Николай ШМАГИН 
Николай ШМАГИН
БЛЕДНАЯ НЕМОЧЬ
Рассказ
Это было во время Олимпиады, в 1980 году. Многие семьи тогда вывозили своих детей из шумной Москвы, на отдых.
Мы с женой снимали дачу для неё и нашего семилетнего сына, в ближнем Подмосковье. Если проехать по Казанской железной дороге и выйти на станции «Отдых», то справа был город Жуковский, а по левую сторону располагался дачный кооперативный посёлок, в котором в основном жили писатели, их дети и родственники, зачастую настолько дальние, что сразу и не поймёшь, кто кому и кем приходится.
Так вот, дачу, являющую из себя уютный дом с мансардой и верандой, увитой диким виноградом, нам сдавала одна из таких дальних родственниц одного известного детского писателя.
Когда-то он построил её для своего брата, у того был сын с семьёй, и Виктория Семёновна была мамой жены этого самого сына. Зять был пропойца, жил безвылазно в Москве, и когда умер от белой горячки, то дочка доверила дачу своей маме, надо же было на что-то проживать, и Виктория Семёновна находила приличных людей и сдавала им половину дома на лето.
Дом имел два отдельных выхода, в одной половине жили мы, в другой бабушка с внучкой. Мы снимали у неё дачу несколько лет подряд.
Её внучка Ирочка и наш шалопай Кирилл сразу подружились, и были не разлей вода. Они вместе играли то у нас во дворе, то у них. Их дружбу не омрачала ни одна ссора. Они с радостью уступали друг другу во всём.
Я работал в Москве, приезжал на дачу в выходные, а жена с сыном жили там постоянно. Иногда они тоже уезжали на день-другой в нашу московскую квартиру в сталинском доме на проспекте Мира, где их ждала Тамара Фёдоровна, Олина мама. Помыться, привести себя в порядок, так как не очень любила она деревенскую жизнь, пусть даже и дачную.
Жена была коренной москвичкой с Самотёки, и без Москвы не мыслила своей жизни. Но ради сына готова была потерпеть.
Когда они уезжали, Ирочка сразу же заболевала. Ей становилось плохо, болела голова, горло, и даже тошнило, и мы все не сразу догадались, что это из-за Кирилла.
Когда Ольга с Кириллом возвращались, она сразу же выздоравливала, и мчалась к калитке навстречу, теряя тапки. На щёчках появлялся румянец, она смеялась и веселилась вместе с Кирюшей, который тоже преображался рядом с ней, и вместо книгочея, читающего взахлёб днём и ночью, мы видели весёлого неугомонного мальчишку.
В один из дней Ирочкина мать привезла из Москвы хомяка. Дети сразу же его полюбили. Они ухаживали за ним, кормили, купали в бочке с водой.
Однажды мы увидели, как скорбные Кирилл с Ирочкой сидят на лавочке и тяжко вздыхают. Недвижный хомяк лежал рядом с ними на тряпочке.
– У нас Хома умер, – горестно сообщил Кирилл.
– Мы его в бочке купали, а он захлебнулся, – пояснила Ирочка, и когда Ольга протянула руки к хомяку, в глазах у ребят появилась надежда. Они замерли в ожидании.
В руках у Ольги лежало холодное, окаменевшее тельце хомяка. Но не оправдать надежды детей было невозможно, и она начала крутить, мотать из стороны в сторону, тереть, сгибать и разгибать тельце хомяка.
Неожиданно он открыл глаза и чихнул.
Меня, как и жену, поразило это неожиданное воскрешение. Только дети ничуть не удивились ожидаемому чуду, они схватили Хому и побежали дальше заботиться о нём.
В соседнем доме проживала весьма странная дачная семейка: муж с женой и тёщей, иногда приезжал их сын-десятиклассник, долговязый и угрюмый переросток, и тогда все они щебетали и роились вокруг него, не зная, чем угодить, а он только морщился и отмахивался от них, как от назойливых мух. Уходил в лес, и долго бродил там, не обращая внимания на то, что его близкие волновались и переживали, поджидая его с обедом или ужином наготове.
Хозяин семейства, Борис, красивый и весёлый, с улыбающимся лицом и копной волнистых волос на голове, великан под два метра ростом, был из исчезающей в наше время породы настоящих мужчин: широкие плечи, с крупными руками, кулак – что голова ребёнка, добряк. Обо всех он заботился, всем хотел угодить, сделать что-то полезное для дома и семьи.
Ещё все спали, а он уже делал зарядку, бегал по тропинке в лес и обратно, затем, оседлав дорожный велосипед, мчался к станции, и покупал у бабушек свежие ягоды для своей любимой Танечки, иначе он её не называл.
Она к этому времени ещё спала. В полудрёме выходила из душной комнаты в сад, ложилась в гамак и висела в нём, покачиваясь, время от времени прикладывая тонкую руку к бледному лбу и жалобно, болезненно вздыхая.
«С утра уже устала», – думала она, благосклонно взирая на своего огромного, бронзового от загара, мускулистого мужа, который, бросив велосипед, бежал к ней с кульками в руках.
– Танечка, а это я, прямо со станции. На вот, держи. Ягод тебе накупил разных, сейчас сполосну.
Он кидался к бочке с водой возле умывальника, наспех споласкивал то малину с клубникой, то смородину с вишней, крыжовник, и на блюде приносил красиво разложенные ягоды своей даме сердца, как и положено настоящему рыцарю, каким он и являлся на самом деле.
Мило улыбаясь своей доброжелательной улыбкой, за которую её так любил муж, Танечка целовала его куда-нибудь в большое лицо, и шла по своим делам. Была она среднего роста, изящная, даже худая, в лёгких кисейных одеждах, и тапочках на босу ногу. Белёсые волосы обрамляли её бледное, якобы не от мира сего, продолговатое лицо, в глазах была какая-то неземная тоска, и даже божья благодать проскальзывала иногда во взгляде её стального цвета глаз.
За всё это её и любил Борис, боготворя свою жену, и часто носил на своих могучих руках, прижимая к широченной груди.
– Танечка, луна ты моя ненаглядная, ну что ещё тебе принести? Ты только скажи, радость моя.
– Да ладно уж тебе, не утруждайся. Мне и так хорошо. А знаешь, я бы ещё курочку отварную скушала, или цыплёнка, целиком, – пробуждался в ней аппетит, и Борис снова гнал велосипед по дороге на станцию, чтобы купить своей ненаглядной курочку к обеду, а лучше цыплёнка, если повезёт.
Глядя на эту пару, вспоминалась старая байка: «Невзрачная жена красавца-мужа отвечает завистливым подружкам: «Когда Бог красоту раздавал, я спала. А когда начал раздавать счастье, я проснулась»».
Её мама, Алевтина Петровна, была женщиной образованной, интеллигентной. Она всё видела, всех понимала, и принимала их такими, какие они есть. А что делать?
Иногда она заходила к нам, по-соседски, как к людям, вызывающим у неё доверие и расположенность. Общалась с Викторией Семёновной, разговор в основном шёл о литературе, писателях и поэтах, их жизни, сокрытой от глаз обывателей.
Тут уж сама хозяйка, Виктория Семёновна, была на высоте и выдавала на-гора секреты жизни писательских семей. Да и Ольга, моя жена, знала толк в литературе, так как работала много лет заведующей в книжном магазине, много читала и разговор поддержать могла как никто. Пили чай с вареньем разных сортов, отдавая особое предпочтение земляничному или «царскому», сидя на уютной веранде и поглядывая на резвящихся вокруг них Кирюшу с Ирочкой.
Алевтине Петровне было приятно и тепло в нашей компании. Незаметно для себя разговорившись, она как-то поведала нам о том, что Боря с Танечкой учились вместе в одной школе, в одном классе. Сидели на одной парте. После школы поступили в химико-технологический институт, окончили. Всегда они были вместе. Никогда не ругались. Поженились.
– Мы сначала жили бедненько, даже кольца на свадьбу им пришлось купить простые, на золотые денег не хватило.
– Не в деньгах счастье, – скрасила эту часть её рассказа Виктория Семёновна.
– Конечно, вы правы. Это из-за чудного Бориного характера мы так дружно живём, – улыбалась Алевтина Петровна, хитро поглядывая сквозь очки на слушающих её необычный рассказ соседей. – Он и мухи-то никогда не обидит, не то что людей. Всегда в работе, в заботах о семье. Я иногда думаю, за какие такие заслуги бог приблизил нам сначала этого мальчика, выросшего затем в такого мужчину.
– Да, Борис человек неординарный, – кивал я солидарно со всеми головой, не зная, что бы возразить для разнообразия. – Не надорвался бы только. Хотя, он мужик здоровенный, как дуб. На сто лет хватит.
Как-то раз деятельная и заботливая, но острая на язык жена очень точно окрестила висящую в гамаке Татьяну «бледной немочью». С тех пор мы её так и называли в своём кругу.
Ольга смеялась вместе со всеми, поддерживая беседу и поглядывая на мужа. Он прав, как всегда. И следила за сыном, не переутомился бы, бегая вперегонки с Ирочкой.
– Кира, пора ужинать! – возвышала она голос, и сын послушно шёл к столу, за ним так же послушно шла Ирочка. Было видно, она и идёт такой же походкой, как он. И нам казалось, что детская парочка чем-то напоминает Бориса с Татьяной. Кирюша такой же битюжок, а Ирочка – бледная и прозрачная, как Танечка.
– Надо же, как они подружились. Может быть, как мои Борис с Таней будут, чем чёрт не шутит, – заметила Алевтина Петровна, уважительно поглядывая на видную, породистую маму Кирилла, не забывая при этом улыбнуться и солидному папе сквозь очки.
Виктория Семёновна согласно закивала головой в ответ. Она не возражала. Чего тут скажешь, это было бы просто замечательно.
Моё воображение тут же нарисовало картину, в которой взрослый и плечистый Кирилл качает в гамаке сонную прозрачную Ирочку, или мчится на велосипеде ей за ягодами на станцию, и мне стало не по себе. Мы с женой переглянулись, и я понял, что она подумала о том же.
Пару раз мы встречались все вместе, и даже пообедали сначала у них, потом они у нас, пообщались, попили чайку с вареньицем, посмотрели по телевизору закрытие олимпийских игр, и даже взгрустнули, когда Мишка взмывал в небо.
«До свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес…» – пели Лев Лещенко и Валентина Толкунова.
Оказалось, что в Москве мы с ними тоже живём неподалёку. Они проживают в соседнем доме, в Капельском переулке. Работают в НИИ. Инженеры. Вместе ездят на работу и с работы, ходят по магазинам за продуктами. Алевтина Петровна дома хлопочет, по хозяйству. Да ещё, помимо дочери с зятем, за любимым внуком ухаживает.
Однако, у каждого своя жизнь. Со временем мы виделись всё реже. Иногда утром, выходя из подъезда, я видел мощную фигуру Бориса, пробегающего мимо нашего дома. Он махал мне рукой в знак приветствия, улыбаясь всё также широко и жизнерадостно, и нёсся дальше, иногда останавливаясь и делая разные упражнения, пока малолюдно на улице, затем продолжал свой бег, исчезая между домами и деревьями сквера.
В последний раз я его видел едущим на велосипеде по дороге. Было воскресное утро, и мы с нашим терьером Тишкой гуляли во дворе дома, и в сквере, как обычно. Меня он не заметил, был озабочен чем-то. Может быть, ехал за ягодами и фруктами, или ещё за чем-нибудь для любимой жены Танечки…
Однажды, возвращаясь домой после работы, мы с Олей зашли в наш любимый магазин «Казахстан», что рядом с метро «Проспект Мира», и встретились с Алевтиной Петровной. Но как она постарела и осунулась за то время, что мы не виделись. Хотя и старалась держаться молодцом.
– Как поживаете, Алевтина Петровна?
– Ничего, помаленьку. Танечка всё прихварывает, у неё упадок сил. В санатории была, на восстановительном лечении. Но это мало чем помогло, – махнула она рукой, остановившись передохнуть. – Митя наш заканчивает химико-технологический, как и его родители когда-то.
– Ну а как Борис, что-то его не видать в последнее время, – встрял я в разговор, и пожалел об этом.
– А вы разве ничего не знаете? – вскинулась Алевтина Петровна. – Хотя, конечно. У каждого своя жизнь. Город, это не дача в посёлке, он разделяет людей…
Она помолчала, оглядывая бывших соседей по даче сквозь очки.
– Так умер он, уже год прошёл, как похоронили нашего Бореньку. Сами знаете, какой он здоровяк был. Ничем не болел. Зимой в одном демисезонном пальто ходил, без шапки. А тут поехал на своём велосипеде куда-то и упал вместе с ним. Инсульт. Умер мгновенно. Так врачи сказали.
Мы с женой молчали, ошарашенные известием.
– Ну ладно, пошла я, а то там дома Танечка моя одна, да Митя скоро придёт. Обедом их кормить надо…
Мы долго смотрели ей вслед, всё ещё не в силах осознать и поверить в то, что услышали. Здоровяк-спортсмен Борис уже год как на кладбище, а его болезненная Танечка осталась одна, без него. Без его поддержки и заботы.
Правда, у неё есть вполне бодрая ещё мать, сын, и всё же безумно жаль Бориса и их всех.
Прошли годы. Прогуливаясь в сквере возле нашего дома-высотки, как его все называли, с неугомонным и вездесущим терьером Тишкой, мы вдруг увидели её, Танечку.
Она шла по дорожке, о чём-то задумавшись, всё такая же болезненно-бледная, тонкая, в лёгкой струящейся на ветру одежде, белёсые волосы её слегка поседели, но это было почти незаметно. Она мало чем изменилась. Она прошла мимо, не заметив нас.
И нам вспомнилось вдруг, как часто, проходя мимо их сада на даче, мы видели её висящей в гамаке в томной изнеженной позе, с доброжелательной, как всегда, улыбкой на лице, и ждущей, когда же это приедет со станции её Боренька и привезёт ей разных ягод в бумажных кулёчках.