Владимир НЕЧАЕВ 
Владимир НЕЧАЕВ
ГОЛОСА
Подводя итоги
ДАР
В одном из эпизодов зарубежного фильма беседуют два молодых человека:
«– Там, куда попадают люди после смерти, только и разговоров о море. Ты никогда не видел моря?
– Нет, никогда.
– О чем же ты будешь говорить, когда умрешь?».
И мне, прожившему полвека на морском побережье, будет что рассказать в той области.
Море было неизменным свидетелем всех моих проказ, падений и триумфов.
Моя соленая кровь, текущая из ранки, откликалась на морские приливы и отливы.
Мне, скверному подростку, бездумно идущему по берегу, Бог в невиданной щедрости открыл невиданную красоту другой земли под другим небом. Слово «преображение» я тогда ещё не знал.
Блистающее, лучезарное – так можно определить дарованное мне в долю минуты на морском берегу. Оставалось нести в себе это видение, помнить и забывать, оплакивая грубость мира, его несовершенство.
***
Иногда я думаю, как важно для ребенка жить в хорошее время в хорошем месте. Потом всё изменится, обмелеют реки, железный плуг взроет ягель тундры, на котором можно было подолгу лежать, заглядевшись в текущую над тобой небесную реку. Человек неразумный возьмет слишком много, исчезнут ягодные места, птицы изменят свои маршруты. Но солнечный уголок детства живет в тебе, ободряет и поддерживает.
Там ещё летят птицы, и плывут рыбы, и пальцы и губы твои в брусничной крови – праздник, который всегда…
ОНИ ВСЁ ТЕ ЖЕ…
Ближе к вечеру пошел-повалил густой снег, на крыши домов, на дорогу, на пешеходов. Не таял уже – крупными хлопьями – в безветрии, совсем по-зимнему, обвально, надолго. А зима случилась бесснежная, солнечная, аномальная зима.
Обособились мы, привыкли к независимости, от природы техникой отгородились, придумали слово «прогресс», только заплатили дорого. Все это известно до оскомины. Нам предлагают вернуться в средневековье, оставляя себе право жить с комфортом. Напрямую не получилось – решают окольно да лукаво.
Выйдя за город, видишь всё то же великолепие лесов, простую разумность заснеженного поля, замерзшей, уснувшей реки. Тогда и понятны становятся весь обман и обумность города – это как цирковой медведь в нелепых штанишках, которого научили кататься на велосипеде – весело? да?
«ДОСТАТЬ ЧЕРНИЛ…»
В августах и февралях часто происходят значительные и трагические события. Может быть потому, что мы слабеем на излете зимы, а надежды на скорое тепло излишне преувеличены. Сонный август спелым яблоком легко падает с ветки…
Возвращаясь к февралю, мы достаем чернила, карандаши, сдуваем пыль с клавиатуры «компа», чтобы оплакать «навзрыд» – конец зимы? черную весну?
Наступающая весна в провинциальной России бесприютна и непролазна. На севере тепло только начинается, но и здесь чёрен снег дорог, и влажен воздух. Тянет на глупости, что всегда представляются нам благом.
ЗАБОТА
Нигде в Святом писании не описано житие Адама по исходу из Рая. Указано лишь время жизни: 930 лет. Изгнанные за грех шли на восток, словно по узкому коридору, и селились здесь же: дети пытаются вернуть утраченное тепло… Так заключенные по вывернутой иронии, отбыв срок, зачастую оставались жить рядом с колонией.
Адам пахал, сеял – стал как все. От радостной заботы именования всего живого и наделения его смыслами, доверенной ему Богом, у Адама осталось лишь таинство делания, именуемое стихотворчеством. «Попашем, попишем стихи…», в которых мы сопричастны времени, текущему в Эдеме, – длящееся дальнее эхо голосов Создателя и первочеловека.
***
Смыслы – суть имена, которыми полнится бытийственность, и которые даруются нам свыше, а иными мы нарекаем видимое в миру по нашему произволению и прихоти, тем самым обрекая на «невыносимую легкость» это самое бытие; они, эти смыслы, не живут помимо человеческого взора, пускай даже мысленного, не наполняют, не живят форму – без имени её ещё нет. И безымянность – как род бесформенности, отсюда и неприкаянность «носящегося над водой» Духа в необжитости сотворенного пространства.
Насущная потребность земли в человеке мира отраженного и опрокинутого…
Что отражает зеркало, когда
Нет перед ним смотрящего пытливо
Живого глаза? Темная вода
От дней творенья так же сиротлива.
Здесь, не найдя опору, сам не свой
В окно стучится дух, себя не зная.
Неназванный, всяк сущему чужой,
Да и земля без имени другая.
***
Нам даровано возвращение весеннего тепла и утреннего света после окончания ночи в ободрение и напоминание, что время холода и тьмы не вечно, и что будет и другое, лучшее. Точка в конце предложения означает завершение мысли и утверждение смысла, но и падение, поскольку сказанное всегда скованность и огрубление, и неточность, всегда немного недолет. Гравитация, тяжесть – следствие первородного греха. Возвращают на землю во исправление, до поры, когда ты всё сказал и добавить больше нечего. Всё сказал, всё сделал. И молчание обнимает тебя.
***
С тропы начинает свою дорогу человек, тропой и заканчивает. Ребенок прихотлив в своем выборе, весело ему – путается, плутает по лесным дорожкам-тропинкам! В старости по набитому да натоптанному дойти бы, присаживаясь на обочине, дух переводя. И не скучно идти усталому человеку, потому что последняя дорога эта – дорогая, словно ближе травы узор, и запах земли знакомый – пронзительней, горше. Видишь внутренним зрением всю слитность, нераздельность нас ожидающего.
***
Вчерашние язычники, мы ещё связываем свое будущее с земным, где камни и корни, где норы кротовые, где тяжесть и скованность, и черная кровь. Но и кровь торопится к сердцу в обновление, ибо в сердечности произносимого зреет новое, настигающее нас, упорствующих в кротовой слепоте своей. «Мы всегда так жили, – скажет иной, – зачем нам меняться?».
Но ветшают кровли, и пылью становятся наши замыслы, когда прежнее не радует больше.
САДЫ ЗЕМНЫЕ
Адам и Ева, словно испуганные дети, ослушавшись своего Создателя, прячутся в зарослях Эдемского сада. Чьи шаги слышат они, кто ищет их, кто вопрошает: «Адам, где ты?», какая из трех ипостасей: Отец, Сын, может быть, Дух святой?
На Бога Отца не смеют взирать даже ангелы, согласно Писанию, и лица Его «никто никогда не видел». Иконописцам по канону запрещено изображать Бога Отца. Бог-Дух ступает, где хочет, но не имеет своего образа, хотя и является третьим лицом Пресвятой Троицы. Очевидно, что беседует с первыми людьми на дорожках Эдемского сада Бог-Сын. В средние века художники показывали это на своих полотнах. Ныне подобный вопрос ставит в тупик приходских священников. И не всякий богослов отважится рассуждать об этом.
Вот первое Богоявление и первое воплощение Бога в человека, поскольку общается с Адамом и его женой Бог в человеческом облике. Или первые люди были тогда в обличье богов? – поскольку «сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему». Доверительные, сердечные беседы. И только в обвинительных словах, когда произошло нарушение запрета, нет больше тепла.
***
Они живут в нас, в наших детях – вопрошание и древний страх, дремлющие до времени. И мы, оставленные, обращаем встречный вопрос к Тому, кто открывает первые и последние смыслы, оправдывает и любит.
Поздно вечером я прихожу забирать свою дочь из детского сада. В садике уже никого нет, кроме воспитательницы и моей пятилетней Дарьи. Я жду, пока она соберётся. Прогуливаюсь в зимнем саду среди пальм, тропических деревьев и цветов, названий которых я не знаю. Здесь тепло, там, за стеклами, – январский мороз. В ожидании присаживаюсь на скамеечку среди поливочных шлангов и леек.
Сад в полумраке. Свет только на верхнем ярусе второго этажа, куда ведут две лестницы. Там, наверху, слышу детские торопливые шаги. Я не выказываю себя, но и не прячусь, просто жду.
Слышу тревожный голос ребёнка: «Отец мой, где ты?». Я немею, медлю и откликаюсь не сразу.
***
Потерянное человечество… Через поколения этот вопрос пришёл к нам и уйдёт дальше, к нашим потомкам. Ответ, возможно, в евангельской притче о блудном сыне, который потерялся и нашёлся. И которого отец встретил в радости.
…В других садах, в иных одеждах, теперь уже не прячась, «лицом к лицу», как у апостола Павла.
СЫН ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ
Ходил, смотрел, слушал, дышал, ел и спал, отирал пот со лба, беседовал, улыбался, пил вино, страдал и плакал, лечил и утешал, обличал, поднимал мёртвых – и всё это было рядом с нами. Непостижимо…
Где-то на Афоне, в одном из монастырей хранится детская игрушка: золотые пластинки с письменами, скрепленные золотой проволокой, то самое золото, которое принесли новорожденному в подарок волхвы, туда, где в Вертепе Матерь-Дева кормила Его молоком, колыбельные песни пела, расчесывала кудри.
«Ах, сын-сыночек, не ходи туда, – наверное говорила Мария, – они злые люди». «Да ведь промолчу – Отца своего предам», – отвечал Иисус – по меркам обывателя такой же, как все. В жилах Его текла человеческая кровь и сочилась из предсмертных ран, и падала на камни последней земной дороги Его.
КРЕСТ
Когда-то мой отец работал маляром. Это было в Тбилиси, вполне мифическом для меня нынешнего. Он многое умел, мой отец, философ топора и рубанка, и крепкого гвоздя, столярного клея и сапожной иглы. И как же мало я взял, как мало научился у него простым навыкам, которые могли бы мне потом пригодиться! Я помню побелку потолка, когда отец надевал на голову газетный колпак, разводил известь, добавлял немного синьки, становился на табурет, сработанный его же руками, и широкими взмахами малярной кисти скрывал копоть ушедшей зимы, поскольку в нашем доме топилась печь. И я жалею, что в далеком поселке, на холодном северном побережье я не удосужился поставить крест на могиле отца. Крест остался лишь в моём стихотворении:
Цвет давнего, небесно-синий,
И – горстью – быт простой известки
Смешай, и взгляд на половине
Чуть задержи под взмах неловкий.
Когда скрадет слепящим снегом
Крест на окраине заставы…
Соленый, горький вкус побега
И суета у переправы.
Ну, хоть так!
БЕРЁЗА
Всякий раз, приезжая к матери на владимирское кладбище, я пробираюсь по узким тропинкам среди могил, отворяю калитку и смотрю на березовую ветвь, протянувшуюся от соседнего дерева, растущего в чужом ограждении слева. Ветка тянется почти горизонтально по диагонали от дальнего угла материнской ограды, нависая над крестом, к правому ближнему углу. Береза в песчаной земле приживается плохо. И моя берёзка в своё время не прижилась, засохла. Эта ветка – милость к лежащей в земле, знак мне, живому, что смерти нет, а есть лишь время ожидания.
СНЫ
В каком качестве пребывает душа после смерти? Во сне я часто вижу дома, населенные моими близкими, ушедшими из жизни. Дома, или квартиры, – они всегда старые, ветхие. Иногда в эти дома попадаю и я. Там пустынно и покойно. Что-то вроде карантина. Обычно это вечер, свет приглушенный… День закончился, обитатели жилища заняты чем-то необязательным. Они задумчивы, поскольку торопиться некуда. Решается где-то там, но помимо них. Впереди ночь, верно, последняя, после которой и определится окончательная обитель. Хорошо бы вместе, нераздельно…
***
Сон, как оценка минувшего дня. Высшее знает каждый наш шаг, поступок, помысел. Взвешено и учтено всё, что может облегчить или усугубить участь души по смерти. Ведь сон – малая смерть. Ужасайтесь или радуйтесь согласно своему прожитому и пережитому дневному!
В одном из таких сумеречных снов я готовил себе постель, держа в руках свою голову. Было неудобно, неловко, я не знал, что мне делать с этой головой, куда пристроить её…
После трапезы я всегда по-птичьи собираю со стола хлебные крошки. Может быть мне – слабо утешаюсь – зачтется это?
Это место, где мы родились,
Это люди, которых оставим.
Переправы незрелая мысль –
Мы уже ничего не исправим.
Это лица гранитную толщь
Раздвигающие терпеливо…
Ожидания тяжкая мощь,
Обнаженные камни отлива.
ЛЕГЕНДА
Откуда пришли и куда уйдем – со своей историей, которую мы без конца переписываем, хулим, приукрашиваем? В сухом золотом остатке – великие герои и великие побеждённые злодеи, и чувство своей исторической правоты, дающее силы, чтобы идти дальше. На малую правду есть правда большой судьбы и предназначения. Когда иссякает источник, когда истончается основа, остаётся лишь время повествования, время сказок и легенд – откуда пришли и куда уйдем – золотым песком, текущим сквозь пальцы.
СВИДЕТЕЛЬ
В немых кинофильмах прошлого актеры лишь открывают рот, произнося свои реплики и монологи, но как выразительны эти сцены! Жизнь моего поколения, людей постарше – то же немое кино. Мы доигрываем свои роли и судьбы, без театральности, не на публику, в бесконечных, тихих, ветшающих провинциях, в колодцах городских дворов, невидимые и неслышимые, ещё несущие память о великой советской эпохе, последние свидетели, которые могли бы многое рассказать. Мои родители молчали, когда я подрастал: у каждого – свой груз вины и обиды, но почему я не спросил их о самом важном, о прожитой ими жизни? «Мы теряем лета наши, как звук…».
GAIM OVER!
Вот и пределы, вот и рубежи… Космическую экспансию заменили на пошлые «звездные войны». Человеку некуда идти. Остаются лишь виртуальные миры да новые мифы о злых пришельцах – субкультура женоподобных мальчиков с планшетами, айфонами, что-то жующих-запивающих, бормочущих, блуждающий взгляд которых трудно поймать: они, геймеры, всегда там, в игре.
Поглупевшие, мы остались на грешной земле, так и не взлетев. А что же осталось: удержать ещё в себе человеческое – след Божий: поговорить с ангелом, который нет-нет да и зайдёт в твоё жилище, ободрит, утешит, послушает музыку тихого слова.
***
Мы – люди без прошлого. Во всяком случае такими нас пытаются сделать. Через электронные игры, мультяшничество, клиповую культуру лишают исконных героев, подвигов, идеалов. Новые селекционеры выводят породу постчеловека. Мультикультуралисты и высоколобые прогрессоры прививают нам новую религию объединенного сетевого «Я», гибрид электронного мозга и человека, где нет места уникальной личности, бессмертной душе. И если человек создан по образу и подобию Божьему, то постчеловек – творение вполне дьявольское. Цифра бескровна, суха. В Нейронете не будет человеческого тепла, любви, не будет человеческого жеста, который может так много передать, не будет и просто молчания, когда слышен голос свыше.
И, пожалуйста, не говорите мне про гаджеты!
УРАВНЕНИЕ
Срок существования человечества равен жизни каждого отдельного человека. Великое уравнение восходит к Откровению Апостола Иоанна Богослова, поведанное ему в духе на острове Патмос: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец». Сжимаясь в последние времена до малой точки, история и судьба народов закончится с окончанием дороги, отмеренной каждому из нас. И весь срок ожидания Суда равен сорока дням, положенным душе, проходящей свои мытарства. Подспудно мы боимся осуждения и наказания, а вовсе не самого факта смерти. Геронтология лишь продлевает мгновения висящего над пропастью. С комфортом и без боли – вот всё, что могут предложить врачи в истекающие минуты нашей жизни.
КЛЮЧ
Всю свою жизнь ты подходил к своим замкам не с теми ключами. Выхваченный по наитию ключ оказывался тем самым. Ты слишком мало доверял своему внутреннему человеку, а уж тем более живущему рядом с тобой! Все твои нестроения были от бесконечного спора левой ноги с правой, но отсюда и начиналась твоя дорога. Ты спотыкался, однако к чему-то приходил. Витиеватость речи и стиха часто подтверждает это и, в словесном блуде своём, они завершаются возвратом к началам, откуда и ненужно было уходить, ибо там всё, что так тебе необходимо.
ЗВЕРЬ
В России ныне много зверья, экзотического и привычного. Было дикое поле с пальбой, а теперь зверь причесался и при галстуке, на лацкане модного пиджака случается и депутатский значок. Зверь использует в речи умные слова «пролонгировать», «аутсорсинг». Вот только глаза у зверя мутные и уши заросли волосом. Он прячется в тень кабинетов, и только стая рыб-прилипал, вьющихся около, – команда обладающих умением профессионально внушать и убеждать – напоминает о его присутствии. Иногда зверь появляется на публике, тогда словарь его становится вполне человеческим, но это обман. В кабинетах он опять переходит на людоедский язык. Он уважает и принимает лишь аргумент пули, летящей в звериный лоб.
МЁРТВЫЕ СЛОВА
Много ли нужно человеку, чтобы остановиться, задуматься в беличьей суете? Может быть, лишь простое искреннее слово, четверостишие, одна хорошая лирическая строчка. В нынешнее непоэтичное время поэт, как и во времена Лермонтова, один выходит на дорогу – гость поздний и редкий. О чем он расскажет? О том, как
Не ангел полуночи в небе летит –
А спутник системы ГЛОНАСС…
Написал это и почувствовал на языке привкус металла.
***
Уходят последние святые, голосом которых говорил евангельский Утешитель. Повывелись и великие юродивые Христа ради. Некому пророчествовать, обличать, слезу отереть. Перед бурей наступает затишье. Накануне большой волны-цунами море уходит, обнажая дно, где бессилие и мерзость, и гниющие водоросли, и сплетающиеся гады морские. Близится время великого молчания. Идущий прикладывает палец к губам: «Тсс…». Молчите и вы, поэты, сожгите, романисты, свои рукописи! Горят превосходно! Нет же – самолюбивые, тугие на ухо, ворочают во рту влажными, красными языками, не устали…
ПЛЫВУЩЕМУ
Ослабели объятья северных земель. Руки северных территорий отпустили нас. Мы откатываемся, уходим, уезжаем, бросаем выстраданное и нажитое нашими отцами. Мы уходим туда, где легче, где теплее. Когда мы вернемся?
И птицы возвращаются в места северных гнездований, родовая память стаи ведёт их туда, где они выросли и встали на крыло. Русская цивилизация немыслима без Севера. Корабли находят свой путь по северной Полярной звезде. Куда идут русские? И куда же нам плыть? – Под звёзды свои!
У молчания привкус земли,
А земля не солжёт никогда.
Если лучшее мы нашли –
Не изменит свой цвет звезда.
И в грядущей державе лет
Ляжет отсветом на судьбе
Прежних нас отчётливый след,
Если мы не изменим себе.
Петропавловск-Камчатский, 2017-2023 гг.