Светлана ЛЕОНТЬЕВА. НЫНЧЕ НАМ В БОЙ ЗА СТРАНУ НАШУ, ВЕРУ! Поэзия

 

Светлана ЛЕОНТЬЕВА

НЫНЧЕ НАМ В БОЙ ЗА СТРАНУ НАШУ, ВЕРУ!

 

* * *

Вся история края – Разин да Пугачёв,

вся история края – слова Катерины-царицы,

что «строением мерзок сей город», причём

словно аистов пара на самой вершине гнездится.

 

Вся история края, как ехал по Волге Мурза

да увидел – рубахи навыворот – молятся люди.

И такой ветер был.
                                        И такая в ту пору гроза.

Но в бадьях пиво сладкое,

якбеды жарят снедь в блюдах!

 

Ублажили Мурзу да умаслили. Да поднесли

много браги, кладь ягод, говядину, землю и во́ды.

И где кинет князь горсть освящённой мордовской земли,

то там строили город.

 

И где бросит щепотку – в том месте вставало село,

как есть встал батя-город, что прозван впоследствии Нижнiм.

А вот я бы сидела, писала, лишь только бы солнце взошло,

но я знаю, что бой продолжается: плахи залижем,

забинтуем мы раны, подсолнушек-поле моё!

Я гружу анальгины, бинты да носки овчьей шерсти.

Не участвую в премиях, конкурсах, блиц, хоть меня и зовёт

эта тёмная рыжая мгла – будем вместе!

 

Вот и схема проезда (давлю, как окурок!), мне с ней

вовсе не по пути. И мне ближе опорные пункты,

набирающие по контракту служить сыновей,

носовыми платками, чтоб вытереть слёзы и слюнки,

набухает земля!
                                     Ты не думай, что мы далеко.

И что нас не коснётся. Коснётся, ещё как коснётся.

Нам до стольного Киева тысяча двести пешком

вдоль рядов кукурузы на солнце!

 

Вся история наша, как узел былин, мифов, правд.

И мне стало не больно – под грудью лежит сталь ожога.

 

Там, где горсть земли брошена, – храм восстаёт семиглав!

Там, где святость земли, вот туда и ведёт нас дорога!

 

ОСТРОВ РАЗИНА

Эти песчинки зарубцевались.

Этим дорогам сегодня не больно.

Разина Остров – синяя алость,

Разина Остров – как царь без престола.

 

Нынче топите любую княжну вы

родом из Турции, Кении, Персии.

Но то, чего утопили – казну ли,

золото, клады, как бездна, разверзнется!

Будет вам лестница.

Будут вам сходни!

Нынче увит остров клевером, кашками,

Русь изначальная – Больше-Мурашкино!

 

То ли легенда, то ль миф, то ли правда:

Остров возвысился цельной громадой,

берег крутой, марсианский почти что,

слева лианы струят анфилады,

греются змеи на камнях чуть выше!

 

Стенька, гуляй: нынче бой рукопашный,

ибо народец не пришлый, не каторжный,

с Лыскова, а в основном из Мурашкина,

крепость ему здесь холмы да овражины!

 

Но персияночка – пальчики белые,

но персияночка – щёки румяные.

Что ж вы наделали? Что ж вы наделали?

Выболит остров песками да ямами!

 

ЦАРСКАЯ САКМА

Вот они – семена детей твоих, земля сырая!

Вот они там – основа, корни древа!

Прижимаюсь к тебе. Как не прижималась совсем никогда. Никогда я.

Прижимаюсь к тебе животом. Чревом.

 

Прижимаюсь к тебе так, словно жизнь принимаю,

а это значит намертво, навеки, жгутово.

И там, внутри семена детей твоих, земля сырая,

то есть женская наша основа.

 

Материнские ласки-ласкулечки, потешки да твои баю-баюшки!

Возьми на ручки дитя, возьми на ручки дитя, покачай ещё!

Испеки оладьи. Дай молока. Ляг с краешка.

И впрямь: баю-баюшки!

 

Отвечает земля сырая. Голос-то, голос

синеглазый такой, одинокий такой, невозвратный

и как будто пораненный он, и как будто бы голый:

– О, как много славян здесь! Солдатских!

 

Земля сырая, железо горелое, поле жжёное,

снаряды да мины кругом, счёт идёт на траву-мураву! На лён тризновый!

Дети стали сиротами, мамки вдовами нынче, не жёнами.

Не прощай ты нас больше. Жестокою стань ты отчизною!

 

Отвечает сырая земля:
                                                  – Хватит жалобить!

Хватит душу мне рвать. Хватит горло мне драть. Хватит жало мне

прямо в чрево, в живот материнский под юбкою

подносить да кусать. Там – малюткою

назревает иное! Молочное. Новое дитятко.

 

Я его сотворила. Да спряла. Да выткала.

 

АРЗАМАСКАЯ  ДОРОГА

Арзамас, Арзамас… Арзамас.

Я бы имя «Алёна» заместо бы премий давала,

вот горит это имя для всех, для оставшихся нас,

вот горит это тело и плачет – о, Господи, мама…

 

Угольки бы прижать… эту сажу и пепел ношу

я под грудью своею… там пеплы, там пеплы, лишь пеплы!

Я вот этими пеплами, ими одними воздета,

колокольчик сребристый во ткани, в мешочек, во мшу.

Ибо слишком живое. И я выживаю лишь им.

Словно рукопись, что не горит. Не горит, хоть убейся.

Всё горящее – рукопись! Пишет подруга: горим,

там, в Одессе.

 

У неё под ногами, как рукопись, поле Руси,

что горит, не сгорая, и терпит Мазеповы клятвы.

И предательства терпит, Малевича терпит квадраты.

Я – сползу по стене, накричавшись, молившись: «Спаси!

У меня там подруга несёт во просторы, в ширь, в высь

и на север, на запад, восток обгоревшее слово».

Не могу рук разжать, пальцы сами как будто сплелись,

где оплечья, где раны, где всё под названьем Христово.

 

Заклеймите меня – волком, щукой и раком вразброс,

заклеймите меня хоть медведем, котёнком, сорокой.

Я горю в своей ране, отчаянно и одиноко

всем гореть, всем пылать, всем от пяток до рыжих волос!

Не вопрос, не вопрос до распухших от слёзок желез.

За идею отдать всем огням, всем пожарам, кострищам.

Всё равно зло наказано будет. А мне пепелища

сохранять на груди. Не покину святейший я пост.

 

ДОРОГА В СВЕТЛОЯРСКУЮ НОВОРОССИЮ

 

1.

Не понимаю, как люди живут,

пишут – «цветы, васильки, Божьи радости»,

кушают, пьют и смотрят на ртуть

в градуснике.

 

Не понимаю. И не пойму,

как мне себя возвернуть им обратно?

Ибо, как Врубеля демон, как ангел,

ибо Рублёв весь во мне, как в дыму.

Ладно бы с нашего века, но нет.

Ладно бы с двадцать четвёртого утром,

нет нам дороги обратно, мой свет!

То ли молитву, колядку ли, сутру

 

я прочитаю, да так, что нутром

так напишу, что наполнюсь как будто

доверху этим мужским, родным, рудным

проникновением в русское чудо,

в русское чувство, что светит повсюду!

В этих берёзках, камнях, травах, знаках.

От настоящей любви, как от взрыва,

вот бы заплакать. Но я не заплакала!

Я – взвыла!

 

2.

Им сейчас тяжело. Но они, знаю, выстоят.

Ибо Армия русская! В Армию верю!

В непостижимо точнейшие выстрелы,

в необратимо кровавые цели!

 

В бездны, провалы, высоты и смерти

верю и всё тут. И вы со мной верьте!

В то, что все хтони, все демоны Врубеля,

так же, как ангелы, здесь в поле рубятся!

 

И не жалеют себя, живота сего,

словно Архангелов здесь в поле красили

да приговаривали светозарно:

– Волею Высшею поле, как море,

поле Донецкое – русское поле,

поле Донецкое – кремль наш янтарный!

Поле Донецкое, как форма неба,

ибо всклень впаяно, насквозь продето

и пробивает свой корень до Марса,

ибо – планета!

И как у деда – звезда на ушанке,

и как у папы – каракуль на шапке,

и как у сына в айфоне – есмь глобус,

кто мы без Армии? Верь во весь голос!

Верь во всё сердце от края до края,

фрески-наличники, окна-иконы,

в Граде-на-Волге сын, дочь, жена Марья

ждёт, как героя, солдата с поклоном.

 

И потому сохраните их, поле,

роща, земля – нет роднее, чем наше!

Камни звезды и луны светят вдоволь.

Выжить! Иного у русских нет шанса!

 

3.

Он из дикого поля, из вещих страниц

восходил! Ибо крепость! Зубцы возносил

и стрелял по врагу из песчаных бойниц,

и кричал, восходя, из старинных могил!

 

Ибо он – богатырь.
                                         И всегда – богатырь!

А у богатырей суть: идти, защищать!

Вспоминай же, Москва, как жила ты, как вширь

пировала, забыв кровь меча и щита!

 

Когда Орды в стаи глухие сошлись,

кулаком по столу бы взмахнула Рязань,

кулаком по столу бы взмахнула Кубань

и кистень накалила под шум и под свист.

 

С этим шорохом, свистом, пальбой по пути…

пять секунд, пять секунд,
                                                    и не будет шести.

 

После лечь и лежать и пускай, и пускай

мне сквозь тело хлебов прорастёт каравай,

город роз, край берёз, шахт, подземок и трасс,

где вода раз в три дня, где обстрел каждый час!

И при лете нет лета, прилёты одни!

Ты за что, Бог, окраину эту возвёл

прямо в сердце Руси из степей, улиц, сёл,

мне теперь все родня! Не могу без родни!

 

Это Преображенье из тьмы и на свет!

Из воронок, из стрельбищ кровавый кусок!

 

И как в песне, которую пел нам Кобзон,

что одна нам победа нужна,
                                                          чтоб на всех!

 

* * *

– Папочка, папочка, я так устала,

мы по Москве ходим три дня и ночи…

Он отвечает:
                                – Ах, доченька, доча,

ты у меня из драг-мед-цвет-металла…

 

Сколько мне лет? Десять или тринадцать?

Сколько сестре? Года три и не больше.

На ВДНХ мы! Эмпиро и рацио,

грацио, соцреализм наша ноша.

 

Я не могу ни о чём больше думать,

только об этих натурах-скульптурах,

только о наших гигантских заводах

из года в год и от года до года.

О Покорителях Космоса и

о Петре Первом как первой любви!

 

Да, нас тьмы, тьмы, белый свет – нас! Нас – море!

Да, нас премного. Нас бойтесь. Мы в камне!

Но если беды – связует нас горе.

Но если век – то связуют века нас!

 

Но если небыль – связует нас сказка,

но если Бог – то связуемся в сферу!

Будь, как Споручница в камне, рукаста:

нынче нам в бой за страну нашу, веру!