.

Стихия цифр и выверенность строк… Физики и лирики… Поиск гармонии и опоры в бездне хаоса…

Не лови потаённые смыслы

полуночного скрипа дверей,

не считай окаянные числа

паспортов, телефонов, зверей,

и не путай Ван Гога с Магогом,

на подсолнухе кровь не ищи –

смерть сама просвистит за порогом,

словно каменный шар из пращи,

и уверенно скатится в лузу,

и легко увлечёт за собой

мастерство, вдохновение, музу,

контрабас, фортепьяно, гобой…

Здесь нам представлено явное торжество реального, осязаемого над метафизическим, то есть над той непостижимой субстанцией, что обитает за пределами утверждённого в нашем мире трёхмерного измерения и пространства. Идёт активное неприятие и окаянного числа зверя, и тщетность потаённых смыслов, однако в последних строках, вернее между ними, уже начинает проступать нечто мистическое, то, что «легко увлечёт за собой…». Вот оно – то самое время, чтобы принять «эзотерику и гороскопы, лабиринты и звёздный огонь…», но сделать шаг в эти зыбкие врата не даёт сам автор, предостерегая читателя: «всё уйдёт без войны и потопа, всё развеется в пыль, только тронь». Впереди, по всей вероятности, тупик и осевшая вселенская пыль… но поэт не допускает этого, виртуозно выписывая завершающее четверостишье, в котором мне почему-то ясно видится поленовский летний московский дворик с дощатой голубятней в углу:

И останутся только – простая,

повседневная зелень травы,

пёсий лай, голубиные стаи

и сквозь серое – взгляд синевы.

И этот «взгляд синевы» – он обнадёживает и дарит веру в то, что еще и солнышко выглянет, и обогреет, оживит нашу жизнь.

 

Поздним вечером в августе прошлого года сидели мы с Никитой Брагиным в зале ожидания старинного вокзала Вологды, возвращаясь из Белозерска с юбилейных торжеств замечательного русского поэта Сергея Викулова. До поезда еще было время, и мы беседовали. Оказалось, что поэт-геолог исходил когда-то в молодости почти весь Сахалин. Был даже на мысе Крильон, самой южной оконечности острова, а уж про остальные города и поселения этого неповторимого уголка России и говорить нечего. Подсчитали, и вышло, что мы с ним могли и пересечься, столкнуться и разойтись на улицах Южно-Сахалинска, где в те годы я жил и работал. А когда позже Никита подарил мне два авторских поэтических сборника «Ночное паломничество» и «Дикий мёд» и я начал читать, то понял, что Сахалин – это лишь одна географическая точка, и таких в его геолого-минералогической биографии не счесть:

Дыханье Берингова моря

касается лица и вскоре

слезами по щекам течёт…

Июль, а снега по колено,

и холод синевой по венам,

но сердцу горячо.

………………………………

Тяжёлых туч седая пена

и тундры мамонтово сено,

такое дальнее… такое

любимое, совсем родное

прощается со мной.

Или вот этот сдержанный пейзаж, мне хорошо знакомый, потому что виденный когда-то в сопках близь порта Ванино:

…Сколько вокруг не смотри – ни креста, ни часовни,

сопки да скалы подёрнуты тундрой бескровной…

Здесь и природа сама так безжизненна, словно

старая кожа змеи на иссохшей земле,

здесь холодна и безвидна планета пустая,

рдяным лишайником шрамы её зарастают,

боль и бессонница тлеют, как уголь в золе.

                                       («Советская Гавань»)

«Старая кожа змеи на иссохшей земле» – лучше не скажешь про эти прибрежные сопки и лога, в которых, кстати, в сороковых-пятидесятых годах располагалось до 15 пересыльных лагерей для заключённых, узников, поочерёдно отправляемых в трюмах океанских лайнеров в магаданский порт, находящийся в бухте Ногаево, и «планета пустая» – это ведь опосредованная отсылка к популярной в середине прошлого века песне, где есть и какие слова, как «Будь проклята ты, Колыма, что названа чудной планетой…». И у поэта не об этом ли, хоть и вскользь:

Скрещением Чукотки с Колымой,

что издавна рифмуется с тюрьмой,

рождаются пласты сухого снега.

 

2.

Есть у Никиты Брагина и циклы сонетов, которые я отношу к интеллектуальным, в самом прямом и подлинном значении этого слова. В эпоху всеобщего ёрничания записных хохотунов и гнусных пересмешников, когда глумление, подмена и передёргивание повсюду правят бал, а нечистоты англицизмов, канцеляризмов, подзаборных сленгов, прочей словесной плесени и жижи наползают и растекаются во все уголки нашей жизни, поэзия Брагина является образцом и той крепостной стеной Русского слова, о которую разбивается и утекает обратно в свои преисподние застрехи вся эта нынешняя пандемия скудоумной так называемой «культурки».

В поленнице узнать иконостас,

розарием увидеть лепрозорий,

вкусить упокоение в позоре

и арфу слышать, словно трубный глас…

 

Найти слова – как нищему атлас,

слепому – перламутровые зори,

калеке – предводительство в дозоре,

разбойнику – Нерукотворный Спас!

 

И не нужны ни крылья, ни просторы,

ни золото морей, ни гор гранит,

но только чудо любящего взора.

 

И слышит Бог с немыслимых орбит,

как чашечка цветка из кучи сора

растёт, и со вселенной говорит.

                        («Фантазия на тему Блейка»)

Череда живописных контрастов, казалось бы, абсолютная несовместимость понятий (помните, у Франсуа Вийона: «От жажды умираю над ручьём»), царящая в двух первых четверостишьях, – это всего лишь метафорический пролог к тому главному, что нежно прописано как «чудо любящего взора», а далее следует и вовсе неожиданное, но такое трогательное и распахнутое, точно как восторженные глаза ребёнка, впервые оказавшегося в солнечный день на ромашковом лугу среди бабочек, шмелей и стрекоз. Ведь и малыш в эти мгновения тоже ни больше, ни меньше, как «со вселенной говорит».

И еще один сонет, но он суров и несколько натуралистичен, поэтическое пространство здесь преломляется, я бы даже сказал, с гиперболическим хрустом:

…Твоя любовь как лепесток на шраме

израненной земли, чьи мегатонны

лежат пушинкой на руке Мадонны,

нетленной над костями и кострами.

 

Твоя любовь – калиновые грозди,

алеющие, как бутон стигмата

в ладони мира, пригвождённой болью.

 

Твой белый ангел зажигает звёзды

и, пролетая над земной юдолью,

слезу роняет на лицо солдата.

                                   («Твоя любовь»)

Вот и пахнуло горьким дымком войны… той самой, что имеет особенность никогда не заканчиваться, а все эти так называемые мирные времена, если пристально вглядеться, всего лишь банальные передышки и периоды сосредоточения и перевооружения… Что мы и видим сегодня.

Вся образная составляющая поэтики Никиты Брагина по природе своей чутко настроена на гармоничное восприятие нашей «земной юдоли», и потому-то поэт не может отмолчаться, отсидеться в башне из слоновой кости, когда рядом происходит то страшное, чего бы вчера еще не приснилось даже в самом кошмарном сне: падкий на дармовое и чрезвычайно завистливый брат схватился не на жизнь, а насмерть с другим, более терпеливым братом…

Хоть рыдай не рыдай, хоть кричи не кричи,

по притихшей Одессе идут палачи,

против них не пройти, не проехать,

против них ни речей, ни горящих очей,

ни железных дверей, ни заветных ключей –

им убийство всего лишь потеха.

Не поймёшь, не проймёшь, не раздавишь, как вошь,

ибо каждый из них и пригож, и хорош –

сам затопчет, кого пожелает;

будут кости хрустеть, как во рту леденец,

и прольётся свинец, и наступит конец –

аж вода помертвеет живая…

В этих жёстких и безжалостных строках кроме обличения сквозит неподдельная горечь и недоумение – как же такое могло случиться, когда вроде бы «каждый из них и пригож, и хорош»? Но и это еще не всё, далее автор обнажает и подводит сюжет к правдивому, хотя и для кого-то может быть и непредсказуемому и ошеломляющему концу:

…Стало горе горчее, война – горячей,

в медсанбат на носилках внесли палачей,

за погибших поставили свечи;

уцелевший на землю кладёт автомат –

он без памяти рад, что он русскому брат,

а Россия и кормит, и лечит.

Чего же здесь больше – горького сарказма или обречённости вечно по-библейски прощать…

В другом своём стихотворении поэт размышляет над соблазнительной и лукавой сентенцией «Украина – це Европа», не называя её вслух, но внятно подразумевая:

Как хочется стать европейцем,

быть признанным, принятым в клуб,

однако же, сколько ни бейся

израненным темечком в дуб,

тебя всё равно отодвинут

и скорчат спесивую мину

болгарин, румын и поляк.

Что толку в мечтах и талантах?

В Париже ты нищий в опанках,

в Берлине презренный селяк.

Но этого может оказаться недостаточно для вразумления наших раздружившихся с головой соседей и Никита Брагин разворачивает исчерпывающую и чуждую каждому, кто исповедует и придерживается традиционных ценностей, перспективу:

Но стоит ли быть европейцем

на капище модных божков

и жить в однополом семействе

среди шестицветных флажков?

Музейная нынче эпоха –

господствуют алчность и похоть,

и скоро не будет детей.       

Хотя, повторюсь, что эта омерзительная большинству человечества картина, для тех, кому сама ненормальность давно уже стала вожделенной «нормальностью» и обыденностью, вполне себе может быть весьма умилительной и привлекательной. Бр-р!..

Никита Брагин – автор и человек позитивный, нытьё и уныние не его стезя, поэтому он и заканчивает стихотворение своеобразным, где-то, может быть, и наивным (но поэтам это простительно…) обращением к заблудшим:

Не лучше ли собственной жизнью

свободно и честно прожить,

в своей богоданной отчизне

воды родниковой испить…

                                («По совести»)

Грустно будет, если и этот искренний призыв окажется всего лишь очередным гласом вопиющего в пустыне. К сожалению, и сегодня ожесточение пока только ширится, и наши бедные соседи так и продолжают биться «израненным темечком в дуб» и лезут из кожи вон, чтобы понравиться каким-то там пресыщенным и отупевшим от своей безнаказанности европейцам.

Наверное, уже цветёт сирень

у Выдубицкого монастыря,

наверное, вздыхая и горя,

она наполнила весенний день

румянцем, сливками и синевой,

задумчивой и помнящей печаль…

Но день так ясен, и над головой

такая кипень и такая даль…

Лучистая поэтическая зарисовка, так живо напоминающая кадры из классического фильма «Весна на Заречной улице», что непроизвольно начинаешь про себя напевать знаменитую песню из этой киноленты; шедевр, кстати, снимался на Донбассе. Однако следующие скупые строки бросают тебя с небес, и не просто на землю, а в самое пекло:

А мне всё видятся скелеты тополей,

изодранные остовы машин,

и чёрный дым с истерзанных полей,

и слёзы с кровью на щеках мужчин.

Пронзительные, рвущие душу образы… «слёзы с кровью на щеках мужчин» – это всё, предел, за которым пощады врагам не ждать, и ярость воинов отныне будет не только решительной и благородной, но и победительной.

Как истинный поэт Никита Брагин интуитивно прозревает будущее. Свидетельством – это стихотворение-молитва, написанное им в 2014 году:

Принеси же из стольного Киева

крестик медный, крупинку святыни,

и судьбиной своей обреки его

на дороги, просторы, пустыни,

и на север, в леса заповедные,

отправляясь путём всей земли,

сохрани, как молитву заветную,

и печали свои утоли.

Раздольный зачин, схожий с запевом былины, пока будто бы и не предвещает ничего страшного и непоправимого, но вот оно – первое предзнаменование:

И когда совершится неправое

расторжение крови и веры,

и когда над Печорскою Лаврою

в грозной хмари завоют химеры…

Что мы сегодня и наблюдаем – вакханалия вокруг русских православных храмов, пляски изуверов по всей Малороссии только ширятся как пример вопиющего «расторжения крови и веры», что с тяжёлым сердцем и предвидел автор более восьми лет назад. Однако второе его предзнаменование таит в себе и «крупинку святыни», и надежду на то, что лучи православной веры ни за что не иссякнут, просто потому, что они несут Господний свет, –

…ничего не добьются преступники

в чёрном аде костров и костей,

потому что душа неприступнее

всех утёсов и всех крепостей.

Потому что ни кровью, ни копотью

не замазать пресветлого лика,

и бесовскому свисту и топоту

не прервать литургии великой –

не бывает Господь поругаемым,

и во тьме не смеркается свет…

Помолись за спасенье Украины,

Даже если спасения нет.

                           («Из стольного Киева»)

Нет, наверное, в России, да и не только у нас, а и в остальном здравом мире, человека, который бы не переживал и не молился за скорейшее освобождение земель Новороссии и Малороссии, когда с бандеровскими молодчиками будет покончено окончательно и бесповоротно, и начнётся восстановление этого многострадального края и возвращение людей к обычной жизни. Тема эта волнует и Никиту Брагина, и вот как она откликается в творчестве поэта:

Через многие-многие годы наступит весна –

в час последнего грома и первого вздоха сирени

внучка тихо попросит, забравшись к тебе на колени, –

расскажи, что такое война.

И тогда на мгновение ты онемеешь,

и промчатся сквозь память жестокие майские дни,

где в крови лепестки, где встают смоляные дымы,

извиваясь по небу, как змеи.

Но затем ты расскажешь о том, что любил и мечтал…

…………………………………………………………………

И о том, как алеет заря над золой террикона,

как проснулись подсолнухи и серебрится река,

и война умирает слезой на щеке старика,

и Азовское море смеётся на детской ладони.

                                      («В час последнего грома»)

 

3.

Я уже упоминал о Белозерске, северном русском городке, который по преданию основал брат Рюрика Синеус в 862 году. В свободный час после выступления в местном Доме культуры бродили мы с Никитой Юрьевичем по старинным достославным улочкам, и пришли в ограду церкви Успенья. Пятиглавый храм, первая каменная постройка в Белозерске и самый старый из сохранившихся здесь, был возведён в 1553 году. И скорее всего не без участия царя Ивана Грозного, потому что рядом, в Вологде, примерно в эти же годы набожный государь руководил делами при строительстве несказанного Софийского собора. Попутно замечу, что и в подмосковном Сергиевом Посаде, в Троице-Сергиевой Лавре, великолепный, купающий в синем небе свои купола Успенский храм возводили под бдительным оком этого, оклеветанного подлыми иезуитами и предателями-боярами, первого русского царя. Еще несколько лет назад на внешней стене у входа висела массивная мемориальная доска, повествующая о горячем участии царя-благодетеля в возведении этого храма. К сожалению, после ремонта она куда-то исчезла. Будучи там, я полюбопытствовал у одного пожилого батюшки:

– А что же случилось с этой, усеянной старинной буквенной вязью, гранитной плитой?

– Находится на реставрации, – неохотно ответил он.

– Так лет-то прошло уже сколько, как сняли?

– Не могу знать, – и священник, пожав плечами, удалился.

Неужели и сюда запустил свои липкие щупальца махровый либерализм, подумалось мне тогда, коль плита, провисевшая здесь не одно столетие, вдруг да была унесена куда-то, и хорошо, если она еще не разбита, а лишь хранится где-то в запасниках Лавры…

И об этом тоже говорили мы с Никитой Юрьевичем, осматривая северное чудо русского зодчества и любуясь каменными стенами, узорными карнизами и пилонами белозерской церкви. Я обратил внимание на расположенные метрах в трёх над землёй тесные оконца, напоминающие узкие вертикальные бойницы.

– Прямо как крепость. Такие же я видел около Третьяковки в Лаврушенском переулке в каменных палатах стрелецкого сотника.

– Православные храмы примерно до середины шестнадцатого века отчасти и были небольшими крепостями, где спасались люди при набегах кочевников и других завоевателей, – поэт помолчал, и потом будто вспомнив о чём-то дорогом, сказал: – Здесь мы наблюдаем особенности нашего русского храма, а в Сербии я бывал в одной церкви, где собрано очень много оружия и других свидетельств, причём подлинных, военной доблести. Тогда же и написалось:

То не золото горит,

не мерцает серебро,

то не отсветы зари,

не жар-птицыно перо –

это светлая свеча,

это грозная печаль,

это блещет, горяча,

сабельная сталь.

Там горит патронов медь

с высоты паникадил,

и угрюмо дремлет смерть

возле воинских могил:

в медь одет иконостас,

жаркой сталью обрамлён,

и сурово смотрит Спас

с бархата знамён.

                          («Воинский храм»)

Осенью в одной из поэтических подборок Никиты Брагина, опубликованных на сайте «День литературы», я прочитал другое стихотворение, опосредовано перекликающееся с приведённым выше, и это дало мне возможность окончательно уяснить для себя, что христианская тема, и в частности жизнь и судьба нашего православия, автору близка и дорога именно как простому прихожанину, а не как утончённому интеллектуалу, который поинтересуется, поизучает, продемонстрирует таким же, как он, свою продвинутость, и изыскано переключится на что-нибудь более животрепещущее для него. Здесь другое, здесь всё пропущено через сердце, а потому и настоящее, сокровенное.

Во многих странах закрывают церкви

затем, что паствы нет, и вера меркнет,

меж тем жилплощадь – страшный дефицит.

И вот вам, словно клоун на параде,

доходный дом в готическом наряде,

и радужный значок на нём висит.

Но есть державы, где святые храмы

и ныне строят, на скупясь на мрамор,

и золотят кресты и купола.

………………………………………

И вижу я великих два собора –

один весь в белокаменном уборе,

другой – как будто в танковой броне,

один в Белграде над священным пеплом,

другой – на месте фронтового пекла

в привольной подмосковной стороне.

                                   («Два храма»)

Но это было позже, а тем августовским вечером, возвращаясь в гостиницу, мы шли по старинной широкой улице вниз к Белому озеру и неспешно беседовали. Жара, что стояла в те дни, спала, гасли последние лучи солнца и перистые облака были багряными, а небо нежно голубым. Оказалось, что Никита Брагин бывал в Сербии не раз и даже какое-то время жил там, прекрасно говорит по-сербски и влюблён в эту братскую нам балканскую страну. Я тоже люблю сербов за их несгибаемость и открытость, душа болит за их трагическую судьбу; сербы, как и русские – разделённый народ. Но глубина той сердечной боли, тех горестных чувств, что пережил поэт, несравнима с моими ощущениями, и не приведи Господь испытать когда-нибудь нечто подобное!

… У древних белых стен всегда мне одиноко –

молчит моя душа, как будто сквозь бинокль

она глядит во тьму, где не видать ни зги,

где не уйти от бед, не скрыться от тоски.

Тоски, что рождена землёй, где кость на кости,

где лилии цветут на плахе и погосте,

где прошлое – зола, грядущее – туман,

а нынешнее – кровь неисцелимых ран.

Только вдумайтесь, и представьте себе многострадальную «землю, где кость на кости» и «где лилии цветут на плахе и погосте», – это какой просто кричащий пример многовекового противостояния наших южнославянских православных братьев и османам, и крестоносцам, и прочему европейскому разбойному сброду!

Страна моя! Весна, распятая на кольях,

могильный чернозём, где травы дышат болью!

В тебе горит уран и кроется тротил,

в тебе кресты церквей и тишина могил.

И слава, что навек повенчана с печалью,

и стебелёк лозы, обнявшийся со сталью,

и сила вольных рек, и гор твоих краса,

и на земле – ярмо, и царство – в небесах!

                                  («Закат над Белградом»)

Вызывает огромную симпатию и та непоколебимая вера Никиты Брагина в Сербию, что не только осеняет многие его стихотворения, но и придаёт им набатное, боевое звучание:

Белый камень древних крепостей,

выветренный, выщербленный, рыхлый, –

пали царства и сраженья стихли,

хлынул шум пустейших новостей,

болтовня расхристанной Европы,

позабывшей самоё себя…

……………………………………………

Сербия, ты здесь совсем одна

посреди содома и гоморры,

в мусорных потоках речи вздорной,

пузырями вздувшейся со дна!

Сербия, ты нам теперь Европа –

белый камень над волной потопа,

белый город над слияньем рек,

белый храм и двадцать первый век.

                               («Белая крепость»)

Как точен поэт в описании нынешней «расхристанной Гейропы», как праведен его гнев и едкий сарказм по отношению к «содому и гоморре», с её «мусорными потоками речи вздорной»!

К счастью, история нашей цивилизации непредсказуема, и она заканчивается далеко не сегодня и даже не завтра, и потом, на мой взгляд, человечество еще не исчерпало и половины своих ресурсов, и его здоровая часть, к которой я имею смелость и дерзость относить и большинство из нас, славян, в будущем не только возродится, но и покажет легионам нечисти, которые вот уже много лет настырно лезут из всех отхожих мест и преисподних дыр, где раки зимуют.

 

4.

Никита Брагин – поэт, знающий цену каждой своей строчке, у него нет случайных и проходных необязательных слов, ну, к примеру, таких, какими некоторые наловчившиеся версификаторы умеют заполнять ритмические пустоты стиха. Да, он может обогатить строфу необычными рифмами: «одиноко – бинокль», «Киева – обреки его», но, подчеркну, – это не самоцель автора. По моему глубокому убеждению, Брагин пишет стихи потому, что не писать он просто не может, как не в состоянии любой из нас не дышать, словом, это тот самый случай, когда от избытка сердца не молчат уста.

Выше были рассмотрены в основном стихотворения гражданского звучания, но это лишь одна из граней творчества поэта. Никита Брагин – тонкий, особого настроя лирик, многие его стихи настолько мелодичны, что при чтении их можно тихонько напевать. Как я понял по тематике произведений автора, он объездил и облетал почти весь мир, и о каждом посещённом им уголке земли у поэта есть проникновенные строки признательности и лирические впечатления.

Чистейшее, лазурное, коралловое море

на все четыре стороны с рассвета до заката;

тропические ракушки на каменном заборе

да свежий ветер, веющий откуда-то куда-то.

 

Как просто всё устроено – гамак похож на сети,

а пальмы к морю тянутся упругими корнями,

и кажется, что сотни лет живёшь на белом свете,

а это лишь короткий вздох до первого цунами…

Всего-то восемь строчек, а сколько смыслового пространства! Сначала через выпуклость «тропических ракушек на каменном заборе» мы видим будто бы основательность и прочность местности, скорее всего крохотного островка в океане, здесь неявно подразумевается и каменный же, надёжный дом внутри, однако «свежий ветер, веющий откуда-то куда-то», вкупе с гамаком, похожим на сети, тут же привносит некую колеблющуюся зыбкость. И потерю равновесия и устойчивости уже не могут вернуть даже пальмы с упругими корнями, зато этот великолепный образ подталкивает к лежащему, правда, в другой плоскости выводу: кто и когда вообще-то смог бы утолить жажду солёной водой?.. Выходит, что и корни пальм тянутся к чему-то призрачному и неосуществимому… Заканчивается же стихотворение потрясающей и мудрой метафорой о человеческой самонадеянности перед бренностью бытия.

Не заёмная, а приобретённая насыщенной и полнокровной жизнью учёного и поэта мудрость высвечивает и следующие трогательные строфы; такие пишутся, а вернее, складываются только душой и сердцем:

Сок тростника, зелёный, пенный

и сладкий, словно детский сон,

и холод сердца постепенно

куда-то в полночь унесён…

Ах, это лакомство слоновье,

так радостно и так тепло –

наверно, под руку с любовью

оно в наш горький мир пришло.

Вот и мне кажется, перефразируя самого автора, что светлая поэзия Никиты Брагина пришла в наш неспокойный и яростный мир «под руку с любовью». И это по-настоящему – здорово!

 

Комментарии

Комментарий #33091 10.03.2023 в 11:38

Огромное спасибо двум Александром за тёплые отклики, а Никите за надежду почитать в будущем его новые дерзновенные строки! Буду ждать. Юрий Манаков

Комментарий #33088 09.03.2023 в 14:30

Юрий, искренне благодарю. Принимаю эту статью как аванс, может быть, еще недостаточно заслуженный мной, но пробуждающий дерзновение.

Никита Брагин

Комментарий #33087 09.03.2023 в 08:16

Отлично и с душой разобрано, тонкое поэтическое чутьё, браво Юрию! Мало кто так глубоко проникает в душу собрата по творчеству, столь поэтично повествуя о поэзии! А. Леонидов, Уфа

Комментарий #33083 08.03.2023 в 08:23

Как хорошо, в горячее время неизвестности, окунуться в оазис поэзии Никиты Брагина! Хочется взять в руки его книгу стихов и побыть наедине с мыслями поэта! Благо дарю, Юрий Семёнович, за знакомство с творчеством Никиты Брагина. С теплом, Александр Исаченко