Сергей ЛУЦЕНКО 
Сергей ЛУЦЕНКО
ПОЛЯРНЫЕ УТКИ
Рассказ
Тихо возле копны, уютно. И даже как-то тепло, несмотря на пронзительный ноябрьский сиверко, несущийся по пустому полю.
Проходили мы по чернотропу до полудня, но ни зайца, ни лисы не встретили.
– Плохо, брат, очень плохо с охотой с охотой стало, – бурчит под нос Георгий Степанович, снимая рюкзак и поудобнее устраиваясь на отдых.
Я поневоле тоже вжимаюсь в копну, в её гостеприимный бок. Зашумит солома, полетит по ветру жидкая полова да разжиревшая мышь нехотя прошмыгнёт у ног. А над головой по свинцово-серому небу всё несутся снеговые тучи, и нет конца их торопливому бегу. Запрокинешь голову – и закружится она, и то ли в сон, то ли в воспоминания какие-то начнёшь погружаться, тонуть медленно, медленно.
– Да, охота нынче не та, что и говорить, – выводит меня из полудремотного состояния знакомый с детства голос.
Дремать, конечно, не надо, не по сезону эта блажь.
Заслонившись от ветра, закурили, а мой напарник, прикуривший после меня, спичку и так и сяк вертит, и только тогда решается отбросить подальше. Солома всё-таки! В поле-то, если даже и полыхнет, уйти успеешь всегда – огню некуда перекинуться. Но так уж он привык – чужой труд уважать, дорожить им. И мне науку свою молчаливую ненавязчиво передает. Смотри, мол, мотай на ус, если можешь видеть и думать.
– Эх, охота… – грустно соглашаюсь я. – Вот уже и белые мухи полетели. Наверное, сегодня в последний раз по чернотропу пошли. Даст Бог, за ночь снежок ляжет, зайца легче будет следить.
– Самое время сейчас для полярных уток, – с закрытыми глазами шепчет мой старый друг. – А ты что же – не веришь? – повышая голос, оборачивается ко мне. – Ты, должно быть, и Золотую Рыбку под сомнение ставишь, Фома неверующий!?
Знаю, что есть северная утка; что, собираясь в большие стаи, летит она поздней осенью в далёкие края. Но чтобы полярная, да у нас! Нет, честное слово, впервые слышу, хотя охочусь не первый сезон, да и книжки разные читаю частенько. Хотя… божиться не буду. Чего, право слово, на свете не бывает.
А Золотая Рыбка… Верю, Степаныч, дорогой, верю. Сам видел, как ты со своего любимого озера принес её, увесистую. И даже клеймо с тремя цифрами успел разглядеть. Что и говорить, высшей пробы попалась тебе рыбка! Ухитрился ты её ухватить в подсачек: лежала она, поблёскивая, на кувшинке, тебя дожидалась. Озоровали той ночью новые русские, упустили они свою Золотую Рыбку.
– Им-то что, воротилам чёртовым! – вспоминать эту историю старику неизменно приятно. – А я вот, смотри, зубы вставил – раз. Не золотые, правда, железные, ну да ничего. Бабку свою в санаторий шикарный отправил коленки подлечить – два. Ну, и домишко в порядок привел: кирпичом обложил, крышу подновил, крылечко пристроил. Авось, не стыдно внучке в наследство будет вступать. Вот тебе три желания и сбылись. Так что не сомневайся: есть полярные утки. Только примета такая: кто их обидит, тот удачи вовек не увидит, отвернётся она от него навсегда. Да ты будешь слушать или нет? – притворно сердито допытывается он. – А ну, признавайся!
Меня уговаривать не надо, задумчивость мою дремотную как рукой сняло и по полю развеяло. Жду не дождусь, когда мой собеседник приступит, наконец, к самому главному.
– Так вот, лет сорок тому назад собрались мы поехать на охоту. Компания подобралась, что надо: все друзья-товарищи, охотники просто замечательные. Ездили мы тогда на «козлике» – знаешь, у него ещё верх брезентовый? Так-то. Месяц тот же, что и теперь – ноябрь, значит. Да нет, погоди, пораньше дело было – во второй половине октября. На зайца сезон уже открыли, ну а на утку охоться хоть до зимы. Только если на зайца напали, какая там утка! Азарта уже того нет…
И напросился с нами бывший мой сосед Ваня Ободов. До сих пор его ясно вижу: невысокий, сбитый такой и веснушки густо-густо по лицу и по рукам рассыпаны. Неплохой, скажу тебе, парень: душевный, работящий, но… Сгубило его то, без чего русскому мужику счастья полного нет. Водка, короче говоря, его сожрала. Я-то, например, смолоду до неё не шибко охочий. Чарку, другую, а там хоть режь меня да ешь – не буду, и все. Может, оттого на девятый десяток давно перевалил, да ещё с тобой по полям да по лесам слоняюсь. А вот курить сызмальства привык, на фронте ещё крепче втянулся, и уже, почитай, полвека бросаю. Каждый вечер супругу свою клятвенно заверяю. Ан нет, проснусь – рука сама собой к пачке тянется. В общем, от чего-то да помрешь.
А Ванюша, душа-человек, держится-держится – месяц, другой. И верится, что на сей раз – точка, одолел он её, проклятую. На другой же день идёшь, бывало, а он – поперек дороги валяется. Однажды инфаркт у него прямо возле больницы приключился, упал на клумбу – и никто подняться не помог. Думали: опять у Ваньки запой, и связываться не хотели. А у него, бедолаги, сердчишко прихватило!..
В то далёкое молодое время он, прослышав, что мы собираемся на охоту, уговорил меня принять его в компанию. Отказать было неудобно: сосед всё-таки. Не друг, конечно, но человек хороший. Да и совпадение случилось: одного из нашей «охотбригады» заслали в дальнюю командировку. Посоветовались мы с ребятами – и решили Ваню взять.
Было у меня в ту пору два ружья: немецкий трофейный «Зауэр» – лёгкий, что твоя пушинка, и наша родная «тулка»-курковка. За неё-то Ваня и уцепился.
Сели мы в машину, ружья и рюкзаки как следует уложили, свистнули собак – и отправились в путь дорожку.
Ещё затемно прибыли на место. «Козлика» оставили недалеко от деревеньки Гавриловка, около безымянной заросшей речушки, и подались в поля. Солнце встало ясное, радостное, лучами так и играет, так и лезет целоваться. Даже не верится, что середина осени. Поздние бабочки порхают, жучки-паучки трудятся. Теплынь редчайшая. И всё живое спешит насладиться последними погожими днями. У меня, признаюсь, даже мысли крамольные зашевелились: «Что же это мы, цари природы, владыки полоумные, со смертью наперевес здесь бродим?». Но древний инстинкт добычи скоренько взял своё, и рассеялись эти непрошенные думки, словно дымок степного костра.
Проохотились мы до обеда, но по зайчику всё-таки взяли… Все с добычей – все, кроме Ивана. Проголодались, как следует, и сели перекусить.
– Что, Ваня, не повезло тебе? – спрашиваю для порядку, а сам вижу: грустно парню, муторно. – Ничего, брат, ещё полдня впереди!
А себе потихоньку думаю: «Отдам-ка ему зайчишку возле дома, чтобы никто не углядел. Пусть перед своими похвалится, порадуется, значит, малость…».
– Да нет, ничего, – говорит. – Давайте лучше по маленькой.
Где одна, там, известно, и другая. Но выпили, впрочем, умеренно: компания подобралась разумная. Только Ваня немного перестарался.
Затушили мы костёр и отправились к деревне, чтобы обойти её теперь с другого бока. Пока туда-сюда – и сереть начало, смеркаться помаленьку… А над этой полумёртвой речонкой, век её не забуду, посадка тополиная тянулась, и Ваня мой около неё шел. Я – следующий, метров на сто левее. Не уследил я, когда он в посадку нырнул. Вечерело ведь, да еще, вдобавок, начинало хмариться.
И вдруг слышу – дуплет из моего ружья и вслед – истошный крик: «Уби-и-ли! Ой, уби-и-и-ли-и!».
У меня словно оборвалось что-то внутри, затряслось мелкой дрожью. Не помню, как домчался до посадки, продрался сквозь сучья, метнулся туда, сюда и… чуть не расхохотался.
Что же ты думаешь, мне открылось? Вижу, стоит у заводи Иван и, видимо, плохо понимая, что происходит, ружьё разбирает и в рюкзак его запихивает. А на той стороне мечется по бережку бабка и, потрясая над головой костлявыми кулаками, такими отборными ругательствами сыплет, что иной пастух устыдился бы.
Смотрю дальше: по заводи плавают белые домашние утки. Иные, Ваней уничтоженные, уже не трепыхаются, а подранки в кугу забиться норовят. И маты, такие маты – не приведи Господь, – аж в ушах звенит.
Я к нему: «Ваня! Да что же ты?!.». А он растерялся совсем, бормочет одно: «Думал, полярные… Слышал, есть такие…». Видно, кто-то соврал ему, а может, назло подучил. Люди разные бывают.
Короче говоря, насилу бабка угомонилась. Теперь – какая там охота! Плюнули мы на неё с товарищами, если честно. Домой сразу поехали.
У Вани денег тогда не оказалось, жил он, и правда, очень небогато. Пришлось мне раскошеливаться – мой подопечный все-таки, да и ружьишко-то моё.
Привёз на следующее утро деньги, а старуха мне семь уток суёт. «Бери, – говорит. – Не могу после вашего охламона, аспида хищного, их употреблять. Считай, продала их тебе. Видишь, ощипала даже».
А кому они, кроме меня, нужны? Ну, привёз домой, супружница моя поворчала-поворчала, да в банки их и закатала.
Зимой, значит, ели, и когда дробинка на зуб попадала, Ванюшу вспоминали. Без злобы, конечно. Но икалось ему частенько. А сколько раз его на утятинку ни приглашали – ни разу не появился. Чуял, верно, что кусок в горло не полезет… Так-то. А теперь открывай термосок, давай пить чай.
…Пока беседовали и пили крепко заваренный чай, небо опустилось ещё ниже, и завьюжило.
Наконец Георгий Степанович поднялся и, отряхивая со старенькой фуфайки солому и снег, усмехнулся в усы:
– Так что, видишь, есть у нас тут и полярные утки. Только обходить их надо стороной, несчастье они приносят. Это уж ты мне, старику, поверь.