Александр РУХЛОВ 
Александр РУХЛОВ
ОЖИДАНИЕ НОВОГО ДНЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Так в пепел истлевают лавры…
Домой однажды возвратимся.
Всё будет нам: камыш и август,
И дальний плач болотной птицы,
Очаг да горькая краюха,
Звезды пастушьей костровище
Над пепелищем и разрухой,
И крови зов, и губы в вишнях,
Пейзажа скудная палитра,
Переплетенья сонных улиц,
Ночная матери молитва
О тех, которые вернулись.
Чтоб дал нам Бог и клёв на плёсах,
И сок берёзовый в апреле,
И жён – бессонных и бесслёзных,
Глядящих кротко в колыбели.
Дай Бог нам здесь родиться снова –
Среди корней, земли и неба,
Сквозь горечь почвы солонцовой
Врастая в степи диким хлебом.
Мы уходили за мирами,
Чтоб вновь прийти к седому дому –
Сюда, где время замирает
Простою рифмой на ладони.
Умыться пеплом и молвою
И начинаться в новых главах,
Счастливой скорбною главою
Уже не утопая в лаврах.
ОДИССЕЙ
Я Одиссей. В крови шумят века.
И долог путь, и годы кровожадны.
Я шёл без карт, но шёл наверняка –
На шум одежд прозрачных и прохладных.
Ветра безумствуют. Разбиты корабли
О рифы острые, затерянные в море.
Зачем я уходил на край земли
И оставлял тебя одну рыдать у мола?..
Кругом лишь невозможный горизонт,
Где небеса и волны бьются лбами.
Сквозь голоса сирен иду на зов,
Зову тебя солёными губами.
И я приду – назло отливам всем
И поцелуям женщин нелюбимых.
Я растеряю всех в пути. Я – Одиссей,
Одной тобой в кромешной тьме хранимый.
ПЛАЧ ОДИССЕЯ
Дни растворились. И сузил глаза горизонт,
Грубо ревнуя ко мне светлоокую Эо.
Слышит ли небо немое мой горестный стон?
Будь она проклята, эта ахейская эра!
Я эти звёзды давно заучил наизусть
И по узорам созвездий свой парус заштопал.
Тысячи раз по ночам вырывалось из уст
Имя твоё. Только слышишь ли ты, Пенелопа?
А на округу знакомых – один Полифем.
Будь она проклята, эта слепая пещера!
Примешь ли, если вернусь никудышным совсем?
Время щедро на морщины – и в палубе щели.
Но я клянусь: натяну неподатливый лук
И окровавлю разлуке прожорливой горло.
Будет наш пёс – мой старинный и преданный друг, –
Полуслепой, в загорелую тыкаться голень.
Только пока равнодушная к плачу волна
Тянет к ладоням незрячую мокрую морду.
Боги, скажите, за что суждена мне вина –
Мыкать весь век винноцветное горькое море?..
СЕРЕДИНА СЕРДЦА
Где-то в самом сердце февраля,
Где гудят пронзительные ветры,
В тишине с тобою говоря
Через города и километры,
Там, где слышно шорохи времён,
Взмахи рук и шёпот поцелуев,
Голоса потерянных племён,
Где-то в самой середине полнолунья,
Где пульсируют созвездья, как слова
В рукописях свежих и нетленных,
Где душа сильней всего жива,
Посреди миров и меж вселенных,
Что лениво, но упрямо ждут,
Чтобы вечность рассчиталась с ними,
Под часами, что стоят и вечно врут,
Приближаясь к часа середине, –
Я не сплю. И сны слетаются на свет.
И графит готов до дерева стереться.
Ты со мной, хоть рядом тебя нет, –
Где-то в самой середине сердца.
НОЧНИК
Инне
Когда ты в полутьме глядишь
На нашу маленькую дочку,
Я знаю: будут впереди
Весна, и веточка, и почка.
В ладонях тёплых ночника
Ночь кажется короче спички,
И впереди наверняка
Листва, и ветерок, и птички.
Даст Бог – и маленький сынок,
И радость, и любовь большая.
Нам что-то тихо обещает
Ночник – надежды огонёк.
2022
ГОЛУБОК
Утром веточка дрожит на ветру,
Точно жилка на виске голубом.
К человечьему жилью поутру
Прилетает ворковать голубок.
У рассвета уворует часок,
И пока его любимая спит,
Он воркует и глядит на восток,
А потом к церковной крыше летит.
Там простор для голубиной гурьбы –
Кружат в небе да пророчат весну.
Дал Бог силы голубиной груди,
Чтобы утром нарушать тишину.
И чего бы им, крылатым, ни спать?
Всё выводят свой нехитрый припев.
Видно, утро может и не настать,
Если песню о любви не пропеть.
* * *
И в окнах свет, и звёзды над домами –
Повсюду он, вечерний тихий свет.
Так хлебом пахнет!.. Мне всего пять лет.
Я счастлив. Я бегу на кухню к маме.
С кислинкой терпкой вкус соседской груши:
Подпортились уже – осенний сорт.
А время катится огромным колесом,
И ход его не в силах я нарушить.
Я выхожу во двор набрать воды.
Листвою пахнет, будто хлебной коркой.
И окна, как тома на книжных полках.
Мне двадцать. Я не чувствую беды.
Яснеет небо – заморозок будет.
Я маленький под звёздами такой.
А из окошка машут мне рукой,
Как машут только самым близким людям.
В окошке мама. Мне тридцать четыре.
Я выхожу из возраста Христа.
А истина извечна и проста,
Как запах хлеба в маминой квартире.
РОДИТЕЛИ
Там, где небо пронзительно,
Где кресты покаянные,
Целовались родители
Под цветущею яблоней.
Летним днём очарованы,
Осторожно и вкрадчиво…
– Твои губы вишнёвые…
– Твои руки – горячие!..
А забудутся прозою –
Вновь закружатся парою!..
Тихой раненой бронзою
Листья с яблони падали.
И о чём только пели вы,
Чуть касаясь земли?
Это яблони белые
На висках зацвели.
ГОЛОС ОТЦА
Сквозь сплетение голых ночных ветвей –
Лишь неверный контур двора.
Скрип качелей. Песочница чуть левей,
Где когда-то жила игра.
Сквозь декабрьские сумерки и года
Я опять побегу босой.
Из карманов рассыплется пусть календарь
Чёрно-красной сухой лузгой.
А дожди застигли врасплох бельё –
Не хотят отпускать домой!..
Неразборчив твой почерк, детство моё,
Как соседский спор за стеной.
Кто-то, тщась спасти всё, что было до,
Имена на скамьях вырезал.
То ли мокрые простыни застят двор,
То ли слёзы стоят в глазах.
Что осталось от детства, секрета в столе,
Одуванчиков из венка,
От крестильных рубах и тех простыней?
Только тонкий пунктир звонка.
Те, кто в детстве бывал, те меня поймут –
Так привычно маме звонить.
Потому что мать – это нить во тьму,
Ариаднова светлая нить.
Но пускай белый лист, словно белый пёс,
Слижет светлые слёзы с лица.
Я прислушаюсь к пульсу полночных колёс
И услышу вдруг голос отца.
– Расскажи: стоя в жёлтом пролёте штор,
Вечерами о чём ворчал?
– Просто думал, что ты насовсем ушёл,
На притон променял причал.
– А ты знаешь, я помню, как были близки
Облака с твоего плеча…
Тихий снег осыпает отцам виски.
О любви к сыновьям ворчат.
– Расскажи мне про то, как ты был молодым,
К небесам поднимал глаза.
Ты опустишь глаза:
– Давай помолчим,
Не воротишь время назад.
Не вернёшь назад, не свернёшь с пути,
Не вращать назад циферблат.
Так непросто бывает слова найти –
Так немногое вслух сказать.
Позвонить – так просто, средь бела дня,
Пряча в голосе дрожь руки:
– Я люблю тебя, папа. Как ты меня.
Молчаливо так. По-мужски.
НА РОДИНЕ ПРЕДКОВ
От вас остались только метрики,
Потрёпанные хмурым временем,
Да в поле – тополей отметины
Над вымершей большой деревнею.
Шли с севера, от моря древнего,
В Сибирь. Рубили избы новые.
Каков ты был, Прокоп Андреевич,
С женой – Матрёной Спиридоновой?
От вас остались только записи –
Перо неверное, припрыжкою.
Да запахов полынных заповедь,
Да мы – навек при вас мальчишками.
Сквозь время – память: струйкой тонкою,
Заросшею чернильной речкою.
В помяннике, перед иконкою,
В дрожащих огоньках над свечками, –
Вы будто насовсем не умерли,
Забвением не заклеймённые.
И шепчутся сирени в сумерках,
Вас поминая поимённо.
БРОШЕННЫЙ ДОМ
Распахнуты окошки в небо,
Певучи и крылаты ставни.
Ему найти подобных – где бы?
Чтоб наконец прибиться к стае,
Чтоб не бывало расставанья
И белой пустоты зимою.
Но почерневшим основаньем
Он сросся намертво с землёю.
И серый силуэт распятья
Навек в пустом окошке замер.
Здесь бродит ветер, будто спятил,
Выпытывая: «Где хозяин?».
Он был, да весь куда-то вышел.
И поросла быльём дорога.
Лишь память – одичалой вишней,
Беда – крапивой недотрогой.
Так тяжело в бурьяне рыжем
Щекой о тишину колоться.
И звёзды смотрят через крышу,
Как будто в тёмный сруб колодца.
А в глубине, на самом днище,
Лишь мёртвая вода тумана.
В пустых потёмках время рыщет,
Но не излечивает раны.
Он спит. Но сон не в утешенье.
Покоя нет ему в помине.
Он одинок, как скит-отшельник,
В огромном позабытом мире.
ДОМОЙ
Городу Кургану
Ты спишь, ты спишь, мой город красных крыш,
Под белым тополиным одеялом.
Я буду тих. Но ты меня услышь.
Нас долго расстоянье разделяло.
Полупустой московский самолёт,
Настойчивая утренняя птица,
Кричит в рассвет, бьёт крыльями, и вот –
Восходит солнце. И тебе не спится.
Здесь запах лета, гари и тоски.
Покачиваюсь на сиденье заднем –
Мне говорливый утренний таксист
Расскажет всё о тайнах мирозданья.
И строчки улиц, как родная речь,
Пускай асфальт, как рубище, в заплатах.
Вот здесь отец и мать топили печь,
Когда ещё и не были женаты.
Страна Окраина, краюха голубям,
Бревенчатое царство двухэтажек,
Пристанище бумажным кораблям,
Простор для самолётиков бумажных.
Ты стол накрыл, встречая сыновей:
В районе Дрожзавода пахнет брагой.
Есть города красивей и новей,
А мы всё возвращаемся обратно.
К твоим дворам, как на плечо отца,
Щекою уколовшись о щетину,
Я припаду. Слезу смахну с лица.
Я припаду – усталый и счастливый.
СТАРЫЕ ДВОРЫ
У лохматого сонного тополя
Голова запрокинута ввысь.
Здесь гулял ты в сандаликах стоптанных,
Здесь бетонные кони паслись.
Ты узнаешь дворы обветшалые,
И они тебя помнят пока.
Только яблоки стали шершавыми
У коней на покатых боках.
За песками далёкой песочницы
Спят жирафы из радужных труб.
Совершает с отчаянной точностью
Молчаливая память свой труд.
Где ржавеет железное кружево
Вечно жаждущих неба ракет,
Ты убит деревянным оружием:
Сколько зим, столько лет – больше нет!..
Сдержишь слёзы. Негоже. Не маленький.
Но качели заплачут с тоски.
Их встревоженный стонущий маятник
Будет время рубить на куски.
Все соседские бабушки умерли.
Ну а мы, может быть, не умрём.
Скрип качелей сквозь тусклые сумерки
Одиноким летит журавлём.
* * *
Мы замечтались. Мы и не замечали:
Минул сентябрь, октябрь у порога замер.
Осень сегодня всю ночь за окном молчала
И куда-то звала заплаканными глазами.
И шуршали дожди в полумраке, как будто воры.
И вода у парома дышала холодным паром.
Обнажённая осень, себя не помня, входила в воду
И облака в обмелевшей реке купала.
И огибая прохожих, не оставляя тени,
Вслух ничего особо не выражая,
Жёлтые листья над спящим городом разлетелись
На осколки разбитыми жёлтыми витражами.
…А я брожу по городу, как блаженный,
И летящие листья шагами опережаю.
КОЛЕСО
На корте дворовом мальчишки,
Разинув от радости рот,
Гоняют по полю покрышку,
Как мяч, от ворот до ворот.
Приветствуя новую зиму,
От борта до борта бегут
Не нужной кому-то резины
Резные следы на снегу.
В разгаре игра у мальчишек,
Вот рвётся по флангу хавбек!..
Весь мир веселее и чище,
Когда упадёт первый снег.
Из окон домов по соседству
Глядят старики на ребят –
На тени забытого детства
Сквозь гаснущий свет ноября.
Их память дрожит миражами,
Им хочется плакать и жить…
И центром всего мирозданья
Покрышка по корту бежит.
Вот голос послышался мамин
И гулкое эхо в ответ,
И маленькими мотыльками
Стремятся мальчишки на свет.
Последний удар, словно выстрел!..
Смолкает мальчишеский смех.
Спускаются сумерки быстро
И медленно падает снег.
Оскалилась полночь нулями.
И слышно сквозь время и сон:
Невидимый след оставляя,
Вращается мир колесом.
* * *
Облака из реки лакая,
Август воду губами студит.
Человек насовсем не тает
Навсегда он с тобою будет.
Он же был тебе обережек,
А потом вдруг взял, занедужил.
Он всегда был с тобою нежен,
И всегда тебе очень нужен.
Нужен, как в голенище ножик,
Как под осень – печное пламя.
Человека чувствуешь кожей,
Если им навсегда – ранен.
Если имя сродни шраму,
Что поглубже речного русла,
Он уйти не сумеет, правда –
Просто корни сквозь время пустит.
Корни, споры, живые нервы,
Память трав в земле вековая.
Остывает в августе небо.
Его имя – не остывает.
ПТИЦА
Сквозь глубокую звёздную тишь
И высоких снегов полотно
Тихой птицей ко мне прилетишь,
Чтоб в ночи постучаться в окно.
Эта птица пока не поёт
И ещё не привыкла ко мне,
Но упрям молчаливый полёт
И глаза так знакомы в окне.
Накрошу на ладонь сладких снов.
Мне твоя так знакома печаль,
Словно сердца поющего зов
Я когда-то умел различать,
Будто знал, как бессонницу ткёт
Птица тихими взмахами крыл,
И не спал тогда ночь напролёт:
Слушал песни да птицу кормил.
Ты тогда улетела в рассвет
По дорогам неведомых стай.
Но сюда возвращается снег –
Это значит: опять прилетай.
И пускай ты пока далека,
Пусть непрочен по осени лёд,
Но небесная станет река
И мосты над водой наведёт.
* * *
Словно рыба, сердечная мышца
Застучала в ребро плавником.
Я в февральскую улицу вышел,
Синевы зачерпнул башмаком.
Ледяное и тонкое утро,
Сквозь которое видно весну.
Ветер сети ветвей перепутал
И хвостом по рассвету плеснул.
И от страшной неслыханной жажды
Ожидания нового дня
Обнажились иссохшие жабры,
Из-под сонных артерий садня.
Видно, будут ловцы человечьи
Нас обратно в рыбьё обращать.
Всех увечных, калечных, конечных –
Нас устали просить и прощать.
И слова, словно рыбы, затихли.
Но я видел сегодня во сне:
На заре Ты, незримый и тихий,
Ловишь, Господи, рыбу во мне.