Сергей ШИЛКИН. РИФМЫ НА МАНЖЕТЕ. Поэзия

 

Сергей ШИЛКИН

РИФМЫ НА МАНЖЕТЕ

 

СУМЕРКИ

                                  А.Овчинникову

Ночи грядущей оторочкой

Скользит за нашим домом тень.

Не похвалюсь я новой строчкой –

Опять бездарно прожил день.

        

Порезом бритвенным алеет

Ползущий к западу закат.

Заря безмолвная шалеет

От какофонии цикад.

 

Хандра хозяйничает в доме

И шепчет мне: «Всё прах и тлень…».

В меланхолической истоме

Мне откровенно думать лень.

 

Зашёлся песней колыбельной

Видавший многое диван.

Блистает рындой корабельной

Луна полуночных нирван.

 

Морфей спешит на ветре встречном.

В лампадке брезжит фитилёк…

Стучит в стекло, в порыве вечном,

Огнём влекомый мотылёк…

 

ЛУИ

Копна седеющего мха.

Стекает пот жемчужной каплей.

И щёк раздутые меха

Рвут оболочки дирижаблей.

 

В потёртый временем «denim»

Одет кумир окраин бедных,

Но кто-то с крыльями за ним

Огнём пылает в бликах медных.

 

Гвоздём пегасовых подков

Звенят волшебные пассажи.

Стал достоянием веков

Твой светлый лик оттенка сажи.

 

Своей игрой ты превозмог

Недостижимость музык горних.

И Всемогущий вечный Бог

Коснулся Духом непокорных.

 

Слезой очистилась Женева,

Рыдают Гарлем и Югра.

И исчезают гроздья гнева,

Когда звучит твоя игра.

 

Срывает блюз трубы-базуки

С души покровы чешуи.

Ты в мир божественные звуки

Принёс, божественный Луи!

 

АГЕНТ РУССКОЙ ПОЭЗИИ

Под рукой домотканая пряжа – подобна рядну.

Все слова, все поступки и мысли мои из ряднины.

Я маратель бумаги, прижатый Судьбою ко дну.

Нет покоя во мне, как в космической тьме середины.

 

Джомолунгмою высится Бродский – за ним никого.

Впрочем, где-то далече Кенжеев, Херсонский и прочие…

Я карабкаюсь вверх. Я секретный агент НКО

Русской поэзии – её солдат и чернорабочий.

 

Лает злобный мейнстрим пулемётно – обрывками фраз.

Оглушают, лишая рассудка, разрывы метафор.

Я контужен и вижу, как густо горит хризопраз

На боках драгоценным вином переполненных амфор.

 

Я тяну свои губы, чтоб, сделав последний глоток,

Напоить напоследок иссохшую душу нектаром.

Но мерцает миражно живительной влаги исток –

Я тянусь и теряю последние силы задаром.

 

Неумелый в словах, я нечленораздельно гулю.

Я оставлен войной без надежд, языка и конечностей.

Я тот самый предел, что извечно стремится к нулю,

И интеграл, что летит к бесконечности.

 

ОТВЕТ ПОЭТУ

Ты просил меня поведать,

Как приходит вдохновенье?

Брось шаманить, аюрведать,

Милый друг, Поэт забвенья.

 

Расскажу я без утайки

Всё как есть (точнее – было).

Обретёшь словес «клондайки»,

Прёт коль пегая кобыла.

 

Как-то радужность сменили

Мне на серую палитру.

Мы с дружком засеменили

К ближней лавке – взять «поллитру».

 

Только вышли из-под арки –

Будто взглядом Чикатило

Или ярким бликом сварки –

Вдохновеньем окатило.

 

Вдруг в душе загрохотало –

Медь и слог военной сводки.

Вот чего мне не хватало.

Сразу стало не до водки.

 

Я рванул, забыв о Бене,

Не жалея ног и чресла,

Пролетая все ступени,

И, с разбегу, рухнув в кресло,

Сел, размяк и, смежив веки,

Стих точил, как болт слесарный…

 

Всё. Целую. Твой навеки –

Стихозавр светозарный.

 

УЛУГБЕК (вариант)

Над ямой всплыло облако-тюрбан,

Эпох прошедших звук дошёл до уха.

В лучах зари – как огненный тюльпан –

Дрожит флюид разбуженного духа…

 

Над ним летали раньше стерхи, но…

Теперь здесь в прах размолотые квадры.

Я вижу, словно в стереокино,

Прошедшего разрозненные кадры.

 

Когда века достигли середин,

Устав от мук безудержного бега –

В стране, где жил пройдоха Насреддин,

Взошла звезда эмира Улугбека.

 

В руках он держит жезл и калам,

В зиндане мирно спят топор и плаха.

В его лице обрёл седой Ислам

Слугу и сына вечного Аллаха.

 

Властитель дум, поэт и звездочёт,

Ходжа и маг восточного глагола –

Познал при жизни славу и почёт

Великий внук великого Могола.

 

С младых ногтей до белой бороды

Он время жизни посвящал, с лихвою,

Тому, чтоб вникнуть в сущность доброты

И тайны звёзд над спящею Хивою…

 

Зажатые у Вечности в тисках,

На дне воронки древнего раскопа,

Среди пустыни в выжженных песках

Лежат руины башен телескопа…

 

РИФМЫ НА МАНЖЕТЕ

Я в ресторане. Стол накрыт батистом.

Мерцает свет в моём вине игристом.

И я пытаюсь выдумать сюжет.

 

Слова приходят в голову мне кстати.

Я тороплю стихи к какой-то дате,

Записывая рифмы на манжет.

 

Я вспоминаю юность в матер-альма.

Раскинув веер, дремлет в кадке пальма.

Горит закат в богемском витраже.

 

Среди листвы мелькает синий китель.

Зашёл нежданно поздний посетитель –

Знакомец мой Серёга Добиже.

 

Мы с ним знакомы с дальних лет советских.

Ведём беседу, как в салонах светских,

О пиве, лошадях и фураже.

 

О том, как ночью гулкой – Слова ради –

Учитель, проверяющий тетради,

Ошибки ищет в тварном падеже.

 

Шумят листвой на улице каштаны.

Стоят у входа юные путаны,

Мечтая о богатом протеже.

 

Я смысл ищу в беспечном разговоре

И вилкою на севрском фарфоре

Гоняю хлеб по росписям Леже.

 

Сюжет растаял в полумраке мглистом.

Меня пленил оркестр старым твистом.

Я в такт ему вихляюсь в кураже.

 

Как жёлтый лист, готовый к листопаду,

Я вдруг поник, танцуя до упаду.

Не будет счастья более ужель?

 

Всё было в жизни – радость и ненастья.

Но улетела, видно, птица счастья

С отливом оперения под Гжель.

 

Завет веков без читки перелистан.

Мой добрый мир разодран и расхристан.

Покоя нет в мятущейся душе.

 

Наморщил ветер кожу водной глади.

И я пошёл, печаль неся во взгляде,

По душу разделяющей меже.

 

Свистел злой ветер, как кистень садиста.

Рычал прибой с усердием статиста.

Дробь выбивали зубы в мандраже.

 

Ты провожала пароход на Принстон.

И взор твой был таинственен и пристальн

Из-под ресниц работы Фаберже.

 

Нашёл я взгляд, мной целый век искомый.

Ты улыбнулась, словно мы знакомы

С тобой всю жизнь. Нам не пора, мон шер?

 

Пора уже, настало утро всё же.

На счастье, об пол – вдруг оно поможет? –

Хрустальный разбивается фужер.

 

Я, превращаясь в гулливера Свифта,

Лечу наверх, ломая кнопки лифта,

С тобой в мой дом на пятом этаже.

 

Горящий ветер странницы Галлея

В моё окно, зарницами алея,

Ворвался красным бликом на ноже.

 

Как с поднебесья раненая птица,

С тобой обнявшись, чтобы песней слиться,

Ныряем в бездну в звёздном вираже.

 

И, заливаясь скрипкою Амати,

Пружина пела старенькой кровати,

Напомнив нам о тлении и рже.

 

Любовью поздней, проявленьем чуда,

Вернулось счастье, словно ниоткуда.

Мне предаваться некогда брюзже.

 

Есть в этой жизни вечная основа.

Упав на дно, стремимся вверх мы снова.

Всё это было много раз уже…

 

БЕССОННИЦА

Заря зарницами взыгралась.

День сгинул в сумрачном бору.

Тревога в душу мне закралась

Под шелест листьев на ветру.

 

Я вышел в ночь. Сверчки бренцали.

Во тьме светилась береста.

Берёзки белизной мерцали,

Как звёзды Южного Креста.

 

И, гул услышав дальних звонниц,

Со лба испарину стерев,

Я, утомлённый от бессонниц,

Пошёл бродить среди дерев.

 

Идя во тьме, на жизнь похожей,

В сетях плутая вечных грёз,

Я восхищался тонкой кожей

Совсем молоденьких берёз.

 

Лаская их ладонью страстной,

Как прежде нежа юных дев,

Я вспомнил дни поры прекрасной,

На годы вмиг помолодев.

 

И вдруг на небе кто-то рифы

Разверз неведомой рукой.

И в душу образы и рифмы

Ворвались шалою рекой.

 

Я в дом вбежал и перед Ликом

Просил прощенья за грехи.

Потом, в волнении великом,

На кухне сел писать стихи.

 

Я слог впечатывал в скрижали.

Во сне сопела детвора.

А под окном коты визжали

В ночном безмолвии двора…

 

ПРЕКРАСНАЯ КНЯЖНА

В красе магической лица

Связь русских форм и линий Пармы –

Как будто ты из-под резца

Великих Постника и Бармы.

 

Тебя впервые разглядев,

Я полюбил, что было мочи,

Пыл страсти италийских дев

И нежность украинской ночи.

 

Я из породы бобылей,

Но мной услышан зов природы.

Стихи, как шкурки соболей

Байкальской редкостной породы,

 

Я стал к ногам твоим слагать,

Как дань Батыю Русь слагала.

Взвести к тебе стихами гать

Хочу, чтоб ты любви взалкала.

 

Мой путь таинственно кружит.

Пегаса цокают копытца.

Но, видно, конь не там бежит.

Скажи, ну как тебе открыться?

 

Должна ты действовать сама –

Ведь я в любви, увы, не профи.

Не то сведёт меня с ума

Точёный итальянский профиль.

 

Шажочек сделай небольшой

Ко мне с заоблачного трона

С прекрасной русскою душой

Малороссийская мадонна.

 

Взгляни и страх перебори –

Я чист душой и взором светел!

Но тонут в злате сентябри,

Мои мечты и шалый ветер.

 

Моя прекрасная княжна

Не тратит времени на это.

Зачем, скажите, ей нужна

Любовь какого-то поэта?

 

Как древнеримская матрона,

Моей ты не подвластна страсти.

Увы, я белая ворона.

Ты птица воронёной масти.

 

Кричу в порыве: «I love you!».

«Люблю тебя!» – кричу в пылу я

И ручку нежную ловлю

С прощальным вздохом поцелуя…

 

МУЗА-ОСЕНЬ

Пожелтев, покраснев, изменив свою суть – гугеноты,

Оторвавшись от веток, взметнулись стеною цунами.

В сонной роще гудящие басом деревья-блокноты

Разбросали вдогонку вселенным листки с письменами.

 

Я ищу письмена и сшиваю неспешно стежками

Перекрученных троп, крутизной восхищаясь извилин.

Сквозь тягучий мираж пролетел, с площадными смешками,

Над кустами рябин до конца не проснувшийся филин.

 

Под ногой перезрелых листков шелестящая осыпь.

Стылый ветер мне в уши свистит несусветную ересь.

На пригорке кургузом ольхи одинокая особь

Ждёт печально кого-то, накинув истлевшую ферязь.

 

Бабье лето, спеша, поклонилось друидову храму

И стремглав унеслось, за собой не оставив и следа.

Октябрю чёрный дятел стучит на ольхе телеграмму,

Умоляя вернуть, хоть на время, сбежавшее лето.

 

Тихо музы поют – слышу явственно ямбохореи –

Время их подошло. Мир мой с духом искусства соосен.

Объявись, наконец, и покой привнеси поскорее

В беспокойную душу мою, благодатная осень!

 

НОВОГОДНЕЕ ПОСЛАНИЕ ПОЭТА

Когда наст под ногой неожиданно – хрясь! –

И метель выметает лежалую грязь

В наших душах, подобно метёлке,

 

Я стою на ногах, хоть и чуточку пьян,

От души поздравляя родных россиян,

И желая к Рождественской ёлке:

 

Чтобы время не било наотмашь подвздошь,

Чтобы мир не душил кабалою святош,

Чтобы рядом был ангел не падший.

 

Чтобы горя немного, а счастья вдвойне.

И комбат не узнал бы на дальней войне

Про измену любимой комбатши.

 

Чтобы души не вымарал чёрный изъян.

И планета не стала Землёй обезьян.

Не погибла вослед Атлантиде.

 

Чтобы с семьями были любовь и тепло,

И ценою любой «не рубилось бабло» –

Обязательно к Богу придите!

 

САЛАВАТ

На месте том, где волею Творца,

Как пал степной, когда-то мчались гунны,

На яр вознёс башкирского бойца

Над Агиделью жеребец чугунный.

 

Батыр застыл у вод своей реки.

Он юн летами, но в боях измучен.

И смотрит вдаль, где, воле вопреки,

Построен град среди речных излучин.

 

Давно он жил – годов не перечесть

От той поры несчастий и разброда.

Рождённый город назван в его честь,

Как дар любви башкирского народа.

 

Тот город рос, а с ним мужали мы,

Его любя, хотя он был не бросок.

И улицы средь лета и зимы

Шагали прямо в степь с чертёжных досок.

 

Трудились мы, содействуя казне,

Взгоняя нефть в бензин и аммофосы.

И не могли в дурном присниться сне

Грядущих лет лихих метаморфозы.

 

Про время то кто только не писал –

Мы рвались вверх, проскакивая мили.

И жерла труб, уткнувшись в небеса,

В них ядовито шлейфами дымили.

 

От злых дымов был воздух кисловат.

Он душу ел, но песня не про это…

Тебя навек прославят, Салават,

Стихи тобой рождённого Поэта.

 

СТИХИ И СТИХИИ

В наших душах отлив обнажил неликвиды.

Черти газ поддают, прогревая тандыры.

А чтоб вверх улетали угара флюиды,

В тверди неба просверлены «чёрные дыры».

 

Жупел глотку свербит – слой защитный продрелен,

Словно доски весною под устья скворечен.

Я поэт – и давно должен быть бы расстрелян.

На худое – хотя бы отравлен, повешен.

 

Но я жив вопреки прописному поверью

И смотрю на себя – взгляд мой потусторонен.

Дух свой падший спасая в соборах под Тверью,

Вижу призраков древних сквозь склепы в Вероне.

 

Досконально я ими, дружище, изучен –

Им «стучит» специально обученный гоблин.

За моею спиной приговор мой озвучен

И палач к исполненью его подготовлен.

 

Смерть за мною впритык. А за тонкою гранью

Жизнь. Та грань отделяет живот мой от смерти.

Я рванул в неизвестное утренней ранью.

Пели ангелы чёрные реквием Верди.

 

Грань прорвал я и буду расстрелян едва ли.

И повешен я тоже не буду, пожалуй.

Средь цветущих Болоний, Провансов, Вестфалий

Я бреду одиноко – уставший хожалый.

 

Мне с трудом удалось эти годы лихие

Пережить – я не вор, не разбойник, не ландскнехт.

Я в пространство стремлюсь, где стихи и стихии…

Это Русь.
                       Там светло и… Божественно пахнет!

 

ПРОТОЯЗЫК

Сбросил наземь багровое лес-трансвестит,

Обнажив бездну чёрных рогуль.

Жду со страхом – быть может, опять просвистит

Метеор, осветив Чебаркуль?

 

Я сижу на мансарде в посёлке Тотьма.

В октябре звёздный рой падуч.

Но кучкуется за горизонтами тьма

Чёрных стад мериносовых туч.

 

Озарил яркий всполох гряды островов.

Дождь куда-то бежит, семеня.

Что же хочет неведомый мне Саваоф

В этот вечер смурной от меня?

 

Что-то тяжкое вспомнив, вздохнул Аркаим.

В чащах леса трещит кедр.

Слышу, как сопрягается с ритмом моим

Первородный пульсар недр.

 

Чую боль углекопов в подземье Фусинь

И биенье их нервных узлов.

Вижу бездну глубин и бездонную синь

В неохватной прасущности Слов.

 

В хвойном море – Байкал, в древних скалах – Иссык.

Мчит спирально наш мир земной.

Понял я, что Поэзия – Протоязык.

Так Господь говорит со мной…

 

НА ХОЛМАХ ГРУЗИИ

                                         А.С. Пушкину

На холмах Грузии усталых

Гремят ручьи снегов исталых.

Одутловатая луна

Видна сквозь полог клочковатой,

На склонах гор проволгшей, ваты.

Мы с Якобидзе каплуна –

В хорошем петушином теле –

Над зноем углей завертели.

Луна с небес на Землю зрит.

Огнями яркими искрит

Жар очага. Оранжевеет

В огне шампур и не ржавеет,

Могучий получив закал.

Нико – художник, аксакал –

Отдал «Джигитов в карауле»

За лаваши. Киндзмараули

Рекой прохладной потекло.

Свечей багрится свет. Ткемали

Привычный мяса вкус «сломали».

Сквозь тьмы прозрачное стекло

Созвездья в небесах затлели.

Меридианы, параллели

Вокруг тугую сеть сплели.

Завыли в темноте шакалы;

Взлетели в облака «шагалы»

От кахетинского «шабли».

Мужские подхватили хоры –

И задрожали эхом горы –

Сход катавасий, круговерть.

Дрожала и тропа Поэтов –

По ней когда-то Грибоедов

Шёл пешим в Персию на смерть…

Спустились с гор мегрелы, сваны

К нам на огонь – на ужин званый.

За день душа изнемогла…

Проводником Святага Духа

Мне шепчет тихо тень на ухо:

«На холмах Грузии лежит ночная мгла…».

 

ИСЧАДИЕ ЧАДА                             

                           К 100-летию гибели Н.Гумилёва

В середине знойной Африки

Звери дикие кричат.

Длинношеие жирафики

В мгле бредут к озёрам Чад.

 

И летят, крича валторною,

К Чаду клинья журавлей.

В дебрях торит згу неторную

Одинокий шурале

 

На опушке, меж болотами,

Натянув в кустах брезент,

Наблюдал за бегемотами

Новый русский резидент.

 

(Тайны, собранные в рапорте,

Шли с пометкой: «Анион».

Но сегодня он не «arbеiten» –

На охоте ноне он.)

 

Затянувшись портупеево,

Егерь – в ловле корифей –

Шепчет прапорщику: «Бей его!

Это верный твой трофей!».

 

Но герой не слышит истого

Сотоварища-стрелка

И душа – в исканьях Чистого –

От засады далека.

 

Что-то шепчут осторожные

Ветры в кронах-веерах.

Всплыло вдруг, как ел пирожные

Вместе с Анной в «Северах».

 

А потом, брегами Невскими,

Шли, болтая «ни о чём».

Вдоль воды, мазками резкими,

Стены – красным кирпичом.

 

Петербург бурлил феерией –

Светлой жизни полоса…

 

Миг прошёл – ему с империей

Оставалось «полчаса».

 

МОНОЛОГ С МОНОЛИТОМ

Здравствуйте, Владимир Маяковский,

Знаменитый памятник московский!

Быть и мне на улице Покровской,

Ежели немного повезёт.  

 

Ты Поэт. И я – совсем немножко.

На свои мои года помножь-ка.

Время, как змея-сороконожка,

Мимо нас в грядущее ползёт.

 

Покрывают нас эфира волны.

Был певцом ты – звонче певчей жолны, –

Но уста из бронз, увы, безмолвны.

Я стою, в душе огнём горя.

 

Сто годин почти, как роль вакантна

Русской революции ваганта.

Снизу-вверх смотрю я на гиганта –  

На бойца, горлана, главаря:

 

Не понять, чего сулит грядущий –

Тучи над тобой всё гуще, гуще

И уже не спрятаться за кущи.

 

Но, пока не взведены курки,

Ты, минуя ямы и пригорки –

Будто за тобою мчатся орки, –

Нарезаешь с Лилей Брик на «Хорьхе»

От Кремля спиральные круги.

 

Дух гордецкий твой сошёл с орбиты –

К миру непрощённые обиды.

Все плоты любви о быт разбиты –

Это всё шальной Судьбы штрихи.

 

В пиджаке от модного портного

Бродишь ты аллеями Цветного.

В этой жизни умирать не ново.

Ново через боль рождать стихи…

 

ДАНЯ

                                  Даниилу Хармсу

Шёл по площади Восстанья

Денди и «качок».

Пригляделся я – так Даня

Это ж Ювачёв.

 

Как всегда – в красе и силе –

Он неотразим!

– Черти где тебя носили

Столько лет и зим?!

 

–  Для своей души заблудшей

Я обрёл приют –

Стал Поэтом среди лучших.

Я – ОБЕРИУт!

 

О дедах и паровозе,

Про спортивный зал

Я писал в стихах и прозе;

Пьесу написал.

 

Не писал я лишь про нивы –

И настиг финал:

За стихи меня ленивый

Только не пинал.

 

И от тех, чей узок разум,

«пузо» шире плеч,

Я решил все тексты разом

Юмором облечь.

 

Сочинял, без перемежки,

Много всяких «ржак».

Оценил мои насмешки

Самуил Маршак.

 

Чтоб от званья «острослова»

Насмерть я б не скис,

За меня замолвил слово

И привёл в «Детгиз».

 

Сочинял я для детишек –

Дев и мальчишей.

Напечатал много книжек

Про ежей-чижей.

 

– Про ежей без оперенья,

Про зверей и дичь

Прочитал твои творенья

И, увы, постичь

Суть я смог лишь понемногу –

Смысл, как медь, затёрт.

 

В этих лингводебрях ногу

Явно сломит чёрт.

Пишешь ты свои «преданья»

Словно на урду.

 

– Дети, – мне ответил Даня, –

Чтут белиберду…

 

МАРИНА

По краю вселенной,

Под сенью Селены –

В соседстве с околком,

Где Фавны с Диором –

Летящим из бездны осколком,

Без жали,

Вписал огневым метеором

В скрижали

Гудящее

Тайными смыслами Слово,

Будящее

Душу мою Промыслово,

Кипящее лавой,

Шальными цунами.

Грядущее плещется славой

За нами.

Сакральные символы тайного знака –

То тень Мандельштама, то дух Пастернака –

Парят меж плывущими в небе домами

Сквозь вату столетий седыми дымами –

Сгустившись лохмато,

И тут же растаяв.

Здесь призрак Ахматов

И призрак Цветаев.

Мой выдохся коник –

Божественный сгусток

Небесных тектоник.

Беру недоуздок –

Тащу, словно камень на тяже аршинном,

По небу Пегаса к небесным вершинам.

Гордыня клокочет,

Помощник мой в мыле –

Не хочет

Копытом отмеривать мили

По тропке завитой,

Висящей над бездной.

Вдруг вышла Марина со свитой

Небесной.

Я несколько сник

(Я не выдался статью).

«Я Вашей напитан от книг

Благодатью.

Марина, постой! Я, ей Богу, не струшу.

Вы в юности мне потревожили душу…»

Как будто в раю – на блаженном Тиморе –

В зените колышется синее море.

К Марине, стоящей в лагуне атолла,

Тянусь и почти что касаюсь подола.

Тут вспышка и грохот,

Как взрыв Санторина, –

Исчезла, под хохот,

В пространстве Марина.

Взвихрились тайфуны – кручёней каната.

Меня Вам, Марина, бояться не надо.

Я русский поэт, а не злобный тартарин.

Марина, Тебе я за всё благодарен.

Спасибо заочным с Тобою беседам.

Мне хочется в небе быть Вашим соседом.

Простите сябра,

Коли долг неоплатен.

Ваш век – серебра.

Наш, увы, не из платин…

 

БОРИСУ РЫЖЕМУ 

Чувства – шалый пожар.

Мысли – дикие орды.

Я был юн и поджар,

Как английские лорды.

 

Был я громкоголос,

Дерзок, крут и брутален.

В чаще взбитых волос

Без седин и проталин.

 

Крал, где можно, металл.

Делал острые финки.

Знал базарных «кидал».

Бился насмерть на ринге.

 

Пил портвейны «Самтрест».

Был в страстях неуёмен.

Но однажды мой крест

Стал, увы, неподъёмен.

 

Душу выкрошил червь,

Словно диггер траншею.

Чую, галстуком вервь

Туго вздета на шею…

 

Мне б подняться со дна,

Да опутан я дрянью.

В небо тропка одна –

От греха к покаянью.

 

По пятьсот выпил три –

Всё закончилось комой.

Слышу голос внутри,

Мне совсем незнакомый:

 

«Хочешь муки? – Изволь!».

В душу вбили мне сваю…

Покаянную боль

Я в стихи отливаю.

 

Что стекает с пера –

Люди хают облыжно.

Наступила пора

Удалиться неслышно.

 

Но в тумане пути

И тропиночки склизки.

Мне отсюда уйти

Не дано по-английски…

 

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ВЕРБЛЮД                                       

                                            Ефиму Бершину

Очень часто в глаза мне плюют,

В морду бьют безо всяких прелюдий.

Я нашёл – хоть совсем не верблюд –

Душу близкую в старом «верблюде».

 

Тихо шаркая, этот «брутал»,

Супротив всех законов гражданских,

По московским задворкам плутал,

Но душой был в песках иорданских.

 

И бродил, будто выйдя в астрал,

Между шумных старух-иностранок

По Арбату поэт, театрал,

Недобитый в Молдове подранок.

 

Боль – как будто пронзил самострел.

Но, махнув на неё, с отрешеньем

Он в застывшие лужи смотрел,

Что мерцали его отраженьем.

 

Год прошедший верстал свой итог.

Брови выбелил холод витальный.

Под ногами хрустящий ледок.

Перезвон колокольцев хрустальный.

 

Дёргал верви незримый звонарь

Тьмы и света незримых сплетений.

По брусчатке разбитый фонарь

Разгонял изменённые тени.

 

И при каждом неверном шажке

Шли они, колыхаясь горбато…

 

В эту ночь получил по башке

Вдохновением гений Арбата…

 

ОСТРОВ (вариант)

Скалист пустынный пляж в Крыму.

Мы ели спелую хурму

Краснее меди.

 

Дул слегонца солёный бриз

И век был скетчей и реприз

По высшей смете.

 

Витал в летучих брызгах йод –

Он нам зачахнуть не даёт –

Прошла чихота.

 

Читал, и в тайный смысл проник,

Я «На обочине пикник»,

Ещё чего-то.

 

Брюзжать мне нынче не резон –

Обрёл в тот «бархатный» сезон 

Я скит под днищем.

 

На завтрак – жареный бычок.

Со мною Саня Башлачёв –

С ним правду ищем.

 

В «стальных» объятиях горгон

Останки виделись Арго –

Обломки реи.

 

Мы были с жизнью «бодряки»

И время, смыслу вопреки,

Текло быстрее –

 

Недели две за полчаса.

Прозрачной струйкой в небеса

Лились аккорды –

 

Пел песни грустно Александр.

Но не отведаешь Массандр –

Как мы – кагор ты

 

И терпкий дикий abricot –

Блаженный край в тот горький год

От нас отчалил.

 

Кричать хотелось мне «Едришь!»

Судьба, быть может, повторишь,

Чтоб как вначале?

 

Обида – слабое звено.

Заел я сладкое вино

Сухой ставридой.

 

В башке – тоскливых мыслей нудь,

И мне, увы, не возвернуть

Роман с Тавридой…

 

Людишки бились за металл,

А Дух извечно заметал

Песком Тимбукту –

 

Эпоха вздёрнула курки

И Крым вернулся на круги

В родную бухту.

 

Наш «остров» – снова континент.

И я готов, как «абстинент»,

Опять к роману…

 

Но путь (о чём тут говорить?)

Мне нынче вновь не повторить –

Не по карману.

 

* * *

Я скажу, хоть обычно судить не берусь, –

В наше время попсовых куплетов

Свою святость теряет Священная Русь,

Коли шлюхи дороже Поэтов.

 

* * *

На сочных лугах легендарной Гаскони

Бродили когда-то крылатые кони.

И я там бывал, очарованный сказкой, –

Удачу искал с хромоногим Пегаской.

 

* * *

Толковый в руки взяв словарь

В порыве творческого рвенья,

Я в первобытном слове «тварь»

Услышал отзвук Сотворенья.

 

* * *

Мы с музой ветреной моей нисколечко не горды.

Плевать, что не зовут меня пока в «Журнальный зал».

Ратаясь тяжко сам с собой, я бью свои рекорды –

И эти строчки ни о чём для вас я написал.

 

* * *

Прошедшей жизни ход итожа,

Признаюсь – душу не сберёг.

Хоть не Есенин я, но тоже

Из клана бешеных Серёг.

 

* * *

Мне чужд других апломб эстетский.

Пишу стихи я по-простецки.

И в падший мир смотря по-детски,

Триумф я вижу Толстяков…

 

* * *

В моей заброшенной глуши

Мы были многожды распяты.

Мои стихи – моей души

Кровоточащие стигматы.

 

* * *

Нас всех настойчиво «просили»

Стоять в строю, не шевелиться.

Что можно гению в России?

Дуэль, в петлю и застрелиться…

 

* * *

Моё бескрылое клячо

Словесный пласт сохой утюжит.

Обпрись о хрупкое плечо –

Поверь, Поэт не это сдюжит…