Руслан СЕМЯШКИН. ЗАКОН ВЕЧНОСТИ. К 95-летию со дня рождения Нодара Думбадзе

 

Руслан СЕМЯШКИН

ЗАКОН ВЕЧНОСТИ

К 95-летию со дня рождения Нодара Думбадзе

 

Почти сорок лет прошло с того времени, как порог вечности переступил человек, при жизни земной постигший закон той самой вечности, которая и приняла его в свои просторы на пике славы и популярности. Ему было всего пятьдесят шесть… Жизнь прервалась, что называется, на взлете. Но время не стоит на месте, приходят новые поколения, увы, о Нодаре Думбадзе, чей девяностопятилетний юбилей со дня рождения приходится на 14 июля текущего года, мало что знающие. Собственно, сегодня и имя это славное в России порядком подзабыто. Книги Нодара Владимировича давно на русском языке не переиздаются, а напечатанные в советские годы пылятся на библиотечных полках, упорно ожидая своего читателя, где-то затерявшегося во временных пространствах, все более отделяющих нас сегодняшних от тех, кто жил полнокровной жизнью в советское время, феномен которого так в полной мере нами и не изучен.

В отведенные писателю годы творчества, к которому он – выпускник экономического факультета Тбилисского университета, подобрался достаточно рано, успев создать целую прозаическую галерею потрясающих произведений, покоривших в свое время многомиллионную читательскую аудиторию страны Советов, Нодару Думбадзе определенно сопутствовала удача. Он увидел и ощутил признание и любовь сограждан. Его печатали огромными тиражами, ставились спектакли и фильмы по написанным им произведениям. Имел в багаже Думбадзе и официальные регалии, старт которым дал ЦК ВЛКСМ, удостоив его в далеком 1966 году, в числе первых, недавно учрежденной премии Ленинского комсомола. Затем была Государственная премия Грузинской ССР имени Шота Руставели, серебряная медаль имени А.А. Фадеева и высшая и самая авторитетнейшая награда – Ленинская премия. Два созыва представлял писатель интересы родной республики и в Верховном Совете СССР. Тогда – в 70-80-е годы прошлого столетия, он, без преувеличения, был одним из самых любимых и почитаемых писателей Советского Союза, чье творчество не оставляло читателей равнодушными и безучастными, что, конечно, не могло Нодара Владимировича не радовать.

При этом к славе как таковой, оставаясь человеком скромным и интеллигентным, он относился и философски, и с юмором одновременно. Приведу пример, рассказанный самим писателем и в полной мере отображающий его понимание популярности и её значимости в жизни мастера: «…я расскажу, какой я популярный. Мы сегодня на съезде писателей с Чингизом Айтматовым разговаривали. У нас все знаки отличия одинаковые: и он лауреат и я лауреат, и он депутат и я депутат. Подходит к нам фотограф, снимает нас, крутит и так и сяк, мол, улыбайтесь, говорите между собой. И мы говорим. А о чём говорить, когда не о чем говорить. А он снимает. Потом я отхожу в сторону, а он подходит к Чингизу, и я слышу, спрашивает, а кто этот человек? Это – про меня. «Это же Нодар Думбадзе», – отвечает Айтматов. Он записал: «Нодар Думбадзе. Справа». Потом Чингиз ушел, фотограф ко мне подходит, спрашивает, кто этот человек? Я отвечаю, что это Чингиз Айтматов… Это о популярности». В этом ответе – весь Нодар Думбадзе с его искрометной иронией и глубоким взглядом на всё происходящее вокруг. Так, впрочем, он и жил, балансируя на грани соприкосновения высоких идеалов и устремлений и обыденной повседневности с её непредсказуемостью и естественной веселостью, непроизвольно возникавшей на его пути.

Писательский голос Нодара Думбадзе зазвучал в конце 50-х годов прошлого столетия, а по сути, более шестидесяти лет тому назад, когда в свет вышел его первый и один из самых удачных и любимых читателями роман «Я, бабушка, Илико и Илларион». С тех пор и до момента кончины писателя в его произведениях читатель неизменно сталкивался не только с искрометным юмором, незатейливыми, добрыми и смешными житейскими ситуациями, искренним интересом к тяготам и заботам самого обычного, «рядового» человека, постоянным стремлением к торжеству доброты и справедливости, но и с сонмом проблем куда-более конкретных, требовавших общественной огласки и искоренения, таких как социальное разложение, увлечение и поклонение материальными благами, сознательный отход от нравственных правил и социалистической законности. При сём он всегда искал выход из сложившихся обстоятельств, безоговорочно веря в действенную силу добра, оставаясь убежденным сторонником советского образа жизни и гуманного жизнеустройства.

Кстати, произведения Думбадзе были во многом и автобиографичными. А курьёзные, смешные и одновременно поучительные истории он находил в обыденной повседневности. «Правдивость и автобиографичность иногда мне очень мешают в жизни, – вспоминал писатель. – Особенно если я пишу настоящие фамилии. Был такой случай, когда я был редактором грузинского «Крокодила». В повести об «Илико и Илларионе», вы помните, у Иллариона есть свинья? Я её называю именем и фамилией человека, потому что эта свинья была похожа на этого человека.

И оказалось действительно такой человек есть. Он подал заявление в Центральный Комитет, что я, Нодар Думбадзе, высмеиваю его, что весь район бегает за ним и называет его свиньей. Потом пришлось выдать ему справку, что он не свинья, и он успокоился и счастливый ходил. Потом еще был случай: я напечатал в своем журнале один фельетон, что директором сахарного завода выдвинули крысу. И вдруг заходит ко мне в кабинет человек, не здоровается и говорит: «Ты сам крыса!». Я говорю: «Почему я крыса?» – «А почему ты написал, что директором сахарного завода выдвинули крысу?». Я говорю: «А почему вы думаете, что это вы?» – «А потому, – отвечает он, – что в Грузии один завод сахарный и я директор этого завода». Ему тоже пришлось выдать справку, что он не крыса. А потом оказалось, что он крыса, и его арестовали».

Вообще же литературный путь писателя был по-настоящему творческим и поступательным. В основе его, конечно, присутствовал непростой внутренний поиск – поиск своего героя, своих сюжетных линий, тем, проблематики и конфликтов. На помощь тогда, в самом начале долгой писательской дороги, пришли потрясающий, переплетенный с народными традициями и фольклором, юмор, лукавая ирония, веселые остроты. Но и они, начиная с романа «Я, бабушка, Илико и Илларион», а затем и последующих романов «Я вижу солнце», «Солнечная ночь», – эти юмористические вставки и диалоги – не были каким-то отвлечением и уходом от вопросов серьезных и основательных, всегда беспокоивших писателя. Юмор и смех были фоном и тем средством, благодаря которому Думбадзе доносил свои, далеко не праздные мысли до читателей. Взять хотя бы его легендарного и незабываемого Зурикелу из первого романа. На первый взгляд, он прохвост и простак, испытывающий окружающий мир своим простодушием. Но в действительности он не просто чудак, а скорее даже человек вполне серьезный, так как со своим добрым чудачеством Зурикела вступает в противоборство с настоящими прохвостами, вроде управдома, помогая вскрыть их истинное лицо. Потому-то образ этот и получился таким светлым и притягательным, что, беря на себя и доводя до шаржа недостатки, хитрость, плутовство других людей, он как бы тем самым просветлял не только себя, но и тех, кто рядом с ним находился.

Со временем, от романа к роману, а затем и в рассказах, и прежде всего в таких, как «Дидро», «Коррида», «Солнце», «Собака», «Желание», «Неблагодарный», писатель будет плавно уходить, если так можно выразиться, от народно-бытовых ситуаций, присущих грузинскому народу и наполненных бесподобным самобытным юмором и смехом. Нет, сам смех не уйдет, но, он начнет трансформироваться, все больше переплетаясь с серьезностью и сентиментальностью, жизненными коллизиями и судьбами героев. Затем придут и другие, далеко не смешные темы. Так уже во втором романе «Я вижу солнце» появится память о войне, с которой нам доведется повстречаться и в ряде других произведений. Столкнемся мы и со студенческой средой, побываем и на пограничной заставе, а чуть позже окажемся и в тюрьме. И вроде юмор, сарказм, добрый смех будут и в «Солнечной ночи» и в «Не бойся, мама!», и в «Белых флагах», но ирония эта всё более станет отходить на задний план. Нравственно-философская проблематика начнет прочно укореняться в каждом новом его произведении. Потому-то и смех, в конечном итоге, окажется каким-то неестественным, по сути – вынужденным. То бишь, там, где надо смеяться, смеяться вовсе и не захочется.

И все же, объективности ради, в историю многонациональной советской литературы Нодар Думбадзе вошел как писатель, сумевший найти ту, на первый взгляд незаметную, но удивительную и несущую в себе большую смысловую нагрузку стезю, благодаря которой так основательно и крепко переплетаются в его творениях такие полярные друг другу начала, как смешное и серьезное, реальное и нереальное, причудливое и глубокое, философское и сугубо обыденное. Оттого-то и по прошествии лет не устаревает, не тускнеет привлекательность, сочность и красочность всего им написанного, не теряется к тому же актуальность, злободневность озвученных тем и вопросов, их всеобъемлющий философско-нравственный подтекст. Произведения писателя, к счастью, уверенно перешагнули и в XXI век, сумев не раствориться в его безумной, не прекращающейся ни на минуту круговерти…

Пытаясь в сегодняшнее недоброе и неспокойное время, когда в сознании многих сограждан укоренились совсем другие «ценности», напрочь неприемлемые писателем, вновь представить весь масштаб его незаурядной личности, следует, в первую очередь, обратиться к истокам и той среде, из которых он и сформировался в того Нодара Думбадзе, который до сих пор и продолжает жить в нашем сознании. И не просто жить, но и будоражить его, так как спокойно и беспечно жить, как известно, Нодар Владимирович не только не хотел, но и не умел.

Наверное, первым толчком, побудившим с детства восприимчивого к окружающему миру Нодара ступить на заманчивую, но не менее и обманчивую писательскую дорогу, станет сама его малая Родина – прекрасная Грузия с её небольшим уголком под названием Гурия, в которой он и питался живительными соками народного быта и культуры. «Я из Гурии. Гурийцы действительно очень остроумные люди. Но это характерно не только для гурийцев, это общехарактерно для всей грузинской нации: веселое такое настроение, остроумие», – вспоминал не одно десятилетие спустя Нодар Владимирович.

Ему, как, впрочем, и многим его сверстникам, пришлось немалое пережить, а затем и переосмыслить. «Тяжелое детство было, и я рано остался без родителей. Меня воспитывали чужие люди. Не чужие, свои люди, но не родители. И этот период, когда происходило становление моего характера как парня, как юноши, как мужчины, это время совпало с тяжелыми годами войны». Отсюда – из детства, юности – он и черпал, в первую очередь, на начальном этапе творчества темы для своих произведений. О тех непростых, но светлых для писателя годах, он отзывался всегда очень тепло и искренне. Они в действительности многое дали ему на будущее.

Пройдут годы, отвечая на совсем не праздный вопрос о проблеме одиночества в современном мире, – а на дворе стояло начало восьмидесятых годов ушедшего века, – Думбадзе через призму своего детства заговорит о том, что уже в совсем другое время, когда некогда единый многонациональный советский народ был вынужден разбежаться по национальным квартиркам, – воспринимается еще более остро и чувствительно. «А в Грузии мы привыкли жить как: у нас были общие дворы, общие балконы. Мы выросли во дворе. Вот русский язык… я выучил на улице, во дворе. Есть у меня друзья, которые говорят на армянском, на азербайджанском, на курдском языках одновременно. На улице среди детей изучали мы эти языки. А сейчас какое-то отчуждение происходит, когда человек отгораживается заборами, квартирами, комнатами, замками. Дырки какие-то придумывает, щели, чтобы не ворвался к нему кто и не отнял чего-нибудь».

Да уж, как в воду глядел! Только сегодня новые хозяева жизни огораживаются уже не заборами, квартирами и домами, а целыми поселениями со своими «барскими» угодьями, лесами и водоемами, прежде бывшими общедоступными, народными… а вместе с ними поместьями, дворцами, виллами, военизированной охраной и обслуживающим персоналом, вынужденным подстраиваться под непредсказуемые запросы и пожелания своих хозяев-работодателей. Грустно, какое-то щемящее, исконно думбадзевское чувство горечи начинает всецело давить и преследовать, когда думаешь и сопоставляешь день вчерашний и день нынешний, такой безрадостный и мрачный.

Посему творческое наследие этого удивительного правдолюбца, гуманиста, тонкого психолога, философа, всю жизнь настойчиво и последовательно изучавшего феномен человеческой личности, заметно и принципиально не устаревает. В нем по-прежнему можно разыскать ответы на многие вопросы, остающиеся до сих пор в общественной повестке дня. Есть в нем и еще одно неизменное качество – оно до предела наполнено всепобеждающим светом доброты. Следовательно, произведения Думбадзе, по меткому выражению писателя, являются «врачевателями», способными «помогать людям», отводя от них боли и переживания. Хотя, свою собственную боль отвести от себя Нодар Владимирович так и не смог…

Будучи человеком глубоким, стремившимся постигать непреходящие истины, Думбадзе не оглядывался на критиков, а старался балансировать на темах не просто мировоззренческих, но и напрямую связанных с верой. И надо признать, что советская вездесущая цензура, по словам сегодняшней злобствующей либеральной братии, «душившая» и «уничтожавшая» все талантливое и обозначавшее серьезные проблемы в литературе, никак принципиально писателю не мешала. Но, безусловно, не обходилось и без споров, уяснения тех или иных неоднозначных моментов, отстаивания своей позиции. В результате же выходили вполне полемичные, не скрывавшие взглядов писателя книги, причем тиражами, о которых нынешним «свободным» от политики писателям приходится только мечтать.

Но вернемся к вопросу о вере, вернее сказать, не о самой вере, а о том, как видел её писатель в жизни советского общества. В этой связи вспоминаются горячие споры, ведущиеся обитателями тюремной камеры из романа «Белые флаги».

Как известно, сей роман Думбадзе посвятил борьбе с протекционизмом, взяточничеством, нарушением законности, схватке, осложненной цепкостью национальных предрассудков, здоровых сил общества с его отсталой, живущей в узкой, внешне благополучной скорлупе прослойкой – мещанами, ростовщиками, теми, для кого нажива становится целью жизни. Вместе с тем, отрицательные явления писателем в романе показаны сатирически. Камера тюрьмы, где развертывается основное действие повествования, превращена в некую условную арену столкновения сил добра и зла. Преступники здесь наказаны и юридически, и, если можно так сказать, бичом авторской сатиры, а невинно пострадавший герой, не затратив особых усилий в борьбе за справедливость, приходит к счастливому финалу. Добро, в его широком понимании, таким образом, празднует торжество. И опять же, фабула романа неизменна, писатель верен своей главной теме – теме созидательного добра как движущей силы общества.

В тех спорах обитатели камеры подводят все же к мысли о том, что безверие опаснее и страшнее любой веры, пускай даже противоречивой, наивной, размытой, без четко сформулированных ориентиров. Интересным представляется и диалог из романа «Закон вечности». Полушутя, тем самым вновь ставя перед собой задачу не обидеть, а возвысить и очистить души своих героев, Думбадзе говорит о том, что из главного героя, убежденного коммуниста Бачаны Рамишвили, вышел бы неплохой священник, а из его соседа по больничной палате, постоянного оппонента, отца Иорама получился бы хороший партийный работник. В этом условном единении, основанном на духовно-нравственном родстве, и показывает писатель свое отношение к вере, пытаясь столь разных, с противоположным мышлением людей объединить желанием сделать человека чище и достойнее его высоким человеческим смыслу и предназначению. Так, за брошенными вскользь фразами, писатель и подводил нас к вечным вопросам и пониманию того, что жить нужно по совести, честно, достойно, с верой в добро, в светлые идеалы и во имя великих целей.

Здесь немаловажно подчеркнуть и то, что Думбадзе сознательно выводит на первый план героя, бывшего настоящим коммунистом, но не являвшегося при сем партийным функционером. И ведь что интересно, путь Бачаны по высшему велению своей совести в ряды партии станет для него отнюдь непростым. Сын репрессированных родителей, он вступит в Ленинский комсомол в то трудное время, когда таких, как он, в комсомольцы не принимали. Вынужденный скрывать правду, Бачана пойдет на этот шаг ради другой правды и единения с товарищами, близкими ему по духу. Но придет час, и он честно, открыто расскажет о своем поступке на предшествовавшей заседанию бюро райкома встрече. И умудренные жизненным опытом партийцы поймут его.

А на бюро райкома партии, услышав вопрос о том, зачем же он вступает в партию, Бачана сам от себя того не ожидая, откровенно ответит: «Хочу, чтобы в партии было как можно больше честных людей». И в этих словах проявится не только его гуманистическое мировоззрение, но и изначальное представление о коммунисте, которое, к сожалению, как покажет время, у многих членов единственной правящей в Советском Союзе партии окажется совсем иным, далеким от тех идеологический установок, которыми они лживо долгие годы в своих корыстных интересах прикрывались.

В этой связи, дабы придерживаться условного дисбаланса вроде как совсем полярных сил и их противоположного миропонимания, приведу пояснение Думбадзе на счет того, с какой целью он вводил в данном романе и образ самого Христа: «Я хотел снять с человечества обвинение, что люди променяли Христа на разбойника. Мне хочется верить, что такой человек существовал на свете. И я хочу доказать, что люди пришли не менять его на жулика, на разбойника, а пришли посмотреть, как он сотворит еще одно чудо, как он посмеется над римлянами. Но он не смог сотворить чуда. <…>

И еще я хотел как-то выразить, что очень оскорбительно, когда считают, что Христа продали за 30 сребреников. Я очень люблю и Новый завет и Ветхий завет, знаю и читаю эти книги. И я всегда переживал, что существует такое мнение, что Христа продали за 30 сребреников. Я хотел сказать, что 30 сребреников – это не цена Христа, это Иуду купили за 30 сребреников, это цена Иуды. У Христа не было цены…».

Роман «Закон вечности», удостоенный в 1980 году Ленинской премии, имел принципиальное значение не только для грузинской, но и всей многонациональной советской литературы. Он стал в те годы настоящим событием, живо подхваченным всем советским необъятным читательским сообществом.

Для самого же писателя это, наверное, главное произведение в его творческой судьбе далось непросто. На одной из встреч с читателями в Концертной студии Останкино, отвечая на их заинтересованные вопросы об этом произведении, он говорил: «Замысел – немножко черный замысел. Знаете, со мной случился инфаркт. И когда меня везли в больницу, я услышал такую фразу: как мог такой молодой человек заболеть инфарктом? И вот одна эта фраза родила роман. Я действительно все эти месяцы, которые лежал в больнице, думал: «Неужели причиной инфаркта могло быть то, что произошло в тот вечер?». А ничего не произошло. Я сказал вам, что буду откровенным: я выпил два стакана вина. А у грузина от двух стаканов вина инфаркта не бывает. <…>

Я подумал: что могло повлиять на мое сердце, чтобы такой молодой человек (это я о первом инфаркте говорю) заболел? Что могло так повлиять? И я пришел к выводу, что все это постепенно накапливается, и потом происходит взрыв, как эволюция и революция. <…>

Первый долг писателей, конечно, заботиться о моральной чистоте своей нации. И вот мы, насколько можем, помогаем. Губительный процесс продолжается и сейчас (речь идет о конце 70-х – начале 80-х годов. – Р.С.). Нельзя сказать, что в Грузии всё ладно, всё уже хорошо, всё в порядке и всё гладко… Нет, не так обстоят дела. Это только начало, по-моему. Борьба будет долго продолжаться. Всегда, наверное. Это уже зависит от того, в какой дозе эти пороки проявятся в той или иной республике. <…>

И я призываю, если есть здесь писатели, и не только писателей, всех: с этим надо бороться, с этим мириться нельзя, потому что это не тот путь развития человечества, на который мы имеем право встать или равнодушно смотреть».

Реальное и фантастическое в этом романе причудливо переплетаются, образуя яркую картину, наполненную большим смысловым содержанием. Перед нами предстает главный герой, известный писатель, член ЦК Бачана Рамишвили, переживший в детстве тяжелое заболевание туберкулезом, работавший пастухом, получивший образование и работающий ныне в качестве редактора газеты. Периоды его жизни подаются писателем через воспоминания, своеобразные «видения» самого Бачаны, лежащего в больнице. Посредством этих эпизодов из биографии героя обозначаются серьезнейшие проблемы общественного устройства тех лет. Как и ранее, Думбадзе выступает непримиримым борцом с миром хапуг, хищников, приспособленцев, расхитителей социалистической собственности, разномастными нарушителями законности. Но это, однако, не отвлеченный рассказ, написанный в детективном жанре. Поднятую проблематику писатель подает в глубоко философском контексте. Его волнуют вопросы нравственного падения отдельных внешне благополучных, скрывающихся под личиной благодушных и порядочных, граждан, личностей, способных на откровенное мошенничество и жульничество. При этом отрицательные персонажи выступают с претензией жить и действовать согласно своим эгоистическим стремлениям, намеренно попирая законность. Мастерство Думбадзе, его неповторимое своеобразие, способность к подаче философских обобщений в доступной притчеобразной форме, проявляется в романе и в том, что негативные образы порой доведены до карикатуры и предельно обнажены их старания представить себя в привлекательном свете. Такова сцена с прожжёной мещанкой и мелкой хищницей Ниной Санеблидзе, пришедшей к Рамишвили просить за своих сыновей. И кто же они? Старший отбывает наказание в колонии, но сердобольная матушка хлопочет о приготовлении для него отдельной квартиры, чтобы он мог жениться «поприличнее». Младший, на поступление которого в университет она истратила две тысячи сто рублей советских денег, все равно проваливается на экзаменах. И теперь она ищет способы восстановления «попранных прав» и страшно возмущается, что нигде не может найти поддержки.

Роман «Закон вечности» всецело проникнут идеей борьбы добра со злом. И зло в романе показано живучим, неуязвимым, способным пристраиваться, маскироваться, всплывать на новых местах. Не брезгует оно и угрожать, шантажировать, оговаривать, вредить. В этом отношении показателен пример Маглаперидзе, откровенного мошенника и спекулянта, бывшего руководителем комбината меховых изделий, после выхода в газете разоблачающего фельетона о нем и пожара на комбинате сумевшего все-таки оказаться на доходном месте в новом объединении ресторанов.

Всей этой борьбой с негативными явлениями и в то же время размышлениями о жизни, о добре, о духовности, об идеалах, в торжество которых верит Бачана Рамишвили, Думбадзе однозначно выступает за торжество нравственных начал в человеке, за вечную потребность его духовного развития и совершенствования.

Нельзя не сказать и о том, что Бачану отличало и еще одно свойство, заключавшееся в поразительной незащищенности, когда речь заходила о потере чего-то дорогого и воистину сокровенного. Ему, многоопытному бойцу и человеку с давно устоявшимися взглядами на жизнь, оказалось не под силу перенести известие о предательстве друга, пошедшего на продажу профессиональной совести и убеждений.

И вот инфаркт, как скажут ему врачи… Но едва оправившись от болезни, Рамишвили проявляет и волю к жизни, и силу духа, и готовность вместить в свое сознание пестрый, неспокойный, клокочущий, доставляющий столько боли и такой прекрасный, неповторимый мир.

Сознание Бачаны динамично, оно легко схватывало суть и диалектику жизненных явлений. Потому с одобрением и воспринималось читателями его стремление к бесконечному движению и совершенствованию деятельности. При сём начиная с раннего детства ни один из нравственных уроков, добрых или горьких, не прошел для него впустую. И они отложились в его душе, а многочисленные испытания к тому же доказали, что без незыблемой опоры в виде нравственности, выработанной многими поколениями предков и проверенной новым социальным опытом, повседневная жизнь теряет ориентиры и устойчивость, становясь пустой и бесцветной.

Думбадзе осознанно соединит в натуре Бачаны различные, иногда даже полярные жизненные начала, такие, как любовь и ненависть, прошлое и настоящее, вечное и сиюминутное, вынуждавшие его стремиться к душевному покою и тут же энергично действовать на благо людей. И такое бытие вовсе не давало ему душевного комфорта, зато оно несло в себе высокую гармонию, наполненную гуманистическими ценностями и потребностью жить полнокровной жизнью со всем её бессчетным множеством проявлений, неповторимых и оставляющих о себе всевозможные, в том числе и противоречивые, воспоминания.

«Закон вечности» буквально закипал злободневностью. В нем подчас прорывались чуть ли не скорые репортажные ритмы – так велико было стремление Думбадзе показать сам ход тогдашней тбилисской жизни, но показать её он стремился с философских позиций, затрагивая одновременно темы современные, остросоциальные и непреходящие, живущие в людском обществе веками, оттого и ставшие вечными.

Так в чем же заключался этот необычный «закон вечности», о котором всерьез задумался правдолюбец и гуманист Думбадзе? Ответ на сей вопрос писатель представил в диалоге Бачаны и профессора Нодара Григорьевича.

«– Два месяца в вашей больнице были для меня временем поразительных открытий!

– Что же вы такое открыли?

– Закон вечности!

– Что?! – воскликнул изумленный профессор.

– Закон вечности! – повторил Бачана.

– Мм… м… В таком случае этот закон должен иметь какую-то формулу, не так ли?

– Конечно!

– Быть может, поделитесь со мной этой формулой? Уверяю вас, Бачана Акакиевич, я не намерен присваивать её или записываться в соавторы! – пошутил профессор.

– Суть этого закона, Нодар Григорьевич, заключается в том, что… душа человека во сто крат тяжелее его тела… Она настолько тяжела, что один человек не в силах нести её… И потому мы, люди, пока живы, должны стараться помочь друг другу, стараться обессмертить души друг друга: вы – мою, я – другого, другой – третьего, и так далее до бесконечности… Дабы смерть человека не обрекала нас на одиночество в жизни…

Профессор удивленно прислушивался к словам Бачаны.

– Сложный, однако, закон вы открыли, Бачана Акакиевич! – сказал он после продолжительного молчания.

– Сложный! – согласился Бачана.

– И вы надеетесь осуществить его в жизни?

– Иначе вообще не стоило бы жить, и я, кстати, был бы сейчас мертв».

Бачана Рамишвили, конечно, далеко не первый на земле, кто осознал величайшую истину и готов с истовой жаждой добра и справедливости работать над её претворением в жизнь. Но разве от того, что рожденный в его сознании «закон вечности» был по существу сформулирован задолго до него, в жизни самого Бачаны могло что-то поменяться? Да и собственно, Думбадзе ведь писал не сагу о жизненном пути своих героев, о философский роман-рассуждение о добре и зле, о предназначении человека на земле и о его естественном стремлении к справедливости как главному и основополагающему мерилу, определяющему все жизненные законы и правила, по которым суждено жить человечеству.

Горьким размышлениям о человеке, его природе, способной вести не к гармонии, а к упадку, деградации, потере человеческого облика, наряду с серией прекрасных рассказов, была посвящена и одна из последних вещей Нодара Владимировича – повесть «Кукарача».

Повесть-воспоминание с детективным и параллельно лирическим сюжетом рассказывает о довоенном Тбилиси и неземной любви участкового милиционера к городской красавице. Но, по существу, писатель представляет нам жизнеописание подлинного героя, способного во имя любви к людям на любое самопожертвование. Скромный, простой и доступный милиционер по прозвищу Кукарача любит и готов защищать не людей вообще, а конкретного обычного человека, стоящего рядом, нуждающегося в помощи и поддержке. И такое отношение к человеческому социуму милиционер распространяет даже на уголовника-рецидивиста Муртало, так как нравственные законы для него всеобъемлющи и каких-либо исключений не предполагают. А потому и смерть Кукарачи от подлой руки рецидивиста выступает в повести не с целью придания ей слезливой мелодраматичности, а исключительно для того, чтобы этой сознательной жертвой заявить о неминуемой и окончательной победе сил добра. Думбадзе непреклонен – его понимание мира неизменно. Гуманист, философ, тонко понимавший человеческие характеры, взаимоотношения и конфликты, он твердо стоял на позиции, заключавшейся в том, что здоровые силы, руководимые добром, справедливостью, духовностью, в широком её понимании, нравственными постулатами, не должны бояться понести определенные потери, неизбежные, но оправданные. Ведь за ними всегда стоит правда, а значит и новая жизнь, движимая любовью. «Самый большой дар, подаренный природой человеку, – это талант любви, – скажет мастер, комментирую «Кукарачу». – Не только к женщине. Талант любви ко всему, что есть на свете: и к Родине, и к делу, которое тебе доверено. Это самый большой дар природы – талант любви… И я считаю несчастным того человека, который уйдет из этой жизни, не прочувствовав этого дара любви. Без этого жить обидно и умирать жалко».

Посвятив свое жизнеутверждающее, наполненное искрометным, добрым, даже поучительным юмором творчество человеку, его природе, помыслам, действиям, душевным переживаниям, Думбадзе не уставал задаваться вопросом: так что же представляет собой человек, почему живет он на земле тревожно и не всегда по общепринятым нравственным законам и установлениям? И пытаясь не единожды на него ответить, в рассказе «Солнце» он представит диалог небесного светила с земным человеком, простым, но стремящимся к познанию глубинных истин, на которых-то и зиждется жизнь на земле.

«– Человек! – взывает к нему Солнце. – Всему на свете определено свое место! Корова знает, что она должна жить и пастись на земле; дельфину известно, что для жизни ему дано море, а для пищи – рыба; птице велено летать в воздухе и спать на деревьях, пресмыкающимся – ползать на животе и жить в норах… И лишь ты один рыщешь, бродишь, скитаешься, не находя себе места, не зная покоя! Угомонись, Человек! Живи или на суше, или в воде, или в воздухе! Что ты за существо, Человек? Откуда ты взялся?! Чего желаешь?! К чему стремишься?!».

Невеселые, скорее грустные эти вопросы, кочующие из века в век, человеку не случайно задает именно Солнце, которое, как известно, присутствовало в образной системе писателя и тогда, когда он работал над романами «Белые флаги» и «Закон вечности». И за Солнцем он как бы выстраивает в ряд не только природу, но и весь людской мир, живущий, увы, разобщенно, недружелюбно и не по нравственным законам, о которых люди прекрасно осведомлены, но которых стараются не придерживаться. Посему и скитаются люди, суетятся, бегут в нескончаемой погоне за мнимым благополучием, основанным на обогащении и мещанских представлениях о безбедной, но замкнутой, ограниченной пространством собственного жилья жизни. Куда уж им до культуры, образования, личностного развития, должных возвышать человека, делая его жизнь осмысленной, целеустремленной и ориентированной на достижение высоких целей? Да и к чему им обо всем этом думать, когда у них есть повседневные приземленные запросы, вращающиеся в орбите физиологических потребностей и примитивных представлений о земном жизнеустройстве, в котором каждый должен быть эгоистом и жить лишь для себя?

Такой жизни, а если точнее – существованию, бездумному и бесперспективному, жалкому, пошлому и недружелюбному по отношению ко всем окружающим и обществу в целом, Думбадзе всегда настойчиво и принципиально противился. Человек в его представлении не для того приходит в мир, чтобы озлобляться и скатываться в бездну, до предела наполненную злом, коварством, безнравственностью, пошлостью, скопидомством, ханжеством и ложью. Да и каким будет в дальнейшем наш общий мир, ежели в нем все эти пороки начнут доминировать? Думбадзе сей категоричный вопрос тревожил, волновал, осмысленно выводя его на путь борьбы, непримиримой борьбы за человека.

На этом-то фоне непрерывной борьбы писателя за человека, за его естество, которому не свойственно зло как явление, уместно обратиться и к мнению критика Александра Руденко-Десняка, метко и справедливо подметившего: «Мир спасет добро… Автор повествования о Зурикеле, бабушке Ольге, Илико и Илларионе был уверен, что человек рождается и живет в гармоничном мире и нужно только постараться не нарушить эту гармонию, сердечно относиться друг к другу, верить во все светлое – и остальное сложится само собой. Автор «Кукарачи» отрешился от извинительных иллюзий молодости, его герой, пройдя через перипетии романов «Белые флаги» и «Закон вечности», убедился, что мир крайне далек от гармонии, а человеческая душа далеко не всегда тянется к свету, что и человеку в реальном мире еще идти и идти путем самопознания и постижения действительности, многотрудным путем утверждения активного добра. Герои писателя познали страдание, прозрели, несли потери, смотрели в лицо смерти (особенно это касается рассказов), но никогда и никто из них даже в мыслях своих не пытался утвердить добро силой, превращая его тем самым в надчеловеческую абстракцию». В этом понимании человеческого социума писатель не знал компромиссов – за добро и справедливость нужно бороться, но бороться честно, открыто, не допуская фальши, подлости и других «приемов», не совместимых с общепринятыми нравственными установками и моралью, истовым приверженцем которых он и являлся.

Действительно, не каждому дано постигать непреложные истины. Далеко не каждый может их отстаивать и за них бороться. Грузинский писатель мог их и убедительно отстаивать, умел он и настойчиво за них побороться. И делал это сознательно, причем не только в литературе. Его голос гражданина, гуманиста звучал и по жизни, к каждодневному и такому разному течению которой он не мог быть безучастным. Его все волновало, тревожило. И эти не покидавшие его переживания с годами отобразились и на облике писателя. Смотрим на фотографии – вроде улыбчивое, светлое лицо, а взгляд грустный… Потому-то, думается, и не выдержало его хрупкое сердце – не смогло оно вместить в себя все тяготы, горькие раздумья, тревожные мысли о человеке и обществе, в котором ему самой природой предписано жить и созидать, а не пресмыкаться, преследуя низменные цели, тем самым втаптывая себя в грязь и пустоту исключительно физического существования.

Перечитывая сегодня произведения Нодара Владимировича, в том числе и его статьи, интервью, а также многочисленные публикации о нем, можно однозначно констатировать – среди нас жил гений, наделенный прозорливостью видеть мир во всем многообразии, во всех красках и световых излучениях. И не просто видеть, но и благодаря исключительному таланту передавать увиденное людям посредством печатного слова. Таланту бесспорно уникальному, непохожему и не подхваченному у кого-то из предшественников или современников. Таланту неповторимому… Да и разве возможно повторить Думбадзе?

Пускай же живет светлая и добрая память о нем. Всей своей жизнью борца и человеколюбца, жизнеутверждающим и духоподъемным творчеством он заслужил того, чтобы быть в людском сознании всегда.