Валентин ГОЛУБЕВ. А ПРОСТО – ДОМОЙ ВОЗВРАЩАЮСЬ… Поэзия

 

Валентин ГОЛУБЕВ

А ПРОСТО – ДОМОЙ ВОЗВРАЩАЮСЬ…

 

В ПАРТИЗАНСКОМ КРАЮ

И что тебе, сердце, так горько?

Июньские полдни тихи,

Цветёт бузина на задворках,

Молчат по дворам петухи.

 

Не слышится песня с покосов,

Быть к вечеру, видно, грозе.

Пойду вдоль полей до погоста

Проведать отцовских друзей.

 

Лихая година… Россия…

Волненья сдержать не могу.

Какая забота и сила

Здесь путь преградила врагу!

 

Забудусь,
                      нахмурится небо.

Почувствую вдруг на щеках

Дождинок холодную нежность,

Далёкого горя раскат.

 

* * *

Месяц вересень, месяц ревун:

рёв зверей, да цветут вереса.

Я опять тебя, мать, позову:

– Голубика за речкой в лесах!

 

В тех лесах, за деревней Горелово,

там, где синью просторы рябят,

там, где ты улыбаясь смотрела

на лосей, испугавших тебя.

 

Ласков полдень и солнышко ярко,

синь сентябрьская к озеру льнёт,

голубикою – пьяною ягодой –

я лежу в вересах, опьянён.

 

Сердцу радостно в этой истоме,

и не хочется знать наперёд

то, что осень в туманах потонет

и что за зиму солнце зайдёт.

 

Я лежу.
                 Тихо тинькает птица,

слышу голос,
                             но чей – не понять:

может, осень зовёт заблудиться,

может, мать потеряла меня.

 

МИР ВОЛШЕБНЫЙ

Оглашая журчанием дол,

бьют в подойник молочные струйки.

Ухватившись за длинный подол,

смотрит мальчик на мамкины руки.

 

Жить в новинку на свете ему,

не спеша привыкать и свыкаться

с миром, с полем, где одному

ещё можно совсем потеряться.

 

Потому-то на всю эту жизнь

он глядит с интересом и страхом.

Он не знает, что птицы – стрижи,

он не знает названия травам.

 

А вдали кучерявится лес,

да крестов на погосте гребёнка…

Мир волшебен,
                                   и от чудес

зарябило в глазах у ребёнка.

 

* * *

Слишком яркого света не надо!

Хватит лампочки в тридцать свечей,

чтобы высветить нищий порядок

судеб сломанных и вещей.

 

Помня гордость свою молодую:

бедной жить, но не кое-как…

Словно мышь, над крупой колдует

мама в кухоньке при очках.

 

Что далась-то ей эта полова?

Чем голодному так навредит?

Но с иконы святой Никола

за работой её следит.

 

* * *

Полутёмные дни декабря,

полонили посёлок сугробы.

От картинок цветных букваря

оторвать книгочея попробуй!

 

Мне б спросить тебя:
                                       – Мальчик, ты чей?

Но склонился над книгой не я ли

там, где лампочка в тридцать свечей

в абажуре бумажном сияет.

 

Мать беседует тихо с отцом,

в окнах изморозь будто резная…

Всё, что будет с тобою потом,

через годы, –
                              я всё это знаю.

 

Есть у жизни и памяти срок,

я пришёл, чтоб душой отогреться,

продыши на окошке глазок,

чтобы мне заглянуть в моё детство.

 

* * *

Всем доля разная дана,

подлесок жмёт, коры короста…

Ну а в лихие времена

рвануться ввысь совсем непросто.

 

Учила в детстве мать меня,

наверно было ей виднее:

– И леса бог не уровнял,

ну а людей – куда труднее!

 

Пусть мне от жизни будет дар:

когда для гроз настанут сроки,

чтоб на себя принять удар,

быть самым
                           деревом
                                              высоким.

 

ШАЛЬ

Чтобы плакать – тоже нужно настроение.

Слёзы старого человека –
                                    это сорвавшаяся с привязи печаль.

К празднику надежды – Христову Воскресению

Подарили бабушке новую почти
                                                     совсем чужие люди шаль.

 

Ей, войной обобранной, – не коврижки сдобные,

А судьба овсяная, пища голубиная, сиротства произвол…

Что же вы наделали, люди мои добрые?

Всех уже простившей,
                                опоздав, расщедрились: «Получи, изволь…».

 

БАБОЧКА

Наш поезд скорый – с ветерком,

чуть медленнее возле станций,

где мальчик с плавленым сырком,

старуха с зонтиком цветастым.

 

Я от любви своей бежал,

всю жизнь решил переиначить!

…Вот снова маленький вокзал,

посёлок, поле, водокачка.

 

И вдруг (такое не к добру),

как будто чьи-то злые руки, –

прижало бабочку к стеклу

движеньем воздуха упругим.

 

Она от мира не сего,

где свист машинный и железо,

она – оттуда, где село

зашло случайно в перелесок.

 

Где тишь весенняя кругом,

откуда днём пришли ненастным

и мальчик с плавленым сырком,

и бабка с зонтиком цветастым.

 

Расцветки алой два крыла…

Ах, как помочь ей?
                                    Что ж такое?

Она, распятая, цвела,

корила,
                    совесть беспокоя.

 

Сорвать стоп-кран, пойти под суд…

Я вышел в тамбур охладиться.

– Вам чая? Скоро принесу, –

сказала сонно проводница.

 

К стеклу оконному прижат,

куда, зачем сейчас бегу я?

– Нельзя ли поезд задержать?

Мне нужно в сторону другую!

 

– Шутник вы, право,
                                           на вагон

таких отыщется немного.

Да что там… Длинный перегон,

и слишком скучная дорога.

 

* * *

Был удушлив закат и багров,

жизнь вокруг обмерла и заснула,

от стартующих антимиров

купоросным дыханьем пахнуло.

 

Это кто-то придумал хитро:

и пробирку как жизни начало,

и на хлеб наш поставил тавро,

чтоб машина потом сосчитала.

 

Мать-природа, за нас порадей,

отодвинь срок последнего часа.

Говорят, от кислотных дождей

наша рощица вовсе зачахла.

 

Может, злое над всем колдовство,

как-то птицы продолжат здесь род свой?

если мир обречён на вдовство,

я, как сын, обречён на сиротство.

 

Божий разум, в беде не оставь.

Я ещё не исчадье, а чадо!

Только звуки небесных октав

глуше всё, да и слышу нечасто.

 

Вот он мой наступает черёд.

Поздно спрашивать: мило ль, не мило…

Словно Чичиков, души гребёт

вертухай виртуального мира.

 

Зверь невиданный бродит окрест

и в окошко ночами стучится.

Из какого копытца – невесть

суждено мне в дороге напиться…

 

ЗИМОЙ В ДЕРЕВНЕ

Нас приюти и обогрей
        Лежанкой, сказками, стихами!
                                   Николай Клюев

Лунный серпик в копнах снега,

клич с крылечка озорной:

– Тега-тега, воз-телега!

Гуси-лебеди, домой!

 

Побросают дети санки –

и к избе вперегонки,

как бы там в печи у мамки

не простыли пироги.

 

Наедятся – рот в сметане,

разомлеют – и в постель,

самый маленький пристанет:

сказку надобно теперь.

 

Нынче времечко гулёно,

потерялся жизни толк,

коль в буфетчицах – Алёна,

в Красной книге – Серый Волк.

 

А Иван-дурак на рынке

кружкой с медью дребезжит.

Дед Микола, тот – в Нарыме,

в ледяной земле лежит.

 

Был он сказочник отменный,

снегом песню замело,

ни креста и ни отметы

над могилою его.

 

Эта сказка не нужна им.

– Всё, ребята! Время спать.

Я о жизни столько знаю –

страшно всё вам рассказать.

 

* * *

Мотылька готов приревновать к свече,

Коротая жизни пору позднюю,

А бывало дело:
                                в детстве на луче

Солнечном гонялся за стрекозами.

 

Ни синичьих «чьи вы?», ни вороньих «кар»

Не страшусь, пусть дразнятся и каркают.

Я летал во сне когда-то –
                                                 был мне дар,

И готов с любой смириться карою.

 

На огне свечном, превозмогая боль,

Догорю, как всё сгорает сущее.

Только б не пришпилили в альбом –

Колумбарий бабочек засушенных.

 

КАРГОПОЛЬСКАЯ НЕВЕСТА

Времена ль грядут последние,

Иль что снилось – всё сбылось.

В староверском заповеднике

Я в избушке вдовьей – гость.

 

Может вера чем подточена?

Скукой, горем – всё одно!

У вдовы в невестах доченька

Изневестилась давно.

 

В зыбях взгляда оробелого

Морок зим, поморок стать.

Да и то: до моря Белого

Весточку рукой подать.

 

За потешной занавескою

Ворожба на приворот

И распева соловецкого

Окающий говорок.

 

Боровово рода-семени,

И косы с рыжинкой жгут.

Сенокосная, осенняя ль?

Сенькой Ксению зовут.

 

Клюква ли иль волчьи ягоды,

Говорунья-травести

Ты плетёшь корзинки загодя,

Чтоб невесть чего нести.

 

Бабий вздор иль детский вымысел,

Где цена копейке – рубль.

Надо мной смеются: – Выпросил

Божий дар, так приголубь.

 

Я дивлюсь тобой не в Твиттере –

В сарафановой красе.

У моих подружек в Питере

Прелести поблёкнут все.

 

Хоть и сам из тех бревенчатых

Вымирающих миров,

Видно, поздно быть обвенчанным

В сельской церкви на Покров.

 

До свиданья город Каргополь,

Стынь вокзала, снега мел.

А вороны в небе: кар да кар,

Как ты смог, да как посмел?

 

* * *

Нет ни города, ни страны,

Где мы были обручены,

Скрыла прошлое лет фата,

А дотронешься – пустота.

Под дождями судьбы померк

Шубы свадебной рыбий мех..

Затекают мне в рукава

Речка Лета, река Нева.

Весь изрезан палец кольцом,

Как фортуновым колесом.

И выходит, как ни крути…

Уплывут по реке круги.

Стало рыбкой кольцо в воде,

Быть разлуке, потом беде.

Нет ни города, ни страны,

Дни сосчитаны, сочтены.

Мой остаток возьму с собой:

Крест нательный в Морской собор.

Там Никола, святой отец,

Ждёт на одре и под венец.

Он укажет кому куда,

В речке Лете быстра вода.

И прохладою невских струй –

В лоб старушечий поцелуй.

Нет ни города, ни страны,

Где мы были обречены.

 

СОН

Не заметил никто, как с далёкой звезды

Луч зелёный послали к Земле небеса.

Век ходить по грибы, далеко ль до беды –

Разрастаясь, пошли в наступленье леса.

 

Подрывая фундаменты наших домов,

Разрыхляя брусчатку пустых площадей,

Из каких закоулков дремучих миров

Наступают леса, окружая людей.

 

На фабричном дворе разрослись тополя,

Сквозь деревья не видно цехов корпуса.

Окружая людей, на тебя, на меня,

Как зелёная рать, наступают леса.

 

Видно, запил не вовремя наш звездочёт,

А поэт потерялся у шлюх в номерах.

Нас зелёное солнышко так припечёт –

Измельчаем как реки, начнём вымирать.

 

И взойдут над планетой зелёные дни,

И в судьбе уцелевших настанут тогда

Только чащи, да пущи, да дебри одни,

Беспросветная будет в их жизни тайга!

 

…Я проснулся,
                                  а кажется, только прилёг.

Завтра Троицын день. За окошком гроза,

Сотрясается мир, и лампадки чуть жив фитилёк,

И в берёзовых ветках в углу образа.

 

СТУК

                                              Памяти отца

Ночью стук. Открыли двери – пусто.

Только темь, январь, метёт позёмка.

На одре отец. С иконы грустно

Смотрит Богоматерь на ребёнка.

 

В десять лет нам чужды страх и робость,

Выйдешь сам аукнуть.
                                             Что ж, не слабо!

На санях сидишь в обнимку с гробом,

Чтобы не свалиться на ухабах.

 

Мы теперь с усами будем сами,

Ты глядишь затравленным волчонком,

Не к добру подсажен в эти сани

Чьей-то сердобольною ручонкой.

 

На твоих щеках снежинки тают,

Сердце на полвздохе задержалось:

– Я ещё со всеми расквитаюсь

За такую приторную жалость.

 

Ты пойдёшь по жизни с той обидой

Поперёк понятий и законов.

За отцом, спеша в его обитель,

Чтоб в конце услышать звук знакомый.

 

Ты пойдёшь то полем, то над бездной,

Стук с тобой, обыденность – не случай.

Звездопад стучит из тьмы небесной,

Или бьётся лучший друг в падучей…

 

Это кровь в виски стучит как в бубен,

Или бьёт баклуши твой наследник,

Ты, почти дошедший до безумья,

У черты замешкался последней.

 

Тишина вокруг.
                                Иль Божья милость,

Иль ошибка чья-то нам на счастье,

Или просто где-то заблудилась

Та, которой время постучаться.

 

ПОСЛАНИЕ ДРУЗЬЯМ

Ещё от дедов наших повелось:

Кончать дела и начинать их песней.

Родился и крещён я в день воскресный,

И в праздники отправлюсь на погост.

 

Была ядрёной молодость моя,

Она свистела, гикала, плясала,

Над ней сверкало Божие кресало

И содрогались отчие края.

 

Ладонь мою подставив небесам,

Цыганка нашептала: – Знай, красавец,

Как солнце, яркой будет всем на зависть

Жизнь у тебя, но не ослепни сам…

 

Мать мне надела крест, перекрестив

Меня с улыбкой под синичье пенье,

Я плыл по рекам супротив теченья,

Потом всю жизнь во всём лишь супротив!

 

Что преисподни гарь и банный жар?

Что вертограда смирная обитель?

Я был большой чаёвничать любитель,

Поставьте трёхведёрный самовар.

 

Я к вам вернусь, на то мы и друзья,

Как заскучаю, истомлюсь бездомьем,

Улыбчивый, с синицею в ладонях,

В косоворотке майского дождя.

 

* * *

Горячих денёчков дымится зола,

Я весело жил и рисково.

Вот дама знакомая в Псков позвала,

Смеюсь: – Староват я для Пскова…

 

Ещё молодых не пытаюсь учить,

В застолье сижу без заплаток,

Но с меркою плотник мне в двери стучит,

Придурок соседский с лопатой.

 

Ещё для друзей есть в подвале вино,

И в праздник мне в храме не тесно.

Да только вот снится лишь детство одно

С грустинкой, о чём – неизвестно.

 

А в общем-то, время пришло уезжать,

Сойти на крутом повороте

Туда, где в болотах весной благодать,

А я лишь кулик на болоте.

 

Там волчьи у баньки следы на снегу,

Там речка, часовенка, аист.

И я не от мира в чащобу бегу,

А просто – домой возвращаюсь.

 

Туда, где в избе колыбелька ладья

Зовёт, что ни год, то всё жальче.

Пора возвращаться на круги своя

К деревьям, и к травам, и дальше…

 

ОСЕННЯЯ ПТИЦА

Только дашь слабину вдруг из детства нахлынувшим снам,

Только с птицей осенней попробуешь договориться,

Возмечтаешь: потешусь и в этих и в тех временах,

Из-за речки кричат: – Что, ты, медлишь? Подумаешь, птица…

 

Запуржила листва, так, что к небу листочек прилип –

Лунный серпик ущербный, и звёзды, набрякнув, осели.

Вёсла вязнут в воде, из уключины выпорхнул всхлип,

Будто кто-то позвал меня голосом птицы осенней.

 

Выцвел праздник, на крыше резной петушок заскучал.

И судьба обвенчала развенчанных – будет им венчик.

Помнишь: в белой рубахе мальчишка спешил на причал,

И за пазухой птица свистела, тогда ещё птенчик.