Вячеслав МАКЕЕВ 
Вячеслав МАКЕЕВ
ДЕРЖАВА РЮРИКА
Глава из романа «Держава»
1.
Месяц Ревун оправдал своё имя бурей, случившейся в Нево-озере, которое величиною своей превышает иные моря. Разогнал сильный шторм княжьи ладьи по огромному озеру, так что быстро их не собрать.
«Видно решил Стрибог опробовать ладьи и княжью дружину на прочность», – подумал усталый Монтвил, измотанный бессонной ночью, борьбой с ветром и волнами. Его ладью унесло далеко на север, а когда перед самым рассветом, наконец, стих ветер, успокоилось озеро, и рассеялся утренний туман – предвестник ясного дня, оказалась ладья неподалёку от угрюмого берега. Всюду сырые замшелые валуны, мрачные в трещинах скалы, поросшие чахлым кустарником и корявыми, иссечёнными ветрами соснами.
Одни. Где другие ладьи, неведомо…
– Куда же это нас занесло? – обеспокоился Монтвил, с тревогой вглядываясь в незнакомый берег, таивший в бурю, которую удалось пережить, большую опасность для мореходов.
– Не иначе, как сам Сварог отвёл беду, – покачал головой Булыга, осматривая прибрежные камни и скалы. – Не дай бог налететь…
– Что это за земля? Как думаешь? – спросил проводника Монтвил.
– Плавал я по Нево-озеру. Знаю это место. Волхвы зовут этот остров Землёй Велеса, а чухонцы его называют Валаамом за то, что высокий. Вот и избушка возле скалы, что как перст в небо указывает. В избушке той прежде жил волхв-отшельник. Наш, из словен. Чудной волхв. Клялся Сварогом, что остров особенный, к богам приближённый. Сходят-де боги с небес на землю через эту скалу, с ним разговаривают. Есть на этой земле ещё три волхва, живут в таких же избушках на разных концах острова. Тоже отшельники, а вместе встречаются в этом месте один раз в году, на Купалу, когда сходят к ним боги. Перед тем как такое случится, приносят Сварогу и Велесу жертву – рыжего петуха. Других волхвов я не видел, а этого знаю. Да вот он и сам, чудной волхв! Жив кудесник! – указал Булыга на худенького сгорбленного старца с седою в пояс бородой, вышедшего из своей избушки посмотреть, кто к нему пожаловал.
– Далеко ли от этого места до Волхова? – спросил Монтвил Булыгу.
– День пути, если под парусом, если на вёслах – два, – прикинул Булыга, хорошо знавший эти места.
– Если под парусом и на вёслах?
– Как получится, – устало пожал плечами Булыга, всю ночь не сомкнувший глаз. – Ветра-то нет, затих. Вот и чайки сели на воду. Верная примета – к ясной погоде.
– А будет попутный ветер?
– Холодает и проясняется. Вот-вот взойдёт солнышко. Думаю, что после полудня подует с севера. Смотри-ка, волхв машет рукой, зовёт нас! Пристанем? – вопросительно посмотрел Булыга на Монтвила.
«Князь будет ждать ладьи возле Волхова три дня», – вспомнил Монтвил указания Рерика, отданные воеводам и старшинам на ладьях перед входом в Нево-озеро на случай бури и шторма, которые в этих местах нередки.
– Причалим, посмотрим на чудного волхва, послушаем, что он нам скажет. Может быть, вымолит у Стрибога хороший попутный ветер? Выбирай удобное место, – согласился с проводником Монтвил и велел грести к острову.
Ладья двинулась к берегу, и Витемир направился на корму, где заметил Ладу. Девушка забросила ведро в озеро и тянула его за верёвку. Витемир опередил Ладу и помог ей поднять на ладью полное воды добротное деревянное ведро в виде бочонка.
В это время над озёрной гладью вспыхнула алая кромка всплывавшего солнечного диска, и закружились, раскричались взлетевшие с воды чайки.
– Истинное море! – воскликнул Витемир, любуясь восходом солнца.
– Не море это. Водичка пресная, вкусная! – отпив глоток из ведра, молвила Лада, и, зачерпнув ладонью воды, умылась. – Ох, и холодная! Не то, что у Руяна, – улыбнувшись, несмотря на усталость, и она почти не спала, вспомнила Лада, как совсем ещё недавно купалась вместе с Витемиром в тёплой морской воде на песчаном пляже под высоким меловым утёсом. С тех пор словно минула вечность…
– Наполни второе ведро, – очнувшись от приятных воспоминаний, попросила она.
Витемир снял верёвку с полного ведра, привязал к пустому, забросил его в озеро и поднял полнёхоньким на ладью.
– Пойду кашу варить, – молвила Лада, подняв два тяжёлых ведра.
– Я помогу! – перехватил вёдра Витемир. – Постой, полюбуемся вместе, как всходит солнце, потом отнесу воду к очагу. Чем будешь сегодня кормить? – улыбнулся любимой девушке Витемир.
– Утром кашей из проса с салом, в полдень рыбьей ухой и хлебом с луком, вечером салом с хлебом, – перечислила юная стряпуха нехитрую походную пищу, в которой просяную кашу сменяла гречневая или ячменная, а рыбу мясо. Запивали еду квасом или кипятком, в котором заваривали что придётся: зверобой, мяту, бруснику, чернику…
Хоть длиной ладья и в пятьдесят добрых локтей[1], да тесно в ней. У очага, прикрытого от ветров дощатыми стенками, Лада попросила Витемира поставить вёдра, помочь установить на огонь огромный медный котёл, в котором будет вариться каша на «сто ртов», и велела «идти по своим делам».
Повязав голову платком, чтобы не мешали волосы, засыпала в котёл очищенное от шелухи просо, залила водой, посолила и принялась нарезать ломтиками копчёное сало. Непростое это дело накормить сто мужчин, потом вымыть котёл, да горшки поменьше, куда раскладывала варево. Сколько их, если один горшок на шесть едоков? Хорошо хоть у каждого едока своя деревянная ложка и кружка. А там обед, а за ним ужин.
Спасибо, что дядя Витемира выделял ей в помощь дневального, а теперь помогает приставший к ним Вяйно. Смешной чухонец, как таких людей называет Булыга. Языка не знает, но почти всё понимает. Ровесник Лады, да малорослый и худой, словно подросток, чуть не на голову ниже её, зато рыбу умеет ловить, как никто иной. Вон сколько наловил! Скоро придёт, поможет чистить рыбу и хлеб испечь. Хоть и хочется спать, а надо…
***
Ладья приблизилась к острову, и Монтвил Витемир с Булыгой сошли на берег по переброшенным мосткам. Карабкаясь в гору по камням, добрались до небольшой и ровной площадки, поросшей мелкой травкой, где под скалой, указывавшей в небо, словно перст неведомого великана, стояла на пеньках крохотная избушка в одно окошко, затянутое бычьим пузырём.
Поздоровались и поклонились в пояс старому волхву.
– И вам поклон, люди добрые, – молвил в ответ волхв-отшельник. – Откуда будете? Куда идёте?
– Идём мы с Руяна в Ладогу, – ответил волхву Монтвил, – да буря разметала ладьи по озеру.
– Тебя я помню, Булыгой зовёшься. Был здесь в прошлое лето, – узнал проводника волхв. – Кого же привёл ты на Русь?
– Княжьих людей, – ответил Булыга.
– Какого князя? – приложил волхв ладонь к уху, словно не расслышал ответ.
– Князя Рерика – внука покойного Гостомысла, а мы его родичи, – так представился старцу Монтвил.
– Знал Гостомысла. Сильным был князем, прожил без малого сто лет. Жаль, сынов своих не уберег, все погибли, – прошамкал беззубым ртом старый сморщенный волхв, которому было не меньше ста лет. Только глаза у волхва ясные, синие-синие, как цветок василёк, светятся мудростью. – Ждём вас, ждём князя Светлого Сокола. Ждём Рюрика! – бодро закивав седой головой, подтвердил волхв. – Опять на Руси смута. Ведаю, ждут князя в Ладоге, а в Новгороде не ждут. В Ладогу поспешайте, а в Новгород обождите. Обождёте – крови много не прольётся.
– Откуда же ты это знаешь, святой старец? – не удержался, спросил у волхва Витемир. – И почему ты назвал князя Рюриком?
– Велес нашептал. Он всё знает, всё видит, – прошамкал старый волхв. – А князя будут звать на Руси Рюриком. Так приятнее нашему слуху и речи нашей так легче, – объяснил волхв удивлённому Монтвилу, который убедился по прибытии в Ладогу, что старец-кудесник был прав…
– А это что у тебя? – спросил Монтвил, увидев на скале высеченный крест, напоминавший те, какие повсюду у христиан: франков, галисийцах и немцев. – Откуда он здесь?
Пригляделся, а рядом письмена – и на скале с крестом, и на валунах возле избушки. Древние руны, которых не разобрать. Подумалось Монтвилу: «Китавруса бы сюда, с его книгами!».
– Давно это было… – так, словно что-то припоминая, ответил княжьим людям старый волхв. – Приплыл сюда в малой ладье посланник по имени Индрий[2] с учениками, возвестил о новой вере, идущей от Христа – Божьего сына. Увидел крест и не удивился. Немало таких крестов на камнях Велесовой земли. Откуда они – никто не знает. Верно оттого, что земля здесь святая…
– Ты назвал имя Христа? – удивился Монтвил, живший не в «медвежьем углу» и слышавший не только от франков и саксов, но и от грека Пимена историю о Христе, которого ещё называли Иисусом. – Что ты ещё знаешь о нём?
– Божий сын, – ответил волхв. – Должно быть, иное имя его Даждьбог[3]. Из Сварожичей, – ничуть в том не сомневаясь, ответил славянскому воину волхв.
– Ступайте, княжьи люди, идите к Волхову, где собираются княжьи ладьи. Вот и Стрибог вас увидел, попутный ветер послал. Глядите – другая ладья! – указал волхв на озеро. – Чья?
– Наша! – узнал Монтвил ладью Синава. – И в самом деле! – обернувшись лицом к северу, ощутил он холодное дыханье Стрибога, любуясь голубой озёрной гладью и красивой ладьёй, шедшей под парусом в сторону Волхова, где князь собирал свою флотилию.
2.
На исходе сентябрьской ночи, когда в невской протоке возле Заячьего острова разом запылали драккары и прочие корабли флотилии Хогурта, перепуганный Мешко продрал глаза, опухшие после вчерашней попойки, и, убедившись, что дела ярла плохи и ладьи Рерика ему не удержать, велел своим людям выгребать на широкую Неву. Благо, что ладья купца оказалась крайней, и огня ей не досталось.
Гость Мешко, хазарин Мордехай, проклявший тот день, когда согласился на опасное путешествие к морю, забрался в свой шатёр и, содрогаясь от ужаса, истово молился Яхве о спасении, вкупе поминая Моисея и прочих иудейских святых, а также кагана Захарию, который удружил, отправил родственника в Новгород ко двору князя Вадима...
«Сам виноват! Сидел бы Новгороде! Оттуда, если что – можно бежать в Булгар или в Киев…» – тут же, устыдившись бранных слов в адрес кагана, с тоской подумал Мордехай и, вспомнив о наложницах, оставшихся у ярла и барона, разрыдался от бессилия, утирая слёзы холёными рукам.
– Что хнычешь! Уцелел и радуйся! Или о девках своих пожалел? – заглянув в шатёр, накричал на Мордехая, купец. – Купишь себе других, а пока выбирайся-ка из шатра на свет, да убирай его подальше, чтоб не мозолил глаза! А лучше брось в воду, утопи! Пришло время уносить ноги! Плывём обратно в Новгород. Больше некуда. Упорхнул ясный Сокол, которому быть теперь на Руси! Упустил ярл Хогурт князя! Так что оторвёт конунг ему за это голову! – причитал Мешко, хватаясь за собственную. Пока что цела…
– Говорил я ему, предупреждал, что накажет Яхве за осквернение священной книги! – взбодрился Мордехай, пытаясь себе представить, как конунг станет «отрывать голову» надменному ярлу. – И поделом! Не богохульствуй!
– Что ты там бубнишь! Ступай, помоги гребцам! Если не умеешь – научат! Дело не хитрое! – крикнул купец хазарину и сам уселся на лавку, подле своего холопа. Поплевал на руки, замахнулся тяжёлым веслом и, охнув, опустил его в невскую воду, озираясь на тёмные берега.
«Куда пристать? Где схоронить до времени, да так, чтоб чужие не нашли, не расхитили товар – медь, воск, мёд, полотно?..» – лихорадочно соображал купец.
Предложил Мешко свои товары Хогурту, а тот, хитрец, согласился всё забрать, а расплатиться с добычи после разгрома Рерикова воинства.
«Не вышло!» – злорадствовал в душе купец, вспоминая, как запылали драккары надменного ярла.
***
На Ореховом острове[4], разделявшем вытекавшую из Нево-озера полноводную Неву на два русла, стояла славянская застава, восстановленная после изгнания варягов из пределов Руси.
Ввиду малого числа ратников застава не смогла бы противостоять флотилии ярла Хогурта, явись она сюда целиком. Однако разбойничьи шайки данов, свей, урманов и прочих немцев, ходившие за добычей в одиночку и без ведома своих конунгов, теперь не пропускались, изгонялись, нередко с боем, обратно в море.
Купеческие суда с проходными грамотами, выданными в Новгороде, шедшие из Руси за море или обратно, досматривались и велись записи с указанием имён купцов и товаров ими перевозимых. Взималась пошлина.
Не избежал такой проверки и Мешко. Озабоченному купцу пришлось спрятать Мордехая, которого могли опознать по внешности – был «слишком чёрен и ликом сильно отличался от славянина или варяга».
На торговой ладье Мешко были преданные купцу кормчий и проводник, а также двенадцать холопов, взятых им под залог, дело которых грести и делать то, что прикажут, а главное – держать язык за зубами.
– Что-то ты рано вернулся, Мешко? Третьего дня ушёл к морю и уже назад! Пустой. Куда подевал товар? Куда девался хазарин с охранной грамотой от князя Вадима, с шатром и девками? – требовал от купца ответа воевода, поставленный на заставу старшиной.
– Товар продал купцу-урману возле Котлина, к нему же перебрался хазарин с шатром и девками. Ему к франкам, – ответил Мешко, то, что придумал заранее.
– Куда же ты теперь? – строго спросил воевода.
– Домой, в Новгород.
– Про варягов что знаешь?
– Видел их в Неве возле Заячьего острова. Досмотрели, пропустили. С хазарином были вежливы, девок не тронули и меня не обидели. Малую пошлину взяли мёдом и пропустили. Обратно шли, не было их там. Ушли, а куда – не ведаю, – развёл руками Мешко.
– Какую такую пошлину? – возмутился старшина. – Права такого не имеют!
– Не имеют, – вынужден был признать Мешко, сказавший лишнее, поскольку мёдом сам угостил ярла.
– А видел ли ты в Неве славянские ладьи?
– Что за ладьи? – сделал удивлённый вид Мешко. – Нет, не видел.
– Как же так? – удивился воевода. – Боевые ладьи числом двенадцать с тысячью ратниками прошли в озеро. Силища немалая! Мы князю Рюрику – внуку покойного Гостомысла, присягнули, и ты плыви в Ладогу, присягай! Кончилось безвременье и Вадиму следует подчиниться князю Рюрику! Не затевать усобицу. Стать рядом с ним по правую руку!
– Будем присягать. Куда же деваться, – вынужденно согласился с воеводой купец, подумав: «Вот уже и князя назвали Рюриком». Хотел было Мешко спросить воеводу, почему так, однако не стал. Ярл с бароном называли князя Рёриком.
«Немцы, но мы то словене, нам привычнее Рюрик», – в мыслях согласился купец со старшиной заставы на Ореховом острове.
– Князь наведёт на Руси порядок, и к весне перенесем заставу на берег морской, а то и на Котлин! Выбор отвоюем! Отстроим новый кром! Поставим заставы на Нарве и Луге, а то и на Двине. Выбьем варягов из Полоцка! Закроем им все пути через Русь!
– А с купцами как? – спросил Мешко старшину заставы.
– Купцы – те заплатят пошлину и пусть плывут, торгуют и богатеют вместе с Русью! – ничуть в том не сомневаясь, ответил купцу воевода.
***
У Орехового острова ладья Мешко задержалась из-за непогоды и вошла в Нево-озеро после бури, которые нередко случались в этих местах с наступлением осени.
Пока ладьи князя, разнесённые бурей, собирались у входа в Волхов, Мешко успел проскочить с попутным ветром в Ладогу, куда уже достигли вести о скором пришествии Светлого князя-Сокола, которого ожидали, по словам ладожан, «с великой радостью и с нетерпением».
Купца расспрашивали, не видел ли княжьи ладьи?
Был не в духе Мешко и отвечал ладожанам так, чтоб скорее отстали:
– Видел варягов издали. Разве поймёшь, кто такие? Сколько их? Много! Воевода с заставы на Ореховом острове сказал, что ведёт ладьи Рюрик. Кто таков не знаю, – притворился Мешко.
– Так это же наш князь, Гостомысла внук! Какие ж они варяги? Надо позвать жрецов! Бакота ему письмо посылал прошлым летом, звал на княжение. Гостомысл так завещал! Как же ты про это не знаешь? – удивился мелкий купчишка из ладожан, недоверчиво посмотрев на Мешко.
– Не было меня тогда в Новгороде. В Херсонес[5] ходил, – развёл руками Мешко, подумав, что следует поскорее выбираться из Ладоги, пока кто из холопов не проболтался о ярле Когурте и спрятанном на ладье Мордехае.
– Надо послать людей встретить Рюрика, – предложил пожилой ладожанин.
– Я поплыву! – поднял руку парень. – Лодка у меня быстрая, хорошо просмолена!
– Возьми меня!
– И меня…
Пока ладожане спорили и решали, кого послать встречать князя, Мешко повёл свою ладью вверх по Волхову в Новгород, выстроенный неподалёку от древнего града Словенска уже при Гостомысле. Склонял его к этому Мордехай, горячо убеждая, что из Итиля, заинтересованного в недопущении князя в Новгород и на Русь, придёт помощь.
Красив новый город из белого камня, обнесённый прочной каменной стеной, с Волхова виден издалека. Вокруг многолюдные торговые и ремесленные предместья, чуть дальше по берегам реки многочисленные деревни до самого Ильмень-озера и по его берегам, а за озером современница Словенска Старая Руса – самый древний русский город, сохранившийся до наших дней[6].
3.
К вечеру третьего дня у входа в Волхов собрались все ладьи, разнесённые бурей по озеру, и князь позвал к себе старых верных соратников проститься с Пименом.
К большому несчастью сильно простыл проживший долгую жизнь мудрый грек, и теперь медленно угасал. То бредил от жара, покрываясь потом, то затихал, продолжая спорить с безжалостной Марой[7], которая звала его, а куда – в ирий или пекло[8]? Разве узнаешь…
Майя – супруга Китавруса, весь день хлопотала возле Пимена, утирала пот с бледного морщинистого лица умиравшего старца, поила целебными отварами, шептала заклинания-обереги, однако ничто не помогало.
В сумерках Пимен очнулся и с большим трудом улыбнулся, увидев возле себя князя, его родичей и близких соратников: Трубора, Синава, Китавруса, Монтвила, Ротворда. Волхвов с ними не было. Знал князь, что греку они не по нраву.
Перехватил Пимен тёплую руку Майи, прижал к щеке. Испугалась женщина, ощутив, что жар пропал и от старца повеяло холодом. Сердцем почувствовала, что отходит в иной мир. Собрав последние силы, Пимен заговорил. Так тихо, что трудно услышать, однако мысли по-прежнему ясные.
– Слушай, князь, что скажу, – прошептал вещий старец. – Явился мне древний бог Дый-Зевс[9]. Поведал, что ждёт тебя, твоих потомков и Русь, завещанную тебе дедом.
– Слушаю тебя, Пимен, – склонился над умиравшим оракулом взволнованный князь. – Только где они, мои потомки? Были у меня любимые женщины, были дети от них. Иных уже нет, иные остались там, – махнул Рерик рукой на багровый закат. – Вся жизнь в походах…
– Поведал мне Зевс, – собрав последние силы, продолжил Пимен, – что будет у тебя на Руси супруга. Не девица, женщина. Местная, не словенка, из урманов. Отец её станет верным твоим воеводой. Сына твоего воспитает, расширит державу от студёного океана до тёплого моря[10]. Всех славян соберёт воедино. В сраженьях прославится, а как вырастет сын твой, передаст ему Великое княжество, – спешил, шептал князю умирающий старец. Устал, прикрыл глаза. Думали, что угас…
Ан нет, хватило у Пимена сил ещё на несколько вещих слов:
– И внук у тебя будет. Прославит Русь на века. Сокрушит первейшего врага славян. А правнук твой примет новую веру…
Какую – не успел сказать вещий старец, угас.
Все, кто мог слышать предсказания мудрого грека, были потрясены. Монтвил посмотрел на князя. Рерик был бледен. Долго молчал, затем коснулся лица Пимена, словно хотел убедиться в том, что грек мёртв. Отдёрнул руку, окинул взором соратников.
– Велите пристать к берегу и готовить «малую ладью». Пусть Пимен оправится в путь к богам и своим предкам как подобает князю.
***
В холодную лунную осеннюю ночь, когда выпадает иней – предвестник скорой зимы, на берегу Нево-озера в окружении дружины князя-Сокола запылал огромный костёр – священная крада, сложенная из сухих древесных стволов.
Жаркое пламя уносило на суд Всевышнего сработанную из дерева малую ладью-усыпальницу с уложенным в неё телом вещего старца, укрытым греческими книгами, из которых черпал знания мудрый грек – маг и прорицатель.
Задумавшись над последними предсказаниями Пимена, Монтвил рассеяно смотрел на священное пламя, не сомневаясь в пророчествах вещего старца. Знал, что будут у князя наследники, продолжится род Светлого князя-Сокола!
«О каком же первейшем враге славян, которого сокрушит внук князя, поведал нам вещий старец? – мучался Монтвил. – О данах? Саксах? Для ободритов и ругов первейшие враги – немцы, но не для Руси. Кто же тогда этот враг? Хазарский каганат! Вот он первейший враг! – догадался Монтвил. – А какую же новую веру примет княжий правнук? – Не греческую ли?».
4.
Полна народа гридница, не продохнуть, не протолкнуться. Кому не хватило места за столом, стоят, прислонившись к стенам. Юноши наливают им медовую сурью[11] не в кубки, в чашки и кружки. Как не выпить за здоровье князя! Как не выпить за многие лета его правления!
Выпил глоток, другой священного напитка – ступай из гридницы, освободи место следующему. Каждому хочется испить сурьи, посмотреть на Светлого князя-Сокола, которого ныне признали волхвы главою Руси!
По правую руку от князя – старейшина-волхв Бакота и другие волхвы. По левую – побратимы Трубор и Синав, за ними родичи и соратники: Китаврус, Ротворд, Монтвил. Дальше сидят воеводы, воины и ладожане из тех, что избраны к пиру.
Шумно. Слышны застольные речи, здравицы, звон кубков. Монтвил прислушался к разговорам. Бакота беседует с князем. Старый волхв рассказывает Рюрику о последних днях жизни Гостомысла, о державе, которую передал ему дед.
– Держава наша велика, от Рифейских гор[12] на восходе, до Изборска на закате. От Студёного океана с Землёй-Маткой до Русского моря, но нет по-прежнему в ней порядка. Гостомысл объединил словен, кривичей, русь, весь и мерю. Тебе, князь, предстоит принудить к покорности полян, древлян, дреговичей и радимичей. Освободить от хазарского ига северян и вятичей. Вернуть утраченные земли тиверцев и уличей. Принять под свою руку чудь и югру[13]. Отобрать у Василевса Корсунь и Корчев[14]. Вот же, сколько, князь, у нас неотложных дел…
Ударили по струнам гусляры, запели в три голоса «Боянов Гимн»[15]. О великой битве объединённых сил славян с готами Германариха[16], случившейся на берегах Днепра-Славутича пять веков назад.
Старому Словену и Молодому,
Умершему и живому,
И Златогору – волхву Сварога.
Пьющие мед в гостинных палатах
Роды князя Словена Старого,
Те, что изгнали лютую мглу от Непры-реки,
Слушайте песнь Бояна!
Будем сынами наших отцов!
Нас роды гибнущие позвали –
Мы снарядили коней и помчали,
Строясь у княжьих рук.
Видит очами истину Бояна!
Ты, князь, промолвил радмичам:
– Го-о-ойя! –
Кимрам, деговичам и земегалам,
Чтоб звали сынов на рать.
Гимны Боян запел – и потекли сотни воев!
Волхи пришли на голядь,
Корень от Руса их происходит.
Так же как руки плечам нужны –
Князю нужны те мужи.
Князь наш Словен очами сияет –
Летом так солнышко припекает!
Вкруг его кмети – витязи ярые –
Белы месяцы Белояровы!
Если Боян видит князя Соловена –
Сердце трепещет как древа лист,
Застит тучею очи!
О земеголы, к вам воспою!
Вы даром кормили, поили меня –
И грянул глас русам, кого наставлял
Сам князь Старый Бус – Бояна отец.
О Бусе – отце молодого волхва,
О том, как он бился, врагов поражая,
Пел волхв Златогор.
Златагоровы гимны –
Воистину вы хороши!
Он пел, как Чегирь звезда
Летела в огне драконом,
Сияя светом зеленым.
И сорок волхвов-чародеев,
В стожары глядя, прозрели,
Что меч Яра Буса до Киева славен!
И как Златогор отца воспевал
Старой былины слогом,
Так и я, Боян, ныне пою
И славлю – кого люблю.
Рек Германарех: – Й-о-хо! –
Великие воды узрят мои вои,
Богов киммерийцев и волхов!
Мы кимров и волхов изгоним!
Но не варяги – ясуни.
И вождь наш концами мечей
Изгнал чужеземцев-гостей!
О Старый Словен, воздай по заслугам –
Дай долю тому, кто смел!
О Боян, войди снова в силу!
Пропел песнь кому – благое тому!
Зрим! Велеса нам не избегнуть!
И славы Словена не умалить.
И меч-то Бояна – ясный язык.
И в память волхва Златогора мы пьем!
То Арию память и Скифу то гимн!
Злата шеломы на тризне сыпь![17]
Как ни вслушивался Монтвил в родные славянские слова гимна, однако, мало что мог разобрать и понять в величавой старинной песне. То ли звучали иначе слова северного наречия, к которому теперь привыкать, то ли многого он не знал о своих дальних родичах-соплеменниках, их вождях, их союзниках и врагах.
– Го-о-ойя!..
5.
– Это что же происходит! – возмущался староста от новгородского купечества богатый купец Барма, нервно теребя окладистую рыжую с проседью бороду. – Пошли наши ладьи с товарами на Волин, с расчётом к Макоши[18] вернуться, а в Ладоге их задержали люди Рюрика! Варяги, да и только! Хуже! Урманы – так те дань возьмут и пропустят! А эти – товар и ладьи забрали, даже холопов, тех, кто не сбежал, задержали служить новому князю! Где ж такое видано?!
К тебе взываем, Вадим! Собирай рать! Пойдём на Ладогу, прогоним Рюрика! Пусть уходит к себе на Руян! Мы, купечество, последнее отдадим, сами в первых рядах пойдём с мечами и секирами! – Барма припал на колено и поцеловал руку Вадиму.
Примеру Бармы последовали Мешко и прочие видные представители новгородского купечества и горожан, допущенные в покои самопровозглашённого князя Вадима, поддержанного купцами и частью зажиточных горожан, однако не признанного волхвами, большинство которых покинули Новгород.
Уходили волхвы в Ладогу или в Старую Руссу, куда третьего дня, минуя Новгород, прошли две рюриковы ладьи полные ратников в шлемах и кольчугах.
По словам тех, кто это видел, – «воины громко кричали, грозили мечами». Теперь на Порусье и Ловати[19] сел верный Рюрику воевода. Дошли слухи, что имя его Ротворд. Чем не варяг?
– Некуда теперь податься торговым людям.… – поцеловав руку Вадима, тяжко вздохнул Мешко, припрятавший товар на берегу Невы в укромном месте. «Доведётся ли теперь вернуть?».
Выслушав жалобы прочих купцов и горожан, Вадим велел им удалиться. Из купцов остались лишь Барма и Мешко. Из иноземцев – хазарин Мордехай и державшийся в тени невзрачный тощий человечек в длинной тёмной сутане. Из-под низко опущенного капюшона покрывавшего плешивую голову, выглядывало узкое, безбородое, с болезненной желтизной, лицо. В морщинистых руках массивный медный крест на цепочке в виде кипарисовых чёток, отполированных неспокойными руками благочестивого католика.
– Сеньор Паоло, легат[20] из Рима, – представил Вадим купцам и хазарину назвавшегося так иноземца, прибывшего в Новгород из «вечного города[21]» самым безопасным путём, проследовав по морю через Константинополь до Херсонеса и дальше до Новгорода по Днепру и Ловати.
Помимо латыни легат, появившийся в Новгороде на исходе лета вместе с купцами, ходившими в Киев, владел языком франков, который был для него родным, и рассказал понимавшему его Вадиму немало интересного о своём родном городе Пуатье[22] и о других франкских и италийских городах, в которых побывал по поручениям папы. Вот и в Новгород легат прибыл с посланием от папы в сопровождении двух латинских монахов, нёсших деревянный сундук с дюжиной латинских книг.
В пути до Киева легата и монахов не раз останавливали разные люди, в том числе и те, кто не брезговал обирать беззащитных путников. Отняли несколько солидов, выделенных на пропитание, сняли два кольца с пальцев сеньора Паоло, хотели забрать медный крест, но, глянув на распятого Христа, одумались. Книги же таких лихих людей не интересовали.
Лишившись денег, сильно оголодали папские посланцы, и лишь словенские купцы, доставившие странников в Новгород, кормили их из сострадания тем, что ели сами. В благодарность за пропитание легат читал длинные проповеди на латыни, которые язычникам славянам были не понятны. В противном случае его и монахов могли бы прогнать с ладьи, а остаться на пустынном берегу среди северных лесов и болот для посланцев папы было равносильно гибели.
Тяготы едва ли не полугодового пути к язычникам не сломили дух легата, однако он и его спутники, привыкшие к сухому и тёплому климату, страдали телом от холода и сырости, и по прибытии в Новгород мучились от поясничной и суставной боли.
Сеньор Паоло был старше своих спутников и страдал больше, кутаясь в ветхую сутану, под которую повязал на поясницу большой шерстяной платок, подаренный ему немолодой стряпухой, пожалевшей несчастного старика, полагая его «мирным немцем» и «иноземным волхвом» с несколькими непривычными для славян именами: Сеньор, Паоло и Легат. Узнав, что у него болят суставы и мёрзнут ноги, сердобольная вдова отдала ему свои старые валенки, оказавшиеся впору мелкорослому сеньору.
Поскольку стряпуха и легат не понимали друг друга, пришлось им общаться с помощью жестов. В благодарность за сочувствие, валенки и платок, облегчавший страдания, сеньор Паоло прочитал стряпухе несколько коротких молитв и женщина, решив, что тот пропел ей куплеты какой-то скучной песенки, опять пожалела и хорошенько накормила смешного тщедушного старца.
Чего не понимала женщина, понимал Вадим, которому пришлось задуматься о том, что же ему делать дальше? Сделать важнейший шаг – креститься и принять покровительство папы? Повременить или же отказаться?..
Барма и Мешко уговаривали Вадима собирать рать в Новгороде и окрестных деревнях, идти на Ладогу, пока не грянула зима и Волхов не покрылся льдом.
– Княже, не время мешкать! Не пойдём сейчас, к весне Рюрик окрепнет, призовёт воинов с Белоозера, а теперь и со Старой Руссы, куда прошли его ладьи, подымет чудь, и одолеть его нам будет не под силу! – убеждал Барма Вадима.
– Новгород велик, гулящего народа в нём много. Коль быстро соберём рать вдвое, втрое большую, чем у Рюрика, то не посмеет нам противиться и уйдёт из Ладоги, откроет пути к морю! Купцы помогут, осыплют твою рать серебром! – поддержал Барму Мешко. – Решайся, князь, иначе прогонят нас, дочиста выгребут наши амбары!
– А если не удастся одолеть? Ярл Хогурт и тот не смог его остановить, ты видел собственными глазами, как пылали корабли варягов. Кто же может поручиться, что с нами не случится то же? Не лучше ли пойти с Рюриком на мировую? – колебался Вадим. – Иначе междоусобица…
– Не выйдет, князь, коль взялся за гуж! Рюрик не простит! Да и купечество против! – возмутился Барма. – Не хотим Рюрика!
– О чём это они? – спросил легат у хазарина.
– Дословно не скажу, – пожал плечами Мордехай, понимавший кое-что из языка славян. – По-видимому, убеждают князя собрать войско и идти войной на Рюрика.
– Что же ответил князь?
– Опасается, что потерпит поражение.
– Междоусобица – дело обычное. В ней одолеет тот, кому поможет бог, – подняв глаза вверх, философски изрёк легат, и хазарин его понял.
– Ваше величество! – обратился Мордехай к Вадиму, которого тешило такое к себе обращение личного представителя кагана Хазарии. – Выслушайте сеньора Паоло и сделайте так, как он велит. Уверен, что и каган Великой Хазарии одобрит все предложения наместника Римско-католической церкви.
Мешко и Барма поостыли и уставились на Мордехая, кажется, понимая, к чему тот клонит. Если Мешко, готовый к любым компромиссам, был морально готов креститься по латинскому обряду, как это с делали франки и немцы, с которыми он имел торговые дела, то Барма был упёртым противником какой бы то ни было новой веры.
«Разве договоришься с таким», – тяжко вздохнув, подумал Мешко, и с сочувствием посмотрел на легата и Мордехая.
– Сиди в городе и прими покровительство Папы и Иисуса Христа! – изрёк легат, обращаясь к Вадиму. – Примешь крест – бог тебя защитит, и покарает язычников. Откажешься – бог отвернётся, и сгоришь в гиене огненной!
– Я-то приму! Да новгородцы к этому не готовы. И так ропщут, что волхвы не любят меня, ушли к Рюрику, – дрожа всем телом, робко ответил Вадим легату.
– Молись! Бог даст, образумишься! – Надвинув поглубже капюшон, так что виднелись лишь тонкий с горбинкой нос и жёсткие бледные губы, легат произнёс заглавную католическую молитву:
Credo in Deum, Putrem omnipotentem,[23]
Credo in Deum, Patrem omnipotentem,
Creatorem caeli et terrae. Et in Iesum
Christum, Filium eius unicum, Dominum
nostrum: qui conceptus de Spiritu Sancto,
natus ex Maria Virgine, passus sub Pontio
Pilato, crucifixus, mortuus et sepultus:
descendit ad inferos; tertia die resurrexit a
mortuis: ascendit ad caelos; sedet ad
dexteram Dei Patris omnipotentis: inde
venturus est iudicare vivos et mortuos.
Credo in Spiritum Sanctum, sanctam
Ecclesiam catholicam, Sanctorum
communionem, remissionem peccatorum,
carnis resurrectionem, vitam aeternam.
Amen.
– Что это он бормочет? – неприязненно посмотрев на легата, и грубо толкнув Мордехая, озаботился Барма. – А ну, умный хазарин, говори!
– Легат говорит о вере во всемогущего бога, сотворившего землю и небо, об Иисусе Христе – сыне бога и девы Мари. Понтии Пилате, который распял Христа на кресте. О воскрешении Христа и о вере в святую церковь. Ещё что-то о грехах и о воскрешении тела, – не без труда распознавая отдельные слова молитвы, переводил Мордехай, не слишком хорошо владевший латынью.
– Почему же не по-нашему? – возмутился Барма.
– Так принято у латинян, – ответил мудрый Мордехай. – Вот и франки слушают проповеди на латыни. Римский папа считает, что так лучше. Меньше знаешь – больше веришь. Надо верить....
– Во что же? – удивился Барма. – Как же можно верить тому, чего не знаешь? Мало ли чего он там наговорит! Может быть, он нас злостно поносит, а ты не можешь толком перевести или лукавишь? Да гнать в шею этого безбородого и плешивого проходимца и немедля собирать рать!
Однако на резкие слова купца, известного своей несдержанностью, никто не обратил внимания.
Вытянув шею, Вадим прислушивался одновременно к непонятным словам легата и вернувшегося к переводу Мордехая, излагавшего то, что удалось ему понять, на языке франков. В этот момент вид самозваного князя, которого не желали признавать волхвы, был жалок.
«И это Вадим, прозванный Храбрым? – наблюдая со стороны, подумал Мешко, и ему вдруг расхотелось креститься по латинскому обряду. – Храбр Вадим ходить на чудь, собирать с покорных дань. С варягами воевал, так кто ж этого не делал! А вот побороться с Рюриком – кишка тонка! Не собрать ему рати, а если и соберёт, так побьёт его Рюрик. Видно прав был воевода с заставы на Ореховом острове, что пора присягать Рюрику и торговать, а с крещением можно и подождать. Пусть князья решают, как им быть. А мне скорее до дому добраться, забрать семью, да в Ладогу, пока не поздно. Дом постерегут слуги. Дотянуть бы до весны, а там всё решится…».
6.
К середине месяца травня[24] большая славянская ладья, вышедшая из Старой Руссы, едва с Ловати сошёл ледоход, осторожно продвигалась на вёслах вверх по течению узкой речки Каспли, у истоков которой начинался волок к Батюшке-Днепру или Славутичу, как любовно величали главную славянскую реку поляне.
В конце волока на берегу Днепра привольно раскинулось крупное старинное селение Гнёздово, где на пересечении торговых путей Монтвил должен был поставить заставу, обозначив южный рубеж нарождавшейся Державы Рюрика.
Позади долгий и извилистый путь по системе рек и речек, о существовании которых Монтвил даже не подозревал. После Ловати – река Кунья, потом Усвяча, Двина, и, наконец, Каспля[25]. Не будь на ладье опытного проводника из Старой Руссы, не добрались бы до Днепра: заблудились среди бескрайних лесов, многочисленных рек и озер.
Успешному прохождению большой ладьи по малым рекам помогло и весеннее половодье, на которое возлагал большие надежды проводник. Ему ещё не приходилось ходить с такими большими ладьями из Старой Руссы на Днепр. Каспля река неширокая, местами не разойдутся две большие ладьи, однако, по словам проводника, глубокая, проходимая вплоть до волока.
Монтвил и Витемир всматривались в проплывавшие по обеим сторонам пустынные лесистые берега, покрывшиеся за последние дни весенней зеленью. Кое-где доцветала черёмуха, обдавая стойким дурманящим запахом, следом зацветали дикие яблони, протягивавшие ветви к самой воде. Совсем как на оставшейся в прошлом родной Лабе-реке, куда весна приходила едва ли не месяцем раньше…
Прошло больше года, как они покинули родную деревню, где у Монтвила осталась семья, у Витемира мать и младшие братья. Как будто не слишком много, однако с той поры словно минула вечность, и оба понимали, что вернуться им вряд ли придётся, следует привыкать к новым местам, которые станут для них родными. Ведь столько событий пришлось пережить за прошедший год, что хватило бы на иную жизнь…
Спустя два дня после прихода в Ладогу и пира в честь прибытия на Русь князя Рюрика – законного наследника покойного Гостомысла, четыре ладьи, каждая со ста лучшими воинами, ушли в дальние пределы Северной Руси.
Синав ушёл на Белоозеро. Ему выпал самый дальний путь по озёрам и рекам, который вёл на Волгу к Булгару, Итилю, Хвалынскому морю и к Персидской земле. Путь этот следовало закрыть для «незваных гостей».
Трубор ушёл в порубежный Изборск, которому угрожали варяги. Хоть и недалеко, но в пути приходилось преодолевать несколько волоков, а если такое не по силам, то добираться пешим походом.
Ротворд и Монтвил ушли вверх по Волхову и через Ильмень-озеро в Старую Руссу, где Ротворду было наказано оставаться и не пропускать в Ловать и дальше в Днепр новгородские ладьи, пока в Новгороде сидит самозванец Вадим.
Монтвилу князь велел идти по весне в Гнёздно, откуда шёл волок на Двину и в Полоцк, где засели варяги.
Китаврус остался с Рюриком в Ладоге, где решалась судьба Руси.
Пойдёт Вадим войной на Рюрика, затеяв междоусобицу, от которой выиграют лишь враги: даны, свеи, урманы, немцы, хазары…
Да мало ли их у славян? Или же не решится на борьбу с законным князем, скроется в чужих землях. Самозванцу прощения нет!
Сам Рюрик, вняв мудрому совету Бакоты, оставался с главными силами в Ладоге. Выжидал, не делал первого шага к войне с новгородцами, где было немало сторонников Вадима.
Вот и советники у самозванца объявились – посланник кагана Хазарии и римский легат, склонявший самозваного князя Вадима к крещению по латинскому обряду, обещая при этом поддержку Папы Римского и всего католического воинства, «готового прийти на помощь». Однако Рюрик понимал, что помощь Рима вряд ли возможна.
«Поди-ка, доберись до нас!».
Гораздо опаснее Хазарский каганат. Не так далёк и по-прежнему берёт тяжкую дань с северян и вятичей. Вновь намерен кровосос-каганат вернуть недавно утерянную покорность полян, радимичей и древлян. А если удастся, то обложить данью богатый и вольный Новгород.
***
На Макошь, спустя месяц после того как две ладьи пришли в Старую Руссу, сыграли свадьбу Витемира и Лады. Жениха и невесту благословили близкие родичи Витемира – Монтвил и Ротворд, поставив вместе с соратниками за один день добротный дом для молодых. Весело закипела работа, а счастливая Лада, ставшая за время похода доброй стряпухой, кормила и поила умельцев-плотников, каковых немало в лесных краях, где испокон веков люди жили в рубленых избах. Жаль, что весной придётся покинуть дом, в котором прожиты счастливые дни, да ничего не поделаешь…
Зиму прожили в Старой Руссе. С непривычки к холодам мёрзли, обзаводились тулупами, сшитыми из медвежьих, волчьих или овечьих шкур, и толстыми шерстяными носками, на которые не налезали сапоги, а потому в сильные морозы обували просторные местные поршни[26], каких не знали ни на Лабе, ни на Руяне. Не голодали, но жили без хлеба, на репе, капусте, бобах. Мясо ели лишь по праздникам. Выручала рыба, которую ловили на озерах и реках, прорубая лёд.
В долгие зимние вечера мужчины потянулись к женщинам, которых всегда избыток в тех краях, где не затихают войны. Те, кто помоложе, выбирали девушек, да только обязаны были жениться, так что за зиму сыграли несколько свадеб. Те, кто постарше – в прошлом семейные или же нет, жили с вдовыми женщинами. Некоторым из вдовушек повезло. Брали их в жёны. Завёл семью и Ротворд, так что погуляли на его свадьбе. Лишь Монтвил не искал утех с засматривавшимися на него вдовушками, не мог забыть ладушку Ладимиру и дочек.
Снилась ему Ладимира долгими зимними ночами, какой была она в памятную прощальную апрельскую ночь – обнажённая, желанная, горячая. Крепко прижалась к супругу, даря любимому самые сокровенные ласки. Шептала нежные слова, клялась в вечной любви, тихо плакала, орошая грудь мужа слезами и горькими и счастливыми...
Успокаивал её Монтвил, а у самого комок подступал к горлу…
«Тяжко без Ладушки. А ей-то каково?».
«Я тебя буду ждать столько, сколько понадобится. Не беспокойся, с хозяйством управимся, родичи нам помогут. Милицу выдам замуж, а там и внучков вырастим-воспитаем. Не беспокойся о нас, любимый, лучше себя побереги. Не лезь на рожон, не юноша ведь, вон уже и седина в волосах. Незаметна в светлых кудрях, но я то всё вижу, всё про тебя знаю-ведаю…
Знаешь, Монтвил, день ведь сегодня особенный. Правит сегодня Берегиня Леля, дарит женщинам беременность, а завтра станет править Ярило Вешний – оберег мужской силы. Вот и шепнула на ушко мне Богородица Лада, что этой ночью произойдёт зачатье. Что будет у нас с тобой сыночек! Обязательно будет! Богини не ошибаются, богини всё знают!
Вернёшься, и встретит тебя мальчик! Пока тебя нет, дам ему имя сама. Вернёшься – сам выберешь сыну достойное имя. Только вернись, заклинаю тебя!» – горячо шептала Ладимира и крепко, не желая от себя отпускать, прижималась к мужу…
Сон подходит к концу, прощается с ним Ладимира:
«Вот что, Монтвил, всё же мучит меня предчувствие, что ты не вернёшься. Откуда оно, не ведаю, должно быть, глубинное это чувство…
Если не вспомнит о нас Святовит, и предчувствие моё сбудется, ты не сможешь вернуться – что ж, оставайся в тех краях, куда поведёт тебя князь. Знаю, одному тяжко. Если встретишь женщину и полюбишь, бери её в жёны. В обиде не буду…».
Устала, голубушка, задремала в объятьях мужа и скоро крепко уснула.
Очнулся Монтвил от сна. За толстыми бревенчатыми стенами воет метель, засыпая Старую Руссу снегом. Рядом топится печь. В доме темно и тепло. Только нет рядом ладушки Ладимиры. Сон это.
«До встречи, родная, ведь не последняя ночь…».
* * *
Подсчитала Лада, что к середине лета родить ей первенца, однако уже на новом месте, куда шла ладья. Опытная бабка-повитуха, известная на всю Старую Руссу, нагадала Ладе сына, посетовав, что не ей принимать роды, да только такие «мастерицы» есть повсюду. Как же без них?
Помимо Лады на ладье ещё семь женщин. Все беременны. Из них две молодые вдовы, ставшие жёнами во второй раз, обе с малыми детьми. Плывут все с мужьями на новое место. Как-то их встретят? Примут ли кривичи Монтвила воеводой-князем? Не встретят ли с мечами и копьями? Тревожно…
В тревоге и Монтвил. За всё и за всех он в ответе, прежде всего перед князем.
Лесные просторы малонаселённой Северной Руси поражали. Припомнился весенний конный поход от Лабы до Руяна через земли ободритов и лютичей. За два дня пути минули множество деревень, стараясь обходить их стороной. Повсюду вспаханные поля, готовые к севу, луга с выпасавшимся скотом. Здесь всё не так. Деревни – обычно крохотные, встречаются редко. Пашни так мало, что не увидишь, да и та тощая – суглинок или песок. Места кругом низкие, топкие.
Шли на вёслах вверх по течению, парус не понимали. Кругом леса, леса и леса. Тёмные, хвойные. Проплешины от гарей и вырубок поросли берёзовым и осиновым мелколесьем. Лишь на Усвяче стали встречаться дубравы и липовые рощи. Оно и понятно, шла ладья к югу. Вот уже и клен с ясенем, кое-где зацветают лесные яблони.
Деревни по-прежнему встречаются редко, да и те прячутся в лесу на малых притоках, и с неширокой, но по весне полноводной Каспли их не видно. Разве что дымок выдаст жильё, укрытое за стеной леса. Опасаются кривичи варягов, которые ходят по Днепру и Двине. Да и Полоцк, где они укрепились, по местным меркам недалеко. Зимой, когда реки замёрзнут, спокойно, а летом тревожно. В любое время жди «незваных гостей».
– А это что такое? – воскликнул Витемир, наблюдавший за рекой и проплываемыми берегами.
Из узкой речушки, впадавшей в Каплю с левого берега, неожиданно выскочила лодчонка-однодеревка и усилиями одинокого гребца пыталась нагнать ладью.
– Суши вёсла! – скомандовал поспешивший к корме Витемир.
– Что там? – спросил его Монтвил.
– Лодка! Плывёт за нами! Человек в ней. Кричит. Похоже, что женщина, – прикрыв ладонью глаза от солнца, ответил Витемир. – Третий день никого не встречали, а волок где-то неподалёку. Пусть догонит, расспросим её.
Ладья замедлила ход.
– Женщина, – рассмотрев гребца, подтвердил Монтвил. – Принимай, Витемир, гостью. – Почему одна?
– Верно, есть, что нам рассказать, – предположил Витемир, хватаясь за конец брошенной ему верёвки.
– Здравствуй, красавица! Откуда ты будешь? – спросил женщину Монтвил, помогая подняться на ладью, в то время как Витемир привязывал к борту лодку.
– Слава Сварогу! Дождалась славянскую ладью! Из Журавки я! – переведя дыхание, ответила раскрасневшаяся от напряжения молодая женщина с исхудавшим и в то же время красивым славянским лицом. Шутка ли, грести в одиночку, нагоняя ладью с сорока гребцами. – А зовусь я Любавой! – глянув в лицо Монтвила, опустила глаза женщина.
– Что же ты, Любава, глаза опустила? Неужели застыдилась или напугалась меня? Не бойся, не обидим – улыбнулся ей Монтвил.
– Не застыдилась, устала я, – тяжко вздохнув, ответила Любава.
– Да ты вся дрожишь! – коснувшись рук женщины, ахнул Монтвил. – В одном платье, босая, вся мокрая. Замёрзла?
– От волнения это, и водой обрызгало, – попыталась улыбнуться Любава,
– Как же ты узнала, что ладья славянская?
– Узнала. Вот и щиты не такие как у варягов, да и ладья не такая. Однако вы не поляне и не словене, не кривичи и не радимичи. Говор у вас иной. Откуда вы? Как твоё имя, воевода?
– Зовусь Монтвилом, но отчего ты решила, что я воевода?
– Старше всех на ладье, командуешь. Сын твой? – указав глазами на Витемира, спросила Любава.
– Племянник.
– Подумала, что сын. Похож на тебя.
– С Руяна мы, пришли в Северную Русь вместе с князем Рериком, Гостомысла внуком. Слышала о таком?
– Про Руян – нет, про Рюрика слышала. Где же он, светлый князь-Сокол? Заждались мы его. Настрадались от варягов. Мужа убили, сыночка годовалого потеряла, – покраснели, повлажнели синие большие и красивые глаза Любавы. – Одна я осталась, не далась насильникам, не понесла от них, – с такой тоской молвила Любава, что защемило сердце Монтвила.
«Неужели судьба твоя?» – подумал он, вспомнив последний наказ Ладимиры: «Если встретишь женщину и полюбишь, бери её в жёны. В обиде не буду…».
– Всю зиму в лесу скрывалась, землянка там у меня. Мёрзла, голодала, от волков отбивалась. А ведь мне всего двадцать лет! Верно, в дочери я тебе гожусь, – смахнув слёзы, во всём призналась Любава Монтвилу. – А в Журавке, недалеко отсюда, варяги! – спохватилась она. – С грудня[27], как лёг снег, стоят. Ладья у них в Каспле затонула и вмёрзла в лёд. По весне подняли, чинят. Сейчас их не больше двадцати, но могут подойти другие.
– Вот как! – переглянулись Монтвил и Витемир.
«Видно сам Святовит послал нам тебя, Любавушка! – подумал Монтвил и, вспомнив Ладимиру, сравнил с Любавой: – Да ты и в самом деле похожа на неё, голубушка!» и опять в памяти вещие слова Ладимиры: «Бери её в жёны. В обиде не буду…».
– Спасибо, что предупредила. Так значит двадцать их? – спохватился Монтвил.
– Не больше, – подтвердила Любава. – Деревня наша малая, всего девять дворов. Мужчины наши бились с варягами, все погибли. Теперь варяги живут в наших избах, спят с нашими бабами. Бьют их, поганые, издеваются. Жрут в три горла, пьют брагу! Терпят их бабы из-за малых детей… Идите, родные наши! Убейте варягов, заройте их в землю! – сверкнули гневом высохшие глаза женщины.
– Зароем, Любава, не сомневайся! А прежде головы оторвём и что другое! – успокоил женщину Монтвил. – Расскажи-ка нам о Гнёздно. Что там сейчас? Кто правит? Почему не пришли в Журавку, не покарали варягов?
– Была я в Гнёздно, как только снег в лесу сошёл. Смута там, – нахмурилась Любава. – В Гнёздно сейчас не до Журавки. Грызутся между собой. Одни хотят к полянам, к Киеву, другие – к словенам, значит к Новгороду, третьи – вовсе к Полоцку, который ближе, да там варяги. Этих больше. С ними воевода. Князем желает быть, да волхвы против него.
– Что же ты в Гнёздно не ушла, одна в лесу зимовала? – спросил Монтвил.
– Далеко, да и деревня мне милее, – вздохнула Любава. – Пойдёте в Журавку?
– Пойдём. Покажешь, как туда лучше пройти по берегу, взять варягов, чтобы не разбежались?
– Покажу! – обрадовалась Любава.
– А с Гнёздно мы разберёмся после, и воеводу, что метит в князья, повесим! Верно?
– Верно! – подтвердил Витемир.
– Верно! – повторила за ним Любава, и Монтвил залюбовался ею. Высокая, статная. Светлая коса до пояса, пряди на висках перехвачены кожаным ремешком. Ветхое, верно ещё девичье, тканое из льна платье, которое стало ей тесным, плотно облегает стройную фигуру.
«Ещё нарожаешь, Любавушка, детишек – таких же здоровых и красивых как сама!» – подумал Монтвил, взглянул в небо и, увидев парившего в вышине сокола, воскликнул:
– И в Журавке и в Гнёздно будет наша с тобой, Любава, Держава! Держава Светлого князя-Сокола Рерика! Держава Русь!
[1] Старинная мера длины. В древней Руси один локоть соответствовал 54-55 см.
[2] Согласно преданиям, в I веке н.э. на Валааме побывал с особой миссией апостол Андрей Первозванный, попытавшийся проповедать христианство в местах, где жили язычники.
[3] В древнерусской, славянской ведической традиции сын Сварога – бог солнечного света и плодородия.
[4] На Ореховом острове в XIV веке была возведена русская крепость Орешек, закрывавшая вход в Ладожское озеро.
[5] Древний город на месте современного Севастополя. Некогда принадлежал скифам, затем грекам, потом готам и опять грекам.
[6] Согласно древнейшим легендам наших предков, записанным в XVII веке под названием «Сказание о Словене и Русе и городе Словенске», в 3099 г. от сотворения мира (2409 г. до н.э.) потомки князя Скифа князья Словен и Рус пришли вместе со своими родами к озеру Ильмень, где князь Словен основал город Словенск (современный Великий Новгород), а князь Рус основал город Русу (современная Старая Русса). Отсюда славяно-русы, отсюда пошла Русская земля.
[7] Славянская ведическая богиня смерти.
[8] Ирий – славянский ведический рай, пекло – ад.
[9] Глава пантеона ведических богов у народов индоевропейской семьи. У славян Дый или Сварог, у балтов Девс, у греков Зевс, у индусов Варуна.
[10] От Северного Ледовитого океана (в древности Скифский океан) до Чёрного моря (в старину Русское море).
[11] Священный хмельной напиток славян, освящённый волхвами.
[12] Уральские горы.
[13] Малочисленные финно-угорские и самодийские племена, рассеянные по северным лесам и тундрам.
[14] Древние города в Тавриде (Крыму). Корсунь – то же что и Херсонес. Корчев – то же что и Понтикапей или Керчь.
[15] Древнеславянское эпическое героическое произведение, рассказывающее о победе славян и союзных племён над готами Германариха в IV веке н.э.
[16] Король готов – германского племени, вышедшего из Южной Швеции и оккупировавшего в IV веке н.э. большую часть Восточной Европы от Балтики до Кавказских гор. Королевство Германариха, центр которого располагался в нижнем течении Днепра, после ожесточённых войн со славянами был окончательно разбито гуннами, а готы изгнаны на Запад в пределы разваливавшейся Римской империи.
[17] Текст «Боянова Гимна» приводится в изложении А.Асова.
[18] Древнерусская ведическая богиня, прядущая Нити Судеб на Небе, а также покровительница ткачества и женских рукоделий на земле. День Макоши 28 жёвтня (октября).
[19] Реки, впадающие в озеро Ильмень с юга. Часть древнего водного пути на юг через волок в Днепр и Чёрное море.
[20] Личный представитель римского Папы для определённой миссии.
[21] Расхожее прозвище Рима.
[22] Старинный город в центральной Франции. В 732 г. под Пуатье состоялась знаменитая битва христиан франков с арабами и берберами (маврами). Франки одержали победу, остановив продвижение ислама в Европу.
[23] «Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли…» (латин.)
[24] Май по древнерусскому, славянскому календарю.
[25] Усвяча и Каспля – малые реки притоки Западной Двины.
[26] Старинная кожаная обувь в виде куска кожи, стянутого ремешком. Зимой под поршни надевали толстые шерстяные носки и портянки (онучи).
[27] Ноябрь по древнерусскому славянскому календарю.
Верю, именно так и было...