Юрий МАНАКОВ. НЕ КАНУТЬ В ЛЕТУ. О прозе Анатолия Подольского

 

Юрий МАНАКОВ

НЕ КАНУТЬ В ЛЕТУ

О прозе Анатолия Подольского

 

Говорить о судьбе рассказа в России и легко, и сложно. Легко, потому что история его чётко просматривается едва ли не на полторы тысячи лет аж в фольклорную глубь; предтечей русскому рассказу были сказания, былины и жития, да и летописи – тоже из этого круга. Сложно, потому как в нынешние времена понятие рассказа кое в каких ситуациях и случаях разрослось, а то и просто расплылось сбежавшим тестом по столу литературных приготовлений. Чего только не озаглавливают термином «рассказ», какие словесные извержения не относят к этому понятию, причём некоторые пишущие держат в уме при этом скорее всего классическое определение рассказа как «произведения прозы маленького объёма», и активно применяя это, городят порой такой огород, что, как говорится – от чтива уши заворачиваются и глаза из орбит выпадают.

Натиск на подлинную традиционную русскую литературу идёт неимоверный, поскольку поголовная псевдо-грамотность плюс легкодоступные средства, вроде компьютера, формально делают каждого желающего «писателем». Сегодня не нужно подобно Льву Толстому, что переписывал шесть раз рукопись романа «Война и мир», корпеть днями и ночами с пером над страницей – отстучал сколько положено; пользуясь вездесущим интернетом, перебросил из одного источника на другой целые абзацы, а то и страницы, кое-что на своё усмотрение поправил, что-то еще приворовал у классиков и, пожалуйста, очередная «нетленка» испечена. Не оттого ли таким непрерывным конвейером и катятся на читателя толстенные, по 800-1000 страниц каждый, разномастные «романы», в которых от этих самых романов лишь одно-единственное слово, да и то в подзаголовке, а дальше груды словесной чепухи и шелухи, иногда наукообразно, иной раз и не очень чтобы, и частенько при скудном словарном запасе автора, изготовленные…

Ладно бы романы, но уже и упомянутую выше «прозу маленького объёма» некоторые ушлые любители марать бумагу пытаются взять в крутой оборот, и благодаря их энергичным махинациям – на выходе имеем кучу неумелых поделок, обёрнутых в лукавый фантик якобы «потока сознания», которые сильно смахивают на школьные сочинения типа «Как я провёл лето», накарябанные двоечником, или что-то близкое к тому, и это в лучшем случае, а то и вообще нечто невообразимое и грязное, то есть то, от чего в прежние нормальные годы женщины краснели, а мужчины могли и в морду дать распоясавшемуся и окончательно потерявшему берега «пейсателю».

Однако наш сегодняшний разговор, конечно же, не об этих хронических отклонениях. Это просто своеобразное введение в тему, пояснение к нашему дальнейшему разговору. Сегодня мы о другом, о настоящем и здоровом. Слава Богу, не перевелись на Руси, да и по моему глубокому убеждению и впредь никогда не переведутся, истинные мастера слова, великолепные рассказчики, погружаться в творчество которых уже само по себе событие из разряда счастливых, и название этому – праздник души.

Анатолий Подольский яркий представитель как раз этой отечественной плеяды. И непревзойдённый самобытный рассказчик.

«Лужинский Вадим среди деревенских мальчишек был лидером. Во-первых, в силу того, что он был старшим по возрасту, во-вторых, ему самому нравилась эта роль, и, в-третьих, он обладал определёнными качествами, благодаря которым мальчишки тянулись к нему. Вадим был пареньком роста среднего, крепкого телосложения, светловолосый». Так просто и незамысловато, без всяких там ошарашивающих накруток и наворотов, начинается рассказ Анатолия Подольского «Амнезия». Повествование автором и далее ведётся доверительно; верно и узнаваемо выписываются деревенские обычаи и уклад, что особенно близко для тех, кто жил в шестидесятых и семидесятых, потому что многие эпизоды просто фотографически передают атмосферу того благословенного времени. И это конечно же подкупает читателя, вызывает в душе волны добрых воспоминаний.

Например, когда я начал читать о сколоченном деревенскими мужиками плоте – миниатюрном пароме, чтобы жители могли переплывать на другой берег, перебирая руками натянутый канат, то невольно вспомнил и своё алтайское детство. И у нас на белопенной горной Журавлихе тоже была такая канатная переправа, и мы тоже вытворяли на ней всякие рискованные дела, о которых сейчас лучше и не вспоминать – как живыми-то смогли остаться!

Вот и главный герой рассказа, сорвиголова, что удумал: «Однажды Вадька с пацанами на плоту приплыл на середину реки. Там он разделся, прыгнул в воду, подплыл к краю плота, нырнул под него и вынырнул с противоположной стороны. Влез на плот и крикнул:

– Кто ещё так может?

Мальчишки по очереди прыгали в реку и подныривали под плот. Когда очередной участник скрылся под плотом, Вадим потянул трос и крикнул остальным, чтобы помогали ему. Плот двинулся в сторону, куда нырнул мальчишка. Скорость движения плота и движения мальчишки под водой примерно была одинакова. Тот вряд ли мог обогнать плот, чтобы вынырнуть. Но вода была очень чистая, а деревенский хлопец быстро соображал. Он на секунду остановился, увидел, что плот движется, и вынырнул с другой стороны. После этого случая мальчишки перестали слепо доверяться всем призывам Вадима, но он по-прежнему оставался заводилой».

По прочтении этих строк у меня возникло некоторое отторжение по отношению к Вадиму, ведь он по мальчишеским понятиям совершил некую подлянку к своему младшему другу. И я уж подумал, что теперь пути этих ребят разойдутся. Однако прогадал – Вадим и Алёша стали закадычными друзьями на всю жизнь, а приём этот проверочный Вадим сделал, будучи крепко уверенным в том, что сообразительный Алексей быстро сориентируется под водой и выплывет где надо. А на непредвиденный случай вожак был готов сам прыгнуть в воду и спасти друга. Этим он поделился с Алексеем, когда они уже стали взрослыми.

Несмотря на четырёхлетнюю разницу в возрасте ребята по-настоящему подружились. После окончания школы Вадим поступил в Ленинградское высшее зенитно-артиллерийское училище, а Алёша, который за свою любовь к чтению от старшего друга еще в детстве получил прозвище «писатель», продолжал учёбу. «Иногда Вадим присылал Алёшке короткие письма, на которые тот, в свою очередь, отвечал подробными посланиями. Друзья встречались в родной деревне во время зимних и летних каникул. Вадим всегда нравился девушкам своей распахнутостью и чудачествами, он легко знакомился с ними и быстро расставался. Алексей же был нерешителен по отношению к девушкам. Поэтому Вадим обязывал своих девушек приходить на свидания с подругами, желательно помоложе, чтобы знакомить их со своим другом».

Но этот период, как пишет автор, у Вадима скоро закончился. Когда он учился в школе, ему нравилась девочка Тоня из соседней деревни. У скромной и очень симпатичной девушки были большие выразительные глаза и длинные чёрные волосы. «Она знала, что нравится Вадиму, сама была в него влюблена, и когда он, будучи курсантом, стал регулярно писать ей письма из Ленинграда, а приезжая на каникулы, старался видеть её как можно чаще, то все в округе решили, что это хорошая пара, и свадьба не за горами. Теперь, если они шли куда-либо вместе, Вадим на виду у всех держал Тоню за руку, а это, по деревенским меркам того времени, мог делать только жених. Вадим жениться не отказывался, но попросил Тоню подождать, пока он закончит училище». По окончании Вадим получил назначение в Южный военный округ и перед отъездом ему дали отпуск домой. Все полагали, что теперь самое время для свадьбы. Но и здесь он не спешил свататься.

«– Ты представляешь, я еду в воинскую часть, в степь, где нет условий для семейной жизни. И потом в предписании, выданном училищем, написано, что прибуду один, как несемейный. Тем, кто обзавёлся семьёй и едет к месту службы с женой, дают другие направления. Подожди немного, начну служить, через год – поженимся.

– Вадим, я ждала тебя четыре года. Мои подруги все замуж повыходили, а ты мне предлагаешь ещё подождать? Надо мной люди смеяться будут. Я тебя люблю, но мы должны определиться, как дальше, вместе или нет».

У меня как читателя создалось впечатление, что Вадим в общем-то отлынивает, тем более в нерешительности его упрекнуть никак нельзя – всё-таки «первый парень на деревне». И опять что-то царапнуло душу и, образ героя слегка поблек. Не совсем, так сказать, положительный… Зато повествование заметно ожило, пустила ростки некая интрига. Не дождавшись предложения от Вадима, Тоня выходит замуж за другого, а он то ли от отчаянья – ведь как оказалось, он и всю дальнейшую жизнь любил только Тоню, – но ещё и по складу характера с головой окунается в воинскую и боевую службу, дерётся с врагами почти во всех горячих точках. Приходит время – женится, и вновь воюет, пока в одном из боёв его ни контузит, и Вадим теряет память, причём происходит необычайная вещь: что было до амнезии, всё помнится чётко, до малейших подробностей, а то, что после ранения, – мигом забывается. Занятная деталь: однажды во время встречи Алексей, а он действительно стал писателем, подарил другу сборник своих стихотворений. Через несколько лет, в другой свой приезд, Алексей обратил внимание на лежащую на тумбочке рядом с кроватью Вадима книжку. Это была та самая, что он подарил, однако вся зачитанная. Как пояснила жена Вадима, тот каждое утро открывает и заново читает стихи Алексея, просто потому что прочитанное накануне он не помнит. И так почти каждый день в течение нескольких лет.

У Вадима хорошая пенсия, звание полковника, заслуги перед Родиной оценены достойно, однако он нет-нет да опять рвётся в бой, но везде получает отказ, потому что инвалид. И вот однажды заходит он в свой двор в Наро-Фоминске, а у подъезда трое парней пристают к молоденькому соседу. Мужчина заступается. В драке, когда он разбросал хулиганов, один исподтишка бьёт его сзади по затылку чем-то тяжёлым. Бдительные соседи вызвали полицию, парней скручивают и забирают. Соседский паренёк спасён. А к Вадиму от сокрушительного удара, что бы вы думали, – полностью вернулась память! И он почти сразу через связи с бывшими сослуживцами едет в Донбасс защищать Родину, потому что, имея такой как у него боевой опыт, отсиживаться в тылу не по-офицерски. В зоне СВО, выполняя очередное боевое задание, Вадим гибнет.

Рассказ неординарный, со многими неожиданными поворотами; как было отмечено некоторыми комментаторами после его публикации на сайте «Дня литературы» – сюжетного запаса в этом произведении на целый роман. И я с этим, безусловно, согласен. Но тем рассказ ценен, тем и привлекателен, что Анатолию Подольскому удалось скупыми красками и мазками на ограниченном рамками жанра пространстве создать впечатляющую картину целой эпохи, с выписанными ярко и сочно поступками и характерами персонажей.

 

Рассказ «Вася-Матаня» читается на одном дыхании. Что-то в главном герое есть узнаваемо-нашенское, корневое и от юродивого, и от шукшинского чудика, словом, по всем повадкам русского в доску, которого жизнь так и не сумела причесать…

«Вася-Матаня слыл в округе мужиком чудаковатым, но добродушным. Жил он в доме, доставшемся ему от отца, вместе со своей женой Федорой, которая была старше его лет на десять, а может и больше. В ближайших деревнях Васю знали все, он любил побалагурить, а если выпьет, то обязательно брал свою потрёпанную тальянку, играл на ней незамысловатые мелодии и пел частушки. Петь Вася мог и без музыкального сопровождения, когда шёл на конюшню за лошадью или ехал в поле, летом – на телеге, зимой – на санях. Исполнял он не только всем известные деревенские частушки, но и песни, сочиняемые на ходу, из серии: «лесом еду – лес пою».

Ещё в юности Вася каждую миловидную девушку называл матаня, то есть – «подружка моя». И как-то прозвище это закрепилось за ним, и он охотно на него откликался, тем более, что парень «вообще охоч был до женского пола». В молодости на игрищах Вася всегда норовил потрогать грудь потерявшей бдительность оказавшейся рядом девушки. И было непонятно, придуряется ли парень или говорит серьёзно, когда, бывало, вечером встретившие его односельчане спрашивали: «Это ты куда, Вася, на ночь глядя собрался?», а он отвечал: «Девкам титьки мять». Отец его погиб на войне, мать хоть и была женщиной набожной, на его шалости особо не реагировала, а потому вырос Василий этаким бабником и распутником, но скорее бабником по репутации, потому как все девки в округе знали о его повадках и не жаловали его своим вниманием».

А вот в деревенских драках и потасовках Матаня не участвовал, «становился почти незаметным, а то и вовсе тихо исчезал». Видимо, слабоват в коленках оказался парень. Однако этот вроде бы незначительный штрих придаёт живую подвижность характеру героя. А если сюда добавить еще и забавный случай, как Вася откосил от армии, сам о том не помышляя, и проделал это пусть и невольно, но как бы сейчас сказали – в высшей степени классно.

В районном центре на призывном пункте с Василием случилась не совсем приличная история: «Когда Василий зашёл в очередной кабинет, где принимала одна из специалистов, врач, молодая женщина с пышным бюстом, то Василий, который, кстати, был в одних трусах, онемел, увидев её грудь. Грудь выпирала из белоснежного халата и буквально манила его к себе. Он не смог назвать даже имя и фамилию, когда врач спросила его об этом.

– Вы меня слышите? – участливо спросила она.

Вася молчал и только сопел носом. Женщина встала из-за стола, подошла к парню и помахала ладонью перед его глазами:

– Аллё, гараж?

И здесь произошло то, что в медицинских кругах называют мудреными терминами, но доктора могут объяснить и просто – переклинило. Василий рывком, всей потной ладонью влез в бюстгальтер, прикрывающий, но не закрывающий вожделенный объект, и жадно начал тискать его. Он не чувствовал, как врач отбивалась, как пыталась молотить ладошками по его лицу. Он победно одной рукой держал её за талию, прижимая к себе, а другой заласкивал нежное тело под бюстиком. Женщина закричала, в кабинет влетели стоявшие в коридоре призывники. Они силой вырвали Василия в коридор.

– Он же больной, ненормальный! Псих, маньяк! Его лечить надо!

Одним словом, весь этот переполох закончился тем, что молодца признали негодным к воинской службе или, как говорили тогда, «выдали белый билет». В милицию заявлять никто не стал, так как Василий ничего кроме грудей у молодой женщины не трогал и ни на что больше не посягал».

Вот уж действительно: и смех, и грех. И здесь, на мой взгляд, вина не только Матани, но отчасти и самой докторши. Призывники, парни молодые, кровь играет, а она или не учла этого, или намеренно выказала себя во всей неуместной в данной ситуации красе. И поплатилась. Примерно таким же образом отвадил Василий и прилипчивых цыганок, когда одну из них, попросившую сена для лошадей, привёл в хлев и облапив, повалил на пол, предложив так оплатить за тюк сена. Та вырвалась и убежала, зато теперь эти попрошайки обходили его двор за три версты. Какой самобытный и не придуманный характер и какие рядом типажи!

Но, случалось, доставалось и ему. «Однажды, на дальнем сенокосе Володька Лапшин, заводила среди мальчишек, пообещал, что в обед устроит Васе Матане «концерт». Бабы и мужики расположились на обед в тенёчке… Володька Лапшин, готовясь к «концерту», заранее изловил лягушку... Как только Василий уселся рядом со своей корзиной со съестным, готовясь к обеду, Володька подкрался к нему со спины и отпустил лягушку тому за шиворот. Рубаха у Василия была заправлена в брюки, перетянутые ремнем, и лягушка никак не могла оттуда выбраться, несмотря на дикие крики перепуганного Василия, его подпрыгивания и метания во все стороны. Он не понимал, что ему запустили за шиворот – ящерицу, змею? – но это было что-то шевелящееся, мерзкое и липкое. Наконец, он смог расстегнуть ремень и вытряхнуть лягушку. Пока испуганный Василий пытался освободиться от прикосновений чего-то мерзкого, никто из присутствующих не смеялся, что поставило шутника в тупик. Он рассчитывал на хохот и шутки. А номер не прошел.

Лапшин осознал, что всё идет не по плану, – и на всякий случай отошел подальше. Василий с криком, но уже другим по смыслу и значению, схватил воткнутые в землю деревянные вилы-трезубцы и бросился за Володькой, который, удирая от разъяренного мужика, перемахнул одним прыжком через речку и скрылся в лесу». Казалось бы, Вася-Матаня теперь просто обязан мстить, однако всё вышло с точностью до наоборот. Он по широте души своей вскоре, когда дежуривший на ферме Володька проспал, сам запряг лошадь и отвёз фляги с молоком на центральную усадьбу, не став будить паренька, который за это отвечал. И это еще ничего. Этим же летом он вывез на самодельных волокушах из лесу и доставил в больницу сломавшего ногу всё того же Володьку.

Любопытна история и со своеобразным двоежёнством Василия. Федора, что намного старше его, постарела, одряхлела, ей и управляться по дому уже стало в тягость, и тогда Матаня привёл из соседней деревни к себе на постоянное жительство свою пассию Аннушку. И стали они жить втроём. Но деревня, вопреки старинным устоям, порицать за это Василия не стала, тем более Аннушка привела с собой корову и оказалась такой работящей и покладистой, что позавидуешь.

Володя Лапшин вырос, пошёл по военной службе и уже в звании подполковника приехал в отпуск в родную деревню. Пришёл в гости к Василию, выпили, и он попросил сыграть на гармошке. Однако оказалось, что гармошки нет, давно рассыпалась от старости. Концовка рассказа пронзительна и, я её не буду пересказывать, потому что только скомкаю и испорчу впечатление:

«Переночевав в своем доме подполковник Лапшин уехал. Вернулся он снова через два года. Теперь он был в погонах полковника, а в руках держал новую тальянку.

– Для Василия купил. Специально ездил в Суздаль, только там договорился. Редкий инструмент по нынешним временам, – рассказывал он старикам-соседям, которые вышли по старой доброй традиции поздороваться с гостем.

– Так помер Матаня-то, еще в прошлом году помер. А следом за ним и Аннушку похоронили.

…Полковник Лапшин сидел на кладбище у двух могильных холмиков с деревянными крестами, рядом со зданием обветшавшей церкви. Он облокотился на стоявшую рядом с ним тальянку и вдруг так ясно вспомнил слова из самодеятельных частушек Матани, что неожиданно для себя тихо пропел:

Выхожу с утра из дома,

А снежок-то свежий.

Вот и жизнь моя прошла,

Словно я и не жил».

Кому как, а мне лично глянулся Вася-Матаня и своей судьбой и какой-то житейской незлобивой безоглядностью. Образ, несомненно, живой и притягательный, не лишённый чувства юмора, такие ребята на жизненных дорогах попадаются часто, и я больше чем уверен – и сейчас их на просторах нашей Родины встретить легко, здесь главное уметь рассмотреть и прочувствовать, как это замечательно получилось у Анатолия Подольского.

 

Название рассказа о строителях «Труба», на мой взгляд, несёт в себе несколько смыслов. Первое – это собственно сама полиэтиленовая труба, второе значение – это когда говорят: дело – труба, то есть безнадёжное, – проступает во время чтения этой почти что детективной истории. Но по порядку…

«Вся жизнь Дворцова была связана со строительством. Он пришёл в эту сферу после окончания техникума, потом учился заочно в институте, но так и не закончил его. Среди молодых современных высокообразованных коллег менеджеров он мог бы казаться этаким динозавром в строительном сообществе города, но нет. Его уважали за профессионализм и умение находить простые решения в сложных вопросах».

 Вот и день, описываемый в рассказе, у Николая Васильевича начался с летучки, проводимой, как сейчас принято говорить, – онлайн. Отдельно задержал своё внимание Дворцов на докладе мастера одного из строительных участков.

– Роман, сегодня труба должна лежать по всей траншее, – требовательно говорил Куропаткину по телефону седовласый предприниматель. – А завтра – засыпай этот последний участок грунтом. Колодцы все смонтированы?

– С колодцами закончили. Всё по проекту. Но у меня двух монтажников сегодня не будет.

– Это ещё почему?

– Они, согласно утвержденного вами графика, сегодня проходят вакцинацию от ковида.

– Так возьми на базе других рабочих, скажи, я распорядился.

– Не могу, Николай Васильевич. Нельзя на трубу людей неопытных ставить.

– Ты ошалел? – не сдержался руководитель. – Там труба полиэтиленовая, диаметр 250 миллиметров, что может быть проще? Объяснишь – справятся.

– Не в этом дело. Мы из-за этой спешки работаем внутри траншеи без деревянных щитов и без распорок. Ладно, когда высота траншеи была два метра, а на этом участке, из-за рельефа местности, она – четыре метра. Холмики здесь нешутейные. Не могу я неподготовленных людей на такой участок ставить. Опасно просто».

 По внешним приметам перед нами очередная производственная ситуация, однако в плотном и насыщенном тексте есть место побудительным и психологическим моментам; художественными методами убедительно вскрыта причинно-следственная связь тех или иных поступков персонажей.

«Куропаткин сам спустился в траншею, за ним один из монтажников. Двое рабочих остались наверху. Экскаваторщик тоже был рядом. Его огромная машина, напичканная электроникой, стояла неподалеку. Через несколько часов работы Роман предложил напарнику:

– Давай наверх… Я сейчас с этим стыком закончу и тоже поднимусь. Перекусим и через пару часов завершим».

Монтажник первым по стремянке выбрался наверх, и как-то неловко ступил на край траншеи. Грунт на верхней части траншеи сначала медленно стал осыпаться, а затем огромная земляная масса оторвалась и устремилась вниз, увлекая за собой незадачливого мужчину. Но тот в последний момент успел ухватиться за стремянку, которая не рухнула вниз, а, засыпанная со всех сторон грунтом, осталась в вертикальном положении. Когда он выкарабкался с помощью напарников из обвалившейся наполовину траншеи, то даже не сразу осознал, что там, внизу, остался Куропаткин. Все схватились за лопаты и принялись разгребать траншею, хотя надежды на то, что мастер всё еще жив, было мало. Да и лопатами много ли наработаешь с такой толщей грунта. Подъехал Дворцов и приказал выгребать землю экскаватором, только осторожно…

«Роман был жив. Он лежал, придавленный и зажатый со всех сторон землёй. Грунт стал осыпаться так стремительно, что ничего сделать было нельзя. Единственное, что он успел: сунуть голову между двух труб, которые он намеривался соединить между собой. Так его и засыпало в позе эмбриона. Но если младенец в утробе матери получает всё необходимое через пуповину, то Роман получал самое важное для него сейчас – воздух – через полиэтиленовую трубу. Спасительная труба краем своим упиралась ему в правое ухо – было очень больно, но он был жив».

Строители сработали слаженно, без суеты, да и сам мастер, пусть и обездвиженный, но не сломленный, не сдался, и в итоге всё разрешилось благополучно. Автором верно и убедительно передан настрой Романа на жизнь, его уверенность в том, что «мужики откопают, лишь бы я выдюжил», и даже сомнения с примесью минутного отчаянья уместны в своей правдивости:

«А если всё? Светлана, Кира? Хотели с женой с сегодняшнего дня жить на радость друг другу. Вот её и «обрадуют». Господи, если ты слышишь меня, дай мне немного жизни. Даже не ради меня. Ради жены и дочки. Надо не паниковать. Глаза не открывать, руками, ногами даже не пытаться двигать. И молиться. Почему даже толком ни одной молитвы не знаю? Значит, надо просить у Бога как могу».

Скупо, но ярко показана в рассказе роль главного инженера Крюкова, именно по его распоряжению не были установлены распорки и щиты, якобы сроки поджимали, и вот теперь он вёл себя как уж на сковородке: «Спасательная операция еще продолжалась, хотя шансов было немного, это понимали все, и тут Крюков подошел к Дворцову и начал быстро говорить:

– Николай Васильевич, увольте меня задним числом. За объект я отвечал. А если я уволился и несчастный случай без меня, то обойдётся, думаю. Иначе меня – в тюрьму.

– Уймись, дешёвка.

Николай Васильевич даже сам удивился, откуда у него такая фраза. Но очень уместная. И добавил:

– Не до тебя сейчас. Но каждый получит по заслугам. Ты – в первую очередь».

Этот небольшой, но ёмкий по смыслу и накалу рассказ о наших современниках хорош уже тем, что он наполнен живыми людьми с их проблемами и поступками, а не ходульными манекенами, представляющими так называемую «элитку» с загородными аляповатыми дворцами и высосанными из пальца бурями в стакане, когда смазливая обслуга вдруг да становится барыней или когда на протяжении сотен страниц не всегда качественного текста делят наследство, а то и просто мочат родственников, ну, прям по-американски!

На мой взгляд, в прозе Анатолия Подольского неподдельного, живоносного – как цветов на весеннем лугу, причём каждый цветок отменен и ароматен по-своему. Если упомянутые выше первые два рассказа без натяжки можно отнести к деревенским, то «Труба» – это уже о стройке в городе, а те два, что рассмотрим ниже, на мой взгляд, вообще урбанистические, персонажи и герои здесь – люди статусные и остепенённые, вероятно, занимающие определённое положение в обществе. Общее же у всех рассказов то, что чем закончится тот или иной из них тут не только невозможно предугадать, но завершение сюжета, как правило, и неожиданно, и непредсказуемо. И это несомненная удача Анатолия Подольского именно как рассказчика, умеющего держать читателя в тонусе постоянного сопереживания.

Итак, продолжим. «Синдром Киссинджера». Название на первый взгляд мудрёное, однако отнюдь… Герой рассказа Анатолий Аркадьевич Никольский, известный не только в городе и области, но и в Москве писатель и деятель культуры, пишет отчасти биографическую повесть, и по странному стечению обстоятельств события, которые в развитии повествования были им художественно придуманы и внесены, вдруг начинают самостоятельно работать, сбываться в жизни. Он любит жену Анну и прожил с ней не один десяток лет; это ей он, кстати, признавался, что при написании повести некоторые персонажи вопреки замыслу, почему-то выходили из-под авторского контроля и начинали жить по-своему, и почти приказывали ему уходить от заранее обдуманных и намеченных действий и коллизий сюжета и делать только то, что они пожелают. И ничего якобы с этим не поделать. Вынужден, мол, идти у них на поводу. Помнится, Анна Леонидовна тогда ещё пошутила, сказав, что «лишь бы те к нам домой в гости не зачастили, а то ведь нам и вдвоём без посторонних ой как хорошо».

И надо же такому случиться, что на одной встрече в театре (почти как в сюжете повести) Анатолий Аркадьевич знакомится и близко сходится с красивой, сравнительно молодой женщиной Мариной Эдуардовной, балетмейстером, и здесь на героя обрушивается не только каскад любовных переживаний, но и лавина душевных мук, потому что он всё также продолжает любить свою жену. И теперь сердце его разрывается, как принято говорить – на два фронта, и бедный любовник уже ничему не рад, а просто мечется по жизни, пытаясь найти выход из этой ситуации. В своих спутанных и лихорадочных мыслях он уже нет-нет да и пеняет на судьбу. Наконец, устав от всего этого, Никольский обращается за советом к своему старинному и верному другу Борису Васильеву (который, кстати, однажды по-своему предсказал Анатолию Аркадьевичу нечто подобное – «настанет время, похоть клюнет в темя»), выкладывает всё, и тот предлагает нашему герою съездить в пустынь к старцу Никодиму. Тот, мол, если человек приходит с искренними намерениями, всегда поможет. Примерно так всё и вышло. Провидец, выслушав исповедь Никольского, сказал:

«– Изменить судьбу извне – невозможно, даже если ты предполагаешь или знаешь, как будут развиваться события. Это называется синдром Киссинджера. Был такой государственный секретарь в США. От него зависела не только внешняя политика Соединенных Штатов, но и других государств. Когда он отошёл от дел, к нему долгое время приезжали государственные мужи за советами. Он в силу уникального опыта и долголетия в политике обладает даром предвидения. Но если двадцать-тридцать лет назад он действительно мог что-то изменить или повлиять на текущий ход событий, так как занимал ключевые правительственные посты, то ныне он предсказать может, но реальных рычагов изменить что-либо у него нет. Получается – знает, но повлиять не может. Это твой случай, синдром Киссинджера. Согласно текста своей повести, ты знаешь, что последует дальше, но изменить это очень проблематично. Рубить с плеча здесь нельзя. Лишь усугубишь ситуацию. Нужен тонкий и неразрушающий подход. Только соединяясь с судьбой и гармонично расставляя приоритеты, можно спасти ценности не только своей души, но и отношения с близкими людьми. Однако, как это сделать конкретно – решать тебе. Должно прийти озарение, тогда у тебя будет новый код судьбы и ты спасёшь себя от нахлынувшей страсти-напасти и не принесёшь страданий жене. Помни одно – своими похождениями ты не только жену предал, но самого себя. Сможешь переформатировать себя, значит, и нить судьбы будет спокойная и надёжная».

Рассказ «Синдром Киссинджера», как и многие другие произведения Анатолия Подольского, психологически выверен, смысловых натяжек, каких-то менторских нравоучений и спесивого верхоглядства, пренебрежения по отношению к читателю в нём нет, а есть мудрое повествование человека опытного, пережившего и повидавшего в жизни немало. Я не берусь судить о том, использованы ли здесь моменты личной биографии или перед нами талантливые плоды писательского вдохновения, но могу сказать одно – раскрытие нюансов писательской мастерской, достоверный показ творческого процесса на примере написания героем повести «У черты» вылеплены отменно и от того выглядят по-настоящему убедительно. И кроме прочего это рассказ о любви и страсти не киношно-показной с театральным заламыванием рук, а такой, что оставляет у героя борозды морщин не только на лице, но и на измученной и запутавшейся душе.

 

С «Синдромом Киссинджера» перекликается и рассказ «Ты погулять хотел».

«Эдуард Христофорович действительно не знал, что делать. На его жизненном пути было немало сложных препятствий и запутанных развилок, но такой ситуации предвидеть и разрешить он не мог. Он сидел на новой, не очень удобной скамейке, одной из многих, что были поставлены вдоль Аллеи здоровья и не замечал никого вокруг… Сегодня Эдуард Христофорович понял, что дальше жить так нельзя, а как жить по-другому, он не знал. Он долго сидел на скамейке и всё пытался найти в своей памяти тот момент, когда изменились их с женой отношения. А как всё замечательно начиналось…». И далее разворачивается, как можно воспринимать по тексту, семейная драма. Кандидат наук, доцент престижного вуза, старший научный сотрудник ведущей лаборатории прикладной математики Эдуард Христофорович женился, хоть и поздно, но по любви, правда, жена его, Ольга Сергеевна, была чуть ли не вдвое моложе. Энергичная, предприимчивая, она в лихие девяностые не просто позволила им удержаться на плаву, но вошла легко в так называемые «рыночные отношения» и даже пристроила на хлебные заработки (написание научных диссертаций новоявленной элите) мужа. Его самолюбию это несколько претило, но такое было время, многие тогда ломались, тем не менее вскоре Знаменский нашёл в себе силы и бросил подобные занятия, вернувшись в науку. Однако не это повлияло на их отчуждённость. Получилось так, что в последние годы жена отдыхать на юг и в заграницу ездила всё больше с подругами, а Эдуард Христофорович то был занят работой, то еще чем, и оставался дома. Постепенно в его душу закралось ревнивое подозрение, что жена неверна. Всё-таки большая разница в возрасте, она молода, ей хочется приключений и развлечений, а он, как ни крути, теперь, как говорится – «сбитый лётчик». И всё в их семейной жизни потихоньку, но неизбежно подкатывается к тяжёлому выяснению отношений и разводу, – думалось ему. Но… помните, выше я отмечал одну из коронных особенностей рассказов Анатолия Подольского? Завершение сюжета у него почти всегда удивляет неожиданностью и по-своему впечатляет и радует оригинальностью. И еще подчеркну – у автора абсолютно нет и малейшей щелочки для нытья и уныния, тексты полны жизнелюбия и оптимизма, что, согласитесь, в сегодняшних непростых обстоятельствах при постоянном и чрезмерном нагнетании всевозможного негатива и подталкивания людей к мыслям о грядущем конце света, дорогого стоит! Вот и любопытные коллизии, само развитие сюжета рассказа «Ты погулять хотел», не только заставляют сопереживать, но и обнадёживают, вселяют уверенность, что у героев всё будет хорошо, да и нам, читателям, ни в коем случае нельзя опускать руки, а добиваться поставленных целей, упрямо идти к победе, если даже на это понадобится много усилий и времени.

Еще одна из граней творческой деятельности Анатолия Подольского – это добротная и широкая по охвату публицистика. Здесь и путевые заметки, очерки, аналитические материалы с театральных фестивалей, хотя сам автор пишет: «я не являюсь театральным критиком, но театр люблю, и вся моя жизнь определённым образом связана с ним». Стоит прочитать его горячие и развёрнутые отклики, например, такие, как ««Мост дружбы» – фестиваль успеха» или «Заметки с театрального фестиваля в Йошкар-Оле», как сразу станет понятно, что Анатолий Подольский явно скромничает. Грамотный и профессиональный разбор творческих перспектив, режиссёрских находок и особенностей тех или иных спектаклей, справедливая оценка актёрской игры, верные акценты и направления при рассмотрении различных постановок, подчёркивание вдумчивой или наоборот откровенно слабой организации театральных мероприятий и многое другое – всё это говорит о глубокой вовлеченности писателя и общественного деятеля в культурную жизнь не только Республики Мари-Эл, но и всей нашей огромной Родины. И чувствуется, что здоровый и динамичный потенциал в этом направлении у юбиляра далеко не исчерпан.

Произведение «На берегах Юга и Шарженьги», которое по жанру я склонен отнести к чему-то среднему и пограничному между историческим рассказом и бытовым очерком, имеет подзаголовок «Из истории нашего рода». Здесь прослеживается не только генеалогия одного из разветвлённых крестьянских родов Вологодчины, начиная с 16 века, но и даётся, я бы назвал его духоподъёмным, с элементами художественности, подробное, пропитанное сыновней любовью описание народных традиций, сельского уклада и неповторимых нравов русской деревни в свете четырёхсотлетних событий на Северной Руси. Чем-то это произведение Анатолия Подольского по-доброму перекликается с фундаментальным «Ладом» великого земляка Василия Белова.

Живой, насыщенный местными диалектами, образный и никак не сухой язык, повествование с более чем уместными забавными и не очень случаями, ценная этнографическая информация заставляют читателя не отрываясь, что называется – на одном духу, – прочитать эту вещь. Чтобы не быть голословным, в качестве примера приведу пару эпизодов:

«Пахотных земель в то время не хватало, а они были необходимы, так как поголовье скота в распоряжении семьи увеличивалось. Расширить земельные угодья для использования можно было лишь одним способом: сначала на выбранном и согласованном с деревенской общиной участке леса (других просто не было) вырубали молодняк и вековые деревья, обрубали сучья, на лошадях вывозили хлысты, собирали и сжигали сучья и корни. Затем предстояла самая трудная работа – корчевание пней. Это делалось вручную. Из инструментов – топоры, лопаты, лом и лаги.

Например, известен такой случай: два брата Кондрашонковы, из нашей деревни, целый день корчевали пни на участке, который должен впоследствии стать новой пашней, то есть новыми сотками пахотной земли. Мужики так умаялись на работе, что, умывшись на реке, они сразу пошли в избу – обоим очень хотелось есть. Дома никого не было. Старший брат привычно вынул ухватом из печи вместительный чугун, деревянной половёшкой положил в большое глиняное блюдо «шти» из овсяной крупы с мясом, и поставил его на широкий крепкий стол. Нарезал хлеб, положил рядом деревянные ложки, и они с братом за милую душу стали уплетать похлёбку. Когда плошка была ополовинена, младший брат заметил:

– А что матка мясо-то не положила?

На это старшой ему ответил:

– Давай уже доедим, а мясо на добавку из чугунка достану.

Но когда они уже почти опорожнили всю миску, то наконец заметили, что это не «шти» вовсе, а щёлок, который хозяйки в те времена варили из обычной золы и воды в больших чугунах в печи. Щёлок использовался для стирки белья (этакий предок нынешних стиральных порошков). Старший брат перепутал чугуны и вместо «штей» достал из печки щёлок». Это ж как надо вымотаться на корчёвке, чтобы не понять, что в твоей глиняной миске! Или еще такой вот случай, предельно ясно характеризующий людей тех лет, их бережное отношение к своим вещам:

«Молодые девушки, которым родители строго наказывали беречь дорогие сапожки, обычно шли на Праздник в другую деревню в лаптях, а сапожки несли в узелке. Не доходя до деревни, где предстояло гулянье, они надевали сапожки, а лапти прятали в стогу сена или в кустах. После Праздника, возвращаясь домой, они снова надевали лапти, а сапожки несли в руках. Эта традиция сохранялась до 40-х годов XX столетия.

Мама рассказывала, как однажды в предвоенные годы она вместе со своей подружкой Манькой Ираидкиной пошла на Праздник в Оксилово. Они, как обычно, переобулись у деревни, а лапти спрятали в стогу соломы. На Празднике они гуляли со знакомыми парнями, которые явно проявляли к ним интерес. Вместе они плясали, водили хороводы, а когда девушкам пришла пора возвращаться домой, ребята напросились провожать их. Девушкам парни тоже нравились, да и знакомы они были давно, поэтому поначалу очень были рады, что их провожают. Проходя мимо стога, подружки переглянулись, но при парнях признаваться, что они пришли в лаптях, конечно, не захотели. От Оксилова до Подольской километров шесть. Так и шли они вчетвером, разбившись парами, до самой деревни. На опушке, у деревни, девушки попрощались с провожатыми и пожелали им счастливого пути. Когда парни скрылись, подружки несколько минут беспрерывно хохотали, а потом отправились обратно до Оксилова за лаптями».

Прочитаешь такое, и как-то теплеет на сердце, настолько это всё родное, наше, корневое. И гордость берёт от мыслей – какие люди жили и продолжают жить на русской земле! И это просто замечательно, что есть среди нас такие писатели как Анатолий Подольский, которые своим творчеством не позволяют, чтобы память нашего народа замело и затянуло равнодушной пылью забвения, чтобы самобытность и самодостаточность русских (под этим широким словом и понятием я подразумеваю все народности и нации, для кого Россия – дом родной) не канула в Лету.