Анатолий ВЕРШИНСКИЙ. НО ОБРАЗ МИРА, ЯРКИЙ И ЖИВОЙ… Поэзия

 

Анатолий ВЕРШИНСКИЙ

НО ОБРАЗ МИРА, ЯРКИЙ И ЖИВОЙ…

 

ОСНОВА

Сельские соседи – как родня:

городских – и проще, и душевней...

В городе сокурсники меня

звали за стеснительность «деревней».

 

Я во всех предметах преуспел;

лишь одну науку городскую,

что нахрап – залог удачных дел,

не желал усвоить ни в какую.

 

Много лет прошло, но я досель

помню об азах добрососедства

и наивно думаю, что цель

не всегда оправдывает средства.

 

И нельзя для форсу обещать

то, чего исполнить не намерен.

И давать не следует в печать

плод ума, что сердцем не поверен.

 

Ну а в отношении корней...

Поскреби любого «городского»,

сбей с души коросту – и под ней

сельская проявится основа.

 

Груз войны в любые времена

пёрла на своих плечах деревня.

Без хребта мужицкого страна –

что ладья без киля и форштевня.

 

Снятся звёзды людям от земли

и в избе, и в мазанке, и в сакле...

В космос выводили корабли

тоже деревенские, не так ли?

 

МАКОВ ЦВЕТ

Обширные поля восточней Пскова

в июне полыхают кумачом.

Распахивают их, но маки снова

растут, как будто всё им нипочём.

 

И много лет народному преданью,

что шли бои у ближнего села

и где-то между Доном и Кубанью

на сына похоронку мать прочла.

 

А летом вышла в степь, где зрели маки,

и вылущила в жменю семена.

И в гости к сыну, павшему в атаке,

приехала, когда прошла война.

 

И высыпала зёрна вдоль дороги,

где кровь бойцов насытила подзол...

Читатели, не будем слишком строги

к бесхитростным легендам русских сёл.

 

И в радостные дни, и в пору бедствий

народ в преданьях выскажет верней,

чем форменный знаток причин и следствий,

мудра ли жизнь и царь ли случай в ней...

 

Восстали недобитые вояки,

и где-то между Доном и Днепром

цветут необоримо, будто маки,

огни изделий с биркой «Военпром».

 

И чья-то мать от сына ждёт ответа.

И снова плакать чьей-нибудь вдове.

И реют флаги макового цвета

на бэтээрах псковских ВДВ.

 

СВЯЩЕННЫЙ ЯЗЫК

Когда человек обращается к Небу,

словами высокими он говорит.

А слог просторечный идёт на потребу

делам и вещам, составляющим быт.

 

В костёлах и кирхах народ своенравный

к обыденной речи в обрядах привык.

А нам заповедал закон православный

для богослужений особый язык.

 

В державных раздорах, в церковных расколах

он выжил, как свет, проницающий тьму,

и жалко, что в наших «продвинутых» школах

уж больше столетья не учат ему.

 

Как можно чураться такого богатства?

Святому пристойна сакральная речь.

Как можно, взыскуя славянского братства,

словесные корни его не беречь?

 

Что следует людям: в бездумной погоне

за модой, прельстившей эфир и печать,

желать песнопений на внятном жаргоне

иль миром священный язык изучать?

 

ОБЕРЕГИ

Прикрывает лицо балаклава,

только юность попробуй-ка скрой!

Автомат с тепловизором – справа,

ну а слева – мультяшный герой...

 

Повзрослевшие за год мальчишки!

Отправляются с вами в поход

полотняные зайки и мишки,

и слонёнок, и вязаный кот.

 

То неброски фигурки, то пёстры.

Вспоминайте домашний уют!

Ваши бабушки, мамы и сёстры

их старательно вяжут и шьют.

 

Не спасёт амулет от осколков,

но, быть может, у смертных ворот,

самоделку тряпичную скомкав,

кто-то волю в кулак соберёт...

 

КАПЛЯ

В Донецкую Русь, где лютует война,

отправились парни с Урала.

Но прежде – землячка, девчонка одна,

для них талисманы связала.

 

А чтобы могли шерстяные зверьки

на равных поспорить с бедою,

в игрушки зашила она пузырьки

с нетленной крещенской водою.

 

Девичьих поделок хватило на взвод...

Приняв боевое крещенье,

в атаку однажды пошёл он – и вот

попал сгоряча в окруженье.

 

В «зелёнке», укрывшей бойцов, – ни ручья,

ни ягод с живительным соком.

И дождь ни приманит молитва ничья:

ни облачка в небе высоком.

 

Когда им от жажды примстилась вода

в порожних баклажках и кружках,

припомнили парни лишь только тогда

о скляницах в мягких игрушках.

 

И пусть оберег потом, кровью пропах –

чиста ключевая водица,

и свежесть её на иссохших губах

бойцам-окруженцам не мнится.

 

В «зелёнке», что враг превратил в решето,

в осаде, в плену безнадёги,

им капли надежды достало на то,

чтоб выжить, дождавшись подмоги.

 

ОБРАЗ

Спасибо неподкупным худсоветам,

чернуху не пускавшим на экран:

картине, отливавшей чёрным цветом,

светило попадание в спецхран.

 

Спасибо неуступчивой цензуре,

чьи очи были зорки, как радар:

запреты испытав на личной шкуре,

поэты лишь оттачивали дар.

 

Спасибо и редакторам суровым,

что правили грамматику и слог

рассказчиков, едва владевших словом,

но правду жизни знавших назубок.

 

За внятный тон и за добротный стиль мы

и жалуем спустя десятки лет

советские полотна, книги, фильмы,

составившие общий наш портрет.

 

И образ, что создал соборный гений

величественной Родины моей,

реальней всех враждебных измышлений

и каждой частной памяти верней.

 

Ведь этот лик, очищенный от пыли

и копоти разрушенной страны,

являет нам не то, какими были,

но то, какими люди быть вольны.

 

МИФ

Дорогою от школы до мертвецкой

толкая ком надежды, как Сизиф,

историю империи советской

уже воспринимаем, точно миф.

 

Творенье мифа – разве это плохо?

Альтернатива мифу – анекдот.

Лишённая сакральности эпоха

в горячем сердце места не найдёт.

 

До неба возвышающий земное,

в минувшем отметает, будто сор,

случайное, пустое, наносное

на главном сфокусированный взор.

 

Так оптику накамерная бленда

спасает от засветки боковой.

Так скроен миф: не быль и не легенда,

но образ мира, яркий и живой.

 

Кто помнит, что миланский замок Сфорца –

прообраз для Московского Кремля?

Для русского народа-мифотворца

Кремлёвский холм – священная земля.

 

Не по секретным схемам с важным грифом,

что бережёт неведомый герой, –

потомки наши по красивым мифам

достроят всенародный долгострой.

 

История ни в чём не повторима,

но, перья в непослушных пальцах сжав,

преемники неправедного Рима

с него снимали план святых держав.