Артём ПОПОВ. ИВАН-ЧАЙ ЦВЕТЁТ ОДИН РАЗ. Рассказы

 

Артём ПОПОВ

ИВАН-ЧАЙ ЦВЕТЁТ ОДИН РАЗ

Рассказы

 

ЧЕРЕПАХА С КРЫЛЬЯМИ

 

Пилота Андрея Берестова на крыльце остановил главный инженер авиаотряда Капустин, седовласый мужик, которого за глаза называли Дед. Они давно вместе работали в Димкове – аэропорту, построенном перед самой Великой Отечественной войной заключёнными, в основном «политическими». Сколько их погибло, осушая болото, точно неизвестно. Рядом с новой взлётно-посадочной полосой и хоронили. «Ох, по косточкам летаете, робята», – говорили местные старики.

– Берестов! Андрей! Тебе опять из «Шарика» письмо с приглашением, – Капустин протянул пилоту глянцевую бумагу с эмблемами.

«Шариком» на лётном жаргоне называли международный аэропорт Шереметьево. Уже второй раз Андрею приходило приглашение на эту престижную работу.

Берестову стукнул сороковник, в авиаотряде он считался опытным и перспективным пилотом, но тем не менее никуда не рвался, наоборот, отказывался от предложений, продолжая работать в маленьком аэропорту северной глубинки. В иные населённые пункты, которые обслуживал авиаотряд, можно было добраться летом только на самолёте, а в холодное время года – по зимнику.

– Ты бы хорошенько подумал, Андрей. Чего сразу отказываешься-то? Зарплата в разы больше, мир увидишь, – по-отечески похлопал по плечу Дед. – Нам, конечно, будет без тебя тяжко, но ничего, выдюжим. Лишь бы у тебя всё сложилось.

– А у меня всё хорошо, – улыбнулся Андрей, но увидел, как Капустин расстроился, и попытался смягчить ситуацию: – Ладно, подумаю.

Не посмотрев в бумагу, скомкал её и небрежно сунул в задний карман.

Надо было готовиться к вылету по одному из самых дальних маршрутов – в село Якутино. Уже объявили регистрацию на рейс, самые нетерпеливые топтались у зоны досмотра пассажиров и багажа.

– Никуда он не переведётся, – вздохнула Татьяна, сотрудник службы безопасности, которая стояла рядом и тоже слышала разговор Капустина с Берестовым. Она давно и безнадёжно любила Андрея и ревновала его даже к работе. – Свидания у него по пятницам в Якутине.

Капустин ничего не ответил. Все знали про этот любимый рейс Берестова, ради которого он оставался в Димкове, но молчали.

 

Андрей родился и вырос в морском городе, где строили подводные лодки и все мальчишки мечтали стать моряками. Но в новом садике Андрею достался шкафчик, на дверце которого был нарисован самолёт, голубенький, смешной, и мальчик сразу влюбился в эти крылья, захотел во что бы то ни стало летать. Родители Андрея – небогатые люди, в отпуск к морю ездили только на поезде. Может, поэтому самолёт стал недосягаемой мечтой, к которой хотелось хотя бы прикоснуться. Обычно мечта детства забывается, но не у Андрея Берестова. Он крутил «солнышко» на перекладине на уроках физкультуры, зубрил математику и по-прежнему мечтал покорить небо.

Город, где он жил с родителями, стоял на равнине, точнее, на бывшем болоте. Андрею не хватало высоты, воздуха. Он выезжал за двадцать километров на небольшую возвышенность и смотрел издалека, как растворяется в небе дым из трубы ТЭЦ, словно из гулливеровской сигареты. А если пролетал самолёт, Андрей, пока не затекала шея, восторженным взглядом провожал его до самого горизонта, до исчезающей точки.

В родном городе не учили на пилотов воздушных судов, вуз пришлось поискать. С первой попытки Андрей поступил в Ульяновский институт гражданской авиации. Родители вынуждены были занять деньги, чтобы единственный сын смог обустроиться в чужом городе. Окончил вуз с красным диплом и вернулся на родину.

Он мог летать на «ИЛах» или «Боингах», а у него в распоряжении был Л-410 – двухмоторный самолёт, спроектированный в дружественной когда-то Чехословакии. Это ещё повезло: в авиаотряде летали в основном на АН-2 – «кукурузниках» с деревянными скамейками. Трясло на них так, будто кто-то картонную коробку подбрасывал вверх, а потом ловил.

Л-410 называли «элкой», «турболётом» и даже «черепахой с крыльями». Последнее название приклеилось, вероятно, из-за того, что скорость Л-410 была невысокой. Но зато явное преимущество этого лёгкого самолёта – короткий взлёт и посадка, потому что аэродромы-то маленькие. На подкалывания друзей по институту – почему Андрей до сих пор в малой авиации – он отшучивался словами песни из детства: «Тише едешь – дальше будешь, больше увидишь – сильнее полюбишь».

 

Посадка на Якутино завершалась. Последний пассажир, толстый двухметровый мужик с пузатым рюкзаком, поднимался по лесенке через две ступеньки. На фоне этого гиганта бело-голубой самолёт казался маленьким, игрушечным, словно слетел с дверцы детсадовского шкафчика Андрея… Толстяк пошутил с контролёром-посадчиком:

– Места-то хватит?

– На полу много!

В салоне самолёта суматоха, словно в сельском автобусе: сгорбленная старушка везла в картонной коробке пищащих цыплят; рыжая девушка держала сумку с таким же рыжим здоровым котом; всё пыталась поудобнее устроиться женщина на сносях (вот-вот родит, только бы не в воздухе!); мужики-вахтовики в камуфляже принялись снимать на телефон самолёт и грузовой ЗИЛ с крытым прицепом, приспособленным для перевозки людей. На этом стареньком ЗИЛе пассажиров доставили из одноэтажного деревянного здания аэровокзала. Такие машины раньше использовались и в крупных аэропортах, а теперь – только здесь, на маленьких провинциальных аэродромах. Во время посадки Татьяна проявила бдительность, запретив съёмку. Да и Андрей не любил, когда снимали самолёт ради шутки, как экзотику: «Что, на таких ещё летают?!».

Ваня, второй пилот, только в этом году окончивший лётное училище, объявил пассажирам, что рейс будет проходить на высоте две тысячи метров, что прибытие в Якутино через час, и погода по пути следования благоприятная. Все пристегнулись, даже бесшабашные вахтовики.

Андрей сначала запустил один двигатель, затем второй, по своей всегдашней привычке проверил оба на максимальных оборотах. Казалось, самолёт сейчас без разбега рванёт ввысь. В салоне уже недовольничали:

– Мы что, с места взлетим, как на вертолёте?

Техник на полосе махнул рукой, показав движение вперёд, – значит, можно лететь, диспетчер дал добро.

По взлётно-посадочной полосе самолёт быстро разгоняется, из-за стыков бетонных плит в салоне «элки» звук будто в вагоне поезда, стучащего по рельсам. Самолёт отрывается от земли... Этот момент в салоне все чувствуют. Медленный набор высоты. Всё хорошо. Андрей успевает заметить на мониторе видеокамеры, установленной в салоне, как бабушка в цветастом платочке перекрестилась.

Пассажиры прильнули к иллюминаторам: вот и главный плюс небольшой высоты – всё видно. Андрей простил вахтовиков, когда увидел, что они с восторгом снимают и облака, которые так любил он сам.

Берестов засматривался на облака, иногда даже отвлекаясь от панели управления, всех этих мигающих спокойным зелёным светом приборов и стрелок. Любоваться облаками было самым прекрасным моментом в каждом полёте. Кучевые, перистые, грозовые – названия как в учебнике. Их можно было бы сравнить с хлопком или ватой – так было бы поэтичней, но вата не такая белая, а хлопка Андрей вживую никогда не видел. Нет, облака в природе ни на что не похожи! Ему хотелось быть ещё ближе к ним, прикоснуться.

Внизу проплывали озëра: одно по форме напоминало блюдце, другое, с островком посередине, походило на баранку, были даже озеро-подкова и озеро-сердце. Огромные ржаво-коричневые болота были похожи на лунные пейзажи. Вились серебристыми змейками небольшие речонки. А вот и большая река со светлыми песчаными отмелями, с цепочками домиков по берегам, и, как в песне поëтся, «зелëное море тайги». Безмерная красота!

Незаметно прошёл час, пора начинать снижение. Ваня напрягся, ссутулился: так он волновался. Андрей улыбнулся, видя, как переживает молодой напарник.

Стали отчётливо заметны домики Якутина. Сосны вокруг села становились всё крупнее и крупнее. Ивовые кусты, аэродром, пугало от птиц, полоса… Шасси мягко коснулось земли. Посадка прошла в штатном режиме. Самолёт, как такси, подрулил прямо к деревянному зданию аэровокзала.

Рыжая девушка с котом не удержалась от комплимента Ване, который открывал люк и подставлял лесенку для выхода:

– Мягче, чем на «Боинге». Спасибо…

В ответ молодой пилот только скромно улыбнулся и обратился к Андрею:

– Не торопитесь, Андрей Николаевич, сами выгрузимся и потом подготовимся к вылету.

Андрей вышел из самолёта сразу после пассажиров и быстрым шагом направился к решётчатой ограде, которую охранял полицейский. Вот такой «выход в город», а не сотни метров переходов в крупных аэропортах.

У ограды, чуть в стороне от оживлённой толпы встречающих, стояла пожилая пара. Именно к ним Андрей Берестов каждую пятницу летал на свидания. Это были его родители.

Андрей неуклюже ткнулся в щеку матери, стесняясь поцелуя, пожал сухую, ещё крепкую руку отца. Он всматривался в родные лица, пытаясь понять, как здоровье, как настроение у стариков. Тревожился всю неделю. Нет у него ближе людей на земле.

Три часа между посадкой и взлётом он проводил в родительском доме, стоявшем неподалёку от аэровокзала. За это время успевал выпить чаю с малиной, пожамкать кота Степана и даже ополоснуться в баньке, натопленной в честь приезда, а точнее – прилёта сына. Ради пятничных свиданий он отказался от Шереметьева, от больших городов и призрачной карьеры. Дома ему было всегда тепло, спокойно.

 

Ровно через три часа, минута в минуту по расписанию, «элка» с полным салоном пассажиров шустро оторвалась от земли и взяла курс на Димково. Андрей не знал, что мать украдкой сунула во внутренний карман куртки переписанную от руки молитву с благословением «воздушного шествия, запрещая бурям и ветрам противными быть, лодию воздушную целу и невредиму соблюдая».

Родители долго махали вслед голубому самолёту, но Андрей их уже не видел. Люди на земле казались всё меньше, пока не исчезли совсем. «Черепаха» набирала высоту. Андрей прищурился, чтобы разглядеть на краю села зеркало пруда. Там водились жирные караси, которых он мечтал половить в отпуске. Видел родительский дом под старой шиферной крышей и необшитую бревенчатую баню, недавно протопленную. Ему показалось, что он даже почувствовал сладковато-пряный запах берёзового дымка. Стоп! Или это запах дыма в кабине? Нет-нет, показалось...

Летим!

 

 

ИВАН-ЧАЙ ЦВЕТЁТ ОДИН РАЗ

 

На дворе у соседей петух прокричал хриплым, словно прокуренным, голосом. Пора Андрейке вставать. Допоздна он играл в компьютер, даже палец от мышки онемел. Глаза будто затянуты плёнкой, не помогла и холодянка из уличного рукомойника. Вяло почесал жиденькую, как у молодого священника, бородёнку. С утра пораньше надо ехать за иван-чаем: к обеду приёмщица Маруська будет ждать с травой.

Андрейка собрал нехитрый перекус в дорогу: яйцо, пару огуречиков, хлеб. Сегодня ехать за иван-чаем придётся подальше, потому что у дороги траву уже давно подчистую оборвала Зинка-алкоголичка – собирает на опохмелку. Седло старого Андрейкиного велосипеда скрипит о прошлом.

 

Со своей матерью Ангелиной он приехал в деревню издалека, из Североморска – города, даже от названия которого, казалось, веет холодом, а на зубах похрустывают колючие льдинки. Там всю жизнь она работала в ателье швеёй. В 90-х годах мода шить своё ушла, люди стали покупать готовые китайские и турецкие тряпки. Ателье терпело убытки, приходилось занимать деньги на хлеб.

Взяла как-то раз Ангелина до зарплаты микрокредит в шарашкиной конторе, а отдать вовремя не смогла. Долг тикал, как секундные стрелки. Коллекторы нагрянули раз, другой… В общем, с квартирой пришлось расстаться. Хорошо, хоть жива осталась.

Бедная женщина вынуждена была вернуться с сыном в родную деревню. Отец с матерью к тому времени уже умерли, дом стоял пустой, но жить в нём было можно.

Весной Ангелину согнуло: сильный кашель, высокая температура. Тогда коронавирус ещё только заявлял о себе. Долго не обращалась к врачу, а когда приехала всё же в больницу, было уже поздно… Ночью оторвался тромб – почти мгновенная смерть.

Так Андрейка остался сиротой.

 

Он с малолетства был замкнутым, никогда не улыбался, словно не хватало ему чего-то, чтобы радоваться жизни. Как на севере растениям мало солнца, так и Андрейке недоставало внимания отца, который ушёл к любовнице, когда у сына только зубки прорезались. В садике он ревел все дни, Ангелине приходилось забирать сына на работу, там он и рос. Школа стала для Андрейки тюрьмой. Со сверстниками не общался, старшаки пинали. Он ходил, глядя в землю, не поднимая глаз. Дома играл в те же самые игрушки, что и в пять лет. Психиатр в поликлинике хотел поставить ему диагноз «аутизм», но Ангелина раскричалась:

– Мой ребёнок – не даун!

– Женщина, успокойтесь! Зря вы так. Аутист – это не даун… Намучаетесь вы с ним, – вздохнул старый врач.

Ангелина боялась, что скажут родные, друзья, соседи. Да и не был Андрейка в чистом виде аутистом. Но так или иначе, а от инвалидности они отказались.

Чудом, а точнее – из жалости учителей, Андрейка еле-еле окончил девять классов и дальше учиться не стал. Разносил почту, пока как-то раз в подъезде не изувечили подростки, выбив зубы и свернув челюсть. Есть не мог, Ангелина кормила из трубочки.

В деревне, куда они приехали, почтальонские места были давно и прочно заняты. На лесопилку его не брали, боясь, что изуродуется: отвечать за инвалида никому не хотелось. В общем, Андрейка сидел в компьютере, а правильнее сказать, на шее у матери. Благо, «северная» пенсия у Ангелины заработана была большая.

Весной, когда умерла мать, надеяться парню осталось только на огород. Раскапывать участок у дома пришлось тяжело – в красную глину не входила лопата. Когда-то здесь, на угоре, стоял кирпичный завод, и теперь на этой земле рос только хрен, жирный, белый, соседи выкапывали его и делали хренодёр. Сломав две лопаты, Андрейка всё-таки разработал огород. Тётка Ленка, дальняя родственница, пожалела – дала мелкую пророщенную картошку, которую, по её же совету, он сажал по два клубенька в лунку. Но пока картошка только росла, и надо было чем-то кормиться.

Андрейка пошёл к доске объявлений у сельсовета, как по привычке называли местную администрацию. Здесь, на деревянном щите, кнопками прикрепляют важные объявления. Смоченные дождями бумажки с расплывшимися буквами могут дать фору интернету. Прочитаешь – и все деревенские новости узнаешь: когда цыплят с птицефермы на продажу привезут, будет ли в амбулатории стоматолог для удаления зубов, где подработать можно. «Куплю рога лося» – ну, это явно не для Андрейки. «Принимаю иван-чай» – крупно напечатано на компьютере и адрес приёмщицы.

Про этот способ заработать хотя бы на хлеб говорила всё та же сердобольная тётка Ленка:

– Раньше-то никто и не думал его собирать. И что за мода теперь пошла? Пользительная вдруг трава стала.

Андрейка искренне думал, что иван-чай цветёт один раз, а на следующий год погибает, поэтому так старается, высоко выбивается к небу. Ничего-то он не знал о деревенской жизни.

 

Едет Андрейка на велике сквозь туман. По лугам расплескался малиновыми озёрами иван-чай. Едет и переживает: о чём-то надо будет разговаривать с приёмщицей Маруськой, напоминавшей злую барыню из рассказов Тургенева. А он был будто Герасим – слова из него не вытащишь.

– Не у дороги хоть рвал? Чего молчишь? Эх, сирота ты казанская! – то ли насмехалась, то ли всё-таки жалела пожилая приёмщица.

Потупив глаза, Андрейка вываливал из мешков листья иван-чая.

На вырученные деньги он первым делом покупал молоко Тишке – кошке, которую они с матерью привезли из Североморска. Недаром говорят, что эти хвостатые чем-то похожи на хозяев. Он смотрел в Тишкины глаза, когда-то зелёные, а теперь выцветшие, слезящиеся, и словно видел мать. А точнее, это Ангелина наблюдала за сыном через кошку…

Ещё Андрейка покупал себе в лавке хлеб, иногда – самую дешёвую колбасу. А за электричество платить было уже нечем. Каждый день он боялся, что придут электрики и отрежут провода.

Иван-чай пожирнее и погуще рос у деревни Петунино, где семь домов и ни одного постоянного жителя. Кто переехал в село, где жил Андрейка, кто ушёл на вечный покой.

В это раннее утро никак он не ожидал увидеть спешащего в Петунино Женю-автобусника. Черноватый, с крепкими ручищами, он был старше Андрейки от силы года на три. Жил на той же улице, в самом её начале, у автостанции, работал водителем. Недавно построил основательный дом, в четыре окна, в хозяйстве порядок всегда – казалось, состоявшийся мужик. Только вот пил запоями, а почему – неизвестно. Пьётся… Прогуливал тогда и работу. Жена, медсестра в амбулатории, симпатичная блондинка, вроде не изменяла, росли два белобрысых пацанчика, маленькие копии Жени. Кредит взял на новую тачку… А что у мужика было на душе – никто не разбирался, кроме всегда «добрых» собутыльников.

Женя шёл странной походкой напрямки по крапиве к родительскому дому. Его сильно трясло от похмелья и чего-то невыносимо тяжёлого, давно подступавшего к самому сердцу. Андрейку, хоть и был тот ростом немал, в зарослях гигантского иван-чая мужик не заметил.

Андрейка оставил мешок, наполовину уже забитый травой, и проследил за Женей, почувствовав неладное. Тот, почему-то обогнув крыльцо, с треском отодрал доски, которыми была заколочена дверь в хлев, словно и не в родной дом шёл. Андрейка задрожал, но, пригнувшись, тоже подкрался к раскрытому двору. На полу чернели клочки заплесневелого, слежавшегося сена, не скормленного скоту, у стены стояли грабли с редкими деревянными зубьями, плетёные корзины. Женя достал из кармана верёвку, подставил старый ящик.

Глаза Андрейки расширились. Он вспомнил старый советский фильм про войну, который смотрел ещё в детстве, где фашисты вешали для устрашения на виду у всей деревни партизан. После этого кино он долго не мог спать, мать ложилась рядом.

А Женя уже обматывал верёвкой старую матицу, пробовал образовавшуюся петлю на крепость…

И тогда Андрейка тоже шагнул в хлев. Доски громко заскрипели, и Женя обернулся:

– Ты… Чё тут делаешь?

– Я… иван-чай собираю, – голос Андрейки дрожал.

– Какой, на хрен, иван-чай? – заорал сосед. – Иди отсюда, пока ноги не переломал!

– Не уйду! – парень сам не ожидал от себя такой смелости.

– Слушай, ты, дебил, вали, я сказал! – Женя продолжал стоять на ящике.

Андрейка не сдвинулся с места. От обидного слова «дебил» ему стало больно, будто его наотмашь ударили по лицу. Из глаз потекли слёзы, и он заплакал, как маленький, навзрыд, и далеко был слышен в это безмолвное утро плач взрослого с виду мужчины, так и оставшегося в душе ребёнком.

– Ты это… чего? – Женя наконец спрыгнул с ящика, подошёл к Андрейке. Парень трясся, как молоденькая осинка на ветру, и Женя не знал, как его успокоить. Вроде не баба, почти ровесник. Тогда он шагнул к Андрейке и крепко, по-отцовски, прижал к себе. Через минуту парень затих. Исчез и похмельный озноб у Жени, тяжесть отпустила.

– Ну, всё, всё, тише... Всё прошло, – Женя неловко гладил широкой ладонью по голове этого странного Андрейку. – Только никому не говори, что тут видел. Забудь. Хорошо?

Они пошли домой: Женя вёл велосипед Андрейки, тот волочил мешок иван-чая. Вместе обрывали по пути эту розовую чудо-траву и быстро заполнили мешок. Солнце приятно пригревало спины. Впереди был долгий летний день.

г. Северодвинск Архангельской обл.