Андрей АЛЬПИДОВСКИЙ 
Андрей АЛЬПИДОВСКИЙ
СТИХИ ИЗ ПРОШЛОГО
БЫЛО – НЕ БЫЛО
Поэма
1.
Это было утром,
надоедливым, как бессонница.
Это было днём,
тёмным днем без солнца.
Это было вечером –
мокрым и холодным.
Было – в царстве снов
из господина
стал я подданным.
Это было в деревне,
от холода взмокшей.
Это было в постылой,
угрюмой деревне.
Где-то я в ней –
от неё и тебя занемогший.
Где-то я в ней –
суровой и древней.
Приходил он – весёлый,
весёлый и наглый,
и блестела в зрачках темнота
любви и драк.
Это вечер,
открывавший меня на́голо.
Но не утро,
утверждавшее, что я дурак.
Грязь вертелась под ногами рыбой –
скользкой миногой.
Всё, что на неё падало,
принимала.
Всё, что было между нами –
это немного.
Всё, что между нами было –
это немало.
Завтра мне в руках голову,
голову и сердце сжав, жить,
ибо день за днём прихожу
в раздирающую пустоту комнат,
ибо и вчера, стылые пальцы дождя
к вискам прижавши,
я смотрел в дыры глазниц оконных,
которые ничего не помнят.
Ибо от этой стеклянной и мокрой,
холодной темноты
отражаются застывшим ужасом,
ужасом одиночества,
зрачки взбесившегося,
ибо оттуда – молчаливо и горько –
смотришь ты.
И смотрит с тобой всё моё
несбывшееся…
2.
Не было? Осенью чёрной
у костра любви нашей не грелись?
Не было –
губ ли твоих приоткрытая алость,
рук ли зовущих несмелая прелесть…
Не было?! Или было и ничего не осталось?
Разве не любовь нам всего дороже?
Кто сомневаться посмеет – дороже ли?
Чей же – опять – лик, размытый в дро́жи?
Не́ жили.
Как же, ни живя, до такого до́жили?
Не́ жили,
а задыхаюсь в тесном парадном,
стиснута клетка лестницы рёбрами.
Не́ жили, а я всё живу обратным,
к счастливейшей из Голгоф
поднимаюсь по-доброму.
Нет, не меня зовёт лучшая в мире,
как с неба отдушины:
Любимый, я жду!
Привстань, привстань ещё!
Это не я, на пороге задушенным,
Умер у самого входа в пристанище.
И не любил?
Или любил до всезабвения?
Всё равно – и мёртвый –
этим же горем знобим и я.
Всё равно –
ведь оно не ушло – мгновение,
Жди меня,
никогда не прощайся, любимая!
Не исчезал,
просто жил и́зредка.
Также безжалостно
льёт часы время-ушат.
И мой единственный час,
час бестелесной любви призрака
в сотни гранёных мгновений
разлит и ужа́т.
Смотри!
Только не так – пресыщено,
безразлично и ме́льком –
Вновь я по во́дам Генисарета
возвращаюсь!
Час – этот миг – пролетел
в суете мелкой.
Не приходил.
Или ушёл, не прощаясь?
1980
РАЗГОВОР С ТОВАРИЩЕМ
Поэма
1.
Вас катком переезжали?
Таким асфальтовым тупым катком?
С улыбкой впечатанной не лежали?
Не слыхали о таком?
А это бывает – идёшь, спокоен и горд,
Удачно упростив всё, как вы говорите.
И вдруг – из-за обычных царей природы
Счастьем окатывает. Стою, не вытер.
Не втиснуть в зрачок, не осознать,
Что вот опять – меня раздавили.
И тем обиднее, что не со зла:
Звука не выдавить, волком завыл бы.
Как рыба глупая на крючке,
Бьешься всё больше и больней, чем сначала,
От избытка воздуха и счастья на личике
Разодранным беззвучно кричать.
Ведь так пусто – не может, не до́лжно!
Не терпят такого, давят, мельчат.
Если внутрь ничего не вложено,
Мы все сядем – и раздавим печаль!
2.
Здесь действительно, вывернутый внутрь
Взгляд ужасается, а наружу кора-катаракта.
И вся любовь?! А душа, и другая утварь
Счастливого финала пьесы трёхактной?
Было же чувство, как белая и чистая простыня,
Как крыло ангела широкое…
Разодрано на сотни ло́скутов-сатанят
От моего до её порога.
Стойте, объясню.
Думаете, злоба? Почему, мол, один я
Такой растасканный и втоптанный?
И если её не отблагодарить, родимую,
То вы страдайте, уверенный, опытный?
Нет – просто второй год выхожу из подъезда,
Как из бани: обокраденный,
в грязи вываливаюсь.
По городу не голым чтобы ездить,
Во всём нужна плавность.
Во всём нужна последовательность,
Но неспешная, постепенная.
Даже исповедуясь,
Оставляю тени я.
3.
Рад я – всё же и вас переехали.
Нас больше, нам легче – тихо помешанным.
А помните, милый, по городу бегали,
Под ноги швыряло белых и нежных.
Не замечали, усмехались, топча
Тельце розовое в разодранных полотнах.
Мне бы забиться на старый топчан.
Грязью забился плотно.
Вы – жизнь будто всю поломали вам!
Сам не любил и другим не дал!
А кто же любовь в грязи вываливал,
В дни превращая года?!
Вы, волшебник, великий маг, –
Год благополучно в день скомкали.
Вам благодаря не сошёл с ума,
А так хотел – под её окнами…
И до чего ж мы похожи, товарищ,
Каждый любил, как умел.
И в муках горел в любви пожарище,
И выжив, остался в уме.
1980-2023
* * *
Факел светила уткнулся в город,
Который спал ещё, подожженный.
А с крыш уже пламенем ли́ло багровым
На асфальт обнажённый.
Так начиналось невероятное:
Стены домов стекали реками,
А дома стояли, огнём объятые,
Стояли – и кукарекали.
И вот что поистине странно было,
И этого не объяснить только бедствием.
Над грязью, оседающей мохнатым илом,
Чистое, как сердечное приветствие,
Плы́ло – с самозабвенным детским задором –
Пение хором, удивительно дружно.
Граждане, просыпавшиеся в кроватях и под забором,
Пели в неба отдушины,
Открывавшиеся в распахнутых крышах,
Выплескивали грязь и гадость
Тёмных, белобрысых и рыжих
На круглую улиц покатость.
Земля омывала плешь безобразную
Под яростным, ярким, неведомым душем.
И странно ей было, что раньше за грязью
Никто не видел этих отдушин.
1980
* * *
Решётка, как стена.
Настелена
тельняшка лунная и на
ступенях
пены
пенье.
В штормящем свете фонаря
дрожит гранит ступеней.
Наряд
и вид
их – пирамид
края,
лишь перепад по Цельсию.
А я
на ту звезду давно нацелился
и жду
ту весть.
Весь дух –
на ту
звезду.
Здесь двух светил
не может быть неразличимых.
На крыльях ветра прилетит:
А чьи мы?
На этом невозможном свете
мы – Божьи дети.
1981-2022
* * *
Я, как все, – обычная лошадь.
Правда, как он писал, по-своему.
Каждому положена своя ноша.
Все привыкают к грузу освоенному.
Мне бы привыкнуть – чего горблюсь?
Всё, что взвалил, кому как не мне ж нести?
Но давит не столько холодная гордость,
Как этот горб нерастраченной нежности.
Два неразлучных моих груза,
Прекрасных и надоедливых.
И всё хорошо. Только нервы рвутся,
Рвутся по нитке, нудно и медленно.
Чудо природы – лошадь верблюдья.
Вся обнажённая, нерволохматая.
Чмокайте, смейтесь, в морду плюйте!
Лошадь шутит. Шутит горбатая.
– Что ты скулишь? У тебя ж копыта!
– А с копытами, знаете, душе больней.
Не оборвать ежедневных пыток,
Такой надрывной боли о ней.
И вот – недобитой, изнеженной лошадью
Влачусь среди душ человечьих лохм.
У вас под ногами – распятой на площади
Душе, надорванной, голо и плохо.
Жалок и горд, спину согнувши,
Жую соломенную повседневность.
Большие, как нежность, отчаянно уши
Бьются о гриву, большую, как ненависть.
А разноликому и глазомногому
Смех провалы в лицах выкраивает.
Так хорошо усвоили догму:
Лошадь не разговаривает.
1980
РЕКВИЕМ
АЛЕКСАНДРУ СЕРГЕЕВИЧУ ПУШКИНУ
Ветром холодным с реки подуло,
И время жизни в секунды сжалось.
Вот он – идет за любовь под дуло.
Я бы пошёл за простую жалость.
Не было жалости – только Вера,
Словно звезда над Дворцовой: на приступ!
За шагом шаг отмеряла меру,
Уже отмеренную декабристам.
Горы времени, равниной лягте,
Чтоб этот взгляд к их взгляду прижался!
Разве для этой придворной слякоти
Нерукотворный сооружался?!
Мог ли отмстить грубой силе этой
Над точкой дула росчерк-дымок?
И покачнуло пять силуэтов
Над затаённым: «И я бы мог…».
О, Натали! И не обвинишь,
Сколько их было, в грязи полоская!
А он – не остался бы, даже услышь,
Что будете вы потом – Ланская…
И дуло напротив зло исковеркалось,
Не в силах и подлостью злость утолить.
И навалилась темени мерклость,
И разорвалось во тьме: Натали!
Пусть потускнел и погас тот лик
На тёплом от крови и слёз снегу,
Но сквозь века, слышите – отклик:
Очи на дальнем цветут берегу!
И над холодным челом не прощается,
В страхе не стынет пред тленом грозящим,
Всё впереди! Жизнь возвращается
Строчкой стиха в луче восходящем!
И отступает смерти и тьмы стена,
Теперь в свою смерть и вы не поверите!
Кто там бубнит за стаканом? Истина
Только в такой вот бессмертной смерти!
1979