Николай БЕСЕДИН. ЯЗЫЧНИКИ. Поэма

 

Николай БЕСЕДИН

ЯЗЫЧНИКИ

Поэма

 

I. ВСТУПЛЕНИЕ

 

Куковала кукушка над Росью рекой.

Куковала вещунья три дня и три вечера.

Будто что-то ждала. Но никто той порой

Не слыхал на Руси её голоса вещего.

Куковала она от зари до зари.

Не испила ни капли, не съела ни маковки.

А как третий закат краснотал заварил,

Пала замертво в травы, что росами  плакали.

И поднял её волхв – длинноликий старик,

Посмотрел на сердечную серыми бельмами,

И леса содрогнул человеческий крик

И поплыл непонятный над русскими землями.

С этой самой поры заприметил волхва

Некрещеный народ в городищах и селищах.

И в сомненьи великом внимал он словам

Длинноликого старца, седины жалеющи.

У продымленных срубов и стылых костров

Молча слушали росы с ухмылкою гордой,

Как повергнут Перуна с крутых берегов

На потеху монахам и вражеским ордам.

Волхв сулил, что воздвигнут на русских горбах

Божьи храмы и княжьи хоромы бессчетно,

Что проступит сквозь холст домотканых рубах,

Так предсказывал он, соль от крови и пота.

Он вещал про великую новую Русь,

И взлетали крылато тяжелые вежды,

И тонула в бездонных глазах его грусть,

И упрямым огнем загорались надежды.

Но порой непонятен был старца язык,

Странны мысли его, а сказания дики.

И прослыл он блаженным, кудесник-старик,

Ибо разум угас на седом его лике.

 

Первое сказание волхва

Да, мы язычники! Одна горит в нас вера.

Наш бог тысячелиц, он сероглаз и рус.

Пространства нет! Нет времени! Есть эра!

Одна на все века. И эта эра – Русь.

Вставала, как зарево,

Заваренное в сосновом бору.

Жила, как подаренная

На пьяном пиру.

Жила на миру, как умела,

Послушница!

Ах, песни какие пела!

Заслушаешься!

Чужую беду не судила,

Не чаяла возвеличиться.

Даждь-бога, как брата, любила,

Язычница.

За вещим огнем,

За черным костром

Снега наши сизые.

От Калки до самой Непрядвы

Крылом,

Вороньим крылом порасписаны.

Слушайте, варвы, –

Языческий люд,

Про Русь незакатную.

Леса по-над Росью

В полуночь поют

Ей долюшку ратную.

Высок её жребий,

Высок и велик.

И время настало!

Глядит сквозь века

Её праведный лик

Под ратным забралом.

Слушайте, варвы!

Недаром взошла

Звезда наша блазная.

Взовьется над миром

В два гордых крыла

Знамение красное!

Очистит от скверны

Леса и поля,

Очистит державы…

И станет чиста

В своей правде земля.

Слушайте, варвы!

 

II. СВАТЫ

 

1.

Тягучий воздух предвещал грозу.

Затихли грабы на подворье княжьем,

И звуки стыли, словно на весу,

И бор гудел, как на похмелье бражном.

Тревожно даль густела за Днепром,

Над капищем раскачивая тени,

Принижен мглой был Боричев подъем,

Как будто стал покорно на колени.

Безлюден Киев. Не видать у стен:

Ни отроков богатых воеводы,

Ни княжьих слуг, молящихся с колен

Перуну – повелителю природы.

Лишь смерд украдкой изредка пройдет,

Потупленных очей не подымая

К окну, где дни и ночи напролет

Ждет Игоря княгиня молодая.

В её глазах застывших лишь одна

Надежда, изболевшая в истоме,

Что вот сейчас увидит вдруг она,

Как муж коня торопит на подъеме.

Но сколько раз темнели небеса,

И выплывал в ладье своей Ярило,

Он не пришел. И застит свет в глазах

Слеза, что Ольга утереть забыла.

В её душе предчувствия темны,

И гложет сердце тайный страх незримо,

И жемчугами сны её полны –

Бысть горю и слезам неотвратимо.

– О, князе мой! Не нужно серебра,

Ромейской паволоки, узорочья,

Не нужно никакого мне добра,

Тебя лишь зрить хочу всегда воочью.

О, присный мой! Тебе я отдана

Богами вещими и властным зовом крови.

Мать княжича и верная жена –

Тебя зову молитвой и любовью.

0, князе мой! Исторгнув этот стон

Глухой и страшный, перед смертью словно,

Она Перуну отдает поклон,

Она Даждь-бога молит исступленно.

 

Молитва язычницы

Перуне-боже! Повелевающий и могучий!

Животом сущего всего ведающий,

О, громовержец! Ты гонишь тучи,

Как слабые листья ветер буйный. О, рещи

Голосом, звон мечей превозмогающим,

Светлому князю Игорю рещи

О возлюбленной в туге зело страдающей,

Что единой надеждой узреть его тешится.

О, Перуне-боже, бью челом тебе!

Даждь-бог ясноликий!

Златыми перстами тьму раздирающий,

Как челига быстрый селезня глупого.

Спрячь лик свой над князем,

В жаре пребывающим,

Согрей ненаглядного от холода лютого.

Затми ему три стороны ненавистные,

Оставь светлой одну, там, где Киев-град.

Ослепи беды дальние, изожги беды близкие,

Освети путь-дороженьку, что ведет назад.

О, Даждь-боже, бью челом тебе!

Рожаница добросердная! Тебе ли не ведати,

Ако мнити отаи и дни и все ночи

Токмо о князе, идя или едучи,

К кому ль обращая незрячие очи.

Приди же, неблазная, в сны его вещие

В полночь цветущей травой-неувядой,

Горлицей белой, крылами трепещущей,

Ланью покорной, скачущей рядом.

О, Рожаница, бью челом тебе!

Мокоша!

Быстры струи рек твоих малых,

Бездонны воды рек твоих великих,

Убо горчаи сердца моего печали!

Над пучиною волны свои твердью сделай

На пути князя светлого Игоря.

Вборзе, чем тьма отступает пред светом,

Ладьи его легкие в Киев веди же!

Челом тебе бью! И упала ниц Ольга,

Как будто сраженная громом раскатным.

Разверзлась гроза. И слыхать было только,

Как струи звенели мечами булатными.

Весь Киев повергся в широкое буйство

Низвергшейся хляби, огнем освещенной

Неслабнущих молний. Молилась, перунствуя,

Язычница перед ликом священным.

Молилась, но не смиренно и слезно, а гордо!

Но власть божества почитая.

Молилась, как будто предчувствуя: поздно!

…Гроза, полыхая,

Шла дальше к восходу, а там, на закате,

Густая, как кровь из гноящейся раны,

Сочилась заря. По Днепру к перекатам

Уже на ладьях подходили древляне.

И Свенельд уже – воевода угрюмый –

Нa теремный двор выходил благочинно,

Реще неторопко, как будто в раздумье:

– Послы от древлян!

Будешь слушать, княгиня?

И двадцать мужей, богатырских все статей,

Степенно и важно, мучительно долго

Шагают к ней в терем,

Проходят палаты…

В кольчугу спрячь сердце, вдовая Ольга!

 

2.

– Hу, говорите! Взгляд Ольги спокойный

Нацелен, как будто бы роские стрелы

С бровей тетивы. Потопталися вои,

И старший из них начал сказывать дело.

Жалость не ведая, хитрить не приученный,

Он молвил, пришедши как победитель:

– Убили мы Игоря! Так будет лучше.

Жаден был князь. Ако волк ненасытен…

 

3.

Полегли ниц травы низколистые,

Как тростинки, грабы зашаталися,

Реки чистые взметнулись выше черных туч

И распалися.

Собирала их Ольга в чистом во поле,

Собирала неутешная во темных лесах,

Капля каждая была ако жемчужина.

«Мой суженый!

Не собрать то ожерелье триста лет и зим,

Не поднять то ожерелье семиста богатырям,

Не сносить его вовеки роду бабьему»…

– Сладим?

Князь наш Мал не чета иным,

Не бедна его княжья вотчина,

По душе ему ты, княгинюшка…

«...Силушка

У дружины Киевской уж не прежняя.

Поглядела на Свенельда – долу взгляд его.

Не лишайте, о боги, мести слабого!»

– Сладим!

Вздрогнул старшой: не того, знать, ждал,

На лице его ни кровиночки.

Повернулся к послам, головой покачал:

– Ну и баба! Ни слезиночки!

– Вы идите, вои, во свои ладьи.

Как открыть Яриле веко первое –

Приготовьте тут вы дары свои,

К вам придут мои слуги верные.

 

И реще вы им:

«Мы не пешими

В Киев не хотим и не конными,

Что надеждой великою себя тешили

Плыть в ладьях до палат златокованых».

И поднимут вас, как им велено

Волей доброю, а не корыстью,

Принесут ладьи прямо к терему.

Тут и воздадим мы вам почести!

Опустили послы руки дополу,

Поклонились вдовушке засватанной,

Как березке одиношенькой во поле

Золотыми дождями оплаканной.

...Лишь древляне ушли, к воеводе речь:

– Сделать яму великую затемно!

Не моим слезам, – вражьей крови течь!

Не бывать пирам этим свадебным!

А теперь иди! Отпустила его.

Воевода ушел. Дверь чуть стукнула.

Мелькнуло едва: нет никого…

Покачнулась Ольга и рухнула.

 

III. МЕCTЬ

 

Второе сказание волхва

Месть, Перуне, воспой!

Дай мне веру и силы.

Златоусый ладушко мой,

Червь твой низкий,

Заботушка твой

У древлянской скорбит могилы.

Месть, Перуне! Она

В сердце старца стучится упрямо.

Видишь: горем славянским полна

На подворье княжеском яма?

Зла не вспомнили в смертный час,

Стоя приняли Ольговы «почести».

Лишь качнули плечами враз:

– Сыпь, княгиня, милость по совести!

Не в покое поныне земля,

Ако мать над сынами, стонет,

Будто бы не двадцать древлян –

Пол славянского люда хоронит.

Мало ль ворогов у Руси,

Мало ль будет их, иноземных?

Всем простит!

Но не смей просить

За своих, за единоверных.

По заслугам тогда почет.

Лишь оплачет потом, печалясь,

Да пошутит, – душа замрет:

Бей своих, чтоб чужие боялись!

Месть, Перуне! Допрежь

Дай мне солнышком надышаться.

Перейти душой горевой рубеж

Да княгинюшкой похваляться.

Видишь: заступы побросав,

Сели смерды, достали хлебушек,

Замешали с водой в ковшах,

Помянули отцов да детушек.

Окропили питьем усы,

Ложки вытерли о подолы.

И медлительно словесы

Потекли с Горы по Подолу.

Дай мне Русью моей побродить –

Испить снадобье дорогое,

Чтобы стало сил в твердой вере жить,

Чтоб сподобиться добротою.

 

1.

Вот и кончился буйный пир сватов.

Было досыта меда бражного,

Яства сладкого, дорогих даров

Хоть на всех считай,

Хоть на каждого.

День был пьян-пьяным

Да и ночь хмельна!

То ль в вине,

То ль в крови кто выкупал.

Заплатили вено сполна –

Не бывает дороже выкупа.

Занималось новое утро в лугах,

По Днепру растекалось крылато.

Собирался народ во рядах-торгах,

Вспоминая веселых сватов.

Кто княгиню хвалил:

– Уж мудра-хитра!

Кто жалел её:

– Вот и вдовушка!

Насыпал купец в длани серебра:

– Покупай, бедова головушка!

Киев жил-кутил, не жалел мошны.

Не последний пир вечор справили.

Зря ли вылезли княжьи тиуны,

Зря ли домницы позаправили?

Похвалялся тут гридень удалой:

– Пожалел князь Мал векш с куницами.

Так заплатит нам кровью да бедой,

Да еще молодыми девицами.

Похвалялся он да поигрывал

Рукояткой меча с насечками…

Даже Асмуд такого не видывал –

Старый воин, рубцами иссеченный.

Подивился он опечаленно,

Не мечу позавидовал знатному,

А душа ужаснулась речам его –

Молодого горянина ратного.

Ужаснулась душа да прогневалась:

– Ах, поганый сын, тварь безусая!

Похваляться чем ты задумал всласть –

Головами древлянскими русыми.

Ты, детина, ворогом похвались,

С твоего копья смертью вскормленным,

Серебром да золотом, да винись,

Что в державе ромейской собраны.

А древлянский люд с нами на века,

Как кровинушка неделимая.

Нас вспоила водою одна река,

И вскормила земля единая.

Для тебя, видать, нет Руси родной,

Душу продал купчишке-хазарину?

Ишь как вертится за твоей спиной!

Уж не он ли мечом одаривал?

Как схватил купца Асмуд за кафтан,

Приподнял да тряхнул онемелого,

Испустил он дух и упал к ногам

Гридня, ликом, как стенка, белого.

Зашатало народ.

Кто-то прошептал:

– Этот ж дядька-кормилец княжича!

К Святославу приставлен.

Стар да удал!

Хоть и смолоду буйно бражничал.

Рядом крик взлетел:

– Расступись, народ!

И в толпу будто вбили клинья.

На гнедом коне выезжала вперед

Перед малой дружиной княгиня.

 

2.

Она сидела в белом платно,

Прямая, строгая лицом.

Мерцали бусы из граната.

И всем казалось: неотвратно

Быть Ольге снова под венцом.

Был рот упрямо сжат.

И губы –

Нектар сладчайший на земле –

В ней выдавали однолюба.

И любоваться было любо

На восседавшую в седле.

Скрывала стремя паволока,

Плеснув огнем из-под корзна.

Сияла чисто и глубоко

Не затемненная Востоком,

Очей её голубизна.

И было в Ольге все прекрасно:

И затаенная краса,

Венец волос её украсный,

И брови черные, что властно

Смиряли жгучие глаза.

Весь Киев, затаив дыханье,

Княгиню провожал в поход.

То ль красотой славянки ранен,

То ль потому, что знал заране,

Что Русь языческую ждет.

 

3.

Трава плескалась у стремян

На поймах рек и на полянах.

Был путь недолог до древлян,

Но думалось не о древлянах.

Стояло солнце высоко,

Но все прохладою дышало.

Земля вольготно и легко

Мир поднебесный воздымала.

Там, где качалась глубина

Лесов над буйным травостоем,

Рождалась музыка. Она

Соединяла все живое.

И Ольга думала, дивясь,

Родству незримому с землею:

Извечна трепетная связь

Между природой и душою.

Что ведал рос? Могуч и строг

Природы лик пред ним являлся.

И каждая стихия – бог,

И с каждой сердцем он срастался.

Он ставил идолов своих,

Как братьев старших, именитых.

И защищал от бед лихих

И сам просил у них защиты.

О, как прочна такая связь!

Но человека возвышая,

Она же княжескую власть

Пред каждым смердом унижает.

И той могущей силы нет,

Единобожием творимой,

Чтоб князь был князем!

Смердом – смерд!

И все одной землей хранимы.

Привычно отклонясь в седле,

Она искала в том примеры.

Неисчислимо на земле

Сотворено богов и веры.

И в каждой человек искал

Себе опору и подмогу.

И слабый – слабость разделял,

А сильный – власть и силу с богом.

Ей думалось: почто же Русь

В необозримом поднебесье

Творит извечно боль и грусть

В зело распевных чудо-песнях?

Какой судьбы достоин рос,

Могучее издревле племя?

Когда он встанет в полный рост,

Когда придет такое время?

Вдыхая запах чабреца,

Мечтала Ольга о державе.

И ей казалось: нет конца

Ни думам, ни Руси, ни славе.

 

4.

Ночь пахла кровью. Кровью и огнем.

Еще костями жжеными. И кровью.

Поникнуть ниц безжизненным лицом

Совсем не то, что ослабеть любовью.

Она одна – и радость, и беда,

Опора сердца в бесприютном мраке.

В глазах стоят живые навсегда

Её вестей таинственные знаки.

Их никому невластно разгадать

И силу их преодолеть невластно…

Какая боль – о счастье вспоминать,

Но о любви великой – боль стократна.

Упрячь её, как прячет смерть огонь,

Взметнувший в небо золотые космы,

В горячем пепле, что не жжет ладонь,

И в искрах, превращающихся в звезды.

Упрячь от всех.

                           Но прежде – от себя.

И для того возвысь её, как бога,

Чтобы душа, стеная и скорбя,

Судила жизнь с высот его порога.

Возвысь её, чтоб в слабости своей

В ней находить опору и защиту,

Чтоб кто-то был, кому во мгле ночей

Твоя душа шептала бы молитву.

Костер погас. Но жадно дышит жар

В застывшее лицо и жжет запястья.

И сердце Ольги кто-то властно сжал

И разрывает медленно на части.

Но боль сметая, глубоко в глазах

Пылал огонь. Он заслонил кроваво

Обличье града, лики на стенах,

Ни виноватых не щадя, ни правых.

Древляне не склонили перед ней

Своих голов, что льнами шелестели.

И князь их Мал, закрыв собой детей,

Стоял и мертвый среди стрел метели.

Огонь метался в сердце, заслоня

Всё, что с рожденья состраданьем было.

Она ни разу не сошла с коня

Пока всю месть до капли не испила.

Теперь все позади. Всё позади?

Неужто безвозвратно миновали

И папоротник страсти на груди

От губ его, что жаром трепетали?

И их ладьи бессонной паруса,

И старого волхва седые были,

Даждь-бога доброхотные глаза,

Что их любовь навек благословили?

Озноб росы холодной на челе,

Когда она, стрелу в руке сжимая,

Ждала оленя в предрассветной мгле,

На крепость рук и счастье уповая?

Та радость, от которой мир добрел,

И сердце беззаботное глупело…

Теперь все позади? Вдовы удел?

И сердце, замерев, похолодело.

И стон, сначала робкий и глухой,

Потом все наполняясь страшной болью,

Вдруг вырвался. Но силой неземной

Она ему не разрешила воли.

И в миг, когда он смолкнул,

Изо тьмы, что окружала Ольгу на поляне,

Раздался голос: – Не узри вины,

Княгинюшка, в сердечном покаянье.

На теремном дворе и на пирах,

На ловищах, в Перуновых обрядах

Я видел свет в твоих токмо очах,

Я жил тогда, когда была ты рядом.

Я пил терлич-траву, чтоб никогда

Не испытать твоей хулы и гнева,

Я Велеса молил: – Умножь стада!

Рожаницу – храни её посевы!

Я тенью был в твоей святой тени,

Чужд зависти и злобы, и злословья.

Высокой властью, смертью прокляни,

Но пощади, молю тебя, любовью!

Княгиня, лада, горлинка моя!

Я гридень твой

И раб твой молчаликий.

Казни иль милуй!

Пред тобою я открыт душой!

Вдруг за спиною крики:

– Кто здесь, княгиня?

Кто тебя посмел

Так испугать? И властно вскинув руку,

Там – враг! – вскричала Ольга.

Вихрь стрел

Ночь всколыхнул.

И кто-то наземь рухнул.

Но страже не позволила она

Взглянуть на мертвого.

Теряя разум словно,

Стенала Ольга, что её вина,

Как горе неизносное, огромна.

Огонь метался пардусом в глазах.

– Будь прокляты, – бросала в исступленьи

Она проклятья, – боги в небесах,

Что молча зрят на наши преступленья.

– Будь проклята судьба!

Что, как трава,

Безмолвна и покорна перед властью

Исчадья зла!

Что так равно права

И в смертном горе, и в великом счастье.

– Будь проклята душа!

В которой месть

Затмила все!

Где слезы всуе льются.

За то, что в ней такая сила есть,

Что может мир заставить содрогнуться.

– Будь проклята насильственная смерть!

Казнь подданных – ей нету оправданья.

Какая слабость – властью повелеть

Обречь народ на смертные страданья!

– Будь прокляты!..

До самого утра

Она лежала ниц, едва живая.

И пепел погребального костра

Летел над ней.

А утром, не внимая

Ни слову Свенельда, ни обращенью слуг

И ни капризам сына Святослава,

Пешком пошла на Киев, чтобы дух

Обрел бы в муках на забвенье право.

А в Киев въехала.

Все так же на челе

Глаза мерцали звездами бесстрастно,

Как будто все, что было на земле

И то, что будет, – ей одной подвластно.

Уйдя в дела, заботясь о Руси

В большом и малом, возводя «Уставы»,

Она, казалось, не жалела сил,

Чтоб утверждать границы и заставы.

И принимая Ольговы дела,

Славянский люд жил вольно, без боязни.

И никогда, пока она жила,

Не знала Русь позора смертной казни.

А в ночь иную, втайне от других,

Она сидела долго возле сына

И плакала. И в тех слезах сухих

Была вся боль, что сердце источила.

Боль всех потерь, что душу обожгли,

И вдовья боль, что принижает плечи,

И боль небес, живая боль земли.

И боль любви – единственной и вечной.

 

Третье сказание волхва

Помолись, язычник, лешему,

Как войдешь в дремучий лес.

Благодарствуй богу здешнему,

Позабыв других окрест.

Помолись, да поклонись ему,

Не сломаешься, поди.

Улыбнись ему по-лисьему,

Что там будет впереди?

А пройдешь чащобы, рытвины,

Обратишь к воде ступни,

Ты тогда словцом молитвенным

Водяного помяни.

Помолись о стаде Велесу,

Чтоб коров не жгли свищи.

И клянясь Даждь-богу в верности,

Бога нового ищи.

А найдешь – то возвеличь его,

Воздыми на небеса,

Чтобы он с полета птичьего

Не смотрел тебе в глаза.

Дай ему повыше логово,

Чтобы счастлив был в судьбе,

Чтобы богу было – богово,

Остальное все – тебе.

И живи в миру-согласии.

Только душу не продай.

Как о Велесе, о Власии

Год от года вспоминай.

Богородицу-заступницу,

Как Рожаницу, проси.

Чем душа твоя аукнется,

То и сыщешь на Руси.

Сохрани ту связь высокую,

Что впитала кровь славян, –

Слышать леса грусть глубокую,

Видеть светлый лик полян.

Состраданье к возвеличенным,

К разоренному гнезду…

Сохрани в душе язычество,

Как заветную звезду.

И тогда ступай,

Покличь его,

Бога нового, чтоб знать,

Чью безгрешность возвеличивать,

Чей позор ниспровергать.

 

IV. ЧТO ЕCTЬ BEPA

 

Коляда

Откуда все это?

Из снов?

Из былей иль древних сказаний?

...Раздолье славянских снегов

Живыми горит жемчугами.

Как девка, стыдливо-бела

Земля в подвенечном наряде.

– Коляда, коляда пришла!

Откройте ворота коляде!

Взбодрите огонь очага,

Чтоб кровью священной и жаром

Пропахла телячья нога,

Дразня золотистым нагаром.

Впитайте в себя этот день

До каждой снежинки летящей,

Чтоб в очи текла голубень,

А в душу – загадочность чащи.

Чтоб волю и ум укрепить

Реки молчаливым полетом,

Чтоб в голос вплести эту нить –

Весеннего солнцеворота.

Достав из коробьев платки

Барлатные – шелка златого,

Рядятся под баб мужики,

Отведавши сыта хмельного.

У девок горят на перстах

Каменья заморской окраски.

И светится солнце в очах

Неведомой силы и ласки.

Гарнец над подворьем вознес

Крутой аромат свеженины.

Девица смеётся до слез

Над молодцем в харе козлиной.

Играет среди кутерьмы

На взлобке сам леший проказник,

И в небе шатает дымы

Стрибог, прилетевший на праздник.

Из огнищ повысыпал люд

На щедрое светом снеговье.

Там песни коляде поют,

Там пляшут под дудку с присловьем.

 

1.

– Как пошла коляда

По улице гулять,

По улице гулять –

Толкачем побивать.

Толкачем по плечам,

А поленом по коленам.

Коляда, коляда,

Где ты раньше была?

– Я y поле ночевала,

Теперь к вам пришла.

– Ай, колядные,

Блины ладные!

– Уж ты дядя Доброхот

Выдай денег на проход!

– Овсень, овсень,

Ходил по всем,

По заулочкам,

По проулочкам.

Кишку, ножку

Сунь кочережкой

В верхнее окошко.

– Здравствуй, хозяин

С хозяюшкой!

– Коляда, коляда,

Посконна борода,

Дай кишку да лепешку,

Свиную ножку.

Ты хозяин-мужичок,

Открывай сундучок,

Доставая пятачок,

Дайте коровку,

Масляну головку.

– Уж ты тетушка, подай!

Ты лебедушка, подай!

 

2.

А святочный вечер укрыл в аксамит

И небо, и землю, и грады.

И в каждом окошке по плошке горит –

Гадают под шутки коляды.

И гридень, и смерд, и последний холоп

Хотят хоть на миг заглянуть бы

В грядущее: что там?

Пшеницы ли сноп,

Иль слезы?

Какие там судьбы?

Соломину тащат зубами: пуста –

Не жди тогда летом прибытка.

А с колосом будет – вернет борозда

Упавшее семя с избытком.

То воск расплавляют – куда потечет?

То, блюдо накрыв полотенцем,

С каменьями, с хлебом, – и каждый берет,

Что чуры положат на сердце.

А в теремном зале при малых свечах,

Задернув тяжелые шторы,

Княгиня сидит.

С нею рядом монах,

Посланец ромеев – Григорий.

Легко и достойно текут сквозь усы

То страстно, то вкрадчиво плавно

О вере христовой его словесы,

О самой святой – православной.

Кириллову тень и апостольский лик,

И слезы скорбящей Марии

Рассыпал по сводам палаты старик

На сказы волхвов расписные.

Припомнив бесплодие бесовских сил,

Что Русь не спасли от напасти,

Сулил он бессмертье душе.

И сулил

Незыблемость княжеской власти.

И молча сначала внимала ему,

То чуть усмехаясь, то строго.

А после спросила в упор: – Почему

Христос ваш сильнее Даждь-бога?

Колядки бродили всю ночь за окном,

То в окна влетая, то в двери.

А Ольга с Григорием токмо о том:

Что вера? Что истинно в вере?

 

Григорий:

– Человек от природы греховен и слаб,

И без пищи духовной – пустыне подобен.

Даже гордый владыка – всего только раб

Провиденья и воли господней.

Сколько суетных идолов создал, молясь,

Человек своей алчущей плоти?

Как сильна над ним призраков темная власть!

Ей покорствуя, что обретете?

Где та мудрость?

Пусть небо падет под крыло,

Корни гор поклонятся упорству и воле,

Станет золото хлебом,

Слезой – серебро,

Жемчугами покроется страдное поле…

Где та мудрость?

Не знает никто к ней стезю,

Нет её средь живых,

Среди моря и бездны.

Землю всю обеги и вселенную всю,

Но нигде не откликнется голос надежды.

Только реки руками всплеснут с берегов,

Только ветры посвищут вослед тебе разом…

Страх пред Господом – вот она мудрость веков,

Неприятие зла – вот единственный разум!

 

Ольга:

– Что за истина в страхе? Какая душа

Возвышалась, что вскормлена страхом?

Где ты видел, монах, чтобы судьбы верша,

Сильный мира сего был монахом?

Чтобы ждать подаянье с небес высоты,

Обретая надежду в мольбе лишь?

Что ты знаешь о Боге, монах, если ты

Перед ним распрямиться не смеешь?

Что ты знаешь о Нем, прославляя Его,

Не смутив свою веру сомненьем?

Это Он, до которого так высоко,

Только в смерти дарует прощенье.

Умножая народы, их губит опять.

Племена расселяет, питая их местью.

Это Он у вождя может разум отнять,

Чтоб земля проросла пустословьем и лестью.

Где та мудрость? Ты скажешь: на небе небес,

Где Он шествует вечный, как Время.

A не мудрость ли – солнцем обласканный лес

И ростком воспарившее семя?

Вешних рек половодье и звездная тьма,

Тварь, что жить лишь мгновение будет,

A не мудрость ли это – природа сама?

И земля, и мы, грешные, люди?

 

Григорий:

– O, Господь! Положи мои слезы в сосуд!

Гордость, как ожерелье,

язычнику грудь обложила.

Дни его – ветра тень, суета – его труд.

Ибо нету без веры ни правды, ни силы.

Есть глаза – но не видят,

Уста есть – молчат.

Что без веры они?

Ловля ветра – не боле!

Обрати свои очи, княгиня, назад:

Распри там и пожарища в царстве юдоли.

 

Из окна:

– Дедка свинушку убил,

Дедка беленькую,

Спинку пегенькую.

Ай, да божья коляда!

 

Ольга:

– Что ты Русь отпеваешь, Григорий!

Взгляни,

Разве мало земель под Перуновым ликом?

Иль забыли ромеи, как глохли они

От победных языческих кликов?

 

Григорий:

– Знаю я, что не меряна сила славян,

Крепок щит их и меч не притуплен.

Но скажи, не лукавя душой: разве вам

Мир высоких деяний доступен?

Эти звоны, что лебеди словно летят,

Благолепие храма Христова…

Или ведом пророка пронзающий взгляд

И молитв ободряющих слово?

Как впитает душа поднебесную высь,

Если к образу не обратится?

 

Ольга:

– Что святые... Хоть денно и нощно молись…

Григорий:

– Вот и надо, княгиня, молиться.

Ольга:

– Меж душою и небом посредника нет.

Григорий:

– Меж душою и Богом – сказать ты хотела?

Ольга:

– Нет, Григорий! Душа – это свет.

Нету власти над ней. И предела.

Сколько тайн у природы! Пройдут времена

И откроет их разум. Ничто ведь не вечно.

Но останется в мире хотя бы одна –

Это тайна души человечьей.

 

Из окна:

– Нивки реденьки,

Снопы частеньки.

Свят вечёр!

Кому выдастся,

Да тому добро.

Свят вечёр!

Полоска узенька.

Крестиков многонько.

Кому вынется,

Тому сбудется…

 

Григорий:

– Ишь, распелись-то девки у княжьих палат.

Нету страха пред власть предержаще.

Как удержишь народ?

Твой Даждь-бог слабоват.

Да и бог-то он так, завалящий.

 

Ольга:

– Что, чудес не творил, как Христос? Или он

Обходился без миссионеров?

 

Григорий:

– Бог тогда только Бог, если в муках рожден,

Смерть поправ своей правдой и верой.

Он один над народами, злом и добром.

Им рожден этот мир. Все – от Бога:

Одному – лепота неоглядных хором,

А другому – дыра за порогом.

 

Ольга:

– Не витийствуй, монах! Убедили давно

Меня смуты племен многоликих,

Что Руси быть языческой не суждено,

Если ей суждено быть великой.

Я – славянка! Во мне этот посвист ветров,

Что моря содрогает и степи,

И таинственный сумрак нехоженых троп,

И звезды над равниною трепет.

Я – славянка! Великого племени дочь!

Нам скрываться в лесах не пристало.

Мы встаем над землей, чтоб века превозмочь,

Чтобы Русь неизбывно стояла.

Но скажи мне, монах, что сулил за Христа

Константин – базилевс хитромудрый?

Если храмы одни, то сия лепота

Уж давно золотит наши кудри.

Что дает с новой верой?

 

Григорий:

– Божественный сан

Солнцем высветит княжье убранство.

Будешь равной средь равных народов и стран,

Укрепивших свой трон христианством.

Мир получит народ твой, товары – купец.

И Господь вам защитою станет.

Длань протянет к тебе базилевс, как отец…

 

Ольга:

– Ничего, обойдемся без длани.

Да, не щедр твой владыка. Булгар и Хиджас

Столь сулили, что слушать устала.

Чем еще христианство обрадует нас?

 

Григорий:

– А душа?..

Ольга:

– Душу я посчитала.

 

Из двери:

– Христос рождается.

На печи валяется,

В лапти обувается…

Ты позволь, хозяюшка,

Ты позволь госпожа-Коляда.

Ты позволь, госпожа,

Да ко двору пройти,

Ко двору пройти

Да словцо молвити,

Словцо молвити

Да речь говорити…

 

Четвертое сказание волхва

Преклоню мое ухо я к притче

И на гуслях загадку сыграю.

Как из радости скорбь мою вычесть,

Как в грехах исподобиться рая?

О, земля! Не прими моей туги!

Да не знает мой вопль покоя!

На свои возвращается круги

Все святое и все несвятое.

Не за жертвы тебя укоряю.

Сколь бы ни было, все их простили.

Видишь: словно стрелою пронзает

Небо русичей крест Византии!

Кабы нам новой вере в угоду

Не ослепнуть от храмов сиянья,

Не забыть бы какого мы роду,

Наших пращуров славных деянья.

Кто нам скажет из тех, кто в гордыни

Нас от сердца отринул, как диких,

Что прочны мы корнями своими,

Кто нам скажет, в грехах своих каясь,

Что мы сами себя породили?

То ли страх безоглядный, то ль зависть,

То ли алчность им разум затмили.

Век от века, все снова и снова

Будут наши испытывать силы

То хулой и неправедным словом,

То все новым и новым Аттилой.

Вижу:

Символов жадные лики –

От креста до звезды Соломона.

И стекают воинственно клики

То с холмов, то с трибун, то с амвонов.

Вижу:

Время – богиня мистерий,

В жерновах, что неслышимо трутся,

В пыль сотрет все – от орд и империй

До царей и вождей-властолюбцев.

Вижу:

Русь. Неоглядные дали,

Где вольготно живется народу,

Где о предках так мало слыхали,

Что забыли, какого мы роду.

Где трава-солнцегляд не увяла,

И надежду беда не затмила,

Где земля возрождать не устала

Богатырского племени силу.

Вижу:

Гордо стоит одинокий

Человек перед заметью Млечной.

И в душе его дьявол и боги

Всё не кончат свой спор бесконечный.

 

Из окна:

– Привезет тебе

Три подарочка.

Первый подарок –

Жемчуга одни.

Второй подарок –

Чисто золото.

Третий подарок –

Слезы горькие…

 

V. ЗОВ ПРОШЛОГО

 

1.

– Вот опять расшалились ко сну.

Ярополк, что ты дразнишь Олега!

Ах, внучата!

Я скоро усну

Вечным сном, не дожив и до снега.

Внуки, внуки!

Кто будет беречь

Ваши игры, головушки ваши?

По руке ль будет росичей меч,

По губам ли славянская чаша?

Что дадите вы отчей земле:

Мир и честь? Или войны-раздоры?

Ах, вы княжичи!

Кто на челе

Разглядит ваших судеб узоры?

Подрастете, и княжий венец

Вас воздымет над русской землею.

Ах вы, сироты!

Снова отец

Меч достал и седло боевое.

Гикнул клич, что идет-ить на вы!

И взметнулась Дуная стремнина.

Не хранит он своей головы

Князя русского мужа и сына.

Ищет славы в чужой стороне,

Хочет силой согласье посеять.

Не пойму Святослава. Пo мнe

Так свою надо землю лелеять.

Свой народ, с кем едины родством,

Стерпит все – гнев неправый и беды.

Но любви не добудешь мечом,

И слезами восходят победы.

Верноподданность чуждых племен

Только тешит гордыню лукаво.

Кто в примученных землях рожден,

Тем горька нашей отчины слава.

Внуки, внуки!

Как сладок покой

Ваших лиц, озаряемых снами…

Ольга, низко склонясь головой,

К их щекам прикоснулась губами.

Ярополку поправив рядно,

Удалилась, крестясь и вздыхая.

В спальне тихо открыла окно

И легла.

И уже засыпая,

Вдруг подумала:

– Нет, не пущу

Святослава я в земли другие.

Пусть гневится, а все же решу,

Что умру, как покинет он Киев.

Пусть уж лучше с Малушей грешит,

Да Владимира балует лаской.

Кровный сын-то. Разумен на вид.

И на братьев взирает с опаской.

Что в хитрющих глазах – не пойму –

Непокорного сына рабыни?

Княжий стол не по роду ему,

А судьбу не найдешь на чужбине.

Накатилась на душу волна –

То ли свет, то ли вспыхнуло утро.

И как будто уснула она,

И в минувшем проснулась как будто.

 

Первое забытьё

Жара пронимала до самых костей.

И Днепр присел, вздыбив бреги.

Детишки кричали:

Встречайте гостей!

И Претич поник: – Печенеги!

И бросился люд, покидая дворы,

За стены, что Киев хранили.

А князь и дружина свои топоры

Давно за Дунай обратили.

Бессчетны кибитки, что стали вокруг,

И сабли кривые бессчетны.

Арканом сжимается вражеский круг

Обжорливый, жадный и потный.

А в Киеве голод.

Коров и свиней

Давно уж обглоданы кости.

И смерть прибрала половину детей,

Но все не отступятся «гости».

Просили Перуна, молились Христу,

Чтоб весть Святославу подали.

А выручил смерд, что пробрался к Днепру

Обманно: – Коня не видали?

Да Претич, седой воевода, схитрил.

И так это вышло на славу –

Мечами бряцал он и в трубы трубил,

Как будто встречал Святослава.

Но память, минуя счастливый исход,

Опять возвращается с болью

В тот день, когда крикнул, собравшись, народ:

– Княгиня! Смерть краше неволи!

И, внуков обняв, поклонилась она

Тем страшным от голода лицам,

Как будто её была в этом вина,

И некому больше молиться.

А после, заметив в толпе старика,

Которого видела где-то,

Спросила: не может ли спеть он, пока

Проклятое плавится лето?

И он, длинноликий, не смерд и не вождь,

Вдруг слабыми пальцами тронул

Воловие жилы.

И словно бы дождь

Упал на иссохшие кроны.

И чем его слово запало тогда –

Надеждой, печалью, тревогой?

Но память хранит: показалась беда

Не так уж и долгой дорогой.

 

Пятое сказание волхва

Шел по свету странничек,

Посохом помахивал.

Грязь о сорока пудов

С лапоточков стряхивал.

Голодно ли, холодно ль –

Согревался посулом.

Опирался странничек

О землицу посохом.

А как был тот посох-то

Не из дуба крепкого,

Не в лесу взлелеянный,

Не из камня лепого.

Собирал из рокота

Речек-серебряночек,

Из лесного шороха

Этот посох странничек.

Из травы-печалицы,

Из ржаного зернышка

Да с веселой радуги

В росах подорожника.

Собирал с поклонами

По кровинке отчиной,

С весей, где досточками

Двери заколочены.

Кто в пути ни встретится,

Всяк ему завидовал.

Был тот посох тоненький

Крепости невиданной.

Горе ли подступится,

От беды застонется ль,

Обопрется посохом,

Выдюжит, не сломится.

И склонились до полу

Перед ним два полюса,

Вся земля широкая

От горы до колоса.

Поклонилось звездами

Небо предрассветное

За надежду вечную

В доброе и светлое.

Шел по свету странничек,

Посохом помахивал…

 

Второе забытьё

Две полных луны с византийских небес

Скатились в понтийское море.

Молчали холмы. И молчал базилевс.

И гнилью тянуло с Босфора.

Ждала, пресекая роптание тех,

Кто жаждал отмстить за обиду,

Когда Константин, одурев от утех,

Прикончит сию волокиту.

И Свенельду с бабьей своей простотой

Сказала на гнев его ярый:

– Hу что для Руси выждать век аль другой?

А им-то и лето в подарок.

Сама же себе говорила в сердцах,

Кусая иссохшие губы:

– Откуда пред нами завистливый страх,

Почто иноземцам не любы?

Затем, что богаты землею своей,

Иль костью застряли в их горле?

Что горький простор азиатских степей

Сокрыли слезами и болью?

Придет ли бессчетным наветам конец?

Но гордо расправила спину,

Когда императора льстивый гонец

Её пригласил к балдахину.

Потом говорила.

Смотрел Константин

Растерянно и удивленно.

Сказала:

– Пригож и хоробр мой сын.

Отдай ему дочь свою в жены?

Оплавились свечи. Вспотел логофет.

Погасли узоры хламиды.

Уклончивым был Константина ответ –

Соломинка в море обиды.

Но после сказал, что прекрасна она,

Да жаль вот, языческой веры…

 

– Ах, как хорошо, что очнулась от сна!

Приснятся ж такие химеры…

Сквозь окна смотрела белесая ночь,

Впитавшая горечь ямшана.

Подумала, как бы года превозмочь.

Зачем умирать-то так рано?

И что там за смертью?

Неужто душа

И вправду бессмертна, как боги?

И путь в мирозданье незримо верша,

То в нас, то в траве у дороги?

А может, она, как изрек патриарх, –

За наши грехи отвечая,

Страдает в аду?

Иль живет в небесах,

Когда исподобится рая?

Как ночь коротка!

Вот и новый рассвет

Рождается в сладостной боли.

Но нету покоя. И радости нет.

И прежней, как с Игорем, воли.

И сердце тревогой и страхом полно.

Спаси меня, дева Мария!

С чего это снова в покоях темно?

И пенье как в храме Софии?

 

Третье забытьё

Звоны колокольные,

Звоны-перезвонницы.

То ли в небе, то ли в сердце самом.

Босая, седенькая – молится, молится,

Наверно славянка, о горе своем.

В свете свечей, в переливчатых тенях

Чьи-то профили, губы, глаза…

И пение ладное.

Такое пение,

Что душу покаянно теплит слеза.

В немом позолотье расплавились образы.

Где Христос, где Матфей, где Лука?

Какая-то дева, венцом подобравшая волосы,

К Ольге нисходит.

И тянется к деве рука.

Шепчут губы: Рожаница, ты ли?

Прости за извечную маяту.

Мы – женщины!

Это о нас позабыли,

Утративших молодость и красоту.

Ты молчишь? Ты наверное – Гера!

Молю, припадая к земле тесней:

Горе любой исчерпаю мерой

Ради счастья рожаемых в муках детей.

Не безмолвствуй.

Стою на коленях, смотри, я!

Или ты – это Кали?

Я не узнаю.

Голос хора вознесся:

– Святая Мария,

Сохрани и помилуй рабыню твою.

– Мария?!

Здесь душно и мало света.

Пойдем на солнце, где ветер горяч.

Туда, где по рощам оливковым лето

Уносится взмыленной лошадью вскачь!

Как ладонь твоя холодна!

Как знакома

Каждой морщинкой и жилкой своей.

Как будто я в Пскове, как будто дома

У пахнущих свежей елью дверей.

Тот же родник рвется к свету упрямо…

– Что же ты плачешь?

Жалеешь земных?

Дай слезы утру.

Господи! Это – мама!

Как похожа, однако, ты, мать, на святых.

Взглянула с укором глазами серыми,

Отряхнула понёву, косу отвела.

И спокойно спросила:

– Ты веруешь?

– Верую!

О, как верую, если б сказать я могла!

Верую, что добро в человеке извечно,

Что не сгинет в земле неповинная кровь,

В непорочную душу и грешные встречи

И еще непокаянно, мама, в любовь.

В землю верую нашу, в бессмертие рода,

И что Русь никому не дано одолеть.

Что одно это – бог и живая природа.

В жизнь я верую, мать.

И не верую в смерть.

Снова звоны. Опять она в храме Софии.

Застонала, усилием смяв забытье.

И очнулась.

Тревожно глаза голубые,

Святославовы очи, глядят на неё.

 

2.

Июль светился в радугах и пел.

Густилась рожь. В садах плыла истома.

Сын говорил:

– Устал сидеть я дома.

И за окно задумчиво смотрел.

То отбивал с Добрыней табуны,

То игрища устраивал с мечами,

Один – с тремя, пятью богатырями,

Ни разу им не показав спины.

А Ольга все просила подождать:

– Вот похоронишь – и ступай походом.

Как хочешь правь землею и народом.

Да не забудь земле меня предать.

Но вечером однажды он сказал:

– Все, не могу.

Иначе сам умру я.

А ты переживешь весну, другую…

И в лоб её, смеясь, поцеловал.

И Ольга поняла, что нету сил

Остановить его, а жить – тем боле.

– Ну что ж, иди. Как удержу я, коли

Тебе дунайский берег больше мил?

Сегодня же со мною посиди.

А завтра утром приходи проститься.

Тревожно мне. Я будто вижу лица

Мне близкие.

И боль стоит в груди.

Людей давно ушедших голоса

Меня зовут, изматывая душу.

О, как устала, Святослав, я слушать,

Как умирают осенью леса.

Все тяжелее небо надо мной.

И солнце все тускней на небосклоне.

Беру огонь я в желтые ладони,

А он не жжет.

Он словно ледяной.

Прости меня!

Что заставляла ждать,

Что меж тобою и Малушей стала,

Что не чужое алчно я желала,

А лишь свое хотела не терять.

Прости, что веру дедов и отцов

Я поменяла на единобожье.

Где сто дорог, там просто бездорожье.

И Бога нету там, где сто богов.

Какие бы не выпали пути,

Ты береги ту первую тропинку.

Родной земли единую слезинку

За все богатства не меняй.

Прости!

 

3.

Кровь стучала: воздуха, воздуха!

Ну хотя бы глоток! Полглотка!

Но губам даже малого продыха

Не давала её рука.

А когда послабела воля,

И посыпались долу персты,

Ртом в подушку уткнулась Ольга,

В беспредельную темь пустоты…

Смерть, разгладив лица морщины,

Красоту отдала и покой.

Как давно вои малой дружины

Не видали её такой!

Святослав вздохнул: – Как живая!

И услышал в рассветной мгле:

– Скажут: что же, святая?

Святая!

Что святее любви на земле?

К роду кровному, к отчему краю,

К миру доброму средь людей,

К зову прошлого…

Да, святая!

В небезгрешной жизни своей.

И когда выносили тело,

И звонили в колокола,

Русь любила, работала, пела,

Чтила предков своих…

Жила.

 

Шестое сказание волхва

Опять, опять её лицо –

Той женщины с загадкой вечной.

Она была со мной обвенчана,

Назвавшись Русью под венцом.

Она вела меня в свои

Хоромы, убранные скромно,

Где так величественно сонно

Стояли храмы на крови.

Она показывала мне

Свое приданное, не зная

Его значения и края,

Идя как будто в полусне.

Мы шли. Над нами облака

Вздымались рукотворным сводом.

И время даже не на годы

Вело свой счет, а на века.

Она молчала до поры,

То говорила громко, страстно,

Что на Земле все государства –

Единомлечные миры.

Одна в нас кровь. Один – исток.

И Бог един у нас – Природа.

Наступит век, когда народам

Судьба один отмерит срок.

– Скажи, что ждет нас впереди?

Что предначертано богами?

Любовь моя! Что будет с нами?

Рукой взмахнула: – Погляди:

Вдали, укрытая в рядно,

Шла женщина. Её обличье

То было светлым по-девичьи,

То по-старушечьи темно.

Она летела и ползла,

Рыдала, пела и молилась,

То падала, то возносилась

И крест безропотно несла.

Одни склонялись перед ней

В любви сыновней и печали.

Другие камнями бросали

И ложью, чтобы побольней.

Упрятав лик в дожди, в снега,

В бессчетных поприщах теряясь,

Вновь расцветала всем на зависть,

Не вспомнив по злобе врага.

Но слабнул вещий благовест,

И меркла в золоте икона.

И не нашлось в пути Симона,

Чтобы помочь нести ей крест.

И кто-то вопросил в те дни:

– Что делать с ней? Достойна ль рая?

И рать откликнулась земная:

– Распни её!

Распни! Распни!

– Кто это?! – закричал старик.

– Что, не узнал? Твоя невеста.

Благослови на подвиг крестный.

И в облаках сокрылся лик.

Но долго волхв еще стоял.

Потом вернулся к той опушке,

Где пала замертво кукушка,

И кукованье услыхал.