Михаил ЖУТИКОВ 
Михаил ЖУТИКОВ
НЕ ЛЕВ, НЕ ЛЕВ – НО ИЗ КОШАЧЬИХ…
(1983-2008)
БАРАНОВОЛК
…Дабы сковать течение обманов,
Растратой сил не оскорблять веков,
В единстве вольном дабы ни баранов
Не продолжалось в мире, ни волков…
Сбылось! Ядреной мысли воплощенье,
Научно обоснованных кровей,
В пылу надежд, к высокому служенью
Барановолк выходит из степей.
Дороден. Взгляд бараний, волчье ухо,
На пастбище усиленно нагнут:
Осознает свободу-через-кнут –
На благо общества утешить брюхо,
Ко прочей туп… но проблеснет, как сталь,
В глазу Освобожденная Мораль.
Чуть углядев в соседе нерадивость,
Рвануть спешить под мордой у него
(он именует это: справедливость),
Ну, а не выйдет… это ничего.
Что до руна – хоть мастью и пригож,
Как ни щелкай, клока не сострижешь.
Повеет ли неясными ветрами,
Спешит за спины (покосясь на лес),
Но жалкий вой доносит вечерами,
Что воли дух в бедняге не исчез,
Что стыло, в этой сумеречной тяге
Нечуждой непокорностью дыша,
В том пере-недокрещенном бродяге
Томится двупорожняя душа.
Тогда неважен вид его. Корежут
Красавца судорги, во взоре две луны
Шевелит боль – хоть вроде и не режут,
И ружья по нему запрещены.
Уют потьмы и, бок о бок, собрата
Широкий бег – и дух, и чернота
Открытой крови – въяве, и тогда-то
Кнута себе он требует, кнута!
Не то он пасть улыбчиво оскалит
И, опевая выдох и полет,
Собрата скорой, волчьей хваткой валит
На спину и по-волчьи горло рвет.
ЛЕВ
Теперь молчи. Избыта, что ли,
По капле будущность – пока
Короткий путь до львиной доли
Ты мерил силою прыжка.
Тем быстрым воздухом не веет
И в снах. А явь куда ярей –
Они почти уже не верят
Улыбке царственной твоей,
Когда железным коридором,
Ливрейной сворой провожён,
Тянуть опилочным позором
Нелепый хвост ты отряжён.
Не одолеть ягнячьей стыни,
Стреляет бич, и в пасть суёт
Башку в поганом брильянтине
Тебе отважный идиот.
В протухлом мельтешенье света
Под барабанный пустослов
Ты стерпишь, царь, кружное это
Рукоплескание ослов.
Должно быть, лакома арена
Забывшим правду божества –
Им дней бесчувственная смена
Не доставляет торжества,
Их выходки глухи, нежданны,
Нелепы горести труда,
Как настоящий зверь саванны
Не поступает никогда –
Ненужной злобою упито,
Предусмотрительно-подло,
Несчастно и недаровито
Тысячерылое кубло.
…Но ты не явишь им презренья.
Уверь мучителей своих,
Учись их страшному терпенью
И стереги сторожкость их:
Раз ошибется чернь тупая,
Засов не звякнет на тюрьме,
И вот тогда, легко ступая,
Ты улыбнешься им во тьме.
КУКУШКА
1.
Чем знаться с нуждой неисходной,
Чем строить, страдать, дорожить –
Гражданкою леса свободной
Куда как вольготнее жить.
В трудах изнемогут простые,
Для умных готовое есть –
Где губят гнезда родовые
И глупых наседок не счесть.
Готовая кладка в глубинке
Такой вот открыта, рябя,
Где каждая в ложе пушинка
Нащипана ей из себя.
Безвестной нуждой увлекаясь,
В отлучке мамаша: лети.
Не этой роптать, утесняясь,
И где ей считать до пяти.
Теперь упорхнуть, успокоясь,
Усевшись не так далеко, –
Была бы нечистая совесть,
А все остальное легко.
О гордом уме и гоненье
Втолковывать гулким лесам,
Скитальцей в общественном мненье,
А этот потрудится сам.
2.
Свои могут медлить, удаче
Доверясь в родимом дому,
Он должен быть первым, иначе –
Иначе не хватит ему.
В налипших доспехах, едва из
Яйца, а уж жизни заказ
Нерадостен. Но, не вдаваясь,
Нацеленно выкачен глаз.
Что, мокрому, дрожи по жилам,
Забот от рожденья иных!
Ему тяжело, не по силам
Выталкивать этих своих.
Внизу, к их дурацкому горю –
В объятья дурацким судьбам –
Достанутся умному хорю,
Колючим союзным зубам.
А тут уже тянется шея –
Старайся, мамаша, таскай,
О вечно голодном радея,
Ему одному успевай.
И жутко же крови веленья
Расслышать, и то ли слышней –
За хлопотами прокормленья
Куда там опомниться ей,
Пока зажелтеют денечки,
Прозрачнее солнышка свет:
Родимые где же сыночки?
– Ку-ку, – раздается в ответ.
ВЫХОДЦЫ ИЗ ПЕСКА
Как тяжесть больная мира
Провалит ходы, веска –
Выходят, выходят в дыры
Выходцы из песка.
Их много, их всё прибудет,
Шурша жестяной тропой –
Мерцают, одеты будто
Хитиновой чешуей.
Пустынен их путь убогий,
Где сохнет вослед трава,
Пересыпают немногие
Между собой слова:
В них осыпь шурфа и шлака,
Праха взвитых бархан –
Песочных часов у мрака
Бездн, где сухой туман,
Где у кореньев ссохлись
Костные желваки,
В жажде росы задохлись
Гари, солончаки.
Не ждать – не осветят верой
И не поглядят назад
Выструенные ветром
Голые их глаза.
В виду уже улиц серых
Их вал, легион, кортеж,
Находят колонны первых
На гребень и на рубеж,
На город с последней птицей,
Глядящей угрюмо вдаль –
Призрачные вереницы,
Как в косяке кефаль,
Укрыты пыльцой беспутиц –
И, словно не чужаки,
Взирают на них тех улиц
Стеклянные мертвяки.
* * *
От кровавой ли Мэри
И горячей собаки
Оскоромились мы, дорогой, –
Что осталось у двери
Уклониться от драки,
Поклянясь, что сюда ни ногой.
И лелея проклятья
И кульки на дорогу
Обнимая с улыбкой кривой,
От привета по платью
До плевка от порогу
Весь визит волоча за собой,
Вновь убожество вчуже
Узнавая недвижно
Под бурьяном, в родимом дому –
Видеть: стал еще хуже,
И уму непостижно,
До чего ж ты не нужен ему.
А в дому твоем плохо:
В доме пляшут чужие,
С петель дверь, и к окошку приник –
Где хозяйка-дурёха,
Где твои все родные? –
В уголочке хозяин-двойник.
Может, это ошибка,
Зазеркалье ли к ночи?
Бедный дом о тебе позабыл?
И с кульками, пришиблен –
То ли вот захохочет,
То ли намертво зубы сцепил?
BELETAGE
Управленье финансо-потоком –
Подневольный невидимый труд.
В оборенье недугов жестоком,
Что ни месяц, подельники мрут.
Опостылело с ними светиться,
Растирая слезу кулаком,
Паханеть и советь, и креститься,
Воздыхать и тащиться с венком.
Для хозяев ты вроде насоса,
Что саднит – не втолкуешь вовне.
То предчувствие русского сброса
В оборделенной этой стране,
Где расчетам нет весу ни грана,
Где обычай совсем не таков –
Не полипам смирить урагана,
Не гиенам возглавить волков.
Лес милее родимому волку
И ощерены зубы во тьму,
А и кинуто сколько без толку,
Чтоб не помнить о том самому.
Чьим до шкуры не бритвенный холод,
Океана ласкается медь –
Не понять этой жути ухода,
Эти волчии очи не зреть,
А тебе у того океана
Занимается отсвет иной –
Взалчут черные духи тумана,
Взыщет ад головы удалой,
А тебе отольется по полной
Возвращенье лесного дружка,
И не выхаркать черные волны
Океанского – у – бережка.
…Секретутки же не разумеют,
Разбирает дешёвок азарт –
Что и плотен, и так розовеют
Брылья щёк до ушей, и глаза
Так-то бронзово в душу щелятся,
Точно вправду чертяка здоров,
Что «Давид, промывающий яйца»,
Обнаруженный близ Сандунов.
* * *
М.Письменному
…А жаль, что кончается вечер
И село мятежное солнце,
Расплавом латуни сверкая
Сквозь черное веток плетенье,
И выше берез высочайших
(штрихами тончайшей штриховки
застыли плакучие ветви) –
Едва проступила, но вот уж
Сияет, переливаясь,
На сини стеклянной Венера,
И ели, как черная шуба,
Густеют, и снег уплотненный
Покойно скрипит под ногами.
А жаль, что пора возвращаться
К домам через их переходы
Под фары тревожной дороги
На наледь с насыпанной грязью –
По грязи их вечной уборки
К их так называемой жизни.
Москва, Битца, 1993
* * *
По Божьему небу,
Где бледно-весенняя
Голубень,
Где желтая лилия
И лимон,
Где сине-розовый
Перламутр,
Где угле-красное
И огонь –
Крылатая чурка, железная вошь
Сползает вдаль, и за ней –
Мутной грязности длинный след,
Где головешечная чернь и серь.
Смотри же и ты –
Не восславя жизнь,
Поэт,
Не сползи, чадя.
* * *
Утром, по солнышку, в жесткой траве,
В желтой опавшей листве,
Где от росы еще капли горят,
Прыгают двое щенят.
Нет и ни тени докучных забот,
Дум, занимающих род,
Но, изловчившись, один – не так прост –
Тянет другого за хвост!
Тихо смотрю, я и рад, но как тень –
Горечь каких-то потерь.
Все ж и теперь в тайниках головы
Сам я такой же, как вы.
* * *
Всегда умыт, подвит умело,
Нимало, право, не спесив –
Сам Черт Иваныч режет мыло:
Он так, он так трудолюбив.
Не привереда – не осудит,
Готов невежливость простить,
Он здешний, только не отсюда
И обожает погостить.
Все огорчения забудем:
Зачинщик славной суеты –
Напомнить вдруг, шутя, бабуле
Её девчоночьи мечты –
Или давно немолодую
С каким-то седеньким вполне
Пустить томиться ночь-другую
И обниматься при луне.
Умильный крой на чуткой морде –
Изящен, в духе, скромный взгляд,
И рожки по последней моде:
Sic! Полумесяцем назад.
21 АВГУСТА 2008
Молчанье ночи. Нега облаков
Под царствием луны. Недвижная прохлада,
Не шелохнется мир. Глубокая отрада
В душе дерев и близкой высоте
Застывших волн. Живая тяжесть крон
И ночь – всё сокровенно дышит единеньем,
И нет отчаянья. Ответ перед тобою
На твой уже не заданный вопрос.
* * *
Не лев, не лев – но из кошачьих
Мой русский ум. Куда ленив
И мыслей полнится лежачих,
Не пошевелится для них.
Лишь пустит когти для потяжки,
Когда, хозяина в виду,
Познанья мыслящих утяток
Проводит глазом череду,
Или валяется до поту,
Отворотив и нос к стене,
Пока индюшечья свобода
Изнемогает в болтовне.
Но только бестолочь живого
Мелькнет, подлёшенько близка –
Движеньем тайного, немого –
Не уследишь его броска…
ФОНАРЬ
На одиноком полустанке
Между забором и луной
Фонарь болтается в жестянке –
Насилу видимый и мной.
Но от того, наверно, скрипа,
Что за стеклом неслышим мне,
Смурней морока недосыпа
И одиночества вдвойне.
Один на вечном полигоне,
Не удостоенный судьбы –
Что освещаешь ты в вагоне,
Где спят до станции Столбы?
Их забытью, отраде духа,
Где дышит чаяний туман,
Не внятен встречного, вполуха
Уж цокот слышный, на лиман,
И свет – равно фонарь ли, поезд –
Не застит света славных грез,
И не будить, но лишь покоить
Дан звон и бой и щелк колес.
…Да не коснется грез отчизны,
Где победительная даль,
Моя слепая укоризна,
Моя скрипучая печаль.
* * *
Ты глазеешь, клубочек хотенья,
Привязался ж проклятый исход!
Но горячей, летучею тенью
На заре этот миг отреченья,
Как Гастелло, в тебе промахнет.
И в высокой хандре невезенья
Безразлично тебе с высоты –
Как цепные собаки раденья,
Натянувшие логики звенья,
Обрывают беззвучные рты,
И в иные впиваясь причины,
Ты провидишь иное бытье,
И томясь, принимают пучины,
И вот-вот распадутся кручины,
Оковавшие сердце твое.