Вячеслав ЛЮТЫЙ. ОДИНОЧЕСТВО СВИДЕТЕЛЯ. Мировосприятие в стихах Анатолия Аврутина

 

Вячеслав ЛЮТЫЙ

ОДИНОЧЕСТВО СВИДЕТЕЛЯ

Мировосприятие в стихах Анатолия Аврутина

 

А где-то в вышине
Журавлик тихо пролетел,
не зная обо мне.
Анатолий Аврутин

1

Как известно, поэт – фигура одинокая. Такая душевная организация изначально заложена в природе его дарования. Внешне он может быть даже навязчиво общителен, шумен и громогласен, однако внутреннее невольное отшельничество всегда настигает его с особой остротой в минуты, когда он безуспешно старается воссоединиться с поэтической стихией и обратить её в конкретные слова. От этого никуда не уйти, зато мгновения творческой свободы и чуткое управление порывами «художественного ветра» делают поэта счастливым, и мрачный провал между ним и всеми остальными людьми чудесно исчезает. Подобное первичное свойство поэтического таланта совсем не подразумевает одиночество и даже изгойство как абсолютные характеристики, неотделимые от облика творческой личности. Художник может вести речь о бедах или о красоте социального и природного мира, входить в детали чужой жизни и быть участником каких-то событий, давних или будущих, он может растворяться в любви к женщине, которую называет «единственной». Полотно его личного бытия, переплетая метафизику с бытом, увидится читателю широким и плотным. А если в нём возникают какие-либо прорехи, то они продиктованы конкретными обстоятельствами и не носят характера некоего обобщения.

Отдавая себе отчёт в таком вполне распространённом порядке вещей, заметим, что «одиночество» как бытийная принадлежность того или иного поэта оказывается его сугубо индивидуальной чертой. Не у всякого автора названная характеристика душевного устройства проникает непосредственно в стихи. Но когда слова об одиночестве и соответствующая смысловая окраска его лирической истории, внешне изменяясь, а внутренне являясь чем-то постоянным, присутствуют в произведениях художника в течение долгого времени, а порой и на протяжении всего большого творческого пути – это серьёзный повод всмотреться в его строки и понять, каковы же взаимоотношения поэта с историей, людьми, пространством и временем, с женщиной и со своим прошлым...

Совершенно неожиданно обозначенные задачи возникают перед внимательным исследователем творчества Анатолия Аврутина. Сборник его избранных стихотворений «Временная вечность»* оказывается тем литературным материалом, в котором внутреннее одиночество предстаёт едва ли не самым важным ключом к пониманию всех иных свойств поэта, чьи строки помогают нам понять настоящий день и осмыслить минувшее. Притом неправильно видеть автора фигурой обездоленной, у которой отнято всё дорогое и жизненно важное. Всё это в земном бытии у поэта, очевидно, есть – хотя здесь же присутствует незримая и неосязаемая преграда, она мешает ему слиться воедино с Родиной, любимой, временем, людьми, родителями... Многие сюжеты Аврутина обладают странным качеством: как будто пишущий наблюдает за событиями со стороны, и его роль в происходящем – не участника, но соглядатая. Одновременно он всей душой стремится стать частью окружающего мира, вложить всю силу своих рук и сердца в правильное движение и сопряжение предметов и явлений, но какой-то запрет или роковая невозможность властно дают о себе знать и порождают в нём глухую тоску, которая порой переходит в отчаяние.

Всё – поздно, всё – не так...
                                   Все спутаны понятья.

Я в зеркало гляжу –
                                      но нету там лица.

И Родину успел, и друга потерять я,

и чёрной полосе
                              не видится конца.

Ко мне не подходи –
                            дразнить меня не стоит.

Я загасил очаг, забыл отцовский дом.

Коснись меня перстом –
                                   и волк вдали завоет...

Но если я любим,
                                коснись меня перстом...

Исчезающий клин журавлей, разлука с возлюбленной и родным домом, горе и беда, поселившиеся во многих местах Отчизны, – во всех подобных картинах и обстоятельствах присутствует не избываемая горечь от того, что изменить хоть малую долю печального внешнего распорядка лирический герой не в силах. Перед нами, кажется, почти экзистенциальная изоляция собственного «я» поэта. Однако его внутреннее неустройство не превращается в доминанту поэтической речи, автор не окутывает читателя сумеречным облаком своей горести, но всеми силами пытается показать красоту реального мира, чистоту человеческого сердца, которую никакая тёмная инстанция не может загасить или замарать окончательно. Художник хочет защитить красоту и подлинность благородных поступков, уберечь дивную гармонию неба и земли, простор поля и затаённость леса – от безжалостного разрушения, а неразгаданную глубину русской истории – от безоглядного поругания.

 

2

Изобразительный ряд в стихах Анатолия Аврутина естественно сочетает вещи натуральные и мистические, которые могут возникать в строке – вполне отчётливо или едва уловимо. Аврутин по деталям своих лирических историй – художник очевидно реалистический. Но духовная основа множества его стихотворений носит неустранимо метафизический характер. Более того, в корпусе его произведений есть стихи, которым свойственна, как будто бы, и совсем другая, не «аврутинская» проблематика. Взаимоотношения родового, общего и христианского, личного – это, скорее, из художественной «вселенной» Юрия Кузнецова. В свою очередь, миф у Аврутина не часто воплощается самодостаточным образом (как у его старшего собрата). Он насыщает стихотворения своим дыханием исподволь и почти всегда как важнейший элемент включает в себя отношение автора к изображаемому. Причём в одних случаях лирический герой «отходит» от событий, в других – «присоединяется» к ним, но не является их непосредственным участником, исключая, быть может, вещи биографического характера, где коллизии всё-таки отодвинуты от «соглядатая» временно́й дистанцией.

У Аврутина признаки рода сближаются с очертаниями общего и семейного, тогда как всё христианское становится внутренним переживанием, феноменом, скорее, психологическим, нежели отражающим нравственные императивы личного Спасения. Лирика поэта целиком и полностью привязана к чувствованиям, а не к осмыслению времён и явлений, притом, что «рядом-стояние» старого-старого и относительно нового от его поэзии совершенно неотделимо. У Аврутина мы подходим к духовному сочетанию родового и православного как бы невзначай, когда сама жизнь заставляет alter ego автора мучительно томиться, склоняясь то к одному, то к другому началу. И в таком контексте Аврутин – не концептуальный поэт, в отличие от Юрия Кузнецова. Но иное было бы невозможно, поскольку «поэзия чувства» и «поэзия мысли» плохо сочетаются друг с другом.

Ветер в окошко стучал то и дело.

Долго судьбе я протягивал руки,

Долго с деревьев листва не летела,

Долго судьбе не хотелось разлуки.

 

Долго рыдалось... И слышалось долго,

Как за деревьями мечется птица.

В тучах прорезалась узкая щёлка,

Месяц пролился на бледные лица...

 

Ворон поёжился... И задрожала

Влага на тронутых пеплом подкрыльях.

Было здесь белому белого мало,

Чёрное сделалось чёрною пылью...

 

Не понимая, что сталось со мною,

Брёл я... И мучился, не понимая,

Что задышал мой отец под землёю,

Встал и побрёл, корневища ломая.

 

Так и бродили мы... Я – по дороге,

Он – под землёю с извечною тростью.

Еле держали разбитые ноги,

Жутко скрипели усталые кости.

 

Ну, а потом прекратилось и это...

Брызнула с веток крикливая стая.

Скрипнули ставни... А после, с рассветом,

Враз облетела листва золотая.

Экзистенциальное одиночество Аврутина исчезает, когда он окидывает взглядом историю, своих родных, русский пейзаж или картины воспоминаний о давнем. Лирический герой его стремится быть частью этого прошлого и настоящего, почти не задумываясь о будущем – земном будущем и небесном житии, мысль о сочетании рода и отдельной души не укладывается в его сердце. Не потому, что сам он – против того: просто он не ведает, как это сделать, как вырваться из капкана, метафизически установленного между этими космическими началами.

Если посмотреть на «родовое» в свете реальных событий, то в это смысловое поле помещается вся отечественная история. Только по отношению к ней родовое начало менее отчётливо и присутствует в жизни не называемо, но – не исчезая совсем. Похоже в нас живёт и личное сознание, привязанное к христианскому императиву и наставлениям – как-то обиходно, почти по-бытовому. В результате подобной неопределённости возникает душевная маета русского человека, вынужденного разрываться между общим и индивидуальным. Каким должен быть выход из названного межеумочного положения, с уверенностью сказать нельзя. Тем более что это задача не поэзии и не литературы как таковой, а, скорее, философии.

В поэзии Анатолия Аврутина мы видим портрет современного человека, чуткого к душевным переменам и состояниям. Заметим: человека русского. В таком уточнении ещё раз проявляется незримая власть и присутствие родового в земном мире, где слова не всё объясняют. Зато чувства и природная интуиция подсказывают нам не рациональные формулировки, а поступки и глубинное, подлинное отношение к происходящему вокруг нас и с нами.

 

3

Стоит обратить внимание на примечательное обстоятельство, которое сопутствует перемещениям лирического героя Аврутина – как в физическом пространстве-времени, так и в духовном континууме. Обращаясь к истории народа и государства, приближаясь к своим биографическим вехам и как бы «фотографируя» мгновения любви, поэт всякий раз показывает предметы и само место происходящего в несколько отчуждённом освещении. Они как будто специально выделены автором, их смысл и роль в мизансцене заметно драматизированы, часто им придаётся почти роковая смысловая окраска. Как уже упоминалось, рассказчик к этим приметам внешнего мира «присоединяется» или «отходит» от них, отчуждаясь от воссоздаваемой им действительности в ещё большей степени и никогда не становясь её естественной частью. В таком показе окружающей среды и скрытых душевных движений присутствует ракурс отдельно стоящего, или парящего над землёй, или невидимо присутствующего свидетеля, и он как будто поверяет во многом отделённую от него Вселенную – законами любви, правды, справедливости, милосердия. Ретроспектива мира, куда неведомо как попал лирический герой, вызывает его удивление, содрогание, горькое сожаление и понимание того, что в развернувшейся картине, кажется, ничего невозможно исправить. Он словно пришелец из другого измерения, из старого века и другой страны и не может быть участником происходящего, но порой всем сердцем стремится примерить на себя эту роль.

Этот мир, мучительный и грешный,

Эта в боль струящаяся даль...

Всё пройдёт... И я пройду, конечно,

Как проходят август и печаль.

Как слепец проходит возле края

Бездны, до которой полруки,

Как проходит женщина босая

Через луг, а дальше напрямки.

Всё пройдет... И горечь под гортанью...

И любовь... И этот сизый дым.

Непременно станет синей ранью

То, что было поздним и ночным.

Будет даль... И будет свежий ветер

Гулко дуть судьбе наперерез,

И кого-то снова не заметят,

Что прошёл... И в сумерках исчез.

Есть только две позиции, которые являют нам героя действующего, стремящегося переустроить сложившийся порядок и восстановить реальность, что всё ещё живут в его потаённом космосе. Это любовь и русская речь – чувственное и духовное отражения человека, они позволяют ему ощутить собственную полноту. Но всякая попытка восстановить сердечный порыв, пережить вновь любовное единение в стихах Аврутина является лишь горьким подражанием прошлому, но не волшебным ключом, способным изменить зрение и вернуть лирическому герою утраченную гармонию. А ведь надежда на строительное начало такого пути была велика, и она не гаснет совсем, но если разгорается в очередной раз – то уже с некоторым оттенком обречённости.

Время такое... Неясны сроки,

Ужасам нет конца.

Даже когда небосвод высокий,

Не открывай лица.

 

Даже когда золотые звуки

Плещутся у щеки...

Даже измученным от разлуки

Не подавай руки.

 

Всё позабудь... Пусть темно и немо

Ближний уйдёт во тьму.

Даже когда он взлетает в небо,

Не прикоснись к нему.

 

Ну, а минуты твои прервутся,

Замертво рухнешь ниц,

Ближние губ твоих не коснутся

И не откроют лиц.

Совсем иначе складываются взаимоотношения alter ego поэта с русским словом. Здесь мы сталкиваемся, наверное, с наиболее живой и органичной формой диалога автора с олицетворённой родной речью, которая превращается в образ его постоянного собеседника. Не тайный голос неведомых глубин сознания, удручённого тяжкой памятью и скорбью, а говорящая сила, что сможет отодвинуть и отразить все угрозы миру. Победительная или медлящая с ответом, кажется, замершая промыслительно на какое-то время, эта непостижимая инстанция никогда не упоминается поэтом с упрёком, обвинением, неверием в её могучие тайные свойства. Тем более у него не найти гневного или иронического пренебрежения к русскому языку, что так свойственно нашим откровенным внешним недругам или Иванам, не помнящим родства.

Этот рокот вселенский.
                                     Мрачны небеса.

На душе пустота... Только снова

Белоснежным крылом ослепляет глаза

Птица русского слова.

 

А казалось – Батыи
                                      всех чёрных эпох

Закопытили ширь, затоптали.

Знали, слово – основа, за слово – под вздох,

Пусть подохнут в печали...

 

Только в келье строчил
                                      неизвестный монах

Книгу жизни, что зла и сурова.

Не за харч, не за славу...
                           чтоб взмыла сквозь страх

Птица русского слова.

 

Тяжелы были мысли...
                                    И жить – тяжело.

Жалкий лучик пустив сквозь бойницы,

Солнце тысячи раз за деревья зашло...

Он писал, яснолицый...

 

Выцветали чернила,
                                    болело в груди.

Кровью харкал... Знал – нету другого.

И молился, и Бога просил – огради

Птицу русского слова...

 

4

Анатолий Аврутин – поэт чрезвычайно широкого тематического диапазона. Его лирические сюжеты заставляют читателя пережить коллизии давних времён, увидеть внутренним взором послевоенную Россию, почувствовать драматизм русского житейского уклада, ощутить полынную горечь постсоветских десятилетий отечественной истории и замереть, перечитывая строки о любви. Девяностые годы минувшего столетия подтолкнули нашего человека к душевному обособлению и чувству самодостаточности, теперь же множество русских одиночеств стремится вырваться из собственного ментального плена. Потому мировосприятие этого автора вызывает эмоциональный отклик даже в профессиональной литературной среде, а сам он по праву может считаться одним из главных художественных свидетелей своей эпохи.

-----------
        *Аврутин А.Ю. Временная вечность. Избранные произведения. – Минск: Мастацкая лiтаратура, 2022.