Анатолий САЗЫКИН. «НЕГОЖЕ ПРЕДАВАТЬ ОТЦОВ». О поэзии Иосифа Куралова
Анатолий САЗЫКИН 
Анатолий САЗЫКИН
«НЕГОЖЕ ПРЕДАВАТЬ ОТЦОВ»
О поэзии Иосифа Куралова
Одна из скреп, объединяющих многочисленные и разнообразные народы России, – это национальные культуры, входящие в единую культуру страны. Они складывались и формировались, взаимодействуя друг с другом, сливаясь и обогащая себя и культуру русскую. Хочу сказать об их значимости на примере частном, но очень характерном.
Книга 1-я III тома «Классика Земли Кузнецкой» представляет творчество современных поэтов Кузбасса – подборки их стихотворений, а у 13 из них краткие очерки об их творчестве, их биографии или автобиографии. Среди подборок одно из очень интересных – это творчество Куралова Иосифа Абдурахмановича, ныне кемеровского поэта. По национальным корням он сын татарского народа. Сейчас он Заслуженный работник культуры России, лауреат целого ряда литературных премий, награждён медалями «За заслуги перед Отечеством», «За особый вклад в развитие Кузбасса», «За служение Кузбассу», автор кратких, но чрезвычайно интересных литературно-критических очерков о кузбасских писателях и поэтах, руководитель молодёжной литературной студии «Свой голос», автор сборников стихотворений.
В автобиографии он вспоминает своего дедушку Гиляздина Закирзяновича Хабибуллина:
«Главным книгочеем в доме был дедушка. Он был не просто читателем, который из любознательности осваивал всё новые и новые тексты… У него была куда более серьёзная задача: он устанавливал Истину. И делал это на моих глазах. Дедушка читал художественную литературу, мемуары, книги историков. Но чаще всего на его столе оказывались книги Пушкина и Габдулы Тукая (классика татарской литературы). Лет с семи-восьми помню, как дедушка, прочитав несколько страниц Тукая, брал Пушкина, искал что-то по оглавлению, находил, вчитывался, потом опять читал Тукая, потом опять Пушкина, закрывал книги, задумывался… Оказывается, дедушка сравнивал стихи Пушкина с переводами, сделанными Тукаем на татарский язык. И делал это несколько лет. Когда мне было одиннадцать, он позвал меня к столу, покрытому книгами Пушкина и Тукая, и сказал слова, которые я не забуду никогда: «Знаешь, Пушкин по-русски лучше, чем по-татарски»... Только непрерывный труд души позволил ему обрести зрение, способное видеть Истину».
А разве не труд души позволил открыть Истину Чингизу Айтматову, Расулу Гамзатову, Олжасу Сулейменову и сотням других не столь именитых авторов, и осознать, что причастность к русскому языку, русской культуре вовсе не угрожает их национальному языку и культуре, а позволяет приобщиться к культуре мировой. И вообще высокое и святое чувство – патриотизм – начинает превращаться в национализм, когда у кого-то возникает ненависть или неприятие к другому языку и культуре, чего у нас никогда не было. Народы, населяющие Россию, пусть даже этнически очень различные, имеют общую многовековую историю, близкие духовно-нравственные устои.
Поэтическое творчество самого Иосифа Куралова – интересный пример органического слияния национальной свежести, непосредственности восприятия окружающего мира и мощного воздействия русской литературной традиции. Этот сплав и породил основную тональность его лирики – ироническую. Она очень тонкая, где-то изящная, где-то приближающаяся к сарказму (редко). Она позволяет избегать излишнего пафоса, «серьёзности», назидательности, и в то же время «списывает», оправдывает кажущееся легкомыслие.
Тематика его лирики традиционна: он тоже, по меткому выражению Станислава Куняева, «поэт от мира сего», но воздух иронии придаёт его стихам иное звучание. Они чуть шутливы, ироничны – даже самые серьёзные, и совсем не пусты – и лёгкие, и чуть фривольные, и иносказательные.
Вот как он представляет себя (да простит меня автор, если я где-то, по причине ограниченности места, чуть сокращу его стихотворение):
Сказали мне: ты элитарен,
Стихи твои не всем понятны.
А я всего-то лишь татарин,
Хотя сомненья вероятны.
То примут вдруг за иудея,
Поскольку позволяет имя.
А я им говорю, балдея:
– Какая смелая идея –
Жить в наше время в Третьем Риме!
Могу работать и японцем,
Светя щекой, облитой солнцем!
Надену кепку – армянин,
Почти советский гражданин!
Не нравлюсь папам, нравлюсь мамам.
И даже незамужним дамам!
Когда, красив, как лимузин,
В сиянье собственных ботинок,
Иду в толпе друзей – грузин.
Или иду на крытый рынок,
А он – Медина или Мекка.
Я там стою с лицом узбека,
Как персонаж своих картинок!
По воле Божьей став пиитом,
Погибну я, когда солгу:
Я всё могу!
И не могу
Освобождать забитых бытом,
Склонённых рылом над корытом,
От эстетической нагрузки.
Я сам общипан общепитом,
В Пространстве, Господом забытом,
Я – каждый день в бою открытом,
Поэтому пишу по-русски.
И конечно же, первоисточник жизненного огня, будущей творческой энергии, духовных исканий, общественных устремлений, жажды жизни во всех её проявлениях – это молодая любовь. Состояние это выражено в стихотворениях нарочито эмоционально заряженных, ритмически и лексически раскованных, свободных, с абсолютным преобладанием чувства над логикой.
Счастливо найденное междометие «аляуллю» не зря вынесено в заглавие стихотворения. Оно напрочь лишено рационального смысла, зато полно эмоциональным и имеет очень хорошее толкование в последней строке стихотворения.
Аляуллю! – свищу в два пальца.
Звенит в ответ твоё окно.
Скорей по лестнице спускайся!
Пойдём, пожалуйста, в кино!
Прокопьевск высвистан апрелем!
И с крыш – когда, куда хотят, –
От ветерочка озверели,
Аляуллюйчики летят!
Театр, витрины, магазины,
Копры, балконы, терриконы...
И ты – со мной, и я – с тобой –
Просвистан трелью голубой!
Звени – играй, сквозная скрипка!
Хватай всю душу в оборот!
Пускай цветёт моя улыбка
Пошире заводских ворот!
Аляуллю! – ручьи стремятся.
Аляуллю! – скучай, тоска.
Давайте, люди, обниматься!
…Покрутят пальцем у виска.
Ну да! Ну да! Совсем с приветом!
С хорошей девочкой при этом!
Идём вперёд! На красный свет!
Апрель! Капель! Семнадцать лет!
(1985 г.)
А вот как бежит куда-то юная девушка. Навстречу любимому, надо полагать. Деталей облика – почти никаких (одни «ножки молодые»), зато вся – движение и порыв. Он-то и схвачен автором, как в мгновенной фотографии.
Ах, как она бежала мимо,
Распахиваясь на ходу.
Пластичная – как пантомима!
Вся – юная! Вся – на виду!
Аж сквозь сапожки
Меховые,
Разбрасывающие снег,
Светились ножки
Молодые!
Ух, этот миг…
Эх, этот бег!
Вот так же предельно сжат портрет любимой, составленный из одних определений, но мы и её видим, и полноту и противоречивость чувства к ней ощущаем:
Любимая, звонкая, нежная!
Семнадцатилетняя, грешная!
Светящаяся, святая!
Глупенькая, пустая!
И грешную, и святую,
И нежную, и пустую,
Какую помню – люблю такую,
Именно эту, а не другую!
Вообще, очень интересной, нешаблонной, представляется авторская позиция в стихотворениях на эту, любовную, тему, она может даже показаться уязвимой с точки зрения «облико-моральной». Лирический герой всегда старше героини, он очарован ею, и в этом обоюдном очаровании, в его радости и свободе видится какой-то бытийный (не бытовой) смысл. Так, в стихотворении «Был же вечер не слухом, не сплетней…»: «был же я – двадцатисемилетний, и семнадцатилетняя – ты»:
…Ты, как свет на ладони, легка!
И пока никакого мне дела,
Что душа не вселилась пока
В загорелое юное тело!
--------------------------------------
…Лишь летящие линии рук –
И в другом мы от всех измеренье!
Ничего ты не видишь вокруг,
Так вот и начинается зренье!
---------------------------------------
…Будет пройден житейский ликбез,
И начнётся души возмужанье.
А пока ты мне нравишься без
Хоть какого-нибудь содержанья.
Рискованно? Непривычно? Несерьёзно? Всё так, но поэзия не инструкция по правилам дорожного движения для начинающих, это сфера любви, радости и духовной свободы. Я уже говорил о кураловской иронии как наилучшем средстве коррекции излишнего пафоса, серьёзности, назидания и прочих подобных вещей.
В его поэтическом сборнике «Тысяча твоих лиц» есть очень интересное стихотворение – «Случай». Лирический герой его:
…Шагал в Культурный институт,
А там – цветочная рассада.
На грядках девочки растут,
Их даже поливать не надо.
Героя же «Замучили агитбригады, / Беседы, лекции, доклады, / Начальники и просто гады…». Девчонки героя не замечают: «Они без умолку галдят». Герой:
Нашёл в кармане спички,
О солнце – чирк! Подожжены,
Покровов мигом лишены,
Взлетели девочки, как птички –
Голубки, ласточки, синички,
На крыши солнечной весны!
А там одёжки не нужны!
----------------------------------------
…Девчонки бегают по крыше!
Приветы шлют народной массе!
Да не в каком-нибудь Париже –
В каменноугольном Кузбассе!
Немедленно следует разгневанное письмо «от общественности» на имя Президента (это тоже условно-поэтическая фигура) – призвать к порядку распущенную молодёжь и вообще «Пора везде вернуть брезент!». Президент отвечает: «В себя глядите!».
Это позиция поэта. Она намеренно обострена, иронически снижена, что вообще очень для него характерно.
* * *
В стихотворении «Аляуллю» прозвучало и название города – Прокопьевск. Это родной город Иосифа Куралова. Там он родился и как поэт.
В 1-й книге III-го тома издания «Классика Земли Кузнецкой» в очерке Екатерины Тюшиной о Куралове сказано так: «В 1982 году он стал участником состоявшегося в Новосибирске совещания молодых писателей Сибири, где его творчество рассматривалось в семинаре Юрия Поликарповича Кузнецова. Тот так отозвался о молодом поэте: «Иосиф Куралов – поэт суровой судьбы. Он родился среди терриконов Прокопьевска. Вместо земли под ногами у него был «серый камень, чёрная зола», а меж тем его душа всегда стремилась к высокому».
Кузнецов одобрит его первый поэтический сборник «Пласт», напишет к нему предисловие и порекомендует к изданию.
Кузбасс – вообще угольный край с огромной территорией в три средненьких европейских государства. С природой невероятной красоты (её часто называют сибирской Швейцарией) и с огромными запасами высококачественного угля. Прокопьевск и рядом расположенный Киселёвск – это города-символы угольного богатства. Они просто на угле стоят. И в этом их слава и проклятие…
Прокопьевску, да и Кузбассу, сильно повезло, что у него такой певец, как Куралов. Вот выдержки из стихотворения «Праздник»:
Портреты. Флаги. Серп и молот.
И почки верб, и – юн мой город!
Со всех сторон людской прибой,
А свет у неба – голубой!
---------------------------------------
…Куда девать напор весенний?
Избыток солнца и огня:
Прокопьевск рушится в веселье,
И Первомай несёт меня
К колонне наших демонстраций,
К трибуне, к флагам, к горнякам,
К Коммунистическим векам!
Всё! Не ударит больше стужа!
Тепло отныне на Земле!
И воробей забрался в лужу
Уже совсем навеселе…
Это Куралов. Пафос первомайского праздника – и даже воробей в луже навеселе. Понятно, что воробей навеселе меньше всех.
В ряде других стихотворений видит поэт родной город сквозь призму жизнеутверждающей иронии. Казалось бы, в самом деле, чем восхищаться? Не преувеличил Кузнецов, когда сказал, что под ногами у него не земля, а «серый камень и чёрная зола». Но это – родной город, и так естественно, необходимо для жизни видеть его другими глазами:
Прокопьевск! Сколько света, сини
В твоей сквозной голубизне!
Волной качаются разини.
Вы что увидели во мне?
Гляжу во все глаза гражданкам,
И всё вокруг полно огня.
И этот тополь долгожданный,
И эти солнца в окнах дня!
Поэт видит лица людей, они родные по судьбе. Он прекрасно понимает связь кровную между людьми труда – связь, которой стоит и держится страна, Россия.
И Прокопьевск и любой из многих маленьких городов и посёлков, сёл и деревень Кузбасса, в которых живут и работают более двух миллионов человек, заслуживают любви, уважения и благодарности.
Здесь на горняцких лицах отблеск
Не мглы, а трудового дня.
Запомни имя – град Прокопьевск!
Столица света и огня.
Иначе как тебе раскрыться,
Увидеть солнце в синеве?
В любой груди живёт столица,
Их там с Москвою ровно две.
И Ломоносовским заветом
Живёт сибирская земля –
Небесным и подземным светом
Усиливает свет Кремля.
Ломоносовский завет мы помним: «Богатство России будет прирастать Сибирью». Нельзя этого забывать никому.
* * *
Развивая тему родного края, авторская мысль становится всё более глубокой и реалистичной. И это вовсе не его, поэта, субъективное видение темы и настроение. Это тревога абсолютно всех, кто любит свой край, готов в нём жить и работать, невзирая на суровые природные условия, неизбежный дискомфорт и недостаточное развитие так называемой инфраструктуры.
Поэт говорит прямо:
Чего хочу я в этом мире,
Когда нашёл судьбу свою?
Зелёный гул всея Сибири
Не кружит голову мою.
Хотел с природой породниться,
Но к дымным городам приник.
Природа – словно заграница,
Я не учил её язык.
Здесь гром промышленности тяжкой
Не бытом стал, а бытиём.
И мы всерьёз, а не с натяжкой,
Родимый край судьбой зовём!
Да, жить здесь по-настоящему, т.е. с любовью, с семьёй, с планами на будущее своё, детей и внуков – это судьба. Происходит взаимопроникновение судьбы и любви к своему краю, тревоги за него (то есть за себя) и желания не допускать ухудшения и без того тяжёлых условий.
Кто-то это переживает молча, кто-то включает сибирские стабилизаторы. Достаточно многие просто бегут отсюда, особенно молодёжь, у которой прочных корней нет. Она просто головой знает, что был героический подвиг Кузнецкстроя, что был громадный судьбоносный трудовой вклад в Победу в Великой Отечественной войне.
А поэт старшего поколения, любящий свой край, видя наступившие перемены, молчать не хочет и не может. Мне представляется одним из самых значительных по мысли и исполнению вот это стихотворение:
По ночам я прилетаю
Из Москвы в Сибирь родную.
Вместе с утром рассветаю,
Бело облако целую.
А под ним, под белым, – чёрно,
Расползается проворно.
Черно облако миную,
Но его я не целую.
Хоть оно – и друг мой с детства,
И насквозь оно родное,
И могу в него глядеться,
Словно в зеркало прямое.
Бело облако – небесно.
Черно облако – наземно,
Словно чудище агрессно,
Обло, лаяй и стозевно.
Не живущим в Кузбассе это стихотворение ни сразу, ни потом может и не дойти. А вот живущим, особенно всю жизнь…
Браво, Александр Радищев! Браво, Иосиф Куралов!
Некогда Александр Николаевич Радищев, видя ужас крепостничества, так его охарактеризовал: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй!».
Куралов же видит чудище в том смоге, что почти непрерывно висит над крупными промышленными центрами – Новокузнецком и Кемерово, в той угольной пыли, которая осыпает Прокопьевск и Киселёвск и другие населённые пункты, где идёт добыча угля и руды (теперь даже и Междуреченск, который был когда-то эталоном зелёного и чистого городка). Видит поэт «лунный ландшафт», то есть пропасти и горы вывороченной глины и щебня на месте былой прекрасной природы по всему Кузбассу.
Когда промышленные предприятия Кузбасса круглосуточно дымили во время войны, это было естественно и понятно: «Всё для фронта! Всё для Победы!». Кузнецкий металлургический комбинат был дважды награждён почётными военными орденами за вклад в Победу!..
Ну, а когда бессовестно и беспощадно рвут землю на сотнях тысяч гектаров, уничтожают чистую воду и воздух угольными разрезами ради миллиардных прибылей господам, многие из которых не знают и знать не хотят, что это за Кузбасс и живёт ли там кто-нибудь… Понятно, что это рабочие места, это зарплата сотням тысяч людей. Но почему бы не вложить средства в восстановление разрушенного края? Настоящие, большие деньги? Карл Маркс, первый глубокий аналитик капитализма, писал, что нет такого преступления, на которое не пошёл бы буржуазный делец ради 10% прибыли. А здесь-то речь идёт не о десяти процентах. Давно должен и может быть принят строжайший закон, запрещающий такой грабёж. Но, видимо, очень уже крепкие, сильные лоббисты защищают «права» миллиардеров.
Прав был Радищев, заклеймивший крепостничество, и прав поэт, перенеся эту характеристику на нынешнее «чудище».
Он вместо слова «озорно» употребил слово «агрессно», но так ближе к истине. Здесь его привычная ирония переходит в другое качество, но этого требует тема и суть дела.
* * *
Развал Советского Союза и буржуазно-либеральная контрреволюция начала 90-х годов не могли не отразиться в душе, сознании и творчестве поэта. Иосиф Куралов отзывается на эти события и откровенно публицистическими, очень хлёсткими стихами, и пытается реагировать на них в своей иронической манере, переходя к своеобразным иносказаниям.
Одно из них – «Иосиф, или Трамвайный народ (маленькая трагедия)».
Это достаточно большое стихотворение. Главные персонажи его – пассажиры трамвая (кстати, в недавние времена – главного средства передвижения в самых крупных городах Кузбасса) или простой народ. Иосиф – лирический герой, закономерно сам автор, а при большом разгуле фантазии, по закону поэтической условности – Сталин...
Пассажирка, явно навеселе, подражая голосу и манере Вахтанга Кикабидзе, в своё время кумира советских женщин, поёт песню из фильма «Мимино», и публика её благожелательно слушает. Но Иосиф «не выдержал… и ответил голосом Иосифа Кобзона: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» – спел державным голосом всю песню. Громко спел и вышел на нужной ему остановке. А народ трамвая «вдруг взорвался криком небывало громким, страстным: «О, вернись, любимый наш Иосиф!». И так далее. Но лирический герой в трамвай этот больше не садится…
Обыкновенный иронический бурлеск!
Но можно вспомнить и пушкинское:
«Поэт на лире вдохновенной
Рукой рассеянно бряцал,
Меж тем народ непосвященный
Ему бессмысленно внимал…».
И его же: «Сказка ложь, да в ней намёк…».
А есть и такое, написанное Кураловым по горячим следам событий:
Кто не ослеп под властью Сатаны,
Тот видит всё как есть на белом свете…
Нет той страны, в которой рождены
Ты сам, твои родители и дети.
А есть какой-то голый стыд и срам,
Многоканальная теледубина.
Бездарный хам заполнил Божий храм,
А Родину заполнила чужбина.
И крик, что я в груди своей держал,
Наружу рвётся, сердце обнажая.
Я из родной страны не уезжал,
Так почему вокруг страна чужая?
Лишь в сердце для чужбины места нет.
В сердцах людей живёт, горит, не тая,
Один на всех неистребимый свет.
Он – Родина моя, он – Русь святая.
Великолепный образец подлинно гражданской поэзии!
Насколько мне известно, Иосиф Куралов в XXI веке пишет очень мало (хотел бы ошибиться). Его последние сборники изданы в 2006 и 2007-м годах, но стихи в них написаны в последней трети века прошлого.
Видимо, поэт счёл, как он сам пишет:
Вот и стукнуло время, когда,
Даже если дышать осторожно,
От судьбы, от сумы, от суда,
От себя убежать невозможно.
Как оно повелось в великой русской литературе, в её замечательной поэзии, поэт обобщает и сам оценивает своё творчество, как положил этому начало великий Пушкин в «Памятнике» и как он с благодушной иронией гения согласился себя критиковать в стихотворении «Румяный критик мой, насмешник толстопузый…». И самый строгий завет его же: «Ты сам свой высший суд. / Всех строже оценить умеешь ты свой труд».
У Иосифа Куралова, естественно, своё видение сути понятия «поэт», выраженное в одноимённом стихотворении:
Хоть белолиц, хоть тёмен кожей,
Хоть синеглаз, хоть черноок,
Поэт всё время – непохожий,
Поэт глобально одинок.
Скучает с этими и с теми,
Живёт вне всяческих систем,
В пределах солнечной системы
Своих стихов, своих поэм.
Народной массе безразличен,
Счёт не ведёт земным часам,
Он во Вселенной безграничен,
И вся вселенная – он сам.
Внутренняя свобода, личная ответственность, нежелание и неумение писать не то что по чьей-то указке, а просто «в духе времени» – ценнейшее качество поэта. В этом смысле не только я, а многие и многие читатели старшего поколения солидарны с поэзией Куралова по совершенно принципиальному вопросу.
А кто-то её и не примет...
Дело вот в чём. В последние три года, с 2020-го по нынешний, в журнале «Наш современник» публиковалась большая литературно-критическая работа его главного редактора и поэта Станислава Куняева «К предательству таинственная страсть» (строчка Беллы Ахмадулиной). Необходимо пояснить: журнал «Наш современник» – единственный и последний из столичных «толстых» журналов, что избежал в последние три десятилетия западного влияния, не свернул на либеральный путь, а твёрдо встал на русские национальные и государственные позиции. Огромная заслуга в этом главного редактора Станислава Куняева и всей редакции.
В работе «К предательству таинственная страсть», которая наверняка станет книгой, автор предпринимает попытку критического анализа и сурового суждения о творчестве поэтов-шестидесятников и так или иначе близких к ним (Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной, Булата Окуджавы, Бориса Слуцкого, Давида Самойлова, Александра Межирова и других), часть из которых в трудное для страны время эмигрировали за границу – по сути, предали свою страну...
Когда читаешь эту работу, невольно и неизбежно встаёт вопрос: а где же были вы во время популярности и востребования их творчества? И что делали с ними дружившие, общавшиеся, а ныне так сурово их судящие?
Далеко не вся читающая страна жила и живёт в Москве. Не забуду, как мы, студенты старших курсов, в конце 50-х, рвали друг у друга из рук «Новый мир», «Знамя», «Юность» и прочие журналы со стихами этих поэтов и статьями о них. Нам казалось: вот оно, новое слово в поэзии, вот она – «оттепель» в суровом коммунистическом режиме. Литературные схватки и дискуссии до нас пресса не доносила. Интернета, слава богу, не было. Всякие сплетни, конечно, были, но не они нас формировали...
Иосиф Куралов, конечно, моложе меня, но все равно мы из того времени, когда, по словам Евтушенко, «у нас стихи читает вся Россия, и чуть не пол-России пишет их».
Мы, как и вся ныне читающая Россия, благодарны Станиславу Юрьевичу за его громадный, нужный и полезный труд. Но я не могу не присоединиться к мнению, выраженному в стихотворении Иосифа Куралова «Ответ»:
Я сам поэт и русский патриот,
Не ржавый и надёжный винт державы.
Негоже мне отказываться от
Самойлова и Окуджавы.
Да, я однообразен и убог
В пристрастиях. Иным быть не пытался.
А Межиров в Америку убёг.
Но он в душе моей остался.
Перед фронтовиками я в долгу.
Воспитан так. И фразочкой крылатой
Я их вину измерить не могу.
Живу во всём сам виноватый.
Рубцов, Куняев, Юрий Кузнецов
Мне ближе вышеназванных. И всё же
Отцы пусть предадут. А нам негоже,
Негоже предавать отцов.
* * *
Закончить очерк о поэзии Иосифа Абдурахмановича Куралова я хочу его стихотворением, которое, на мой взгляд, имеет вполне итоговый характер, но вовсе не является пафосным, итоговым, оценивающим ни по тональности и не по смыслу. Оно больше всего отвечает тону и содержанию большинства его стихотворений. А тон этот, как уже было сказано, – ироничный, часто иносказательный.
Вот таков «Кот печальный и суровый»:
Шёл по улице дождливой
Кот печальный и суровый.
Шёл, усы топорща гордо,
Лужи с краю обходя.
Он смотрел на всех прохожих
Иронично и тоскливо.
Не хотел он с ними явно
Ни в какой вступать контакт.
Пусть они спешат куда-то,
Думал кот, вперёд шагая,
Пусть идут в свои квартиры,
Пьют из блюдцев молоко.
Я зато один – печальный!
Я один зато – суровый!
И усы мои на месте!
И иду, куда хочу!
Великая вещь – способность иронично смотреть на жизнь и особенно на себя самого.
«Улыбайтесь, господа!» – призывал барон Мюнхгаузен.
«Посмеяться над собой не бойтесь, – говорил Максим Горький. – Это так же необходимо, как необходимо умываться!»
Доброго пути в жизни и литературе, Иосиф Абдурахманович!
Чтобы всегда мог сказать: «Иду, куда хочу!»
г. Новокузнецк