Александр БАЛТИН. АПРЕЛЬСКИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ДАТЫ

 

Александр БАЛТИН

АПРЕЛЬСКИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ДАТЫ

 

Александр ОСТРОВСКИЙ. 200-летие

 

Никакой человечек с забавной фамилией, превращаясь в персонажа пьесы, становится метафизическим символом пустой и пошлой мечтательности: однако, вдруг, по закону неведомых обстоятельств, получающий то, чего, казалось бы, не заслуживал…

Бальзаминов женился-таки на богатой, вырвался из опротивевшей бедности, вот только… будет ли жизнь его раем – с Домной-то Евстигнеевной?

Вряд ли…

Островский выступает, как метафизик человеческих характеров, исследуя их в разных ситуациях, рассматривая с разных ракурсов; сам знавший жизнь разнообразно, до прожилок показывает её – через речь, в которую рождаемся в неменьшей степени, нежели в физиологию, – сгущённо, во всей пестроте вечно текущей плазмы жизни…

Обманет ли Дульчин?

Непременно, ведь не зря же его фамилия сочетает итальянскую сладость и русскую дулю: кукиш то бишь…

Фамилии говорят за персонажей: Глумов будет глумиться над предложенным ему вариантом мира, где чистота и искренность подвергаются поруганию, где расчёт и деньги остаются главными.

…Ничего не изменилось – в этом смысле: несмотря на многажды изменившийся, круто и непостижимо антураж.

Сильный и трагический излом: Катерина: сплошная молния плоти, да… ударить ей некуда – кислая толстая денежная реальность вокруг любой огонь погасит.

Паратов, отдающий парадом: всё показное – и роскошь, и шум жизни, – так напоминает нуворишей наших девяностых, как, впрочем, и Кнуров – незабвенный Мокий Пармёныч, сделавший колоссальное состояние в наши дни…

Да нет же, в те дни, что давно смыло волнами истории, но происхождения громадных состояний так похожи…

Огрызок человека-карандаша Карандышев так хочет выписать себе кусочек счастьица, так борется за эту надпись…

Крошечный человечек совершает трагическое преступление, словно превращаясь в жестокого мстителя: всем, кто обижал…

Накал человеческий, вольфрамова дуга страсти в персонажах Островского подобны игрокам Достоевского: метафизическим игрокам, всем, кто участвует в жизни, в её действе, столь театральном, но настолько далёком от такого…

Интересно – как выглядели бы романы Островского?

Как бы он моделировал пейзаж, строил описания?

Но – театр пришёлся ему идеально: реплики персонажей выстраивались так, что никакие словесные пласты иного плана не требовались.

Реальность плотна.

Она пестра и избыточна: тщеславьем, поиском богатых вдовушек, стремлением обогнать соседа, жаждой наживы, неистовством разгула: безобразно-купеческого, столь известного Островскому; жизнь избыточна, и показывать её можно только так: вибрирующей и гудящей, напряжённой стальными нервами страстей, настоящей, что не закончится никогда, живя в сотнях персонажей, расплесканная по ним неистовым гением человекознатца Островского.

 

Иссекать ломти из реальности, препарируя их словесно, и представляя на суд современников типажи, которые не увянут никогда.

Пока – современников, потом – будущего, бесконечно развивающегося, ветвящегося, уходящего в вечность.

Персонажи Островского говорят колоритно: сказывается и сословие, к которому принадлежит тот то или иной, и масштаб словесной одарённости писателя, ставшего классиком ещё при жизни.

Речь Кнурова не перепутаешь с речью Паратова: сколько в последнем внешнего блеска, столько в первом – скрытой силы.

Дульчин (нечто сладко-обманное, мерцающее в фамилии) говорит не так, как Глумов: вечный тип карьериста, никогда не седеющий, меняющийся настолько, насколько меняется декорум жизни, её антураж.

Но всегда – речь выпукла, она играет и сверкает, она характеризует персонажей так, что видны они с листа, и даже игра актёрская не очень требуется.

Всегда туго заведённый механизм действия не подразумевает сбоев, а точная череда картин работает безостановочно на уточнение характеров и развитие сюжета.

…Плакать Тугиной – недаром же в фамилии скрыта туга-печаль.

А забавный, глупенький Бальзаминов, обретающий такое счастье, какое обрёл, точно компрометирует само это понятие.

Опять же тугая гроздь характеров: плавно-вальяжная Домна Евстигнеевна, или бесхитростная, так переживающая за Мишеньку маменька…

Каждая реплика – точно новый ход, нечто высветляющий в недрах психики того или иного персонажа.

Каждая картина – выверена до деталей обстановки, и видно, как в горке отсвечивает фарфор, и слышно, как извозчик проедет за окнами.

Люди меняются, что естественно, меняется корнево сама жизнь, но нечто, заставляющее людей действовать, печалиться, скорбеть, остаётся неизменным – и это неизменное, положенное в основу строительства каждого характера Островским, и заставляет вновь и вновь вчитываться, всматриваться в его пьесы – с непременным результатом.

 

Иван ЕФРЕМОВ. 115-летие

 

Восстановленный пласт «Таис Афинской»: роскошный Македонец, избыточность деталей, преподнесённая языком современным – так, будто время то приближено к настоящему…

Читался Ефремов феноменально: захватывающе, увлекал, было не оторваться, реальность уходила на второй план…

…Персидский Персеполис, охваченный рыжим пламенем, запущенным Таис; философские размышления, чередующиеся с динамикой повествования; неистово рассекающий мир Александр…

Ефремов долго и тщательно, с кропотливостью учёного изучал все доступные материалы и, сам пропитавшись далёким духом, словно передавал его читателям…

Он и подходил к романам как учёный: перед написанием «Туманности Андромеды» долго выстраивал своеобразную систему деталей, что должны были вкупе с мыслью организовать грядущий текст.

Он верил в коммунистическую идею.

Он дал свой образ будущего коммунизма, дал разработанным детально, сочетая философию, фантастику, футурологию, взаимоотношения людей будущего…

Туманность оказалась недостижимой, биология и физиология людей противоречат утопии: а не биологом, ни физиологом Ефремов не был.

Он был палеонтологом, под его руководством проходили экспедиции: в пустыне Гоби открыли ископаемые остатки динозавров, составившие золотой фонд московского Палеонтологического музея.

Эксперимент «Лезвия бритвы» заключался в попытке вывести корень квадратный психологической сущности человека, дабы заложить фундамент для воспитания людей коммунистического завтра, которое, как известно, не настало.

Тем не менее, линии романа плетутся искусно и с не меньшим мастерством вплетаются в оные рассуждения…

Час Быка – конец двадцатого века – Ефремов считал одной из худших эпох в развитии человечества: до финала его он не дожил, предоставив потомкам судить о своей правоте или заблуждении.

Так же, как и о книгах его – и сегодня горящих огнями мудрости и литературного мастерства.

 

Валентин БЕРЕСТОВ. 95-летие

 

Добрый волшебник из детской сказки – так воспринимался Валентин Берестов по телепрограммам, которые вёл.

Звонкая лёгкость и нежная мелодия детских стихов точно расходились в пространстве чудесными вибрациями, помогая росту детишек:

 Как хорошо уметь читать!

 Не надо к маме приставать,

 Не надо бабушку трясти:

 «Прочти, пожалуйста! Прочти!».

 Не надо умолять сестрицу:

 «Ну, почитай ещё страницу».

 Не надо звать,

 Не надо ждать,

 А можно взять

 И почитать!

Он касался всех тем, что сопровождают рост ребёнка: игры, слёзы, игрушки, забавы – всё мешалось в калейдоскопе предложенных им стихов, овеянных нежным юмором.

Поэзия была поучительна – без дидактики.

Она была сверкающей: в ней просто и славно раскрывалась природа, играли собаки, пролетали бабочки.

Было и взрослому хорошо войти в словесный, прозрачный пантеон детской поэзии, созданной Берестовым.

…Его взрослая поэзия обладала одним из благородных свойств детской: ясностью, сколь бы ни сложны и мучительны не были темы, поднимаемые им:

 В своём роду, кого ты ни спроси,

 Идя от колыбели в ногу с веком,

 Он со времён крещения Руси

 Стал первым некрещёным человеком.

 

 Он это чуть не доблестью считал.

 Да жаль, что бабок спрашивать не стал.

 А к бабушкам он относился строго:

 «Вот тёмные какие! Верят в Бога!».

 

 И лишь под старость обнаружил он,

 Что тайно был старушками крещён

 И что от колыбели был храним

 Он ангелом невидимым своим.

Мир веры: что может быть сложнее, но и естественнее для человека?

И вот стихотворение, играя, но предельно всерьёз, проходит ступенями, которые позволяют уяснить нечто, сопоставляя с собственным опытом, ища параллели.

Впрочем, и во взрослой поэзии своей Берестов оставался во многом… детским поэтом: раздавая подарки строчками, лёгкими и напевными, нагруженными значительным содержанием:

 Костёр догорает, пора на покой.

 Созвездия светятся ярко.

 И вдруг из песков за сухою рекой

 Залаяла глухо овчарка.

 И слушая лай охранявшей стада

 Свирепой туркменской овчарки,

 Мы спали, как дома, как в детстве, когда

 Кладут под подушку подарки.

Подарки сверкали ярко… Драгоценности не прятались в строчках: они были открыты всем, и шли ко всем – ведь когда-то аудитория поэзии была огромной…

Она сужалась потом, сужалась…

Но – не сужалась поэзия Берестова: широкая, идущая от щедрого сердца и отправленная в такие дали, о которых мы не представляем пока.

 

Борис СТРУГАЦКИЙ. 90-летие

 

Особняком стоящая в мире Стругацких повесть «Понедельник начинается в субботу» лучится остроумием, словесной и смысловой игрой, и множественностью того, что запоминается легко, входит в жизнь читателя навсегда.

И образы, данные в романе, отдают вечностью – один профессор Выбегалло чего стоит!

Вечный халтурщик, ловец выгод, пустобрёх, спекулянт на якобы научной материи…

Но – это именно исключение в пантеоне, созданном Стругацкими: метафизическими фантастами, использовавшими своеобразное реалистическое письмо, которым рассказывается о необычайном, но так, будто оно существует в реальности, есть среди нас…

«Трудно быть богом» – на планете с гуманоидной цивилизацией, где земные, специально подготовленные агенты внедрены в системы тамошней жизни: ради переустройства оной.

Они кажутся неразделимыми – братья Стругацкие: тем не менее, юбилей у Бориса…

Он родился в Ленинграде, в интеллигентной семье, и житьё в коммуналке, вероятно, наложило некоторый отпечаток на мировосприятие: впрочем, не обязательно тёмный.

Он был профессиональным астрономом: окончил математико-механический факультет ЛГУ; возможно, это влияло на литературное творчество – мир звёзд, небесных пластов, огромных пространств фантастичен сам по себе.

…Впрочем, книги Стругацких быстро обретают популярность, братья уходят в литературную деятельность полностью, выдавая роман за романом.

Аудитория ждёт.

Как пройдёт «Пикник на обочине»?

Тайны будут разгаданы, или нет?

Мистическая зона, впуская в себя, сулит нечто невероятное – в плане получения, если достигнешь определённых пределов, следуя за Сталкером; но метафизика человеческих желаний просвечивается лучами неизбывного интереса к феномену человека…

Они пишут вместе.

Аркадий умирает раньше.

Самый известный псевдоним Бориса – С.Витицкий, именно под ним вышли романы «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» и «Бессильные мира сего».

…Мысль, преследующая героя постоянно, формулируется, наконец, в беседе с другом: на протяжении жизни судьба оберегала многократно, спасая от опасностей, и механизм этой работы крайне интересен.

Подлежит ли постижению?

Культурные и литературные аллюзии переполняют сложный, исполненный философского звучания роман; но и конкретика брежневских времён разворачивается живо, колоритно.

Теоремы этики, доказанные Спинозой, не помогают Красногорову определить своё предназначение и найти точные формулы судьбы.

Как в словесной мозаике романа «Бессильные мира сего» мешается многое: и способность влиять на настроения масс вполне сочетается с разочарованием от неправильного развития социума.

Два романа, выпущенных без брата: хотя тень его, казалось, витает рядом…

Они неразрывны – Аркадий и Борис Стругацкие, тем не менее – сегодня юбилей у Бориса.

 

Елисавет БАГРЯНУ. 130-летие

 

Сладкая реальность…

Весна вливается в неё новыми вариантами цветения, и хоть повторяются они из года в год, есть особая неповторимость в настоящей сладости, поэтому:

 И снова на улицах наших лукавый

 Апрель-цветоносец поет,

 И веет зеленой весенней отравой,

 Которая слаще, чем мед.

                          (Пер. А.Ахматовой – здесь и далее. – Ред.)

Однако Елисавет Багряну строила своё поэтическое пространство на контрастах, поскольку действительность слишком амбивалентна:

 Но в комнате этой и душно и тесно

 За крепко закрытым окном,

 А то, что скажу я, так было чудесно.

 Что мнится не явью, а сном.

Текучая реальность, её зыбкость, её… до некоторой степени условность – становились тем объектом, который пристрастно рассматривала Багряну и, пропуская через фильтры собственного дарования то, что можно пропустить, творила свои поэтические перлы.

…«Мудрость», сформулированная в одноимённом стихотворении, играет специфически поэтическими оттенками, отчасти завораживая, отчасти утверждая величие поэтической песни:

 Ты к ней иди, меня же – прокляни,

 Я и любить, как нужно, не умею...

 Меня полет снежинок опьянит,

 Я новой песней всю печаль рассею.

Впрочем, ключевым здесь кажется эпитет «новой»: ибо песня и должна быть нова, и Багряну, совмещая мудрость и лиризм, доказывала это.

…Окончив среднюю школу в Софии, Багряну в течение года работала сельской учительницей и, очевидно, непосредственный опыт жизни болгарской деревни и сельских женщин обогатил её мировосприятие.

Багряну была новатором: пёстрый космос женских переживаний, все оттенки женской психологии вводились ею в поэтическое повествование щедро и ярко.

Звёздочки загорались…

Прожилки тьмы слоились: но свет опровергал их.

…Возникают глобальные мотивы: и за полотнищами вихря мелькают вопросы вечные – столь же таинственные, сколь и не имеющие ответов:

 Могучий вихрь – тревоги грозный знак.

 Какие эта ночь таит виденья, –

 И тополя зачем взметнулись так!..

 О, что за крики, вопли и моленья!

 Умолкнет и опять застонет мрак.

 Не рвется ль чья-нибудь душа из мира?

 Зачем нам лес грозит, как злобный враг,

 И Орион сверкает, как секира?

Совершенная форма её стихов гармонизирует сознание: сколь бы ни рвались условные и реальные вихри.

…Её пейзаж психологичен:

 Лес как в сказке стоит, но еще золотей и румяней.

 Птицы смолкли давно, даже ветер в листах не шумит.

 Бодро путь тот бежит, но и он растворится в тумане,

 По нему вереница теней одиноко и мрачно скользит.

Международные классические традиции прорастают в стих: то тень Ленау мелькнёт, то вечно скорбный Леопарди благосклонно улыбнётся…

И музыка Багряну была того рода, что побеждает любые времена, предлагая поэзию именно как меру гармонии, способную улучшать мир.

 

Вашингтон ИРВИНГ. 240-летие

 

…Фантастическое содержание определяло интерес к рассказу «Рип ван Винкль», но не только, конечно: ибо мера мастерства, с которой было рассказано о человеке, двадцать лет проспавшем в Кастальских горах, завораживала…

Герой сна – ставший символом человека, отставшего от времени; однако сон – сам по себе – альтернативная реальность.

Так что жизнь персонажа можно рассматривать как своеобразный эскапизм…

Создавалось ощущение, что сон играл особую роль в жизни писателя, другой его известнейший рассказ носил название «Легенда о сонной лощине» (напрашивается предположение, что сюжеты являлись к нему именно во сне).

Там происходят странные и страшные события: они, переплетаясь, уходят в грядущее, где Майн Рид подхватывает образ безголового всадника.

…Школа претила Ирвингу, после неё он не стал учиться, сославшись на слабое здоровье, отдавшись тому, чем только и мог заниматься – литературе.

Он пишет рассказы, юморески, театральную критику; неохотно общается с домашними, надолго уезжает в Европу: сложившимся писателем, со своей темой, системой взглядов, методами подачи материала.

Таинственность влечёт его: как позже будет привлекать другого загадочного американца – Эдгара По.

Стиль, идущий от европейцев: от кого ещё?

В Америке в те времена литература была развита слабо.

Четыре года, проведённые в Испании, посвящены изучению всего, что касается Христофора Колумба: и монументальный трёхтомник жизнеописания входит в реальность плавно, как каравеллы мореплавателя.

…Ирвинг был хорошо известен в российской империи: его открыл читателю Александр Полевой – в своём журнале «Московский телеграф» опубликовав очерк; стали они появляться и в других журналах.

Игра огня, причудливо ветвящаяся мысль, сложные персонажи – всё это создавало неповторимый колорит и становилось близко русскому читателю…

…Пока некто спит себе и спит, Вашингтон Ирвинг, названный так в честь знаменитого президента, возвращается на родину, где проживёт ещё долго, продолжая сочинять и публиковаться…