Артём ПОПОВ. КОГДА ИГРАЕТ ОРКЕСТР АИСТОВ. Рассказы

 

Артём ПОПОВ

КОГДА ИГРАЕТ ОРКЕСТР АИСТОВ

Рассказы

 

КАПЛИ ЖИЗНИ

 

Всегда приезжал в этот лесной санаторий, чтобы уединиться, поработать – что-то дописать, подредактировать, а может что-то новое родить. А в этот раз пустота: не писалось. Вот и последний день, пора уезжать.

На аллее у санатория холодным светом мерцали фонари. Маршрутка в город задерживалась, или расписание обманывало. На остановке под навесом шелестел ворох ярких жёлтых листьев, каким-то чудом уцелевших среди январских сугробов. Который день морозило не по-детски.

Пара пассажиров топталась на месте, чтобы согреться. Рядом со мной оказался высокий мужчина, прямой, как гвоздь, в вязаной чёрной шапочке, джинсах с заплатами, которые, видно, не ради моды, а по большой необходимости были сделаны.

Подошла тётка, работавшая в санатории то ли кассиром, то ли администратором, наверное, ещё с советских времён. Странно, что её оставили: обычно на этих местах сидят раскрашенные девицы со сладкими голосами. Но советская женщина оказалась незаменимой.
Поскрипывая тормозами, подоспела маршрутка, раздолбанная разъездной жизнью. В салон залезла ещё пара отдыхавших со мной, из окна они делали на телефон прощальные снимки санатория и тут же выкладывали в соцсеть.

Маршрутка, дребезжа, медленно набирала скорость. Мужик с заплатками на джинсах и тетка-администратор сели рядом.

– Ты куда собралась, Петровна? – вяло поинтересовался он.

– За «лентяйкой» к телевизору, не кажет, – ответила, усаживаясь поудобнее.

Они оказались знакомы. Мужчина работал то ли плотником, то ли электриком в санатории.

– Так батарейку-то замени, – коротко хохотнул плотник-электрик. – А я давно отказался от телика. Ну его, всё врёт. Вот тут правда.

И он показал на смартфон, экран которого был в мелких трещинах: как на нём можно вообще что-то разглядеть. Маршрутка тем временем вырулила на трассу.

– Как у тебя Митриха? – через паузу спросила Петровна.

– Худо дела. Не встаёт второй месяц.

– Может, в больницу её, а? Подлечат.

– Так не берут – пробовал устроить через фельдшерицу. Боятся, наверное, что не так сделают – помрёт. Кому же хочется статистику портить. Да и кто лучше меня присмотрит за бабушкой. Вот все отпускные отдал – новую кровать с матрасом купил, чтобы пролежней не было.

В маршрутке стало душно. Водитель включил какую-то глупую песню по радио: пела то ли Клава Кока, то ли Клава Куку.

– Бабушка же у тебя ветеран войны. Должны взять в больнице, – не унималась собеседница.

– Медаль от самого Будённого в шкатулке хранится, – с гордостью сказал мужчина и отвернулся в окно. По обочинам мелькали чёрные ёлки. – Да сама бабушка не поедет в больницу. Всё ждёт апреля.

– А что в апреле-то? – посмотрела удивлённо.

– Берёзовый сок пойдет в апреле. Попьёт его и на ноги встанет. Так мне заявила. Берёзовым соком себя в партизанах вылечила. Мало она про войну рассказывала, слова из неё не вытащишь. Вспоминала, что по весне собирали прошлогоднюю клюкву, листики брусники заваривали в чай. Жили в шалашах. Белок стреляли – супы из них варили... Кстати, белки – самый экологически чистый зверёк. По вкусу мясо почти такое же, как кролик, и даже лучше. Я тоже не верил, пока не прочитал об этом в интернете, – и он показал на свой видавший виды телефон. Кажется, к истории прислушались все немногочисленные пассажиры маршрутки.

– Вот, еду второй раз уже в город специально берёзовый сок искать. Все гипермаркеты в прошлую поездку обошёл – нет нигде. Чего только не продают: суши, оленину, а простого берёзового сока нет! Раньше, помню, в трёхлитровых банках продавали, никто тогда не брал. В одном магазине навязали купить мультифруктовый сок: вдруг да понравится? Привёз, даю бабушке попробовать. А она расшумелась: «Что ты мне привёз! Это крашеная сладкая водица». Но где же я возьму настоящий берёзовый сок? Зимой!

С первого сидения обернулась пожилая женщина, седая, с детскими голубыми глазами:

– Мужчина, у меня есть берёзовый сок. Муж в прошлом году собирал на даче, закрученная банка в холодильнике до сих пор стоит. Я вашей бабушке отдам.

– Да? Берёзовый? Точно? – он, кажется, не верил случайной удаче.

– Запишите мой телефон. Зовут меня Надежда…

Маршрутка долго стояла на светофоре при въезде в вечерний город, где разливались разноцветные огни высоток, почти в каждой на первых этажах манили рекламой магазины. Люди спешили по своим делам, ставили перед собой большие и маленькие цели. А у бабушки Митрихи было одно единственное желание – дожить: до весны, до берёзового сока, до первой травки… Силу для жизни даёт земля: корни голых берёз и под толщей снега питаются из земли, чтобы потом подарить свои живительные капли тому, кто нуждается.

Митриха лежала на новой кровати с открытыми глазами, смотрела в потолок и шелестела губами молитву Пресвятой Богородице. Для тепла внук перед отъездом в город обернул её старой шалью поверх байкового одеяла. На подоконнике горела лампа.

 

 

ГОД ТАВОЛГИ

 

Указатель с названием деревни «Павшино» как будто нарочно замаскирован ветками буйной ивы – издалека и не увидеть. Пришлось нажать на тормоз, чтобы не проехать мимо. С асфальта сворачиваю на узкую лесную дорогу. Бывший зимник, припорошенный старыми иголками и шишками, в середине лета стоял сухим. По сторонам дороги то тут, то там глубокие ямы, словно ловушки для медведей.

Ищу деревню Павшино, где, по рассказам бабушки, жил гончар. Она покупала у мастера крынки, миски, кружки и прочую посуду для хозяйства. Говорила, что в глиняной посуде молоко долго сохранялось свежим. А вдруг старик жив до сих пор? Или дети, внуки остались в Павшине, и они повспоминают мастера?

Дорога из бора вывела к реке василькового цвета, почти на самом бережку которой стояла иномарка. Около неё копошилась молодая парочка, доставая из багажника закуску. Парень в облегающих плавочках, довольный собой и своей спутницей в открытом купальнике. Не рады меня видеть: уединились, а тут я.

– Нет, мы не местные. Не слыхали ни о каком Павшине, – парень смотрит весёлыми, с хмельным блеском глазами.

Я дошёл до воды по чистейшему, белому, словно мука, песку. А в реке прохлаждается пакет с банками пива, привязанный к коряге. Тут же валяется одна уже опустошённая и сдавленная жестянка. Эта парочка хорошо подготовилась. Да, глиняной крынки не найти, а вот железные пивные банки долго будут напоминать о нашем поколении.

Как мне рассказали перед поездкой знающие люди, Павшино стоит на берегу озера, точнее не совсем озера, а на старице – старом русле полноводной реки. Давным-давно, лет двести назад, здесь был изгиб реки, на её берегу располагалось несколько густонаселённых деревень: Павшино, Павлово, Наволок, Исток. Со временем река изменила русло и ушла в сторону, где и сейчас благополучно протекает, а старое русло, которое местные называют озером, потихонечку зарастает.

Обычно деревни с названием Наволок стояли у излучины реки. Чтобы не плыть на лодках против течения, здесь их перетаскивали волоком по берегу, а на месте, где останавливались на отдых, и основывали деревни.

Подпрыгивая в машине на сосновых корнях, выбрался обратно на асфальтовую дорогу. Через минуту из-за поворота увидел велосипедистку лет пятидесяти, а то и больше. Она была в длинном платье, наверное, мешающем ей крутить педали, но так женщина прятала голые ноги от комаров и оводов. На руле прикреплена берестяная корзина – по грибы по ягоды отправилась. Вблизи женщина чем-то напоминала сову: и без того большие умные её глаза ещё увеличивали толстые стёкла очков. Притормозил. Женщина тоже остановилась.

– Вы в Павшино? Так там никто не живёт, – расстроила меня сразу. – Поезжайте лучше в Павлово, оно перед Павшином. Там хоть люди есть.

Познакомились. Наталья, так она назвалась, – дачница из деревни Наволок. Купили с супругом дом ещё в 90-х годах.

– Воздух здесь чистейший! Из-за природы мы в этих местах и обосновались, хотя сами родом издалека. Муж мой рыбак и охотник, для него тут раздолье: щуки, окуни, утки, глухари. А ведь мы могли и не остаться здесь жить… Так испугалась я в первую ночь в новом доме, точнее, новом для нас – пятистенку-то лет сто, не меньше. Сейчас думаю: как я решилась остаться ночевать одна? Молодая ещё была.

И Наталья рассказала леденящую душу историю своего заселения.

– На входных дверях кольцо такое большое металлическое и засов. Кто откроет – слышно далеко. Ну вот, задвинула я засов, потом в саму избу тоже дверь на крючок закрыла, – погрузилась в воспоминания Наталья. – Легла и начала уже с устатку вроде засыпать, как вдруг слышу: кольцо в сенях загрохотало. Август стоял, темень непроглядная. Тяжёлые шаги в сенях. Я вся сделалась ни жива ни мертва. Кто-то скидывает крючок в самой избе… Я смотреть в сторону дверей боюсь, глаза зажмурила. А через минуту меня кто-то словно рукой начал мягко за ногу тянуть с кровати! Рука не тёплая и не холодная, как будто ватная. Боже мой! Я начала читать «Отче наш», единственную молитву, которую помню наизусть.

На улице поднялся ветер, завыло, будто февральская метель: «Ууу!». Старый тополь у дома зашумел листвой, казалось, ещё немного и его вырвет с корнем. Невидимая рука вдруг резко отпустила меня. Ветер так же резко стих, как и начался. Я, наверное, поседела за эти минуты. Еле встала с кровати, дрожащими руками включила свет. Так до утра больше не уснула.

– А двери, двери-то закрыты были? – кажется, за время рассказа волосы у меня встали дыбом.

– Как раз открыты! Соседка, баба Маша, сразу сказала, что это прежние хозяева приходили знакомиться. Посоветовала мне свечку в церкви купить, зажечь, святой водой всё окропить и никогда в доме одной не ночевать. Так и сделала. Больше никто не приходил. Зато каждую весну, как только приедем и затопим печку, неизвестно откуда к нам на дымок тут же является чёрный кот с белым галстуком на грудке. Старый, шерсть местами свалялась, местами облезла, глаза слезятся. Кот-старик. Но важный какой! Вечером заберётся на колени и смешно шевелит усиками, пока я семечки ем. Ему тоже чищу. А он что, хуже человеков? Тоже страсть у него к семкам.

С Натальей мы успели поговорить о прежних обитателях соседних деревень. В Истоке жил в последние годы один-единственный житель – инвалид Миша.

– Очень плохо ходил, хромал. Называли его Миша Француз: речь никто не мог понять, была у него какая-то болезнь. За ним присматривала сестра, чтобы не упился. Раз в месяц почтальонка приносила Мише пенсию по инвалидности. И эту пенсию иногда отнимали у него какие-то приезжие из райцентра, отморозки. А в Павлове жил его дружок – Толян по прозвищу Брокер: за свою работу – траву покосить, грядку вскопать, дрова поколоть – всегда просил немалую денежку. Пропивал всё потом с Мишей Французом. В деревнях с 90-х годов, как не стало совхозов, пили почти все мужики. Толян тоже помер вслед за Мишей…

Как рассказала Наталья, от Павлова и Наволока сегодня осталось насколько домов. А раньше и в той, и в другой деревне насчитывалось дворов по восемьдесят, по три порядка – так по-деревенски называли улицы. Зажиточно жили. У многих были срублены пятистенки из лиственницы. И в Павлове, и в Наволоке были свой клуб, магазин, пекарня, начальная школа, скотный двор. В полях сеяли ячмень и другие культуры. Ничего теперь нет, некоторые крепкие лиственничные дома увезли на продажу.

– И озеро начало зарастать. Сосед Никола чистил немного, но потом забросил, вот и забивается оно потихоньку телорезом. Так мы называем растения, которые водятся на озёрной поверхности, ими запросто можно порезаться, – предупреждает Наталья.

– Так может добраться до вашего Наволока на машине?

– Нет, не получится, у нас там протекает ручей Каменный, автомобильного моста через него нет. Издалека только посмотрите. В центре деревни муж поставил на флагштоке российский триколор. Живёт деревня! Высокий колодец-журавль ещё увидите. Оттуда для питья воду берём. Вот так сидишь в доме, пьёшь чай из блюдца, как раньше бабушка, а мимо то лодочка проплывёт, то уточки, то лебеди… Проболтала я с вами!

Наталья засобиралась в путь.

– Вы лучше таволги себе нарвите, белая трава, все луга в ней сейгод. Насушите, – посоветовала Наталья. – Мы собираем эти цветы, завариваем с другими травами в термосе и всю зиму пьем вместо заварки, получается полезный вкусный чай. Пахнет мёдом… Сладкий, можно без сахара пить. И от комаров помогает, если протереть кожу.

Последние слова она прокричала уже на ходу, быстро крутя педали скрипящего велосипеда. Задержал её со своими расспросами.

Потом долго, до сумерек, блуждал по приречным лугам, на которых разлилось белое море таволги с островками сиреневых колокольчиков и миниатюрных гвоздик. Не нашёл я ни Павшина, ни Истока. Не увидел деревень – знать, даже остатки срубов утонули в зарослях таволги. И правда, год таволги! Я сорвал несколько соцветий этого чудо-растения, протёр, по совету Натальи, лицо, шею. И комары-звери отступили.

…Павлово, Павшино. Два похожих названия. Может, в честь апостола Павла, испокон веков так любимого крестьянами? И ещё подумал, что, конечно, и ночное видение, и старый блуждающий кот неслучайны. Души бывших жителей деревень навещают свои дома, тревожатся. И там им нет покоя…

 

 

КОГДА ИГРАЕТ ОРКЕСТР АИСТОВ
 

Она пришла в редакцию не вовремя: как раз сдавали газету в типографию. Обычная с виду женщина, среднего роста, худенькая, с тонкими чертами лица и глазами цвета молодой травы.

– Напишите про нашу деревню! – обратилась чуть ли не с порога.

– Так… А почему именно про вашу деревню? Что в ней такого особенного? – я занервничал от напора посетительницы. Мало ли странных ходит по редакциям газет. Недавно был один мужичонка: придумал моторчик, как у дельтаплана, чтобы в небо взлетать.

Я резко встал и направился к кабинету корректоров проверить последнюю правку, давая понять, что разговор не состоится.

Женщина умерила пыл:

– Прошу вас, напишите про нашу деревню, там такие люди хорошие! И аисты у нас живут.

– Аисты? – у меня от удивления поднялась бровь. Редкая птица в наших северных краях!

– Да-да, деревня потому и называется Аистово! – женщина снова оживилась, на щеках появился румянец.

Нет, она не была похожа на некоторых сумасшедших посетителей редакций. Представилась: Ирина Шугина. Её деревня находится на самом краю области, так что пилить и пилить, если соберусь в командировку. Но на аистов очень уж мне захотелось посмотреть. Договорились о поездке через неделю, с чем эта зеленоглазая, радостно улыбаясь, и ушла.

 

Мы встретились на отворотке, где заканчивался асфальт: дальше дорогу в полях мой навигатор не показывал. Ирина стояла в узорчатом сарафане, будто вынутом из бабушкиного сундука, только платка не хватало для полного сходства с сельской жительницей прошлого века.

После отворотки просёлок круто обрывался вниз. Я с опаской поглядывал на хмурящееся небо: если дождина выдастся, то в угор обратно на машине не подняться, застрянешь в этой деревне на неопределённый срок. Гора знатная, из красной глины. Вытащить из жижи легковушку сможет только гусеничный трактор. Но где ж его взять в такой глуши?!

– А вы оставьте машину здесь, её никто не тронет, – Ирина словно почувствовала, что я переживаю за обратный путь.

Пешком спустились вниз. На дороге стояла вода из соседнего болотца, сверху навалены доски.

– Это я уломала главу сельсовета привезти хотя бы одну машину горбыля, – пояснила Ирина.

Поднялись снова в крутую гору. По сторонам тянулись буйно заросшие сосняком поля – увы, уже привычная глазу картина. Увидели комбайн: краска облупилась, металл ржавый. Перед этой застывшей навсегда техникой будто замерла в испуге толпа берёзок-подростков.

– И как его до сих пор ухари не распилили на металлолом? – удивился.

– Вот из-за дороги, а точнее бездорожья, и не разворовали. Не вывезти отсюда, только на себе тащить, – Ирина запыхалась, поднявшись на угор. Она отмахивалась от гнуса тонкими берёзовыми веточками. Солнце нещадно напекало голову, трещали кузнечики, словно соревнуясь, кто громче и дольше. Голова слегка кружилась. Но вид с угора открывался великолепный: поля, низинки, а дальше – зубцы бесконечного леса.

– Вот и пришли, – выдохнула Ирина.

Деревня стоит на самом высоком угоре, кажется, дома парят среди облаков. Аистово построено крестом, в две улицы. А в остальном деревня как деревня, домов двадцать, не больше.

– Предки умными были людьми: может, этот крест много лет и сохранял деревушку от пожаров и других бед. Но от войны не уберёг… Вот изба участника войны Пантелеймона Ивановича Шугина, моего деда.

Мы с Ириной присели на старую покосившуюся скамейку у изгороди. С первых минут у меня возникло странное ощущение. Полное безлюдье на улице, но трава везде скошена. Я осматривался по сторонам, а Ирина рассказывала про деда. Последнее письмо от него было с ленинградским адресом. Вскоре бабушка Ефросинья Петровна получила извещение со скупым казённым текстом: пропал без вести. Тут же, говорили, порвала документ.

– Что ж ты делаешь! – заругались соседи, прибежавшие на горе. – Тебе же пенсию не оформят без этой бумажки!

– Мой Пантелеймон живой, не нужна пенсия! – ответила уверенно бабушка.

Десять лет ждала его возвращения, думала, что в плену или память потерял из-за ранения. Так и сидела на этой скамейке, все глаза проглядела. Не вернулся… Уже после смерти бабушки поисковики нашли солдатский медальон деда в Синявинских болотах.

Мы молчали. Ирина напряжённо смотрела вдаль, как будто из-за угора должен вот-вот появиться Пантелеймон… 

Медленно встали и пошли к следующему дому.

– А тут весёлая хозяйка! Морошкой с молодости её зовут. Янтарные волосы у неё, цвета этой ягоды, – оживилась Ирина. – Нас, мелюзгу, называла мазуриками. Папиросы «Беломор» курит! А мой старший брат Серёга рано начал смолить и всё норовил украсть «беломорину». Через окно залезал к Морошке…

Я захотел непременно познакомиться с этой старушкой, открыл было калитку, но Ирина остановила: мол, она днём спит.

Другая изба вся чёрная от старости, брёвна в глубоких щелях – палец легко войдёт.

– Здесь ведун Никон живёт. Плохо видит, только чёрное и белое. С войны так, после ранения, – объяснила Ирина.

– Почему ведун?

– А видит потому что прошлое и будущее, – загадочно сказала Ирина и поведала такую историю.

Однажды у них пропала корова Ладушка, не знали, где искать, все лога и перелески обежали – как сквозь землю провалилась. Бабушка отправилась к Ведуну, в ноги упала: помоги! И ведь помог, сказал, где искать. Ладушка там и стояла, траву спокойно жевала. Вроде и были на том самом месте, а не увидели. Или вот другая история, тоже со скотом связанная: у соседей Меркурьевых коровы одна за другой умирали. Что делать? Может, кто порчу навёл? Ведун посоветовал:

– Вы масть смените на красную.

Так и сделали. С той поры Меркурьевы с коровой и, значит, с молоком жили – не тужили.

– А в этой избе Семён-бобыль обитает. Нет, не воевал, молодой. Валенки валял, всю округу ими снабжал. Черёмуха у него сладкая-пресладкая под окнами растёт! Уж обламывали её, не жалеючи, а она только больше на следующий год становится, – засмеялась Ирина, вспоминая что-то своё, тёплое. Какой у неё приятный голос!

У другой избы под коньком крыши прилепилось ласточкино гнездо.

– Это дом Павлы. Она блокадников из Ленинграда принимала в войну. На телеге их привозили, они ходить не могли. Скольких подняла на ноги Павла, отпоила козьим молоком! Ленинградцы всё о музеях рассказывали деревенским, мама вспоминала, – Ирина стала серьёзной.

– В следующей избе подружка моя живёт, Таська. Грех-то какой на ней со Славиком: по молодости из озорства выкрали у Кирилловны икону Святой Троицы и пожгли в бане. А ту икону Кирилловна с Валаама принесла. Да-да, не удивляйтесь, своим ходом, в обе стороны пешком…. Таська не может детей иметь, сколько ни лечилась. Муж бросил, пьёт подруга моя.

– К кому же зайдём в гости? Хоть из самовара попьём живой воды, – я надеялся, что в деревне меня накормят от пуза пирогами из печи, чем-то ещё натуральным и обязательно вкусным. Даже слюну от этой мысли шумно сглотнул: так проголодался, с утра крошки во рту не было.

Ирина почему-то молчала.

– В городе Таська живёт.

– Ну, может, к Морошке вернёмся? Наверное, уже проснулась. Посмотрим на её золотые кудри, что остались, – шучу.

– Морошки нет… На облаках давно, – грустно сказала Ирина.

Я замолчал и стал снова внимательно вглядываться в дома. В дверях изб стояли накрест батожки, окна занавешены, а где-то и заколочены… «Господи, дома-то все нежилые! – только сейчас меня осенило. – Мёртвая деревня, а спутница моя рассказывает обо всех её жителях в настоящем времени. Чокнутая, точно, не подвела журналистская интуиция!».

– Ирина, вы почему меня сюда заманили? А? Отвечайте! – разозлился я. – Зачем вам статья в газете про умерших людей?

Ирина упорно молчала, поджав губы.

– Для меня они всегда живые, и каждый дом живой… – тихо заговорила наконец. – Я задумала памятник поставить участникам войны и тем, кто деревню потом поднимал. Деньги на обелиск можно получить по гранту, а для этого нужна хоть одна маленькая заметка про наше Аистово. Такое вот дурацкое условие этого конкурса. Понимаете? Никто не даст денег на памятник в нежилой деревне. А откуда у меня деньги? Воспитателем в детском саду работаю, за всю жизнь не накоплю.

Голос у неё стал уверенным, как при первой встрече в редакции.

– Дети-внуки местных жителей приезжают на Троицу, а хотелось, чтобы День Победы тоже здесь отмечали, чтобы помнили, кто голову сложил за Аистово, за родину… Не напишете, значит. Простите меня, дуру! – голос её задрожал, Ирина резко повернулась и быстро пошла вниз, к заросшему лугу.

Злость сменилась уважением к этой худенькой женщине, которая ради памяти о родных, о земляках готова просить, умолять, встать на колени.

– Ирина, подождите! А про аистов вы… обманули?

– Нет, ну что вы! Аистово ведь деревня называется не случайно. Хотите посмотреть птиц?

– Конечно!

И мы пошли по тропке к болотцу, точнее, стали пробираться сквозь высокую траву, которая была мне по грудь, а Ирину скрывала чуть ли не полностью. Как оказалось, она на свои деньги наняла перед моим визитом трактор с косой, чтобы придать деревне жилой вид.

Мы приблизились к болотцу, под ногами захлюпала вода.

– Вот они! Смотрите, смотрите! – восторженно зашептала Ирина.

Точно: две пары аистов!

Мы из засады наблюдали за длинноногими птицами с тонкими, изящными шеями. Аисты затрещали клювами, словно кто-то заиграл на ложках, и невидимый дирижёр умело управлял этим чудным птичьим оркестром.

– Они всегда тут жили. Когда трещит аист, значит, брачное время у него или просто всё хорошо, – улыбнулась Ирина. – А им и вправду у нас было хорошо жить. Никогда мужики не стреляли в этих птиц. Не знаю, почему аисты облюбовали именно наши места. Жирных лягушек в болотце много, шутил папа. А вы разве не заметили гнезд на крышах в деревне? На дедушкиной избе, у Павлы, Морошки… Аисты пообедают, а спать к нам в деревню летят. А ещё, может, потому нравится им, что электричества долго у нас не было: эти птицы часто в проводах погибают. Воля тут….

Аисты опять затрещали. Мы стояли за кряжистой сосной совсем близко друг к другу. Я посмотрел на Ирину: её зелёные глаза стали ещё ярче. Никогда таких не видел. От какого-то смутного, необъяснимого волнения часто забилось сердце.

Обратно шли по деревне после полудня, трава уже отдавала свой пряный дух. Кроваво-красные металлические звёздочки, прибитые когда-то отцом Ирины на домах фронтовиков, напомнили о клювах аистов. Эти старые избы, нижние венцы которых съела земля, вдруг показались живыми. Будто на день вернулись их хозяева, будто не было войны и всего того, что сделало эту деревню в мирное время нежилой. Переченьками рам окна походили на лица человеческие. И смотрели нам вслед Пантелеймон Иванович, Морошка, ведун Никон, Павла...

Мне вдруг захотелось обнять Ирину, прижать к груди, защитить, помочь… И я протянул ей руку.

г. Северодвинск