Антон ЛУКИН. ЧУМА. Рассказы

 

Антон ЛУКИН

ЧУМА

Рассказы

 

ВОЗМОЖНО ВСЁ

 

Главному редактору газеты «Арзамасские Вести»
Александру Фёдоровичу Андронюку (1963-2018)
посвящается

 

Старик Елизар копошился на заднем дворе, когда его окликнули. Выпрямив спину, ухватившись ладонью за правый бок, Елизар внимательно принялся разглядывать гостя. Снял кепку, почесал полысевший затылок, надел обратно.

– Неужто не признал? – улыбнулся ему мужчина.

– Ить, не ровен час, ошибиться могу. Глаза вовсе не слушаются, – старик, прихрамывая, направился к калитке.

Хозяин двора подошёл вплотную к забору. По-прежнему разглядывал лицо собеседника.

– «В горнице моей светло…» – запел незнакомец.

– Мишка! – признал старик. – Ты ли это?

– Я, – кивнул мужчина и коснулся ладонью старческого плеча.

– Да. Сколько годков миновало. И не упомнишь. Уезжал берёзкой, а сейчас ого-го! Целый дуб, – сказал старик. – Ишо усы отпустил.

– Разве? – улыбнулся гость. – А кажется, уже родился с ними. Да-а, летит времечко. Как река течёт-бурлит и пенится.

– Как ветер шальной. И не угонишься, – согласился Елизар. – Только, кажись, вчера, как тебе было, а уж восьмой десяток разменял.

Старик пригласил Михаила на чай и проводил в сад. Поставил на стол, что стоял у яблони, самовар, и пока тот закипал, стало потихоньку смеркаться. У куста смородины виднелись два улья. Раньше старик держал свою пасеку, а теперь с годами времени свободного хоть и больше стало, а сил прежних, увы, нет. И всё равно не угасла в сердце любовь к этому промыслу. И свой медок всегда согревал в студеные зимние вечера старику душу. А кому где и продаст баночку-другую. Всё копеечка к пенсии. Поэтому на столе среди вазы с печеньем стояла банка клубничного варенья и блюдце липового мёда.

– Не ужалят?

– Они у меня смирные, – сказал Елизар и улыбнулся. – Да-а, совсем отвык от деревенской жизни. Мальчишкой к тётке Матрёне за вишней лазил, ить не пужался ни пчёл, ни крапивы, а ныне… Городской стал, – помолчал. – Как он там, город-то?

– Ничего. Стоит. Что ему будет. Так же шумит и сияет огнями, как рождественская ель.

– Поговаривают, за границей был.

– Был. Почти весь земной шар исколесил, – Михаил указательным пальцем начертил в воздухе круг. – Но скажу тебе… Признаюсь, положа руку на сердце, что… Красиво в заморских странах, не поспоришь. А всё же милей деревеньки нашей нет места на всём белом свете.

– Брехун.

– Честно говорю.

– Что ж ты тогда, задрав хвост, побежал, не оглядываясь, в чужие края? – спросил Елизар. В голосе прозвучала лёгкая обида.

– Молодость позвала.

– Дурость поманила. А то я не знаю.

Михаил улыбнулся. Тихо кивнул:

– Может, и так.

– Юность всегда манит туда, где работы меньше и песен-плясок больше, – обронил старик.

– Не в этом дело, отец. Совсем не в этом, – тихо ответил Михаил. – Молодым задыхался здесь. Широты объятой не хватало. Надышаться не мог. Хотелось увидеть и понять этот мир. Понимаешь?.. Да. Манили и тянули к себе города, моря и горы… Даже пустыню прошёл. Много чего рассказать могу и о чём вспомнить есть. А теперь… Теперь с годами всё чаще снится мне наша деревенька. Эта покосившаяся церковь, эта скромная невзрачная улица с колодцами и тополями. И потому в словах моих не ищи, отец, лукавства, не надо. Его нет. Говорю, как есть, – милее деревни нашей нет для меня уголка на всём белом свете сейчас. Теперь это знаю точно.

Елизар помолчал. Потёр грубой ладонью седую колючую щетину.

– Закуривай, – сказал. – Баночку счас какую-нибудь соображу.

– Не курю.

– Похвально.

– За сарай папаня уши так надрал, что на всю жизнь, видимо, охоту отбило, – Михаил улыбнулся. Старик тоже вместе с ним тихонько посмеялся.

– Было дело. Помню. А шуму сколько! Варвара баба ушлая.

– Отец потом её год остерегался. Встретит где на дороге, стороной обходил. Всю плешь, говорит, проела. Хоть новый сарай построили, а всё равно не унималась долго.

– Как уж умудрились?

– Он же у ней на пригорке стоит на самом. А под горой река. Тропка узенькая ведёт к реке, петляет. Мы с мальчишками протоптали. Там сроду никто не ходил. Лучше крюк лишний дать, чем на крутом склоне шею свернуть. Зато какой вид открывался! А рассветы какие! На горизонте вспыхнут алой зарёй облака. И лучи золотые, словно нити, расползутся по кронам деревьев, а после растелятся на утренней речной глади, прогоняя остатки тумана, – Михаил показал рукой. – И вот. Ещё чуть-чуть. И огненный шар полыхнёт пожаром и покатится по небу оставляя на облаках алые следы. И загорланят на всю округу со всех концов неугомонные петухи…

– Красиво говоришь. Будто картину рисуешь.

– Видать, не зря столько лет в газете тружусь, – мужчина отпил чай. – Ну и… с ребятами курить туда бегали. Излюбленное место. И надо было завучу показаться именно в ту секунду… Побросали окурки, куда могли. Трава сухая. Сам знаешь, как весной горит всё – только искру дай. И главное на попятную никто не пошёл. Да, было дело, виноваты. Родителям помогали. Почти всю работу сами сделали. Такую с мальчишками бригаду сколотили. Кто был и кто не был. Все на выручку пришли. Целый амбар построили. Не подстать старому кособокому ветхому сарайчику.

– Что правда, то правда, – кивнул Елизар. – И мне от… нынче нельзя. Полвека с папиросой не расставался, а тут на тебе – возьми и выкинь.

– Врачи?

Старик кивнул.

– Оно ить… в сам деле в ноги дало. Суставы болят. Пальцы ломит. Хожу с трудом. Счас вроде уже полегче. Или свыкся. Не пойму. Врач у нас в райцентре хороший. Я на него греха не держу. Он мне сразу сказал. Если, говорит, Елизар Прокофьевич, бесячий хвост этот сосать не перестанешь, я тебе весной ноги отрежу. Так и знай. Я, говорит, тебя не пугаю и не стращаю, а говорю, как есть. Не расстанешься с табаком, худо будет. И посоветовал леденцы.

– Никотиновые?

– Зачем? – не понял старик. – Обычные. Бон-Пари. Я как курить захочу, конфету на язык, и с Божьей помощью вот уже как полгода не притронулся даже. Бросил. Ишо хорошо, что сухой и диабета нет. В моём-то возрасте столько сладкого… Я ж их поначалу, эти сосульки, чуть ли не горстями в рот закидывал. Теперь утихомирился малость. И всё равно люблю, когда рядом кто-то табачок цедит. Сам не курю, а за других радуюсь. Дымом пахнёт – аж мурашки по спине.

– Это тоже вредно.

– Мне про это ничего не говорили. Оно, если посудить, всё вредно. Выхлопные газы тоже. А ить ничего – ездют на машинах. Ишо как ездют… Не надо последнюю радость у человека отнимать.

– Не буду, – кивнул Михаил. – Колхозный пруд не узнать прям. Почистили. Да и шире стал вроде. Молодцы!

– Николая Уланова… бывшего председателя… должен помнить! Так ево зятёк этим делом занялся. Башковитый малый. Рыбу запустил… как иё?.. эту… амура…

– Белый амур?

– Его самого, – кивнул Елизар. – Прожорливый гад. Вымахал с поросёнка хорошего. Как на дрожжах растёт. Я такую рыбу не люблю. Мужики ходют, ловют, нахваливают, ишо и деньги платют за удовольствие это. Нет. Такая рыбалка не по мне. Я лучше к реке уйду. Там часик-другой с удочкой посижу. Мальков кошке наловлю с палец, и душа довольна. А то место одно приметил. Вьюна беру. Ох, и люблю эту рыбу. Пожаришь. Аж во рту тает. Мальчишкам говорю, попадётся вдруг, не выбрасывайте и не губите. Мне несите. А они и рады стараться порадовать старика. Хорошие хлопцы. Где одного, а где и парочку занесут в пакете. Возьмите, говорят, дедушка Елизар, мы таких змей не едим. А мне гоже. А мне в радость, – смеётся. – И что, хорошо платют в газете за писульки ваши?

– По-разному. Бывает за писульки и машину подожгут. И в редакции окна выбьют. И прочие мерзости-пакости сделают, – ответил Михаил.

– Надо же, – вскинул брови старик. – Это что ж вы такое пишите, что народ вас невзлюбил до такого.

– Правду, отец. Правду. А правда всегда глаза режет. Народ, наоборот, труд наш ценит. Работу хвалит. Нередко при встрече руку жмут и благодарят. Газета наша независимая. Тираж большой. Весь город читает… Не по нраву статьи вышестоящему руководству и прочим шишкам и должностным верхам, которые на совесть работу свою не выполняют, и злятся, когда их, как непослушных детей, носом ткнёшь за то или иное безобразие и халатность. Ну а ежели тему про городской бюджет затронешь, мол, где деньги, которые выделялись на ремонт школ, больниц, детских домов, на ремонт дорог и так далее… Аж шерсть дыбом встаёт от гнева. Тогда в дело идут очередные угрозы и рукоприкладство в тёмных углах и подъездах. Но нас этим не возьмёшь. И не прошибёшь. Шкура толстая, как у носорога. Старой закалки. И сотрудники мои… все молодцы… кремень… настоящие мастера своего дела. За это их люблю, ценю и уважаю.

– Тогда это… пишите. Раз такое дело, – сказал старик. – Народ всегда за вас будет. Большого человека иной раз на землю спустить на благо и ему, и обществу. А то ить с высоты такой падать… можно и костей не собрать после. Как Николай Николаевич Уланов говорил – вы мне в глаза скажите всё, что думаете, и вместе проблему решать будем. А раз нет вопросов, потом не гнусите и за спиной не шипите змеёй. Вот это председатель! Вот это, я понимаю, начальник. Ни на минуту продыху не брал. Всегда с народом. Зато и любили. И как ты не скажешь – уважали. Да.

И зазвучали музыкой приятные воспоминания из прошлого. И тепло и легко от такой беседы всегда; и грустно и трепетно… бальзам для души. И всегда в разговоре о том далёком времени вспоминаешь себя юного и другого. И будто порой и не ты это вовсе, а кто-то другой, но такой родной и близкий тебе. Неужели это правда, ты когда-то гулял под проливным дождём и даже не заболел; неужели это ты на спор оседлал колхозного быка и прокатился на нём верхом; неужели лунной ноченькой провожал девчат из клуба тоже ты и рассказывал им про космические миры; неужели-неужели-неужели?.. Много таких вот неужели может вспомниться в такой тихий приятный вечер. Да, это был ты. Смешной, забавный, дерзкий и полный решительности парень. Да, что там бык! И на луну махнул бы, не глядя, была бы ракета и… Много чего можно сделать в эти золотые годы.

Откуда не возьмись заиграла гармонь. Тихо так. Грустно. Красиво.

– Начинается, – встрепенулся Елизар. – Опять никому покоя не даст, кобель.

– Ты о чём?

– Пашка. Стёпки-хромого сын. Счас будет ходить по деревне тоску изливать до утра. Пока жена домой не заберёт или по шее кто не даст. Ну, дурак дураком, ей богу, – старик привстал, уставился во тьму. На небе показались звёзды. – Я тут как-то вышел к нему, а он мне – счас с обрыва сигану. Ну, не дурак ли такое говорить пожилому человеку? Битый час отговаривал. Говорю: и не расшибёшься и калекой останешься на всю жизнь. Рассмеялся, заиграл на гармони и пошёл домой. Вот и думай, что у него в голове. Ветер у них там. Ни о себе, ни о других не думают.

– Пойду проведаю, – Михаил вышел из-за стола.

– Ступай. Погляди. Будет что дурное затевать, дай ему разок. Такие порой только взбучку понимают.

Михаил покинул старика. Вернулся в скором времени, да не один.

– Добрый вечер, дядя Елизар! – поздоровался Павел. Был он выпивший.

– Какой же он добрый, когда ты с гармонью, – отозвался старик и глянул на Михаила. – Ты зачем его позвал?

– Вы, дядя Елизар, не серчайте. Я как узнал, что вы не спите, – обрадовался. И пожелал лично пожать вашу ладонь перед сном грядущим. Очень вы душе моей благосклонны.

– Не проси. Не начинай даже. Нету. Не дам.

– Так нету или не дадите? – Павел говорил тихо, с улыбкой и всем своим видом пытался показать своё добродушие.

– Сказал же – всё. Раз пожалел, опохмелил, теперь не угомонишься?

– Душа не на месте. Тяжко ей. Дядя Елизар… Плесни малость… Войди в положение… Магазин закрыт. А самогон мне никто не даст… Я в долгу не останусь.

– Конечно, не дадут. Людям ночью спать не давать… Думаешь с распростёртой душой к тебе будут все, – сказал старик. – Делом займись. Тогда и душа скулить перестанет.

– Не понимаете вы меня. Эх. Не были в моей шкуре и осуждаете.

– Бедненький.

– Пойду и дальше душу музыкой лечить.

– Ступай. Может кто помоложе не поленится, даст по бесстыжей шее разок. В такт аккорду.

Павел растянул на гармони меха, и посвистывая, двинулся к выходу.

– Стой! Окаянный, – прикрикнул старик. – Счас вынесу. Но… чтоб не пискнул даже.

Елизар зашёл в избу. Принёс ковш. Поставил на стол. Павел отпил, громко выдохнул, сорвал яблоко, надкусил.

– Крепка, стерва.

– А слабже и гнать нечего.

– Я такой тоже люблю, – сказал Павел и присел на лавку. – Посижу у вас чуток. Душа никак не успокоится.

– Чем же ты её разгневал, что она у тебя… как нерв оголена? – спросил Михаил.

– Не знаю. Вот что-то здесь сидит такое, – поднёс кулак к груди. – Чувствую. А сделать ничего не могу. Такая тоска. Кажется, что и не я это вовсе.

– К жене иди. Не блуждай по деревне, не срами семью, – велел старик. – Наташка баба хорошая. Обоих на себе тащит. Как за каменной стеной с ней... И всё не то. Всё ерепенишься чего-то.

– Она у меня дура.

– Поглядите-ка. Умная головушка сидит.

– Зачем тогда женился, раз она у тебя не от большого ума? – сказал Михаил.

– Раньше этого не замечал. А теперь вижу. Разные мы с ней. Как земля и небо.

– Никогда о супруге плохо не говори. Никогда!.. Протрезвеешь. Помиритесь. А у людей нехорошее впечатление сложится. И о тебе тоже. Что это за мужик такой, раз у него жена плохая? Весь сор и обиду дома оставляй. И всем говори, что умница она у тебя, красавица и лучше её нет никого на всём белом свете. Понял? Слушай, что старшие говорят. А то распустил нюни. Противно смотреть, – добавил Елизар.

Павел молча выпил. Надкусил яблоко. Призадумался. Взял в руки гармонь.

– Можно сыграю?

– Начинается, – обронил старик. – Ты чего не угомонишься никак?

– Дядя Елизар, я тихонечко. Я чуть-чуть. Еле слышно, – голос у Павла задрожал. – Я так умею… я… вы послушайте… Я доберусь до ваших сердец… Петь, к сожалению, не умею. Но сыграю, дядя Елизар, от всего сердца. Обещаю.

– Вот что с ним будешь делать.

– Я спою, – сказал Михаил. – Подыграй мне.

Павел обрадовался. Кивнул. Михаил запел:

В горнице моей светло.

Это от ночной звезды.

Матушка возьмёт ведро,

Молча принесёт воды…

Играл Павел душевно. И впрямь знал в этом деле толк. Худые пальцы его умеючи бегали по клавишам, и он зачем-то, прикрыв глаза, задрав кверху нос, тряс русые волосы. Елизар присоединился к пению тоже. Подперев ладонью подбородок, задумчиво разглядывал сад.

– Красиво, – похвалил старик обоих. – А ты, Пашка, талант свой не гробь. Дай людям разглядеть его и полюбить. Не ходи ночами как дурачок по деревне, не раздражай попусту. А где праздник какой, приди и сыграй. Или же просто так. В выходной день подойди к клубу и поиграй. Ничего, что петь не умеешь. Найдутся, поверь. И споют, и спляшут. Народ у нас тоже ить… творческий. А эта магнитофонная музыка давно уже всем приелась. Не живая она. Не настоящая.

– Я так не могу. Мне нужно по зову сердца. Когда одиноко, когда тоска заедает, когда… – Павел вновь указал на грудь. – Вот здесь всё бурлит кипятком. Когда…

– …опрокинешь стакан-другой, – подметил старик и указал на самогон. – Добра он ещё никому не принёс.

– Это сильнее меня, – вздохнул Павел. – По рукам и ногам связан на веки вечные.

– Гляньте-ка… на принца персидского. Ить как складно поёт, – усмехнулся старик. – Рано тебе судьбу-матушку под откос пускать. Рано. Берись за ум и живи, как все путные люди. И не выкобенивайся. Выше головы всё равно не прыгнешь. Как ни старайся… Я от и то курить бросил. Бери пример. А тоже ить не расставался с папиросой дольше чем тебе сейчас дней и ночей. Пересилил. Смог. – Помолчал. – Я… в твои годы в аварию угодил. Не рассказывал?.. Одной ногой уже там был, – Елизар кивнул наверх. – Двенадцать дней в коме. О, как. Помню, как сам себе где-то глубоко в подсознании твердил, не унимаясь – рано, мол, умирать, детей на ноги поставь для начала. Тем и выкарабкался. Сам себя с того света вытащил. А так… Может, и не сидел бы сейчас с вами.

– Врачам спасибо скажите, – ответил Павел. – Без их помощи, уговаривай себя, не уговаривай, крылья не вырастут.

– Ну и они, конечно, помогли. Я ж не отрицаю. Но внушил себе я. Это я хорошо помню.

– Только врачи способны творить чудеса. А остальное… Это всё обман, дядя Елизар. Облако. Пыль. Вы не волшебник и не Господь Бог словом одним раны штопать.

– От что с ним будешь делать, а? Никого не слушает. Ему слово, он тебе десять в ответ. Он ить жизнь пожил. Он ить всё знает.

– Сказку от были ещё могу распознать, – заявил Павел.

– В жизни, дружок, всё бывает, – вмешался в разговор Михаил. – Даже самое, казалось бы, невероятное и непредсказуемое порой происходит наяву.

– Заезженная фраза. Пустые слова. Как раз-таки в жизни волшебства нет. Как ни старайся. И если на душе камень, никакими силами его не сдвинуть и не выкорчевать оттуда. Нет волшебной палочки. Понимаете? Нет. А есть вино, которое хоть как-то сглаживает тоску. И потому, дядя Елизар, пока на душе моей булыжник, я как умею, так и борюсь с ним. В этом моя слабость. Это сильней меня.

Павел отпил самогон, занюхал рукавом. Стало тихо. Помолчали.

– Поведаю я вам один случай, – оборвал тишину Михаил. – События этой истории разворачивались не так давно. Когда страна наша готовилась к чемпионату мира по футболу. Сами же корни истории уходят глубоко в прошлое… В городе, где я проживаю, стоял ветхий многоквартирный дом. К сожалению, много таких построек по всей нашей необъятной и прекрасной стране. Дом давно был неисправен, капремонту не подлежал и много лет находился в аварийном состоянии. И куда только его жильцы не обращались и не били тревогу. Все ступеньки истоптали местной городской администрации, мэрии, прокуратуры… Бесполезно. Ответ один – подождите немного, в новом году из бюджета выделят деньги и начнём расселять. Шёл год, другой, третий, а старая пластинка по сотому разу крутила одну и ту же песню: подождите немного, вот наступит завтра-завтра-завтра… Чиновники у нас любят голодный народ завтраками кормить. И шкуру наглости ихнюю не прошибёшь ничем. Не одним слоем безразличия покрыта. Сами брюхо у камина греют в каком-нибудь трёхэтажном особняке и чихать хотели, как живёт народ. И что в любую минуту может потолок обрушиться, что в стенах щели с руку и свирепый сквозняк гуляет по всему зданию, как в Арктике северный ветер. Газета наша не одну статью выпустила об этом доме. Общественность поднимала острый вопрос не раз. И вместе с жильцами ходили из одного кабинета в другой. Одних бумаг только заполнили гору. И всё одно и тоже. С одного места посылают в другое. Оттуда обратно. Бесконечный круговорот. Не сломить, казалось бы, эту систему ничем. Всюду свои и наши. Рука руку греет. Окончательно отчаялись жильцы дома. Последняя надежда угасла. Больно в глаза смотреть им. Дети, женщины, старики… и мужчины… Скованные одним горем. Такие беспомощные. И я… жалкий и беспомощный. Ничем помочь не смог.

Михаил перевёл дыханье. К горлу подступил ком. Отпил остывший чай.

– Всех этих начальников… руководство непутёвое… в один огромный котёл посадить. Пусть подумают. Над людьми так издеваться, – сказал старик. – Хапают и хапают. И всё им мало.

– И решили мы пойти на одну авантюру. Если уж бить и трезвонить, то во все колокола, – продолжил Михаил. – Обговорили это дело с жильцами, обсудили что да как, и единогласно приняли решение – так тому и быть. Купили мы билеты на матч, дождались нужного дня, и все вместе, от мала до велика, отправились на футбол. Развернули на трибуне огромный плакат с надписью – так, мол, и так, в нашем доме жить нельзя, каждая минута, как ходьба по минному полю, даже птицы и те боятся садиться на прохудившуюся крышу. Сердечное спасибо главе города, такому-то такому, от жильцов аварийного дома. А на другом плакате фотография самого здания. А теперь представьте себе – повсюду флаги и плакаты фанатов в поддержку своих команд: «Вперёд!», «Мы вместе!», «Болеем за вас!». И вдруг среди этого однообразия такое бельмо на глазу. С этим расчётом и брали. И не прогадали. Нас заметили. Прямая трансляция по всему миру. Телевизионщики заинтересовались. Ещё бы. Такая сенсация! Интернет всколыхнулся. Пошла такая отдача. Народ, прознав вскоре всю суть происходящего, возмутился. Сотни тысяч комментариев. Слова поддержки. Мировые газеты и журналы из номера в номер повествуют своим читателям историю о негодном доме и их смелых жильцах. Футболисты встали на защиту. Футбольные фанаты объявили сбор денег. Несколько телепередач сняли о доме. Ажиотаж превзошёл себя. Жильцы днём и ночью были нарасхват.

– И как? Помогло? – спросил Елизар. – Получили жильё?

– Ещё бы. Не прошло и месяца, как жильцы старого дома перебрались в новые квартиры, причём в новостройки, – ответил Михаил. – Такой всплеск поднялся. Такая волна пошла. Так ель тряхануло – что шишки попадали вниз. В переносном и прямом смысле этого слова. До самого верха дошло. Многих как косой скосило с должностей. Другие же, что прежде воротили от вопросов нос, на цыпочках забегали, поклоны до земли бить стали при встрече. Это они тоже, когда надо, хорошо умеют. Новое руководство велело дом негодный убрать. И как можно скорей. Подогнали технику, снесли. А жильцы тем временем, как я уже говорил, в новых квартирах обустроились. Ещё денег собрали не безразличные душой люди – каждому по квартире купишь. Деньги эти пустили на благотворительность. Людям помогли в городе с жильём. После с коллегами из других регионов общался, и все восхищались, что такой шум поднять смогли. По другим областям, говорили мне, жесточайшие проверки пошли. Многие губернаторы взяли дело «аварийное жильё» под личный контроль. Мало ли… может, кто ещё захочет последовать нашему примеру. Пищу для размышления мы дали. А за кресло своё, когда петух клюнет, переживают все. Так-то, – Михаил перевёл взгляд на Павла. – Думали, нет выхода. Не своротить эту гору… Оказалось, и это по силам. Даже такая безвыходная ситуация оказалась решаемой. Если чего-то действительно захотеть, многое можно преодолеть. Теперь я это знаю точно. И ещё раз повторю – в жизни, парень, всё бывает. Сергей Бодров-младший однажды сказал: «Возможно всё. Всё, что угодно. Всё только зависит от цены, которую ты готов за это заплатить. Но это, как правило, не деньги».

Наступила тишина. За забором тихо елозил цепью соседский пёс, где-то у реки послышалась вечерняя лягушачья перекличка. Павел, склонив голову набок, чуть заметно шевелил обветренными губами. О чём-то, видимо, про себя рассуждал. Вести как раньше спор не было желания. Павел ткнул указательным пальцем пустой ковш, глянул вопросительно на старика и тяжело вздохнул. Пока Михаил рассказывал историю, Павел захмелел. Самогон у старика Елизара был отменный. Поглаживая ладонью грудь, Павел тихо попрощался и, повесив гармонь на плечо, направился к калитке.

– И чего не живётся спокойно человеку? Чего не хватает? – промолвил старик, провожая гостя взглядом. – Мне б его годы. Да здоровья. Уж я бы нашёл им примененья. Ох!.. Пожил бы ишо годков двадцать молодым. Да. Самый рассвет. Самая радость. А они – тоска заела. Бессовестные.

– Пойду тоже, – произнёс Михаил.

– Чего так?

– Пора. И тебе отдых нужен.

– А то посиди. Я ить не гоню.

– По деревне хочу пройтись. Она сейчас… такая… вечерняя… По-особенному хороша.

– Это правда. Это конечно… Когда обратно?

– В воскресенье. После обеда.

– То бишь послезавтра, – старик проводил Михаила до калитки.

Михаил провёл взглядом по вечерней улице. Посмотрел ещё раз на сад старика. Придерживая калитку, сказал:

– Наверное… если бы остался здесь… Тоже был бы не в ладах со своей душой. Плохо, когда человек полной грудью вздохнуть не может. Плохо.

– И ты туда же?

– Разница, отец, в том, что я знал, чего хочу от этой жизни. Потому учился хорошо. Не одну гору книг прочёл. В журфак поступил… Шёл к мечте навстречу. И дышал, дышал полной грудью, – Михаил посмотрел на покосившийся фонарь, что слабо освещал угол улицы. – И теперь знаю… чего хочу. Знаю. Хорошо, что есть родительская изба. Уголок детства. Доработаю до пенсии, вернусь сюда. Буду книги писать. Теперь, отец, мне и здесь свободно дышится. Понимаешь? Хорошо мне здесь, аж уезжать не хочется, – похлопал старика по плечу. – Ну, бывай. Заходи в гости.

Михаил прошёл улицу и свернул за деревню. Вечернее небо перемигивалось звёздами, и луна красиво отражалась в колхозном пруду. Михаил не спеша шёл по тропе, и голова кружилась от воспоминаний. Там у пруда босоногий мальчишка пас гусей; а на том лугу отважный паренёк оседлал колхозного быка; у реки жгли костёр и до утра, после клуба, юноша рассказывал девчатам о космических мирах, о которых узнал из книг… Да… Всё это был ты. Весёлый, шустрый, озорной... Да, Михаил Николаевич, это был ты. Только безусый.

Мужчина улыбнулся, любуясь вечерней деревенькой, провёл ладонью по усам и, тихонько напевая, свернул к родительскому дому.

 

ЧУМА

 

Семёну Иванову было сорок шесть лет. Небольшого роста, крепкого телосложения. Силушкой матушка-природа не обидела. Гвозди пальцами выпрямлял, кузнец любой позавидует. Иванов был немногословен. Всегда в каком-то раздумье и оттого казался сердитым и мрачным. Но это не так. Те, кто знал Семёна, могли с уверенностью сказать, что человек он был добрый, рассудительный, отзывчивый, и, что для многих немаловажно, не жадный. Потрепаться о ком-нибудь за спиной не любил, это правда. Потому в деревне ему верили и знали: Семён просто так, забавы ради, слово на ветер не бросит. Расшибётся, а сделает. Даже, когда выпивал, и тогда слово своё держал и знал ему цену. Иванову всегда давали в магазине в долг. Знали, Семён с получки отдаст, не подведёт. Пил Семён запоями и помногу. Пока литру не опустошит, душа не успокоится. И искренне завидовал тем, кто от «четвёрки» хмелел.

– Мне б организм, как у других, – говорил Семён рыжеволосой Клавке, продавщице в местном сельпо.

– А чего?.. Возьми и ты четвертак. А после… Пересилишь себя.

– Я такими мензурками не играю. Баловство, – отвечал Семён и просил в долг две бутылки.

– Не многовато?

– В самый раз.

– Мне ить не жалко, – говорила Клавка. – Знаю, что отдашь. Но… Это… Да, каждый день… Ни одно сердце не выдержит.

Семён брал водку, плавленый сырок и молча брёл к дому. Рабочий день позади. А летний вечер долгий. Иной раз и домой не заходил. Шёл прямиком в сарай и там же нередко заночёвывал. Да, была и в его жизни эта длиннющая жирная чёрная полоса. Угодил в эту трясину буквально сразу же после армии. Увяз по самую шею, казалось, уже и не выкарабкаться. Сам не верил, что сможет взять себя в руки. Что по силам избавиться от заразы этой. Сколько ни пытался, а больше двух недель вести трезвый образ жизни не удавалось. Всё так же брал две бутылки и всё так же закрывался в сарае. Но однажды вечером, когда Семён в очередной раз был готов к распитию, вдруг, с чего ни возьмись, пошла носом кровь. И не просто пошла, а хлынула, как из-под крана. Семён ватой заткнул ноздри. Но не тут-то было… Кровь пошла через рот. Иванов перепугался не на шутку. Это не руку поранить – перевязал рану и терпи, жди, когда заживёт. А тут… как быть… не знаешь. Жена вызвала «скорую помощь». Пока ждали «скорую», Семён – уже после вспоминал – мысленно успел посчитать, сколько пятидесятиграммовых стопок успел бы наполнить кровью. Насчитал пятнадцать. А это – семьсот пятьдесят грамм. Вспомнил, что в человеке всего четыре с половиной литра, и ужаснулся.

Приехала «скорая». Фельдшер измерила давление.

– У вас, голубчик, давление… триста на сто восемьдесят. Вы что с собой делаете?

– Да, в космонавты меня не возьмут, – попытался пошутить Иванов.

– Одной ногой, можно сказать, за эту землю держится и всё шуточки изволит шутить. Разве можно так?

Фельдшер сделала укол. И Семёна на «скорой» увезли в больницу, где десять дней кололи уколы, поили таблетками и ставили капельницы. Вышел Иванов из больницы бодреньким огурцом. К большому удивлению и радости, тяга к спиртному осталась позади. Многие утверждали – месяц-другой и начнёшь заново. Алкоголизм так не лечится. То же самое думал и Семён. Но прошёл год, второй, третий, а к стопке больше не притронулся. И вот уже седьмой год Иванов живёт новой жизнью, радуется каждому дню и про прошлое время не забывает.

– Хоть на куски меня живьём режьте, хоть мешок золота давайте, с вином покончено! Раз и навсегда. Хватит. Столько времени и сил отняла у меня зараза эдакая.

– И за мешок золота не стал бы? – спрашивали умники, которые сами были не прочь смочить горло.

– А зачем? Что я буду делать с миллионом вашим, ежели запью? На бутылки тратить. Нет. Мне сейчас белый свет мил. До того, что… надышаться жизнью не могу. А вы говорите. Деньги и так заработать можно, была бы голова и руки. Хоть мильён, хоть два.

А руки с головой, как выяснилось, у Семёна имелись. Купил грузовую машину, работал водителем. Завёл хозяйство. Обустроил двор. Торговал мясом и молоком. Принимал цветной и чёрный металл, а когда поднакапливал приличный вес, грузил в кузов, вёз в город, где сдавал дороже. Крутился потихоньку, вертелся, и жизнь играла новыми красками. Людей, которые были в плену у зелёного змия, жалел. Понимал их, как никто другой. Негодования, как у многих, не было. Наоборот, пытался всячески помочь.

Каждый раз, когда Семён бывал в городе, освободившись от дел, парковал грузовик и шёл в парк. Брал в киоске журнал или газету, покупал мороженое и присаживался на скамейку. Душа в эту минуту, словно мыльные пузыри, выплёскивалась наружу и разноцветными бабочками играла на солнце. Хорошо в такие минуты. Легко. Солнце, мороженое, газета… По парку гуляют молодые мамы, пенсионеры на соседних лавочках играют в шахматы, подростки катаются на роликах и велосипедах. Жизнь идёт своим чередом. И приятно осознать, что и ты важная частица этой жизни. В этом большой смысл… Это многое значит.

Вот и в этот раз Семён удачно сдал металл, закупился кое-какими продуктами и уже по традиции с мороженым и газетой присел на лавочку, закинув ногу на ногу. Через несколько минут Иванова от чтения отвлёк громкий смех. Семён перевёл взгляд в сторону, где у фонтана, под телефонную музыку плясал мужчина. Он пытался выполнить акробатический этюд, но каждый раз падал. Рядом стоял парень лет двадцати пяти, с мелированными в синий цвет волосами. На всё это представление громко хлопал в ладоши и по-идиотски смеялся. Мужчина был изрядно пьян.

– Это ещё что такое? – вырвалось у Семёна.

Молодой человек давал задания, а мужчина послушно пытался их выполнить. Пытался сесть на шпагат, встать на руки, сделать колесо… И каждое его падение сопровождалось громким смехом. Рядом проходили люди. Но никто не попытался даже остановить «непутёвого гимнаста», ни один не сделал парню замечание. Разве так можно? С человеком. Никому неведомо, что привело его к такому непорядочному образу. Может, большое горе сломало ему жизнь. И то, что он пьяный, не даёт никому права унижать и оскорблять его. Люди по-прежнему проходили мимо, не обращая на всю эту клоунаду внимание. Семёна больно кольнуло в груди. Стало неприятно до дрожи в кулаках.

– Щенок! – вырвалось у Семёна вновь.

Иванов поднялся с лавки и грозной тучей направился к фонтану. Помог подняться мужчине, который после очередного падения сидел на брусчатке. Одежда его была в пыли. Ладони и правая щека ободраны.

– Справился? – обратился Семён к парню. – Нашёл на ком власть показать.

– Чего? – растерялся внезапному разговору тот.

– Ступай, говорю, силу покажи тому, кто повыше тебя будет, в плечах пошире и потрезвее, – ответил Иванов и обратился к мужчине: – А ты чего? Цирк устроил. Самому разве приятно?

Мужчину потряхивало. Ни о чём другом сейчас он думать не мог.

– Понятно. Пошли, опохмелю, – сказал Семён мужчине. – Возьму тебе чекушку.

– Я ему косарь даю, а ты чекушку, – парень вынул из кармана тысячную купюру и демонстративно пронёс ею перед щетинистым лицом мужчины. – Ступай, дядя. Не позорься. Он ещё не отработал своё.

Степан схватил парня за нос.

– Я тебе, кобылий хвост, ноздри счас вырву. И другим местом дышать заставлю.

– Больно! – завопил наглец.

– Понимаю, что не щекотно. В другой раз хорошенько подумаешь, прежде чем старшим грубить. Бессовестный.

Откуда ни возьмись, как куры на пшено, прибежали ещё четверо парней. У всех в руках видеокамеры. Один высокий. Выше Семёна на две головы. И с ручищами, что грабли.

«Такой в драке должен быть хорош», – подумал Семён и отпустил нос обидчика.

– Бумер, совсем берега попутал, да? – кричали ребята на Семёна. – Мы пранк снимаем. Не вдупляешь?

– Прикол это. Юмор, – сказал синеволосый парень, придерживая ладонью нос.

– Ничего себе… шуточки! – возмутился Семён. – Ну, ничего. День, другой со сливой на носу походишь, повеселишь людей, поймёшь, каково это… Он же вам в отцы годится, мелочь пузатая.

Началась перебранка. Все сейчас говорили на повышенных тонах. Парень с синими волосами, чувствуя рядом поддержку и держа обиду за свой нос, дерзил больше всех. Семён понимал – драки не избежать. Отступать назад, идти на попятную никто не собирался. Семён, оценивая обстановку, решил действовать первым. Фактор внезапности мог сыграть на руку. Главное обезвредить этого, высокого, рукастого. А этих возьмёт на испуг. Так Семён и сделал. Повалив высокого на землю, Иванов бросился с кулаками на остальных. Те быстро дали попятную, переживая за видеокамеры. Но, положив аккуратно аппаратуру на землю, смело двинулись к Семёну. Завязалась драка. Чем бы всё это закончилось, неизвестно. На выручку пришли сотрудники полиции. Разняли хулиганов и забрали в отделение. В полицейском участке тот, что с мелированными волосами, вёл себя вызывающе. Просил, даже требовал личной беседы с начальником полиции. Его сопроводили на второй этаж. Через несколько минут старший лейтенант привёл обратно молодого нахала и велел сержанту отпустить всю компанию. А затем обратился к старшине и наглядно, при всех озвучил, кивая на Семёна.

– А этому оформи пятнадцать суток.

– За что? – опешил Иванов.

– Прикуси губу, бобёр старый! – рассмеялись молодые люди.

Как только синеволосый покинул с друзьями участок, старлей отвёл старшину в сторону.

– Придержи часок-другой. И отпускай.

– Насовсем? – не понял старшина.

– Частично, – ответил ему офицер. – Эти набедокурили, а ему отдуваться?

Старшина с Ивановым спустился в подвал, где находились изоляторы. За решётку сажать Семёна не стал. Пригласил за стол, присел сам. Налил обоим чай. Закурил.

– Это всё? – удивился Семён.

– Торопишься?.. Уж, извини. Задержаться, для приличия, придётся, – сказал старшина. Это был мужчина тех же лет, что и Иванов. Тоже небольшого роста, но с приличным животом и густыми рыжими усами. – Чего натворил?

Семён, как на духу, поведал до малейших деталей, как оно всё на самом деле было.

– Блогеры, – с неприязнью в голосе произнёс старшина.

– Это ещё что за рыба такая?

– Не рыба и не птица… а бесхребетное существо. Чума. Нынешнего века чума. Опухоль, которую вырезать не дают. А люди страдают. Страдают, – повторил старшина. – Они и нашему брату спокойно дышать не дают. Запомнят из уголовного кодекса два пункта и как двоечники, что выучили параграф, умничают после. Это разве дело? Лишь бы провокацию создать, дураками выставить. А ить я скажу, положа руку на сердце, что многие у нас очень порядочные люди. Двадцать четыре года тружусь в органах и коллег своих уважаю. Есть, конечно, бестолковые и злые. Попадаются. Никуда без этого. Это уж, извините меня, в любой организации есть свои остолопы. А в целом… Тяжёлая, неблагодарная и недооценённая работа. А тут ещё масло в огонь подливают.

Семён, не понимая к чему идёт этот разговор, молча слушал, изредка пожимая плечами.

– Есть среди блогеров и толковые ребята. Врать не буду. Жена у меня ролики забавные про котят любит смотреть. Про животных, да… интересно. Сам иной раз до слёз смеюсь. Или же кулинария! Сколько блюд новых узнали. Это, конечно, не по книге готовить. Там тебе, в интернете, всё по полочкам разложат, как и что приготовить. Дитё малое и то справится, – улыбнулся старшина. – Моя теперь стряпает не хуже любого шеф-повара. Из-за стола хоть вовсе не вылезай. Или же авторемонтники. А! Любо поглядеть. Они тебе из ничего – и трактор, и самолёт соберут, если надо. Не раз ролики ихние в гараже выручали. А про рыбалку, я вообще молчу. Иной раз аж сердце замирает от улова. Это ж надо, какие монстры водятся в наших реках и озёрах.

– А мне… как ремонт делают… интересно, – вставил слово Семён.

– Тоже нужное дело. Людей талантливых много. Когда человек профессионал – всегда приятно посмотреть на его работу. Всегда хочется спросить совет. У мастера своего дела всегда будут заказчики. И аудитория тоже. Испокон веков так было. Вспомни, как раньше – из других регионов приезжали к такому-то, такому-то работнику. А ить не было ни интернета, ни телефонов. Сарафанное радио дело своё знало и делало. А теперь… Не хотим учиться, а хотим жениться! Хотя… И жениться не хотят. В тридцать лет бобылями ходят. – Старшина потушил окурок. Отпил чай. – Спрашиваю внучку, кем, мол, желаешь стать, когда подрастёшь? Блогером, отвечает. Ничего себе, говорю, фифти-фифти. Не забивай голову ерундой, а поступай учиться, как все нормальные люди. Дочка мне, чего, мол, брюзжишь, ей всего двенадцать лет. Я – не всего, а уже! Пусть, говорю, для начала профессию получит. Ремеслом овладеет каким-нибудь. Человек с профессией не пропадёт. В трудную минуту хлебушек добудет. А то… лишь бы не работать. Красивой жизни хотят. А кто же тогда работать будет, если все блогерами станут? Если кругом одни принцессы и принцы, буханку хлеба в магазине не купишь. А как же! Его же тоже надо посеять, убрать, испечь… Кто этим будет заниматься? Нет, говорю, милая, окончи сначала институт. А там поступай как знаешь. Я от в своё время не учился, потому и звёзд не ношу, – кажет погон. – Подполковником ходил бы сейчас, не меньше.

– А эти… Которые над человеком издевались сегодня. Тоже, бло… как они? – спросил Семён.

– О!.. Это особый вид паразитов, – возмутился старшина и провёл ладонью по рыжим усам. – На Руси всегда было две беды – дураки и дороги. Ничего не изменилось. Только дураки сейчас себя показать умеют на весь белый свет. Раньше, если и был какой юродивый, то о нём знали деревня и две улицы. А теперь сплошь и рядом. Когда человек из себя ничего не представляет, нет таланта, жизненного опыта, нет профессии… и руками сделать ничего не может, остаётся одно – оскорблять, унижать других. И такие же, небольшого ума люди будут смотреть, смеяться и радоваться. Потому что найдутся всегда те, кому подавай хлеба и зрелищ. И вот таким, что ещё страшнее, молодое поколение пытается подражать. Делают из них кумиров. А те в свою очередь советуют, как правильно жить. Они же золотую антилопу под хвост поцеловали, жар-птицу налету поймать смогли. Наглости и распутству учат, – старшина перевёл дыханье, помолчал. – И мы артистам подражали, чего греха таить. Все мы в юности создаём себе кумиров, хотим жить чужой жизнью. Но ить актёр – это профессия. Это призвание. Это не с бухты-барахты кто-то захотел и решил им стать. Сколько усилий, сколько стараний… ночи без сна, слёзы… А сколько текста выучить надо. Сто раз плюнешь, передумаешь и бросишь эту профессию. Мы только ить видим поверхность айсберга, а на самом деле и понятия не имеем, чего стоят роли… Сестра в Москве ходила в театр, на спектакль с Александром Збруевым. Ох, говорит, и наплакалась, и насмеялась. Полночи потом уснуть не могла. Всю душу вывернули наизнанку. А ить ему сколько годков! И в здравом уме. И память не подводит. А эти… дважды два не знают. Кто такой Жуков и Рокоссовский спроси, плечами пожмут. Да… С этим безусловно надо что-то делать.

– Так в чём же дело? – глядя в глаза, сказал Иванов. – Вы правоохранительные органы или кто? Куда смотрите? С вашей подачи эдакие хулиганы развелись. Одно дело знать и обсуждать. Другое дело – действовать. Зачем отпустили?.. Нравственную беседу не провели даже, не припугнули, как следует. Что им сегодняшнее задержание? Как с гуся вода.

Старшина молча покивал головой, тяжело вздохнул. Вынул из пачки сигарету, покрутил пальцами, убрал обратно.

– Не надо. Ничего не говори.

Было видно, что ему и самому это неприятно. Семён всё прекрасно понимал. Какие могут быть претензии к человеку, на погонах которого нет ни одной звезды. Кто будет спрашивать его мнение и прислушиваться? Как и нет претензий к сотрудникам, что ловко остановили драку, и не применяя грубой силы, сопроводили в отдел. Наверное, если бы этот мужчина с рыжими усами действительно носил бы на плечах погоны подполковника и сидел бы в кабинете начальника, исход сегодняшней истории был бы совсем иным. Или… может быть, душу уже тревожило совсем другое? Выбирая себе выгоду, на многое закрывал бы глаза? Семён этого не знал. И не хотел сейчас плохо думать об этом человеке. Ещё Семён обратил внимание на то, как легко старшина вышел с ним на разговор по душам. Как доверчиво делился мыслями своими и рассуждениями. Наверное, когда пригубит стопочку-другую, подумал Семён, его не переслушаешь и не переспоришь. Иванов про себя улыбнулся. Кончики глаз его игриво сузились, подумав об этом. Старшина уже перешёл на другой разговор и нахваливал тестя. Подробно рассказывал его биографию. Как они ходят с ним по грибы и какую рыбу ловят на Волге. И не подумал бы Иванов никогда, что в полиции работает такой интересный, простой человек. А старшина, радостно потирая усы, говорил не умолкая и показывал на телефоне фотографии своей семьи, приобретённую недавно новую моторную лодку, дачу, и зачем-то даже палисадник с огромными тыквами. Ещё Семён подумал, что это, наверное, как ехать с попутчиком в поезде. Незнакомому человеку, которого ты видишь впервые и которого вряд ли когда встретишь вновь, можно смело открыть душу. Поделиться тем, что тебя действительно гложет. Любую тему затронуть можно. Похвастаться о личных победах, поплакаться о неудачах. Никто тебя после за спиной не высмеет и не осудит, не перескажет твои мысли другим. Знакомым порой нелегко показать свои скелеты в шкафу. Да и ни к чему это.

Перед тем, как отпустить Семёна, старшина закурил. Выпуская из широких ноздрей густой табачный дым, вспомнил ранний разговор:

– Пару лет тому назад наш участковый, майор полиции Дмитрий Курташкин, в одиночку вывел из горящего дома тридцать человек. Забрался на второй этаж по трубе теплотрассы и принялся оббегать этаж за этажом, стучась в каждую комнату общежития. Здание заволокло дымом. Жильцы паниковали. Трезвый и смелый расчёт Курташкина помог вывести людей к пожарной лестнице. Единственному пути отступления. А двух девочек, с пятого этажа, буквально теряя от угарного газа сознание, благополучно вывел через задымленные коридоры и спас обоим жизнь… О чём я веду разговор?.. Всё о том же. Об этих… с видеокамерами. Чем людей донимать, провоцировать на скандал и поднимать нервы… Лучше о таких вот героях ролики снимать. Мало ли их что ли в нашей стране? Пусть народ знает, пусть гордится своими земляками. А то ить в суматохе жизненного быта и позабыли вовсе, что человек способен на подвиг. Ради других жизнь свою не пожалеть… это не должно быть дикостью, – старшина вновь тяжело вздохнул, отпил остывший чай, по привычке провёл ладонью по усам. – Я тут недавно в газете вычитал… про Сергея Сотникова. Знаешь такого? – Семён неловко пожал плечами. – Во-от. И любого здесь спроси, не скажет. А мужчина, между прочим, не одну человеческую жизнь спас. Восемьдесят, кажется, а то и больше. В течение двенадцати лет после закрытия аэропорта собственными усилиями сохранял взлётно-посадочную полосу в рабочем состоянии. Знал, раз есть посадочная полоса, когда-нибудь она обязательно понадобится. Каждый божий день расчищал её один от снега и прочего мусора. Представляешь? Один. Наперекор всем и всему. И не прогадал. Однажды эта самая полоса спасла многим жизнь. Для пилотов неисправного самолёта обнаружить в тайге годное место для экстренной посадки, как спасение свыше. Если и были на борту атеисты, после, думаю, переменили свои взгляды… Да… про таких не расскажут и не снимут ролик. Разве это кому интересно? Это не оскорбить кого-нибудь ни за что ни про что, ни драку учинить в общественном месте забавы ради.

Семён, не спеша, через городские дворы, направлялся к своему грузовику. Погода изменилась. Похолодало. Стало ветрено. Иванов вспомнил, что забыл посмотреть занавески, что наказывала утром жена. Ехать в другой конец города уже не хотелось. Вспомнил себя в молодые годы. Как мечтал стать машинистом и водить поезда. Интересно, а кем супруга его, Лариска, мечтала стать в детские годы? Явно ведь не бухгалтером. Приедет домой, спросит. Когда Семён подошёл к автомобилю, то на другой стороне от парка, возле клумбы с цветами, заметил всё того же синеволосого парня. Тот по-прежнему в своём репертуаре развлекался над чересчур пьяными людьми. На этот раз в его власти были двое. Синеволосый, будто рефери на ринге, устраивал между ними бой. Мужчины послушно выполняли его приказы. Размахивая руками и ногами, шли друг на друга. Со стороны это напоминало ходьбу неокрепших журавлят. Семён вспомнил старшину. Сегодняшнюю беседу. Чем больше человеку будет сходить с рук за его проделки, тем с каждым разом будут наглей его запросы и баловство. Так было и будет всегда. Нельзя людям позволять испытать вкус вседозволенности. Особенно тем, у кого в голове опилки.

Иванов открыл кабину. Достал и надел строительные перчатки. Вынул из пакета монтажную пену. Направился к дерущимся. Синеволосый так увлекся нынешним представлением, что не заметил, как к нему подошёл вплотную старый знакомый. Семён выдавил монтажную пену на перчатку и размазал её о синеватый затылок. Дал «нелепым боксерам» на бутылку и грубо прогнал с глаз долой. С разных сторон с криками и угрозами бежали в его сторону приятели синеволосого. Семён выдавил на перчатку новую порцию монтажной пены и пообещал, что достанется каждому, кто приблизится. На всех хватит. Молодые люди угомонили пыл. Иванов развернулся и направился к грузовику. В спину доносились угрозы – всё, мол, записано на камеру. Семёну на это было плевать. Хотелось поскорее вернуться домой. Нужно ещё было прибраться в свинарнике и затопить баню.