Анастасия ЧЕРНОВА. ИВАН ДА МАРЬЯ. Рассказ

 

Анастасия ЧЕРНОВА

ИВАН ДА МАРЬЯ

Рассказ

 

 

Вы, быть может, знаете это место. Перед железной дорогой. Жаркое поле, знойные травы и желтые бабочки дрожат над пыльными цветами, а в пруду, в том самом, что за холмом, купаются дети, глинистый берег влажно скользит под ногами.

В детстве я сильно боялся воды. Даже с кругом. Дырочка такая маленькая. Мгновение – и всё, на чём ты держишься, воздушная упругость клеёнки, обмякнет; без опоры – ты летишь в холод бездонной реки, в острую мглу скрытых течений.

И тебя больше нет. Только шкурка круга этаким мазутным плевком на поверхности плавает.

Я боялся, но этого никто не знал. Ещё я плакал, если старшая сестра опаздывала в школу, когда забирала меня домой после уроков. Все расходятся, забирают шапки, надевают куртки. Хлопает дверь. И мир тогда обрисовывается в своей страшной пустоте. Там, за окном, чужие мамы несут тяжелые портфели. Дети, играя, бегут перед ними. Домой, домой…

А что если сестра никогда не придет за мной? Что тогда? И всё кругом теперь как вода: куда бы я ни делал шаг, проваливаюсь, мне не за что схватиться. Потому что предметы текут. Растекается дом, в котором мы живем. Фотография родителей, которых давно уже нет, их последний взгляд; старый бабушкин диван, будильник на окне, город со всеми своими трамваями и подземными переходами. Где-то в их глубине исчезла сестра.

И потом она вдруг появляется, торопливая, разрумянившаяся, вбегает – грохает дверь. Бежит мимо охранника, мимо нянечки, что вешает половую старую тряпку на крюк в стене.

– Таня! – кричу я.

И мир вновь обретает всю твердость и тяжесть основания. У каждого предмета своё, определённое, место. Вот школа. А вот нянечка, она в синем халате и в тапочках, а наш дом – через две автобусные остановки. Бродячая рыжая собака сидит, быть может, у крыльца…

Всё это было так давно, что казалось сном. А сон – самая настоящая большая река. В нём забываешь себя, как в речном тепле и покое, в солнечном разливе тишины. Тебя нет, только витки волн, только камни, плоские и цветные, на дне. Дневной мир всплывает фрагментами: белая рука, гул трассы, густая прядь темных волос, дети… купаются. В знойном воздухе колеблется пыль.

Вот так я шёл, и было уже поздно, близился полдень. Солнце стояло над ближней рощей, сеть лучей упала, золотясь, на дорогу, и всё вокруг стало неподвижным, словно застывшим. Небо, и дорога, и роща – обрели один цвет, цвет спелых колосьев; и было в этом что-то жуткое и нереальное. Даже в том, как я шёл. Мне кажется, я на месте шагал! Десять минут, двадцать…

Всё то же поле, метелки соцветий у обочины.

Всё то же золотое, знойное, полуденное, марево.

Быть может, я заснул, конечно, всё очень просто.

Я ведь не спал прошлую ночь на террасе у Ларисы. Приемник работал, мы кричали, что-то пели, гости несли корзины с водкой и грибами, разные корзины. Одна корзина с котом. Кот мягкий, Шпунтик. Расцарапал мне руку, подлец. Мне двадцать лет, Ларисе – далеко за сорок. Но это с её слов. Лучшая моя подруга. А как звучит в её руках гитара, если взбредет в голову спеть что-нибудь! А пели мы, не смейтесь, «Звезду по имени солнце» и «Бездельника». Просто Лариса кроме Цоя ничего другого не знает. Фанатка в любом деле. Дачу сама отстроила, кота завела, пригласила друзей-грибников и друзей-пьяниц. И меня… Я что-то среднее. Пока не определился, и то и другое нравится. И больше всего – такие ночи, когда много шума, много друзей, а Лариса предлагает: «А ну, оставайся, живи у меня!». Глаза её блестят лихорадочно.

Дома вот у нас – не в пример тихо. Таня третий институт кончает – два уже закончила, с отличием, и всё мало. С утра до вечера занимается. Её книги везде: и на полках, стопочками, и на кухонном столе, и на узкой холодной кровати, похожей на больничную койку. И чего, казалось бы? Я недавно поступил в институт, и то – не сильно-то рад. Вот возьму и перееду к Ларисе, насовсем. Лариса столько вузов не кончала, а что задумает – обязательно сделает. Не отступится. Как гитару возьмет – не вырвешь. Над её избушкой звезды ночью яркие, а диван, который она раскладывает, такой глубокий и жаркий, словно пар от самовара. Да-да, перед сном Лариса обязательно самовар ставит, на табуретку. И крендельки там всякие, забавно.

Сахарная пудра на губах… тает…

Вот так я шёл и думал устало, и Ларисин наказ «не забудь вернуться к ночи» в мыслях вертелся. А дорога – луга и роща – никак не менялись, будто и шага я не сделал! Мои ноги отяжелели, болела голова, сильно хотелось пить, а воды с собой не было. Лариса не переносит трёх вещей: малиновое варенье, воду в бутылочке и робких баб. Конечно, я с ней, в целом, согласен. Пить воду из бутылочки, чмокая, словно новорожденный младенец, – просто смешно. Умей терпеть, умей ждать.

Подул ветер, тяжелая волна прокатилась по земле, раскачивая травы… Я впервые шёл по этой дороге, но, странное дело, все было родным. Где-то я уже видел эти цветущие, оплывшие сладким тленным запахом луга и чувствовал страшную обречённость. От Ларисы я обычно уезжал рано утром, на восьмичасовом автобусе – сразу до Москвы, в институт.

Но сегодня я опоздал на автобус: слишком устали от гостей.

– Теперь на электричке езжай, – сказала Лариса напутственно, – до станции минут сорок топать. Прямо по асфальтовой дороге. Никуда не сворачивай. Вот и придёшь.

Какие сорок минут!.. иду уже так давно, а конца не видно. И всё знакомое, очень… Обрыв, ромашковое поле, пруд, вода в нём – цвета крыла лимонной бабочки…

И тогда я вспомнил!

Я видел уже это место в кошмарном сне. Сомнения быть не может. Травы поднимаются всё выше, обрастая невысокий холм, а за холмом пруд, купаются дети; их неясные силуэты (сидят, поджав ноги, на берегу? кидают в пруд мячик?) исчезают, бледнеют в золотистых подтеках света так, что я почти и не вижу их, только догадываюсь по голосам и звукам. В воздухе томительно душно. И тут, вдалеке, на повороте, появляется ярко-зеленая точка – автомобиль…

Всё развивается так быстро, что я ничего не успеваю подумать, если во сне возможно хоть о чём-то думать… Откуда-то, словно из пустоты, выворачивает, петляя, грузовик с прицепом.

И вот две машины несутся друг на друга, они необратимо встретятся на повороте, том самом, что за холмом. Я вижу зеленый автомобиль, как мерно и легко он приближается, а водитель и не догадывается о страшной опасности, о скорой своей гибели! Я хочу закричать, но вместо этого отпрыгиваю в сторону и падаю на траву. Грузовик мчится зигзагами, словно маятник часов. Ничто не может его остановить.

И на повороте они встречаются. Буквально разрывают друг друга. Рев машины и человеческий крик сменяется внезапно наступившей, острой, давящей тишиной. Теперь я встаю и бегу к этому месту. Что-то притягивает меня и влечет.

…Так и есть, груда металла. Ничего более.

Грузовик с прицепом стоит, развернувшись боком, посередине дороги, у него разбито лишь переднее стекло. Зато от маленького автомобиля ничего не осталось. Я наклоняюсь.

То, что увидел, – всего лишь на одно мгновение – наполнило меня ужасом!..

Внутри машины, среди её обломков – совсем молоденькая девушка. Кровь смешана с лоскутами, цветными обрывками пестрого платья, но – лицо… Лицо я помню до сих пор. Необыкновенно красивое, с застывшим страданием… Её губы полураскрыты, а глаза, не отрываясь, смотрят сквозь меня, словно в немом укоре: «Ты мог бы меня спасти… ты же знал…». Её темные волосы ещё хранят тепло, широко и свободно сбегают на плечи, но тень смерти уже стынет надо всем, распространяя холод и тишину. Серые глаза молчат.

«Да разве я мог помочь тебе?!» – кричу я, и тут же просыпаюсь. Мои ладони мокрые, и лицо мокрое, будто во сне я плакал. А на душе тяжело, страшно тоскливо. Ощущение, словно то был и не сон.

Почему я испытал такой страх? Я дома. Сижу на своей кровати, одеяло сползло. Глубокая ночь. За окном – темнота, разбавленная мирным сиянием оранжевых фонарей…

А в глазах моих всё ещё держится сон, я всё ещё там, на незнакомой дороге, перед разбитой, раздавленной машиной. Незнакомой? И вновь я вижу обломки, резину… Одно колесо почему-то сохранилось. Лежит теперь, откатившись, в стороне. Не удержавшись, я падаю на колени. Нет! Это не просто смерть. Не просто гибель. Вглядываюсь в её лицо, в её уже холодные, молчащие, широко раскрытые глаза… Гибель эта, такая нелепая, неожиданная, касается каким-то образом и меня. Всего моего существования. Всей основы. И тут я осознаю – непонятным образом, по ощущению, которое входит в мою душу, – как внутри что-то откликается, бьется сильнее и больно: ведь это она, которую я должен был встретить, должен был найти… А теперь мы никогда и нигде уже не увидимся. Встретиться впервые лишь для того, чтобы ощутить утрату. И никакой надежды! Даже её слабого далекого мерцания!

В голове моей проносится вопль неисполненного. Вселенная меняет свои очертания. Это мир, в котором не будут жить наши дети. Это мир, в котором не будет ни дел наших, ни песен. На дымящиеся обломки разбитой машины – вот на что похожа теперь моя жизнь.

Проснувшись, я долго не мог успокоиться. Я почувствовал тогда больше, чем просто кошмар, и больше, чем тягостное сострадание. Сон навис надо мной, словно плакат, и несколько дней, даже недель, я помнил малейшую его деталь.

Потом постепенно подробности забылись, конечно… То было время, когда я только познакомился с Ларисой. Она подошла ко мне в баре и сразу угадала, что мне пятнадцать, что я поругался с роднёй и домой возвращаться мне не хочется. Тогда Лариса угостила меня хорошими сигаретами и предложила переночевать у неё, в загородном доме. А как расписала свой сад! «Садик, – говорит, – есть. Вишневые деревья. Всё белое. В белых цветочках – весна. Ночью – соловьи поют. На деревьях, вишневых, сидят и – поют».

Вот только из-за этого сада, мне кажется, я и поехал. Лариса тогда не очень понравилась: её влажная тонкая ладонь, которую она протянула мне, её неспокойные, такие же влажные глаза…

Кто бы знал, сколько открытий ждёт меня. Ну, никакого сада не оказалось, разумеется. Только утром, когда я вышел и сел на крыльцо, под крапающий дождик, мне подумалось, что ведь, в сущности, ничего другого в жизни и не нужно. Домик в дачном посёлке, друг…

– Эй, Лара! – крикнул я (с этого дня мы были друг с другом уже на «ты»). – А домой ты меня отвезешь?

– Ты можешь жить здесь, мой милый, – потягиваясь, она вышла на порог.

– Ну уж, знаешь ли…– тут я захихикал, мне вдруг стало стыдно и смешно, и я не мог никак успокоиться; а дождь все усиливался, и небо темнело.

Так я сидел, и смеялся, смеялся, странно, до тяжести в сердце, до ощущения утраты пережитого в том странном сне. Лариса взяла меня за руку и отвела в дом, в тишину пустой комнаты, старые ковры лежали на полу, и пахло плесенью. И только штрих асфальтовой дороги, в прорезях зелени, в раскрытом окне.

– У тебя такая мягкая ладонь…– пробормотала она. – И линия губ… очень красивая.

 

И вот я иду той самой дорогой из сна, спустя пять лет. Жаркий воздух кажется плотным и липким, я пытаюсь проснуться, трогаю свой лоб и тру щёки. Вот уж виднеется холм, прозрачная полоска пруда…

Зажмуриваю глаза. Вдалеке вдруг появляется точка, ярко-зеленая. Автомобиль мерно скользит, и в голубом безмолвном небе висят облака, похожие на куски ваты. Нет!

Я не сплю. Это происходит на самом деле. Только пробуждение меня теперь не спасёт.

Слышу смертельный звон – у смерти ведь тоже есть свой неуловимый звук, смерть гудит, словно вибрируя: то пустые пространства перемещаются вслед за ней. Гул пустого пространства… Свист колес, пыль асфальта… Через несколько минут, всего-то.

Я выбежал на середину дороги, и замахал руками, закричал. Потоки горячего солнца пронзили моё тело, не помню, кажется, я перестал чувствовать себя, перестал видеть. Ничего не видел, кроме желто-слепящего света и точки зелёной, необратимо растущей.

Машина остановилась. Передняя дверь открылась, выглянула удивлённая девушка.

– Туда, туда, – я махал к обочине, – туда! скорее! – и не мог ничего объяснить.

Странно, но она поняла меня. Развернулась, отъехала.

– Мало! Ещё – туда! – я-то понимал, что просто припарковаться у обочины – рискованно, но дыхания на слова не хватало.

– Что? – она выглянула опять.

Тогда я подбежал, схватил её за локоть и потянул за собой вверх, на пригорок. Она послушно ступала вслед за мной, по земляным выступам среди клочковатых темных трав.

И тут, из-за поворота, вылетел огромный грузовик с прицепом.

С грохотом, петляя, он промчался внизу, под нами. Я видел, как он сбил оградительные столбики; прицеп перевернулся. Через мгновение раздался оглушительный взрыв.

Мы упали одновременно, а когда я раскрыл глаза – было тихо и мирно, словно ничего и не случилось. Дети продолжали купаться в пруду. Небо всё также источало знойные лучи, и облака клубились пенистыми волокнами.

Она сидела, опираясь на руку, и перебирала пальцами траву.

– Что делать? – спросила. – Что же теперь будет?

Спускаться вниз было опасно. Я прошелся, осмотрел место аварии сверху. Водитель, наверное, погиб. Его тела нигде не было видно.

А потом я понял, что нет ни прицепа, ни самого грузовика. Тогда я вернулся и сказал:

– Погибло всё. А может быть, ещё что-то… Я не нашел грузовика, лишь сбитые оградительные столбики.

– Как жаль, – ответила девушка и заплакала.

Её волосы, разделённые на две широкие пряди, спускались по вздрагивающей спине.

– Да ладно, ну ты чего… – я сел рядом. Горсти мелких желтых цветов рассыпались – словно капли света.

– Спасибо тебе! – она подняла глаза. – Ведь если бы не… Как ты узнал? Откуда? Ты же… Ты спас меня!

– Сам не знаю… Когда-то давно…

– Ты обогнал грузовик?

– Нет, но я чувствовал, понимаешь… Этот грузовик и ты… в том самом пестром платье…

– Марья, меня зовут Марья.

– Иван.

Мы замолчали. Да, имя какое... Встретились, можно сказать. Иван да Марья…

– Я думала, Ваня, что-то случилось вот тут, на этом холме… Когда ты позвал меня. Думала, помочь кому-то надо. Представляешь?!

Я посмотрел в её глаза, серые, словно лепестки ромашки в лунную ночь, и почувствовал, как падаю, плавно погружаюсь; как течение невидимой реки подхватывает меня и несёт, и нет ничего в этом мире более привычного и знакомого. Растекается город, каменные дома и герани, люди, столбы, птицы на проводах.

– Марья, – сказал я с трудом пересохшими губами.

Она взглянула на меня, тоже как-то по-особому, задумчиво. И вдруг улыбнулась.

– Мне кажется, я тебя где-то видела. Где-то…

Ветер колышет травы, тень падает от рощи. Через её плечо перекинута лямка: тряпичная небольшая сумка, и она продавливает пуговицу, открывая, и достает флягу, прозрачную, с белой наклейкой.

– Хочешь? – протягивает. – Здесь вода, живая, родниковая…

Вода; и река течет сквозь меня, новые запахи, жара спадает, её рука так близко, прядь волос… «Не забудь вернуться к ночи», – вдруг всплывает в сознании.

– Ничего мне не надо! – с силой отталкиваю её руку с флягой. – Слышишь?! Ничего!

Вскакиваю. Иду, нет, почти бегу, прочь – в сторону железной дороги. Поезд уже шипит, земля дрожит от стука колес.

Платформа, я знаю, будет сразу за рощей, главное – не оглянуться.

И роща густая, берёзовая, шелестом листьев и прохладой – встречает меня…