Нелли НАЩЁКИНА. ВЕЛИКИЕ СУДЬБЫ. Фрагменты книги «Валерий Пименов. История одной любви»

 

Нелли НАЩЁКИНА

ВЕЛИКИЕ СУДЬБЫ

Фрагменты книги «Валерий Пименов. История одной любви»

 

***

Всероссийскую академию художеств, тогда еще Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина, Валерий Пименов окончил с отличием в 1949 году, и тогда же его зачислили в аспирантуру на кафедру рисунка, где он становится ассистентом руководителя художественной мастерской Виктора Михайловича Орешникова. А еще через год начинает самостоятельно преподавать в персональной мастерской станковой живописи. За эти годы он стал доцентом кафедры живописи, профессором, академиком, заслуженным, а потом и народным художником России.

– Можно ли уже тогда было предположить, что вы когда-нибудь всего этого достигнете? – обратилась я к художнику. Для беседы мы расположились в столовой квартиры-мастерской художника на Васильевском острове в Санкт-Петербурге.

Он засмеялся:

– Всегда, всегда я был убежден, что стану художником. Верил в это! Хотя таких оснований у меня и не было. Ну, я думал, поступлю в Академию и закончу её. И стану художником! Я не мог предположить, что когда-то получу все громкие звания… Об этом я мальчишкой не думал. Слишком всё казалось далеким.

Для него и сейчас эти звания остаются второстепенными в жизни. Главной наградой для него были и остаются распахнутые двери Академии и горящие глаза студентов со всего мира. Они ждут его слова, его строгих замечаний. И он из года в год идет в эти просторные классы, где когда-то сам слушал великих мастеров-учителей. Он остался верен этим стенам, этой стране. И чем меньше сил (возраст берет свое), тем сильнее эта тяга встать и пойти на Набережную, к дому, в котором прошла вся его жизнь. И ходить от мольберта к мольберту, забыв о времени. Ведь они останутся после него. Дети, которых он когда-либо учил. Сохранят, сберегут то, что так долго он нёс в себе. А потом передадут другим.

– Давайте я лучше вам покажу Академию и своих студентов, – не дожидаясь моего ответа, художник стал одеваться.

Здание Академии находится в пятнадцати минутах ходьбы от дома, где живет Валерий Пименов.

– Наша Академия – одно из самых крупных учебных заведений в мире с индивидуальной формой обучения. Я много раз бывал в Америке, Германии, Италии, Китае… Такого образования там нет. Может быть, кому-то наша школа покажется консервативной, но мы продолжаем традиции реалистического искусства. И к нам тянутся. Очень много желающих, большой конкурс. Мы выпускаем хороших художников. У меня сейчас студенты из многих стран мира, хорошие, способные ребята. Но я строгий преподаватель, мало и редко ставлю пятерки, – говорит художник не спеша, переходя через дорогу.

– А есть ленивые ученики?

– Ленивые? – художник даже удивился. – Нет! Есть такие, которые ходят мало на занятия, потом бросают, но это оттого, что они еще вынуждены работать, содержать семью. Не все выдерживают такую жизнь. Я очень любил преподавать второкурсникам. На первом они приходят и еще осваиваются, а на втором проявляют себя, свои возможности. В этом году лучшим студентом Академии стал мой ученик Владимир Ежаков. Он сейчас готовится поступить в аспирантуру. В прошлом году я выпустил аспиранта Овсянникова. Его картина «Петр I», посвященная 300-летию Петербурга, заняла первое место в городе. Сейчас он преподает на первом курсе. Поступают, как правило, те, кто имеет среднее художественное образование. После художественной школы к нам поступить невозможно. Требования очень высокие, – и он стал перечислять, какие экзамены и в каком порядке нужно сдать по творческим дисциплинам. – Так что трудно это выдержать без достаточно серьезной подготовки.

– А как же быть с теми, кто обладает талантом? – спросила я.

– Я вхожу в члены экзаменационной комиссии, и, знаете, бывает очень жалко, что такой человек не выдерживает остальных экзаменов. А ведь он неизмеримо талантливее других в группе. Но, увы, ему без достаточной подготовки трудно нарисовать и написать обнаженную модель, портрет и выполнить две композиции. И бывает, ох как жалко! А кто талантлив, да еще и умеет трудиться, тот всегда будет достойно оценен.

Справедливость его слов не вызывала у меня сомнения, так как сам Валерий Васильевич, обладая от природы талантом, много трудился. Он прилежно посещал сначала художественную студию во Дворце Культуры им. С.М. Кирова под руководством И.И. Бродского и М.С. Копейкина, а продолжая учебу в Академии, после первых двух курсов оказывается в мастерской, руководимой И.Э. Грабарем, В.М. Орешниковым и его другом А.А. Мыльниковым.

– Я много участвовал в самодеятельности, – вспомнил художник, замедлив шаг на перекрестке. – Был в группе при Дворце культуры. Нашими занятиями руководили студенты Академии, ученики Бродского, – Копейкин и Лактионов. Бродский курировал студию и довольно часто по вечерам приходил к нам. И вот однажды, мне как-то приятно сейчас это вспоминать, он подошел к моим рисункам и громко сказал: «Молодой человек, мало кто из студентов Академии у нас так хорошо рисует». Посмотрев еще какие-то рисунки из папки, он похвалил мое внимательное и крепкое построение рисунка черепа. А я рисовал его долго. «Вам нужно обязательно поступать в Академию», – сказав это, он еще долго смотрел работы, что-то говорил обо мне своим помощникам. Меня это окрылило. Но о поступлении еще не задумывался, таким все это казалось недостижимым, далеким. А потом я выиграл несколько конкурсов… И те эскизы, все работы, какие у меня были довоенного времени, фотография, где рядом со мной сидит Бродский, все было утеряно. В войну дом, где я жил тогда, был разрушен. Все сгорело. Но самым ценным для меня, конечно же, была та фотография, где был он, мой учитель.

 

 В его голосе сквозила печаль и сожаление:

– Ну не будем о печальном. Копейкин – это необыкновенный человек. Это чудо, каких мало! Вся его семья, жена, их необыкновенная теплота в общении. Меня всегда как-то трогало их отношение ко мне. Я часто бывал у них дома. Наблюдая за ними, удивлялся, как они подходят, как хорошо понимают, чувствуют друг друга. Там была любовь, много любви. Их жизнь была настолько спаянна общими стремлениями к искусству, к совершенству искусства, что меня это по сей день трогает. Его семье было довольно трудно материально. Он постоянно работал. Жили они на 15-й линии, там была мастерская и при ней комната. Там он и умер.

Валерий Васильевич вдруг улыбнулся:

– С войны он вернулся старшим лейтенантом. И продолжал очень много работать в живописи. Мы с ним уже были как друзья. Я тогда закончил аспирантуру, преподавал в Академии и во многом посодействовал, чтобы его пригласили в Академию преподавать рисунок. И он как-то всегда гордился, что его ученик ему помог и превзошел его в живописи. Он был хороший рисовальщик. И у нас сохранились великолепные отношения до последних дней его жизни. Такой преданности к искусству я никогда не видел. Милый, добрый Копейкин! Я его и его жену всегда с большим уважением вспоминаю. И его советы…

 

***

Следование советам учителей, желание достичь совершенства в изображении натуры, долгие часы кропотливой работы над заданной постановкой, авторские поиски, достоверно исполненные натюрморты и портреты, пейзажи и жанровые картины – все это не остается незамеченным другими художниками. Так, в 1939 году в Ленинграде Пименов побеждает на конкурсе работ самодеятельных художников по подготовке к Всесоюзной выставке народного изобразительного искусства «Оборона СССР». Увлеченного, разносторонне одаренного художника направляют вначале на ленинградский, а затем на всесоюзный семинары. Для завершения начатых работ «Встреча танкистов у Нарвских ворот» и «Подвиг героя Советского Союза Н.И. Егорова» Пименова срочно командируют в Москву, где на одном из плановых просмотров и происходит знаменательная встреча с И.Э. Грабарем, в то время директором Московского художественного института.

– Конкурсы тогда довольно часто устраивались, но я выиграл самый большой. Сначала занял первое место в районном, потом в городском, а затем и во всесоюзном конкурсе. Из Ленинграда его вместе со мной выиграли пять человек. Что это значило?! Я работал тогда гравером на заводе им. М.Гельца… Меня освободили от работы. Начислили среднюю зарплату.

На самом деле уехать в Москву на семинар для работающего тогда Пименова оказалось проблематично. Заводское начальство не захотело отпускать гравера высшей квалификации. Началась волокита с документами. Завод подал на Пименова в суд, надеясь, что мастер в последнею минуту одумается и поменяет свое решение. Но Пименов стоял на своем. В конце долгих и неприятных для обеих сторон разбирательств администрация завода закрыла дело. Кто-то из чиновников смог увидеть в этом поступке не скрытое отлынивание от производственных обязанностей, а истинное желание простого рабочего учиться в высшем учебном заведении. После этого завод помогал своему одаренному сотруднику, выплачивая заработную плату.

– Целых два года, пока я был на семинаре, я получал столько же, как если бы работал на заводе. Но я занимался искусством. И благодаря этому я и смог поступить впоследствии в Академию и стать художником!

– А вас не тяготило, что вы, совсем еще мальчишка, пошли работать на завод полиграфических машин? – спросила я.

– Нет. Мои старшие братья и сестра тоже работали. Я получил рабочую специальность (слесарь-инструментальщик), но работал в этой должности очень мало. На базе завода образовалась школа граверов, где обучалось всего пять человек. И я там проявил некоторые успехи. Ну это и понятно, так как я занимался по вечерам в изостудии. Много рисовал. И был среди нас крупный гравер. Он, видя, что я справляюсь не хуже его, стал мне очень многое доверять. А потом предложил в соавторстве создать армянский и грузинский шрифты, а затем пуансоны.

– И вы создали?

– Да. Изучил шрифты. Это была хорошая школа… Все думали, что, поступив в Академию, я выберу графику и стану гравером. Но у меня было к другому тяготение: к живописи. Только к ней! А интерес к шрифтам, к сожалению, у меня пропал, о чем я очень сожалею.

На завод полиграфических машин Валерий Васильевич устроился случайно. Сразу после окончания средней школы в 1936 году он стал искать работу. Семье нужны были деньги. Где-то прочитал объявление о приеме рабочих на завод. Не раздумывая, поступил туда. Завод в то время выпускал линотипы и самонаклады. Плансоны заказывали в Америке. Приходили оригиналы букв, вырезанные на стали. Из них потом делали матрицы. С готовых матриц делали литеры, потом печатали книги, газеты и прочее. Валерий Васильевич, выполняя свою основную работу слесаря, иногда получал задания по сборке самонакладов и линотипов. Делая каждый день одни и те же манипуляции с материалом, он стал экспериментировать и понял, что можно вместо одной детали делать сразу шесть, таким образом облегчая свой труд. В одну из смен он стал выполнять работу по своей схеме и перевыполнил план на 800 процентов. На собрании его провозгласили «сталинским питомцем». Теперь за его работой следил приставленный нормировщик. Велся учет каждой затраченной минуты.

– Когда я был гравером, работал в белом халате. Там все ходили в халатах. Мне поручали самые сложные заказы. Работа была только в микроскоп, и само выполнение происходило через микроскоп. Было сложно, но выполнимо…

Пименов призадумался:

– Москва… Условия на семинаре были великолепнейшие. Нам отдали шестиэтажный дом с мастерскими на Обыденском переулке. Прислали материалы – краски, кисти, натуру. Все бесплатно. Нас посещали крупнейшие художники. Вспоминаешь сейчас это как некое чудо. Очень многие, закончив этот семинар, стали художниками. Конкурс так и назывался: «Сто талантов Советского Союза». Все бредили искусством. Я написал две картины: «Подвиг героя» и «Встреча танкистов у Нарвских ворот» и кроме того портрет Жукова. На одном из просмотров помимо руководителей Соколова-Скаля и Сварога присутствовал Игорь Эммануилович Грабарь.

Грабарь, отметив особую одаренность Пименова, предложил зачислить его в число студентов первого курса Московского художественного института им. В.И. Сурикова, хотя был удивлен его юным возрастом (Валерию было двадцать лет).

– Ну я, конечно, был в восторге. Так сказать, готов перепрыгнуть свою собственную высоту, метр восемьдесят, – добродушно засмеялся Пименов. – Грабарь решил мою судьбу словами: «Завтра я жду вас в деканате». Я пришел в девять утра. Он декану сказал: «Зачисляйте этого юношу на первый курс. Пусть учится!». Я и говорю: «Огромное спасибо вам за заботу обо мне. Но я бы хотел уехать в Ленинград и там поступить на подклассы Академии». Он полюбопытствовал: «А почему в Ленинград?». Я ответил: «Там у родителей собственный дом с верандой, где я могу писать». Он, подумав, сказал: «Правильно. Поезжайте. Я позвоню туда». И я приехал в Ленинград. Меня зачислили на подклассы, и уже на следующее утро я пришел писать. Занятия проходили с девяти утра до семи вечера. Каждый день в течение года. Там преподавали профессоры: Павел Семенович Наумов – живопись, а рисунок – Михаил Давыдович Бернштейн. Вот так с этого все и началось!

– А Грабарь, какой он был в общении со студентами, коллегами, художниками?

– Всегда у него был суровый вид. Его побаивались. И потом его мнение, самое, самое… Самое. Он выделял лишь то, что достойно внимания в искусстве. Лучшие работы отмечал.

 

***

– Валерий Васильевич, Валерий Васильевич! – донеслось с нижних ступеней, нас кто-то старался догнать. – Подождите! – и из-за стены появился мужчина. Тяжело дыша, он стал о чем-то просить Пименова. Я отошла. Пименов улыбался, но чем-то, видимо, был недоволен во внешнем облике собеседника, потому что качал головой и со всех сторон обошел мужчину. Тот пожимал плечами и тер свое лицо. Пименов, похлопав его по плечу, вернулся ко мне. Мужчина поспешил вниз, над чем-то смеясь.

– Это натурщик, – объяснил художник, – я бы его поставил обнаженным. Этот мужчина ничего, но вы видели его?! Он весь коричневый. Вот беда! Так неудачно загореть… Стал коричневым. А так хороший, крепкий, и очень аккуратно позирует.

Валерий Васильевич развел озадаченно руками:

– Придется ставить обнаженную женскую… Только меньше пользы получат студенты. Эта форма более обтекаемая, гладкая. Либо надо найти не такую хорошую, пластичную модель. У меня сейчас две приличные обнаженные модели будут позировать. Но все-таки от мужской больше пользы. Вся мускулатура выражена. Вот мы и пришли.

Он открыл дверь в большую мастерскую. Светлые стены. По правой стене у самого потолка два окна. Ставни распахнуты. Слева у входа вешалка. У стены за ней, на широких стеллажах, листы с незаконченными работами, стопки папок, свернутые рулоны тканей, этюдники, кисти. На верхней полке лежали контрабас, постановочная посуда: чайники, графины, самовар. На стене перед входной дверью – «Мастерская живописи и композиции под руководством профессора В.В. Пименова», а внутри на торцевой стене мемориальная доска: «В этой мастерской преподавал Илья Ефимович Репин».

 

Мастерская разделена на три учебных отсека, в каждом на полу оборудован из досок постамент. На этом возвышении неподвижно стояли или сидели модели. Стена и пол площадок были задрапированы. Мое внимание привлекла женщина-натурщица с ярко-рыжими волосами. Она приводила себя в порядок: взбивала волосы, расправляла подол длинной ярко-красной юбки и поправляла белоснежную блузку с алыми оборками. Другая женская модель в сиреневой бархатной юбке и таком же кафтане с узким приподнятым воротником стояла, подбоченясь, глядя в аудиторию. Волосы гладко зачесаны. Мужчина в черно-сером вельветовом костюме сидел на лавке, чуть согнувшись. У него сухое и печальное лицо. Студенты – двенадцать человек – выполняли задание. В мастерской царил творческий беспорядок: мольберты с закрепленными на них холстами, начатые работы, на табуретах лежали этюдники с красками и палитрами. Валерий Васильевич обратился к стоящим студентам:

– Прежде чем вы приступите к работе, обойдите модель со всех сторон и постарайтесь выбрать место, которое для вас наиболее интересно. Непременно напишите предварительный этюд! Задачей этого этюда является, прежде всего – композиционное, пластическое и колористическое решение. Не обязательно его завершить, но решить перечисленные задачи необходимо. Первое ваше впечатление от увиденной натуры очень ценное. Мастерски выполненный этюд поможет художнику в последующей работе. Когда вы долго работаете, чувства заметно притупляются, и будет достаточно одного взгляда на этюд, чтобы освежить работу, придать ей начальное очарование.

Затем профессор подошел к рядом стоящему мольберту и внимательно вгляделся в изображенную фигуру.

– Произвольно вы рисуете. В пропорциях допустили ошибку: плечевой пояс должен быть несколько шире тазового, а у вас очень длинное левое бедро. А так, в общем, хорошо, – обратился он к девушке англичанке.

Та молча согласилась с В.В. и приступила к исправлению недостатков в работе.

– Работа начата неплохо, – обратился Валерий Пименов к другому студенту. – Теперь надо переходить к живописи, стараясь сохранить рисунок. Вы должны хорошо написать, потому что предварительный этюд очень хороший. Внимательней относитесь к пропорциям. А так, мне нравится, как вы пишете.

– Есть заряд, темперамент, – сказав это, он отошел к немецкой студентке. Она легко, быстро накладывала мазки на холст. Художник залюбовался ее полотном. С него на нас смотрела та самая рыжая женщина. «До чего же похоже!» – подумала я.

– Хорошо пишет, – сказал нам художник.

– Если вы будете в Эрмитаже… – обратился к девушке Валерий Васильевич. Она остановилась, кисть в её руке дрожала, – то обязательно посмотрите «Камеристку» Рубенса. Было бы полезно взять с собой лупу и посмотреть полотно через увеличительное стекло. Рубенс внимательно относится к каждой детали. И в начальной стадии он очень легко прописывает холст. Там так отработаны полутона, зерно видно в тени, а зерно мелкое на холсте. Настолько они стремились, чтобы тени были прозрачные, а цвета натуральные. А вы сразу замазываете тени! Не перегружайте работу! Обратите внимание, как в «Камеристке» написан глаз, вылеплен рот, губы, чувствуется, что они влажные. Полезно почаще бывать в Эрмитаже!

Он направился к девушке англичанке.

– Начните на холст накладывать жидкую прозрачную прописку, – сказал В.В., заглядывая через ее плечо в палитру. – В целом в рисунке ошибок нет. Начинайте в цвете осторожно, учитывая, что белый холст, с пропиской будет более звучно.

Выдавив нужной краски, он стал её размешивать кистью. Потом взял еще два тюбика и стал показывать, как их надо разводить:

– Внимательней относитесь к своему холсту, и более точно следуйте натуре. Учитывая, что в живописи все относительно. Нельзя смотреть только в одну точку.

Потом подошел к студенту китайцу:

– Вы начали только работать, а холст перегружен. По возможности будьте точнее в цвете и тоне.

– Вот эта накидка, уж больно она холодная. Там надо теплее и светлее, – объяснял он подошедшему китайцу. – Все светлее. Шея получилась короткой, из-за того, что вы подняли высоко воротник правого плеча. Осветлите шею. Она стоит сейчас? – он выглянул из-за мольберта, ища глазами натуру. – Поставьте свою работу на мольберт, мы сейчас посмотрим. Постарайтесь. Фон возьмите плотнее.

– А, это вы? – он обернулся к окликнувшей его девушке-блондинке в белом халате и поспешил к её мольберту. – Все хорошо! В вашей работе есть свет! Много света, это так важно!

Он стал рассказывать ей:

– Мы пишем благодаря свету. Не было бы его, мы не видели бы всех оттенков. Поэтому если у вас источник света появится слева, он даст вам объем, пространство. А так все симпатично. Три дня достаточно для завершения работы.

Потом Валерий Пименов подошел ко мне.

– Сложнее учиться у кого-то или учить? – спросила я.

– Конечно, учить, но надо уметь и учиться. Кто умеет учиться, быстрее достигает успехов. А что значит учиться? Надо все более серьезно воспринимать. Правильно реагировать на добрые и критические замечания старших товарищей и преподавателей. И с учетом тех замечаний, прочувствовав их в полной мере, ты сумеешь постичь секреты мастерства. Полезно слышать советы педагогов, что-то претворяя в жизнь.

– А живопись для вас открылась вся?

– Вся? Вся она никогда и никому не откроется.

 

***

Квартира-мастерская художника встретила меня тишиной. Я восхищенно оглядывалась, переходя от стены к стене, от предмета к предмету. Мастерская с огромным окном налево от входной двери. В прихожей терракотовые стены. Большое зеркало в декоративной раме и рядом шкаф с книгами по искусству. На лосиных рогах собраны головные уборы со всего света. И очень много кепок. Рядом на стене маски.

В мастерскую попадаешь через арку с колоннами, украшенными ионическими капителями. Справа на постаменте стоит греческая скульптура. Она вся заставлена стариной мебелью: Павловское бюро, подставки, секретеры, пианино, трюмо, тумбы; шкатулки, подсвечники, прялка, склянки с всякими безделицами, мольберты, этюдники, табуретки, раскладные стульчики, палитры, коробки от сладостей, заполненные тюбиками, бутыли, статуэтки, пластинки, книги, букеты кистей в китайских вазах, ткани, а на стенах гипсовые слепки, музыкальные инструменты, картины, мочало, старинные колокольчики, русские народные пояса. В креслице, обитом атласной тканью, брошена лисья шкурка. Рекамье с ножками – львиными лапами, накрыта синим пледом в красную полоску. Повсюду маленькие подушечки, коробочки, стопки брошюр, фотографии, подшивки газет. Справа от входа – камин, и на нем античные слепки. Перед камином в тяжелой раме портрет профессора С.К. Исакова. Паркетный пол мастерской, стены, выступы камина, лестница, ведущая на антресоли, – все уставлено картинами. Если приглядеться, то увидишь мотки с нитками, рукавицы, тряпки, клубки проволоки, палки, пластиковые крышки от тортов, проигрыватели, фотоаппараты, ракушки, статуэтки, чернила, банки от оливок и икры, коробки из-под мармелада, зефира, печати, зеркала, фломастеры, кофейники, гильзы, иконки, чугунок с искусственными красными цветами, кринки, диски с записями репродукций Пименова, видеокассеты «Уроки рисования», блокноты с эскизами, календари, обрезки рам. На трюмо я нашла лист, вырванный из блокнота, с наброском автопортрета. Валерий Васильевич в очках, в расстегнутой на груди рубашке, рассматривает что-то в руках.

Лежат несколько блокнотов с карандашными зарисовками природы, церквей, деревянных домиков. Общая тетрадь, где в дневниковой форме записи художника. Аккуратные стопочки с конвертами. Читаю: «Пименовым. Швейцария», «Валерию Пименову. Марокко. 66 год». Пластинка с подписью: «Дорогие. Вы мои первые русские друзья, которых я узнала в России. Ваш замечательный, теплый дом меня удивил и поразил своим теплом. Ленинград. 1988 год. 24 ноября. Певица Gobde».

Темноватая комната художника тоже занята диковинными вещами. На стене висит портрет Эльги Александровны с журналом в руках. «Какая красивая женщина», – подумала я, внимательно рассмотрев Эльгу Александровну. Тщательно прописаны руки, шея, лицо, волосы. На хрупкие плечи наброшен платок с красной бахромой. Темно-красная юбка с пересекающимися черными полосами. Черная кофточка без рукавов плотно облегала её стан. На черном ярко поблескивали две тоненькие золотые цепочки.

 

Вскоре вернулся Валерий Васильевич. Не спеша в коридоре снял серый шерстяной пиджак. Молча прошел в мастерскую, у трюмо опустился в кресло-качалку. Сцепив руки в кулак, закрыв глаза, сидел так какое-то время. Он, казалось, задремал, но вдруг, не открывая глаз, обратился ко мне:

– Чай пить будем?

Уже в столовой я спросила:

– В вашей комнате портрет Эльги Александровны. Кем он написан?

– Моим учителем Виктором Михайловичем Орешниковым пятнадцать лет назад. Удивительный человек – как личность и как художник. Мастер портрета. Этот портрет у него хотела приобрести Третьяковская галерея. Он говорит Эльге: «Можете отдать его в Третьяковку и получить деньги, либо оставьте себе. Как хотите. Решайте». Она сказала: «Оставим портрет». Он писал её в своей мастерской.

Я выразила восхищение её неувядающей красоте, на что художник горделиво ответил:

– Да, она красавица. До войны занималась спортивной гимнастикой. Была чемпионкой Ленинграда по лыжному спорту. Не помню только, на какое расстояние.

– Расскажите мне о вашей дружбе с Виктором Михайловичем, – попросила я Пименова.

– После окончания третьего курса в соответствии с действующими в институте правилами учащиеся творческих факультетов распределялись по персональным мастерским ведущих художников вуза. Я поступил в мастерскую Игоря Грабаря. Первым моим помощником был Орешников. В дальнейшем он возглавил мастерскую, а потом и занял пост ректора Института живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина. В совместной преподавательской деятельности я стремился постичь метод обучения Виктора Михайловича. Орешников – лучший портретист советского и русского искусства. Им написано огромное количество хороших картин. Две его картины – «В штабе обороны Петрограда» и «Ленин сдает государственный экзамен в университете» – были удостоены Государственной премии. Я у Орешникова учился всегда. До последних его дней приходил и приходил к нему. С радостью и удовольствием вспоминаю то внимание и теплоту. Тогда было шесть мастерских. Я был первым помощником в мастерской учителя. А теперь вот я сам веду мастерскую и имею трех помощников.

– Ваши уроки в Академии всегда так проходят?

– Да. Я смотрю и даю свои рекомендации. Говорю, что надо поставить, например, глаз, или о том, что выбран верный критерий натуры. Чтобы была верность отношений в живописи и чтоб был образ этой постановки.

– Валерий Васильевич, вот вам как художнику ведь приятно в другом человеке видеть талант?

– Приятно. Вы видели сегодня немку? Она в самом конце стояла. Высокая. Волосы белые. Так красиво пишет. Талантливая девица. Она истинный художник. По живописи все разложила, прямо глаз радует. Если бы студенты у меня так писали, я был бы рад. Она понимает и говорит на русском языке. Я предложил её включить в студенты старших курсов. Она отказалась. Говорит, что уже имеет диплом Академии в Англии. Она стажер и платит 600 долларов за полугодие, так-то вот. У неё идет повышение квалификации, а в Германии она, наверное, известный художник. Все-таки она узнала о нашей Академии и приехала сюда. Хотя есть и другие мастерские. Есть у меня еще из Шотландии симпатичная девушка. Тоже неплохо работает.

– Как подбираются костюмы и натурщики?

– Костюмы я подбираю сам. У нас большой выбор драпировок, тканей, одежды, головных уборов, аксессуаров. Смотрю, чтобы подходило голове, лицу, рукам, положению, образу натурщика. Костюм – это оправа. А среди тех натурщиков, что сегодня были в классе, одна опытная, которая стояла. В постановке нужно найти и извлечь всю красоту и прелесть модели. Мы называем натуру моделью. И это сложно сделать, если человек пришел позировать первый раз. Опытные натурщицы без подсказки могут найти и взять позу. У них это получается легко. Умеют! С новичками тяжело. Попросишь, чуть-чуть повернуться, так она вся развернется. – Пименов показывает, как предполагаемая модель неправильно крутится. – А наклониться чуть-чуть… О-о-о! Она прогнется вся.

Он достал новый пакетик зеленого чая. Наполнив кипятком до краев бокал, залил всю скатерть и пол под столом. Чуть не обжегся. Стал искать салфетку, но потом схватил махровое полотенце и промокнул лужу на столе. Извиняющей улыбкой остановил мою попытку сходить в ванную за шваброй:

– Все само высохнет, вот увидите. Меня сейчас в Пекин зовут, чтобы я одну-единственную лекцию прочитал. Столько денег тратят на это. – Он покачал головой. – Перелет туда столько стоит. Лучшая гостиница. Прием организуют. Но нет, не поеду. Это для меня уже тяжело. Не лекцию прочитать, а дорогу осилить.

Он придвинулся ко мне поближе. Будто доверяя какую тайну, понизив голос, сказал:

– А потом у меня еще мысль остается – бросить Академию. Я буду писать дома. А так ведь я могу ходить туда (речь идет об Академии), когда захочу. Голова, голова, она думает о том, что там нужно бывать, помогать ребятам. Ох, я забыл бы про таблетку! – Он достал из верхнего кармана рубашки полоску с таблетками, осторожно взял одну на язык и запил зеленым чаем. – Вот сегодня я там побывал и почувствовал, что все-таки тяжело ходить. Устал подниматься и спускаться по лестнице. Я ведь было оставил эту мысль, а теперь посоветуюсь с Евгением Михайловичем Луниным. Может, мне действительно полгода попреподавать и бросить?

– Все-таки вы хотите уйти?

– Да. Главное, я переживаю сейчас, что не пишу. У меня рука болит в запястье, – он расстегнул манжет и показал мне свою кисть, – плохо сгибается. Если я работаю кисточкой, и то немножко, она быстро устает и ноет.

 

Покашливая, он встал из-за стола. Вернулся в мастерскую. Устроившись в кресле-качалке и надев очки, развернул «Санкт-Петербургские Ведомости» и стал читать. Запрокинув голову, я посмотрела на верхние полки шкафов: деревянная телега, египетские фараоны, бюстики, дымковская игрушка, ниже книги, красивейшие переплеты собраний сочинений, редких фолиантов. Я стала читать: «Марк Твен, Томас Гарди, Михаил Шолохов, Герцен, Гейне, Фадеев, Толстой, Тургенев, Паустовский, Шукшин, Пушкин». Буклеты с репродукциями и книги о жизни художников: Левитан, Шишкин, Серов, Суриков, Бенуа, Коровин. Все не перечесть, не пересмотреть. Столько бесценных сборников! Воспоминания, письма, переписка, дневники, мемуары, библиографии, книги по искусству, словари, справочники, журналы, каталоги, брошюры…

 А за окном плакал нерешительный дождь. И всему этому благолепию было название – Петербург. Окружающие меня стены, эти полотна, лепнина, изящные подсвечники, хрустальная громадная люстра, этот миниатюрный балкончик – все это впитало в себя этот дух. Дух красоты, возвышенного искусства, историй без начала и конца. Сколько необычных событий и встреч произошло именно в этой мастерской?! Какие мысли посещали тех, кто стоял, оперевшись о решетку камина, помешивая сухие поленья, рассыпая по полу искры тепла?! Это никто никогда не узнает, если только не вернуть тот вечер, тот огонь и те горячие искры.

 

Валерий Васильевич подошел к камину, взял с полочки коробок, чиркнул спичкой и бросил огонек в холодную бумагу. Языки пламени, изгибаясь, стали танцевать, принимая фантастические формы. Художник сел напротив на низенький раскладной стульчик.

– А что вам в этой мастерской нравится? – спросила я.

– Здесь большая площадь. Очень удобно писать масштабные полотна. Последняя картина, которую я написал, была форматом пять на три метра.

– А кто до вас её занимал?

– После мастерской, принадлежащей художнику Александру Маковскому, на Набережной Макарова, 22, я получил мастерскую в новом доме. Для художников отвели десять отдельных мастерских. Под мастерской находилась наша трехкомнатная квартира. Но Эльга не хотела там всегда жить. Она тяготела к старым фондам. А здесь, – он осмотрелся, – у художника погиб сын. Трагедия, боль. Он больше не мог здесь жить. Все в мастерской напоминало ему о сыне. Бередило душу. Он уговорил нас с ним поменяться. Мы решились. Они с супругой поехали туда, в мою мастерскую, а мы сюда. А ведь это, Нелли, легендарная мастерская. Ей уже лет двести, а может, и больше. Одна из самых старых мастерских. Весь этот дом и мастерская принадлежали Андрею Петровичу Киселеву, крупному математику, автору учебников «Алгебра» и «Геометрия». Наше поколение, до нас и после, учились по ним. Киселев был богатейшим человеком. Его книги многократно переиздавались в России и за рубежом. Лично он занимал шикарные комнаты на третьем этаже с кесанированными красным деревом потолками. Это надо видеть! А эту мастерскую специально построил для своей старшей дочери Елены Андреевны. Она училась в Академии художеств у Репина, там, где сегодня были и вы. Елена Киселева считалась одной из талантливейших учениц Репина. Ах, какая женщина! Художница! Дочь такого интеллигента и умницы Андрея Киселева. Я частенько задумываюсь об этом, о таких великих судьбах. Да-а, – в волнении он взъерошил свои и так непослушные курчавые волосы.