Валерий ДАНИЛЕНКО. ПРИЁМ «ПЕРЕСАЖИВАНИЕ ГЕРОЯ». По произведениям Салтыкова-Щедрина

 

Валерий ДАНИЛЕНКО

ПРИЁМ «ПЕРЕСАЖИВАНИЕ ГЕРОЯ»

По произведениям Салтыкова-Щедрина

 

 Необходимо, чтобы человечество
окончательно очеловечилось.
А когда это произойдёт?
Перспектива бессрочная.
М.Е. Салтыков-Щедрин

 

Приём «пересаживание героя» А.М. Горький считал одним из излюбленных в произведениях Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина (1826-1889). Этот приём нельзя считать изобретением нашего великого сатирика. Художественная литература заимствовала сюжеты с их героями из гомеровских поэм, из средневекового героического эпоса, из «Декамерона» Д.Боккаччо и т.д. Древнегреческий миф о Прометее, например, был пересажен в произведения Д.Боккаччо, П.Кальдерона, Вольтера, Ф.Шлегеля, И.Гердера, И.Гёте, Д.Байрона, П.Шелли, В.Брюсова, Л.Украинки, В.Иванова, М.Карима и др. Их авторы подвергали образ Прометея демифологизации.

Приём пересаживания героя позволяли себе наши сказочники. Они переселяли в свои сказки, в частности, былинных богатырей – Илью Муромца, Алёшу Поповича и др., превращая их из былинных героев в сказочные. Они подвергали их образы дегероизации.

Цель настоящей статьи – проследить, какая судьба была уготована М.Е. Салтыковым-Щедриным в его произведениях лишь некоторым героям русской литературы. На их примере я попытаюсь дать свой ответ на вопрос о том, с какой целью великий сатирик так часто в своих произведениях использовал приём пересаживания героя.

 

Грибоедовские герои

«Горе от ума» А.С. Грибоедова, как известно, заканчивается бегством Александра Чацкого из Москвы.

Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.

Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,

Где оскорблённому есть чувству уголок!..

Карету мне, карету!

А что произошло с главным героем «Горя от ума» после того, как он сбежал из Москвы? Его творец не дал нам ответа на этот вопрос. На него ответил в своих произведениях, как ни странно, М.Е. Салтыков-Щедрин. Он взял на себя смелость продлить жизнь героя, не созданного им самим.

Первая часть книги М.Е. Салтыкова-Щедрина «В среде умеренности и аккуратности» называется «Господа Молчалины» (1874-1876). Её главный герой – Алексей Степанович Молчалин. Он сообщает рассказчику, от лица которого ведётся повествование, о том, как сложилась судьба Чацкого, после того, как в расстроенных чувствах он покинул Москву.

Со слов Молчалина мы узнаём, что Александр Андреевич Чацкий зря горячился по поводу Софьи. Она стала его женой. Молчалин рассказывает: «Сам Александр Андреевич впоследствии сознался, что погорячился немного. Ведь он таки женился на Софье-то Павловне, да и как ещё доволен-то был! Даже доднесь они мне благодетельствуют, а Софья Павловна и детей у меня всех до единого от купели воспринимала» (Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. в 20 томах. Т.12. М., 1971. С.33).

О дальнейшей судьбе Чацкого мы узнаём из такого диалога рассказчика с Молчалиным:

«– Что же вы у Чацкого делали?

– В то время департамент “Государственных Умопомрачений” учреждён был, а Александр Андреич туда директором назначение получил. Ну, и меня заодно помощником экзекутора определил.

– Христос с вами, Алексей Степаныч! да разве существовал такой департамент?

– У нас, сударь, и не такие департаменты бывали! А этот департамент Александр Андреич даже сам для себя и проектировал. Ведь он, после того как из Москвы-то уехал – в историю попал, в узах года с полтора высидел, а как выпустили его потом на все четыре стороны, он этот департамент и надумал. У нас, говорит, доселе по простоте просвещали: возьмут заведут школу, дадут в руки указку – и просвещают. Толку-то и мало выходит. А я, говорит, так надумал: просвещать посредством умопомрачений. Сперва помрачить, а потом просветить.

– И успешно у него это дело шло?

– Как сказать! настоящего-то успеху, пожалуй, что и не достиг. Последовательности в нём не было, строгости этой. То вдруг велит науки прекратить, а молодых людей исключительно с одними сонниками знакомить, а потом, смотришь, сонники в печку полетели, а науки опять в чести сделались. Всё, знаете, старинное московское вольнодумство в нём отрыгалось. Ну, и вышло, что ни просветил, ни помрачил!

– И долго у вас эта канитель тянулась?

– Нет, не долго. Всего годков с десять директором посидел. А под конец даже опустился совсем. “Опротивело!” – говорит. Придёшь, это, бывало, с докладом, а он: “Ах, говорит, как всё мне противно!” Или вдруг монолог: “Уйду, говорит, искать по свету, где оскорблённому есть чувству уголок!” И что ж бы вы думали! – на одиннадцатом году подал-таки в отставку!

– Жив он ещё?

– В имении своём, в веневском, живёт. И Софья Павловна с ним. И посейчас как голубки живут. Жаль, детей у них нет – всё имение Антону Антонычу Загорецкому останется» (там же. С.34-35).

Неужели это тот Чацкий, который метал громы и молнии у Фамусова? Неужели это тот Чацкий, гневный монолог которого мы учили наизусть в школе?

А судьи кто? – За древностию лет

К свободной жизни их вражда непримирима,

Сужденья черпают из забытых газет

Времён Очаковских и покоренья Крыма;

Всегда готовые к журьбе,

Поют всё песнь одну и ту же,

Не замечая об себе:

Что старее, то хуже.

Где, укажите нам, отечества отцы,

Которых мы должны принять за образцы?

Не эти ли, грабительством богаты?..

Перед нами грозный обличитель! Он разбивает в пух и прах фамусовскую Москву! Вяжется ли этот монолог, произнесённый грибоедовским Чацким, с его щедринским образом? Ответ очевиден: М.Е. Салтыков-Щедрин в пух и прах разбил грибоедовского Чацкого. Чуть ли не в каждую строчку о судьбе Чацкого после его бегства из Москвы М.Е. Салтыков-Щедрин вложил убийственную иронию.

Неоднозначным оказалось отношение М.Е. Салтыкова-Щедрина к Молчалину. С одной стороны, он следовал в трактовке его образа за А.С. Грибоедовым, а с другой, он его явно облагородил.

В комедии А.С. Грибоедова Молчанов изображён как презренный тип, который произносит такие известные слова: «В мои лета не должно сметь своё суждение иметь!». Чацкий говорит о нём с отвращением:

А впрочем, он дойдёт до степеней известных,

Ведь нынче любят бессловесных.

Молчалин дошёл у М.Е. Салтыкова-Щедрина, как и предсказывал грибоедовский Чацкий, «до степеней известных». Но М.Е. Салтыков-Щедрин обнаруживает в Молчалине такие черты, которые А.С. Грибоедову даже и не снились. Никакой преднамеренной грибоедовской угодливости М.Е. Салтыков-Щедрин в своём Молчалине уже не видит. От лица рассказчика, ведущего повествование, он пишет о своём Молчалине:

«Я давно знаю того Молчалина, с которым намереваюсь познакомить читателя. Когда-то мы служили с ним в одной канцелярии. В то время это был уж человек пожилой, хотя всё ещё занимавший незавидную должность помощника экзекутора. Сознаюсь в своём неразумии: как чиновник молодой и самонадеянный, я смотрел тогда на Молчалина довольно свысока. Я не понимал ни трагизма его положения, ни той изумительной самоотверженности, с которою он спасал нас всех от начальственного натиска, первый подставляя свою грудь под удары. Молодой, обеспеченный и жестокий, я думал, что такова уже провиденциальная роль Молчалиных, чтоб за всех трепетать и за всех принимать удары…

Искушённый опытом, я, разумеется, прежде всего поспешил возобновить прерванное знакомство и был принят с тем приветливым, почти сострадательным благодушием, которое характеризует человека, выстрадавшего своё право быть сытым, и которого вы никогда не встретите у ликующего холопа, сознавшего себя силою» (там же. С.29).

Каким же далёким оказался щедринский Молчалин от грибоедовского! Автор «Горя от ума» изобразил своего Молчалина примитивным блюдолизом, к которому вместе с главным героем своей комедии он испытывает чувство презрения.

Судьба Чацкого и в особенности Молчалина прослежена у М.Е. Салтыкова-Щедрина с тщательными подробностями. В её изображении он кардинальным образом отходит от их прототипов, выведенных в «Горе от ума». Чацкого он явно дегероизирует, а Молчалина облагораживает.

Но сатирик вводил в свои произведения и других грибоедовских героев. Он это делал с лёгкостью необыкновенной! Мимоходом он упоминает в них то о Фамусове, то его дочери, то о Скалозубе, то о Репетилове и др. Они пролетают по его книгам мелкими пташками.

 

Гоголевские герои

Мелкими пташками пролетают по книгам М.Е. Салтыкова-Щедрина и гоголевские персонажи. Рассказчик, от лица которого в его произведениях ведётся повествование, упоминает то об Иване Никифорыче Довгочхуне, поссорившемся с Иваном Иванычем Перерепенко, то о Коробочке, то о Собакевиче, то о Хлестакове, то о Чичикове и др. В их трактовке сатирик следует за их творцом. Но Н.В. Гоголь был по отношению к своим героям намного более мягок, чем М.Е. Салтыков-Щедрин.

Сам Н.В. Гоголь употребил по отношению к своему таланту в «Мёртвых душах» выражение «смех сквозь слёзы». Это выражение стало крылатым. Щедринский смех был намного более безжалостным, чем гоголевский. А.М. Горький писал: «Смех Щедрина – это не смех Гоголя, а нечто гораздо более оглушительно-правдивое, более глубокое и могучее» (Горький М. История русской литературы. М., 1939. С.270).

Гоголевский Хлестаков – безудержный хвастун, который сумел воспользоваться благами, которые нежданно-негаданно посыпались на него после того, как его приняли за ревизора, прибывшего в провинцию из самого Петербурга. Щедринский Хлестаков далеко не так безобиден, как гоголевский.

В книге «Призраки времени» (1868) М.Е. Салтыков-Щедрин изображает Хлестакова либералом. Он – пасынок консерватора и взяточника Давилова. Между ними возникает недоразумение по поводу Взятки, которую сатирик изображает в виде прелестной девицы-соблазнительницы. Но это недоразумение легко разрешается: Хлестаков уговаривает Давилова сделать отношения с Взяткою секретными. Открыто взятки брать нельзя, а секретно – пожалуйста. Либерал Хлестаков и консерватор Давилов в конце концов сливаются в единое существо под фамилией Хлестаков-Давилов.

У Н.В. Гоголя Чичиков обходится с помещиками, у которых он скупает мёртвые души, как хитрый виртуоз. М.Е. Салтыков-Щедрин превращает этого виртуоза в настоящего подлеца. Пройдохой оказался и его сын от Коробочки, который стал адвокатом по фамилии Подковырник-Клещ. Об этом адвокате М.Е. Салтыков-Щедрин пишет: «Отец – пройдоха, мать – доточница; какому уж тут плоду быть!» (Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. в 20 томах. Т.12. М., 1971. С.47).

Судьба свела гоголевского Павла Ивановича Чичикова с грибоедовским Павлом Афанасьевичем Фамусовым. Молчалин рассказывает: «В то время к нему в канцелярию Чичиков Павел Иваныч поступил – такая ли продувная бестия! Первым делом, он Павла Афанасьича себе поработил; вторым делом, для Софьи Павловны из таможни какой-то огуречной воды для лица достал. Словом сказать, всех очаровал. Вот однажды и подсунул он Павлу Афанасьичу бумажку (я в то время не мог уж советовать: в загоне был), а тот и подмахнул. Смотрим – ан через три месяца к нам ревизия, а там немного погодя и суд» (там же. С.33-34).

Чичиков загнал Фамусова в гроб. После суда над ним он прожил всего две недели. Молчалин рассказывает: «Только две недели и жил после того. А умер-то как! именно только праведники так умирать могут! На последних минутах даже дар прозорливости получил: увидишь, говорит, Алексей Степаныч, что явится человек, который за меня, невинно пострадавшего, злодею Чичикову отомстит! И точно: слышим потом – Гоголь выискался! И как он его, шельму, расписал! Читали, чай?» (там же. С.34).

Как видим, в изображении Хлестакова и Чичикова М.Е. Салтыков-Щедрин следовал логике, заложенной в их гоголевских прототипах. Но он углубил их порочность.

 

Тургеневские герои

М.Е. Салтыков-Щедрин пересадил в свои произведения Базарова и Кирсанова из тургеневских «Отцов и детей», Лаврецкого и Берсенёва из «Дворянского гнезда», Рудина из одноимённого романа и др.

Жизнь Лаврецкого оказалась неудачной. Лиза стала его женой, но она умерла. Автору «Дневника провинциала в Петербурге» (1872) Лаврецкий с горечью поведал: «Лизавета Михайловна скончалась. Признаюсь вам, это была большая ошибка с моей стороны. Увлечь молодую девицу, не будучи вполне уверенным в свой свободе, – как хотите, а это нехорошо! Теперь, однако ж, эти увлечения прошли…» (там же. Т.10. М., 1971. С.457).

Тургеневский Лаврецкий превратился у М.Е. Салтыкова-Щедрина в развалину: «Он до того ожирел, что лишь с трудом понимал, какие идеи – либеральные и какие – консервативные» (там же. Т.4. С.182).

Судьбу Рудина М.Е. Салтыков-Щедрин проследил в своих книгах более подробно, чем судьбу Лаврецкого. У М.Е. Салтыкова-Щедрина он нашёл себе место в жизни. Он вступил на путь борьбы за социализм.

Вот как в «Дневнике провинциала в Петербурге» описана первая встреча автора с Рудиным:

«– Рудин! Да вы с ума сошли! Ведь вы в Дрездене на баррикадах убиты, – воскликнул я вне себя.

– Толкуйте! Это всё Тургенев сказки рассказывает! Он, батюшка, четыре эпизода обо мне написал, а эпизод у меня самый простой: …возбуждаем народ-с! Пропагандируем права человека-с! воюем с губернатором-с!» (там же).

В «Помпадурах и помпадуршах» (1874) Рудин проповедует «теорию возрождения России посредством социализма, проводимого мощною рукою администрации» (там же. Т.8. С.180).

 Сам М.Е. Салтыков-Щедрин тоже прошёл через увлечение, которое он приписал Рудину. Много лет он занимал высокие административные должности в разных городах России, думая, что может поспособствовать тем самым социалистическим преобразованиям. Но с этими иллюзиями он со временем расстался, зато наделил ими своего Рудина. Однако и Рудину пришлось с ними расстаться. В конце концов он нашёл себе сначала место директора департамента распределения богатства, а потом – директора департамента преуспеяний. Сами названия этих департаментов говорят об ироническом отношении М.Е. Салтыкова-Щедрина к Рудину.

Судьба Лаврецкого и Рудина в книгах М.Е. Салтыкова-Щедрина, таким образом, сложилась в конечном счёте неудачно. Это свидетельствует, по М.Е. Салтыкову-Щедрину, об ошибочности их жизненных позиций.

 

***

М.Е. Салтыков-Щедрин прославил своё имя как сатирик. Но назначение литературы он видел не только в осмеянии отрицательных персонажей. На первое место в статье «Напрасные опасения» он выдвигает вопрос о положительных героях. Таких героев, с его точки зрения, русская литература не сумела найти. Это не удалось, в частности, Н.В. Гоголю. «Новая русская литература не может существовать иначе, как под условием уяснения тех положительных типов русского человека, в отыскивании которых потерпел такую громкую неудачу Гоголь», – писал М.Е. Салтыков-Щедрин (там же. Т.9. С.23).

Не могут претендовать на положение подлинных положительных героев, по мнению автора «Напрасных опасений», так называемые лишние люди, которых вывел в своих книгах, в частности, И.С. Тургенев. Его Рудин, Лаврецкий и т.п. лишние люди уже потому не могут расцениваться в качестве положительных героев, что они оказались в русском обществе лишними. Они не нашли высоких целей в жизни.

 Тургеневский Рудин сокрушался: «Неужели я ни на что не был годен, неужели для меня так-таки нет дела на земле? Часто я ставил себе этот вопрос, и, как я ни старался себя унизить в собственных глазах, не мог же я не чувствовать в себе присутствия сил, не всем людям данных! Отчего же эти силы остаются бесплодными?.. Что это значит? Что мешает мне жить и действовать, как другие?.. Отчего всё это?» (Тургенев И.С. Собр. соч. в двенадцати томах. Т.2. М., 1975. С.152).

Несостоятельность лишних людей М.Е. Салтыков-Щедрин разоблачал в своих литературно-критических статьях. В одной из них он писал: «Трудно найти в какой-либо литературе типы более блестящие, нежели Рудин, Лаврецкий и множество других, созданных талантливым пером Тургенева; скажем даже: трудно найти типы, более способные возбудить симпатию; но взгляните на них пристальнее, взвесьте их поступки и действия, и вы легко убедитесь, что это не более как люди распутия, люди скучающие, не видящие в жизни целей, не потому, чтобы этих целей не было в действительности, и даже не потому, чтобы очень трудно было определить их, а потому просто, что они не находят особенной надобности вызывать их наружу» (Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. в 20 томах. Т.9. М., 1971. С10).

Для выражения своего отношения к героям русской классической литературы критических статей М.Е. Салтыкову-Щедрину было мало. Ему было тесно в их жанровых рамках. Сатирик стал выражать это отношение в своих художественных произведениях. Для этого ему понадобился приём пересаживания героя. У художественной литературы есть преимущества перед литературной критикой.

Пересаживание героя в художественные произведения открыло перед М.Е. Салтыковым-Щедриным новые возможности. Оно позволило ему переместить героев русской классической литературы в будущее. Оно позволило ему подтвердить идеи, которые он высказывал в своих критических статьях о литературных героях, в новой, художественной, форме.

Чтобы подтвердить несостоятельность жизненных позиций некоторых из литературных героев, великий сатирик продлил жизнь этих героев в своих книгах. Их жизнь на практике показала, кто есть кто. Жизнь Чацкого, Лаврецкого, Рудина и др., как её изобразил М.Е. Салтыков-Щедрин в своих художественных произведениях, высветила сущность этих героев. Все они далеки от идеалов, к которым стремился их автор, – идеалов борьбы за подлинную человечность.

В движении к идеалам М.Е. Салтыков-Щедрин видел высший смысл своей жизни. К этому движению он призывал своих современников и потомков в своей последней книге «Пошехонская старина»:

«Не погрязайте в подробностях настоящего, но воспитывайте в себе идеалы будущего; ибо это своего рода солнечные лучи, без оживотворяющего действия которых земной шар обратился бы в камень. Не давайте окаменеть и сердцам вашим, вглядывайтесь часто и пристально в светящиеся точки, которые мерцают в перспективах будущего. Только недальнозорким умам эти точки кажутся беспочвенными и оторванными от действительности; в сущности же они представляют собой не отрицание прошлого и настоящего, а результат всего лучшего и человечного, завещанного первым и вырабатывающегося в последнем. Разница заключается только в том, что, создавая идеалы будущего, просветлённая мысль отсекает все злые и тёмные стороны, под игом которых изнывало и изнывает человечество» (там же. Т.17. С.72).