Валерий СКРИПКО. ПОЧЁМ АТЕИЗМ ДЛЯ НАРОДА? Послевкусие от 130-летия Маяковского

 

Валерий СКРИПКО

ПОЧЁМ АТЕИЗМ ДЛЯ НАРОДА?

Послевкусие от 130-летия Маяковского

 

Да, простит нам Остап Бендер – герой «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова – использование его знаменитой фразы с другим смыслом. Но к безбожникам тоже имеются провокационные вопросы. Этот духовный наркотик не слабее опиума. Соблазняются им часто люди очень талантливые, глубоко мыслящие. Последствия воздействия этого дурмана на душу и сознание творческих людей можно ощущать повсеместно: в кино и на театральных подмостках, в любых блестящих литературных текстах современной российской художественной литературы и публицистики.

Возьмём для примера многие материалы, посвящённые судьбе и творчеству великого поэта Маяковского, которого, как человека, его потомкам (по крайней мере мне) по-человечески жаль. Жаль этого тончайшей души юношу, выросшего в семье лесника на окраине Российской империи. Кажется, силы Небесные спрятали великую душу поэта от жестокого мира предреволюционной России «под надёжную броню» высокого, сильного мужчины, а потом и в глыбу мрамора огромного памятника на одноимённой площади в Москве.

Всё было ему дано, а душа оставалась беззащитной. И не поручил очень уверенный в себе мальчик охранять её ангелам Божьим. Не доверилась она сама Богу как Отцу и Спасителю. Не нашлось ни в Багдади, ни в Москве священника, который бы втолковал молодому человеку, что не зря несколько тысяч лет люди ищут спасение в любви к Богу!

Обо всём этом думалось, когда я читал статью Александра Балтина на сайте газеты «Завтра» от 19 июля 2023 года. Она была посвящена Дню рождения поэта Владимира Маяковского, который родился в этот июльский день 130 лет назад.

Статья эта взволновала меня тем, что в ней делается попытка представить атеизм Маяковского как некую особость и даже достоинство поэта, который борется с «поповским лицемерием» и тайно верит во что-то неясно-духовное.

Трудно понять утверждение Балтина о поэте, что «атеизм его – кажущийся, видимый, того свойства, когда поэт ищет – неистов: сам будто и не зная, чего. Но ведь в гости к Маяковскому заходит, сияя, солнце, требует варенья и чая».

Хочется заметить автору, что солнце приходит в гости и к язычникам, и они его почитают за бога. И с другой стороны, что может искать атеист, если уже всё связанное с церковью он отверг, но так и не понял, что главное в православной вере – это увидеть и попытаться смирить свою собственную греховность. Автор статьи, кажется, солидарен с поэтом, негативное отношение которого к православной церкви оправдано тем, что с точки зрения её «кадрового состава» – морального облика священников – это довольное сомнительное учреждение.

«Пусть богу старухи молятся!» – мощно, по-маяковски сильно, вразнос, но тут – не Бог, а церковь, все века тщащаяся подменить Его собою… – пишет Александр Балтин. – Антипоповского – абсолютно справедливого – много в речениях горлана-главаря: «От поминок и панихид у одних попов довольный вид» – не потускнело со временем утверждение, применимо и к нашим временам.

Он воспринимает церковь социальным феноменом, каковым она во многом и является, и он обрушивается на установившийся веками порядок добывания попами денег – из темы и тела Христа.

Священник должен быть нищ и свят: тогда и отношение к нему было бы другое…».

Автору статьи и многим авторам книг о жизни и творчестве Маяковского не приходит в голову отнестись к российским священникам и прихожанам как к обычным грешным людям, каких много на всех социальных уровнях, во всех общественных формированиях. Они так же в вечных поисках и сомнении, но очень уважительно относятся к тайне своего появления на свет. Русский человек, которому жалко терять свою бессмертную душу, всю жизнь учится быть верующим.

Но другой русский человек, эгоцентрист по миропониманию, не умеет ни смиряться, ни прощать своих соотечественников за греховность. Проявляя глубокие знания философии и логики при обсуждении других вопросов, по отношению к церкви образованный эгоцентрист необычайно «ревнив» и привередлив. И, не задумываясь, ломает все представления о законах мышления. Он здесь пребывает в каком-то странном волнении и раздражении, и в этом состоянии под «рясой» священника он видит «кулака», в глазах которого хищный блеск от вида червонцев, пожертвованных в церковную кассу.

А всё потому, что в подсознании любой эгоцентрист-атеист чувствует со стороны церковной общины настоящую угрозу своей гордыне, которая не желает иметь над собой никакого контроля. Из храмов и часовен идут невидимые духовные излучения, которые пробуждают угрызения совести и мучают эгоцентриста. Вместо того, чтобы смириться и попробовать избавляться от греховных навыков, изворотливый атеист все свои интеллектуальные способности бросает на то, чтобы доказать, что «они сами такие же, как он». И готов поверить в любую небылицу и фантастическую чушь.

Один плохой поп для него вдруг становится неопровержимым доказательством несостоятельности всей церкви как социального явления. К попам он очень требователен. А к себе – не очень, потому что любит себя и тайно гордится своим интеллектуальным превосходством над толпой. Где-то глубоко внутри эгоцентрист даже рад, что какой-то священник соблазнился материальными благами и тем самым избавил его от необходимости слушать голос своей совести и одному сражаться со своими греховными навыками без всяких ссылок на корысть «служителей религиозного культа».

А еще – развенчав все таинства церкви, подобный воинствующий безбожник оставляет себе лазейку для того, чтобы самому «соблазниться». Так и один из духовных «вождей» безбожников Маяковский, автор замечательных строк: «И кроме свежевымытой сорочки, сказать по совести, мне ничего не надо», в реальной действительности не избежал соблазна и одним из первых в городе Москве приобрёл дорогой американский автомобиль «Форд».

Одно плохо, что у подобных ярких баловней судьбы – блестящий жизненный «фасад», но нет надёжных духовных «тылов». И если дьявольские силы подготовили им испытание, которое резко снижает их самооценку, больно бьёт по их гордыне, трагедия в судьбе такого человека почти неизбежна!

Балтин отмечает «мотивы одиночества и бессмыслицы» в творчестве поэта. А это верный признак того, что душа поэта от Бога отвернулись и высший смысл своего появления на свет потеряла. Атеистическое сознание Маяковского целиком было посвящено земным делам и земным страстям! И так увлеклось ими, что забыло обо всём остальном. Редко кто так в мире, как этот советский поэт, был так открыт, так отзывчив ко всему новому в жизни России, и редко кто так суеверно был закрыт от российского общества при обсуждении религиозных вопросов.

Здесь, как и во многих других статьях, посвящённых поэту, никто не обратил внимание на то, какой «беспризорной» оставалась при этом душа Маяковского перед лицом глубоких личных проблем.

И все успехи в творчестве и в росте его социального статуса были подобны бесовским соблазнам: так ярко они приходили к нему – и в виде зарубежных поездок, и виде шумных выступлений в публичных местах, яростных споров в окружении творческой богемы.

Успех пьянил, успех убеждал в самодостаточности материального мира без всякого духовного «самокопания».

В собрании сочинений Маяковского есть текст его выступления на Втором Всесоюзном съезде воинствующих безбожников в конце двадцатых годов. Поэт клеймил «так называемых верующих», эту «безмозглую паству», а также писателей-«религиозников» как шарлатанов и дураков.

Владимир Маяковский призывал журналистов и писателей к созданию антирелигиозных произведений. Поучительно привести полностью окончание речи поэта перед этими самими очень «воинствующими» слушателями:

«Товарищи, обычно дореволюционные ихние собрания и съезды кончались призывом «с богом», сегодня съезд кончится словами «на бога». Вот лозунг сегодняшнего писателя».

Собрание безбожников, собравшихся в «поход» на Бога, проходило 10 июня 1929 года. Через десять месяцев после этого атеистического сборища Владимир Маяковский покончил жизнь самоубийством.

Во время чтения текста этой пламенной речи моё воображение нарисовало мне предполагаемую встречу души Маяковского с представителем Царствия Небесного и неизбежный вопрос Ангела: «Ну, как продвигается «поход» на Бога?».

И не хотелось бы с иронией живописать всё это, но уж слишком карикатурно в глазах потомков, то есть нас с вами, смотрятся эти самые «воинствующие безбожники» первых советских лет.

Александр Балтин умеет постоять за своего кумира и рассказать о нём так образно, что даже не сразу замечаешь, что автор как-то незаметно сделал неактуальным вопрос о религиозности автора. Кажется, эту тему вообще можно и не поднимать в разговоре о таком важнейшем событии, как появление нового гения в российской поэзии.

Автор статьи делает упор на особую роль Маяковского в нашей литературе начала двадцатого века:

«Век стал ломать привычные устои, век делегировал Маяковского, чтобы появился язык, соответствующий предстоящим громам; Маяковский, наполнивший своим огромным «я» внушительные сосуды поэм…».

Так и хочется добавить, что этот же безбожный век не только «делегировал», но и «убил» Маяковского, окружив его толпой атеистов, которые дразнили и бесили горделивую натуру своего «избранника».

В Москву из далёкого грузинского села приехал молодой человек, абсолютно незащищённый духовно от разгула раннего российского капитализма и первых предреволюционных лет. Еще по православным праздникам здесь, в столице, звенели колокола с куполов церквей, еще основная масса мещан хранила в своих душах православные традиции, а уже пришли молодые люди из глубинки воевать с прежним жизненным укладом, мечтая раздавать «пощёчины общественному вкусу».

Глубже всего суть той жизни, которую вела в обоих столицах современная ему творческая молодёжь, описал революционер Лев Троцкий в своей книге «Государство и революция», назвав её «богемной». (Откровения этого врага православия и русской культуры иногда полезнее почитать, чем очередное признание в любви к великому поэту.)

Да, литературная богема мечтала о какой-то встряске, о каком-то духовном обновлении всей российской действительности, но плохо представляла себе средства и методы, с помощью которых можно провести в своём народе революцию сознания. До сих пор в мире такими средствами была только религия и новая идеология правящего класса!

Троцкий верно заметил, что «футуристы-поэты не обладают элементами коммунистического миросозерцания и мировосприятия достаточно органически, чтобы давать им органическое же выражение в слове. …Не вошло в кровь, что ли?». Эта оценка безусловно приложима и к Маяковскому. За пределами его поэтического мира остались многие жизненно-важные факторы, без учёта которых создание нового общественного строя вообще невозможно было осуществить.

Александр Балтин считает, что «футуризм видел планету, купающуюся в солнце счастья измененных отношений людей». Но кому по плечу такой колоссальный труд, как изменение отношений между людьми? Не футуристам же, с их богемным мышлением, презрением же к религии и традиционному жизненному укладу большинства. Сбросив российское историческое прошлое с «корабля современности», футуристы остались один на один со своими фантазиями и фобиями. И мне кажется верным вывод Троцкого в статье, что творчество этих новаторов оказалось «вне поэзии: это филология, вряд ли очень основательная, отчасти поэтика, но не поэзия».

Кто из литераторов оторвался от своих национальных корней, перестал призвать культурное прошлое нации как своё, родное, кто органично не воспринял его всей душой – тот остался как бы вне времени и пространства со своими экспериментами.

Из литературного наследия футуристов помню только несколько случаев, когда в авторе «проснулось» сознание своей причастности ко всему культурному наследию русской нации. Как образец можно привести стих Велимира Хлебникова «Русь, ты вся поцелуй на морозе».

Александр Балтин положительно оценивает опыт поэта-реформатора Маяковского. «Если бы не глыбы трудов горлана – развитие поэзии остановилось бы. Но он вершил труды – сквозь бездны преград и препятствий, сквозь мещанскую косность мировосприятия; он шел от бездны, ведомой только ему, и бездна эта дала блестящую метафизическую победу – несмотря ни на что… И на маяк Маяковского пошли корабли поэтов будущих поколений».

Почему-то после такой высокой оценки неведомой «бездны», которая способна одержать «блестящую метафизическую победу, сразу вспоминается библейское восклицание: «Ад, где твоя победа!».

На «маяк Маяковского» пошли литераторы-атеисты новых поколений, но по дороге к маяку наткнулись на подводные рифы в виде «быта», о который стали «разбиваться» их «любовные лодки». Девяностые годы двадцатого века ужасают нас огромным количеством самоубийств российских поэтов.

С самого начала ощущая атеистический настрой статьи Балтина, я уже предполагал, что в ней не будет ни ссылки, ни даже упоминания об одном символическом эпизоде, который описан Маяковским в его автобиографическом повествовании «Я сам».

Вот что заявляет будущий поэт:

«Переехали. Из Багдад в Кутаис. Экзамен в гимназию. Выдержал. Спросили про якорь (на моем рукаве) – знал хорошо. Но священник спросил – что такое «око». Я ответил: «Три фунта» (так по-грузински). Мне объяснили любезные экзаменаторы, что «око» – это «глаз» по-древнему, церковнославянскому. Из-за этого чуть не провалился. Поэтому возненавидел сразу – всё древнее, всё церковное и всё славянское. Возможно, что отсюда пошли и мой футуризм, и мой атеизм, и мой интернационализм».

Интересно, кто же, из каких «тёмных миров» командовал сознанием грузинского гимназиста по фамилии Маяковский, который вместо того, чтобы устыдиться собственной неграмотности, вмиг отверг «всё славянское» и заодно – «всё церковное»?

Из всего прочитанного о Маяковском не помню, чтобы эти «признания» поэта приводил или, тем более, комментировал хоть один советский литературовед. Недалеко ушли их коллеги и нынешней «рыночной» России. Похоже, все обходят это место автобиографии сознательно, и по очень веским причинам. Мне кажется, в противном случае образ поэта сильно бы померк в глазах читателей, которым дорога русская православную церковь. А ведь это место автобиографии многое объясняет в судьбе поэта-атеиста. Который со школьных лет смотрит на религию как на чисто внешние обряды и церемонии. Его душа словно блуждает в потёмках внешней тёмной силы и не слышит того, что говорят священники о самой Вере.

В первые годы советской власти поэт выглядит настоящим бойцом в идейной и классовой борьбе за социализм. Но в душе атеиста Маяковского нет запаса прочности, который позволяют ей выжить в критические моменты его земного существования. Необычайно одарённый поэт кажется непоколебимым как скала в общественных делах, он деятелен и смел, но, как и многие его ровесники, забывшие Бога, беззащитен перед «метафизической скукой бытия». Ему еще удаётся прятать в себе эту опасную, угнетающую его скуку, но в ней признаются слушатели его стихов и выступлений. На встречах с поэтом молодые рабочие со стыдом говорили об этом.

Рабочие не обладают научными данными, чтобы выяснить в себе причину образования таких стрессовых состояний. В их подсознании зреет бунт «эго», которому недостаточно очевидных преимуществ коллективистского советского общества, новых возможностей, ставших реальностью для большинства трудового населения. Испорченной первородным грехом природе человека нужна постоянная подпитка этого своего «эго», которое в условиях отрицания религии становится новым внутренним «божком» и требует всё новых и новых доказательств признания своей значимости.

Балтин считает, что у Маяковского: «свои отношения с Богом, небом, высотой; он ступает по облакам: «архангел-тяжелоступ» – по огромному, сверхточному определению Цветаевой; он ступает по облакам словес, добывая ещё неслыханную музыку, и она разносится уже больше века… Ранние стихи вряд ли слишком варьируют тему веры: Маяковский кажется далёким от оной: слишком занят поисками… земными».

Казалось в то сложное время, что Маяковский – это один из немногих литераторов, который не сдаётся на милость обывательским настроениям. И призывает своих читателей и слушателей следовать и дальше светлым путём социализма, совершить подлинную революцию в общественных отношениях.

В ставшем для него роковым 1930-м году поэт выступает на общемосковском собрании читателей «Комсомольской правды», где клеймит газетчиков, как «профессиональных нытиков, которые пишут изо дня в день в газете», но при этом пресса «не имеет полного сращивания с производственной темой».

Маяковский воодушевляет молодёжь, даёт слово избавить своих читателей от скуки, и с этой целью обещает написать поэму, правда, почему-то с очень скучным названием «Электрозавод». Но уверенный в себе вожак молодёжи и поэт-трибун оказывается совсем не защищённым от депрессии, в которую его повергли ссоры с любимой женщиной. Оказалось, что «полное сращивание с производственной темой» вовсе не спасает ни от скуки, ни от суицида.

И поэма «Электрозавод» так и не состоялась!

Сколько потом российских литераторов повторило судьбу атеиста Маяковского? Десятки, сотни… Так, что атеизм, как учение, больше похож на «опиум», чем церковные наставления. На поверку именно он обходится российскому обществу гораздо дороже и приводит к множеству неисчислимых бедствий.

г. Минусинск

 

ПРИЛОЖЕНИЕ:
        1) В.Маяковский. Собрание сочинений в двенадцати томах. Москва, издательство «Правда», 1978 г.
        2) Л.Троцкий. «Литература и революция», Москва, Политиздат, 1991 г.