Александр БАЛТИН. В ЛУЧАХ ПЕРЛАМУТРА. Новая книга поэзии Андрея Шацкова

 

Александр БАЛТИН

В ЛУЧАХ ПЕРЛАМУТРА

Новая книга поэзии Андрея Шацкова

 

Уже название этой новой книги Андрея Шацкова звучит знаково: «На этой земле»…

Тут заложены – счастье и крест, мёд и кнут, ощущение привкуса неба, когда речь идёт о возможностях души, и конкретика слепого бездорожья, известная всякому, ибо:

На Сретенье – лужи, на Пасху – пурга.

То степи, то чащи лесные.

Что скажешь? «Россия – и вся недолга!

Леса непролазны, круты берега».

Что сделаешь, это Россия.

Здесь нет колыбелей… Качают пращи

Камения судеб бедовых.

Здесь в битвах не прячут за спины мечи.

И здесь не дают на разжив палачи

Отступникам тридцать целковых.

Туго, как гнёзда, скручивает поэт стихи: ветви ощущений и опыта виртуозно ложатся в них, и наполнение содержания, даже если и отдаёт тяжестью земли, пронизано световой субстанцией…

О, она работает различно – через эстетическое исполнение, через отблески надежды, или – чувством гармонии, которое разливается в читательском сердце при соприкосновении с поэзией Шацкова.

 Есть своеобразная праздничная приподнятость речи в поэзии Андрея Шацкова: именно высоты её, данные множественностью неординарных сочетаний слов и всем строем, обращённым к метафизическим небесам, и дают подобное чувствование, даже если поётся о тяготах и своеродных особенностях российской (порой даже – расейской) жизни…

На матовом стекле осенних рос,

На узорочье лиственной пороши

Легла печаль: сюда придёт мороз

И сущему всему предел положит.

Как тускло в небе солнце ноября!

Как ранит слух сухой осоки скрежет!

Чадя, не разгорается заря,

И тьма летит на веси и на вежи.

Пейзаж неласков (хотя и в нём мерцает этакое ласковое равнодушие мира), но игра звука, резкие вибрация «з», тонкие приглушённые оттенки «п», словно создают тот оркестровый шатёр, ту особую музыкальность, что отзывается в душе даже и… умиротворением.

Много пейзажей раскрывает Шацков: здесь и зимние зоны белизны, и осеннее византийское многоцветье, и переливы других сезонов: но всегда – увиденное чётко проводится сквозь индивидуальные, ни с кем не спутаешь эти призмы и кристаллы дара; всегда великолепное узорочье рассыпает плеяду чудесных звуков, показывая картину выпукло и объёмно.

…А вот как интересно в своеобразной колбе стихотворения алхимически совмещается книжная пыль и снежная крошка, природное и интеллектуальное, и звезда детства, вспыхивающая в строках, раскрывает счастье бытования на этой земле, код этого сложного счастья:

Эта книжная пыль,
                                прилетевшая из ниоткуда,

Чтоб, смешавшись со снежною,
                                        вновь улететь в никуда,

Мне напомнила:
                            бабушка сказку читает про чудо,

Что останется в сердце
                                      осколками первого льда.

Явления и детали мира у Шацкова всегда подсвечены своего рода метафизикой: так и лёд здесь вспыхивает таинственным ощущением экзистенции бытия, её тайными пульсациями, озарившими в детстве и остающимися на всю жизнь.

Поэтическое слово Шацкова весомо: можно, кажется, любое взять в руку, рассмотреть, почувствовать его нюансы:

Привольно волку в матеры́х снегах.

На зимней свадьбе загулял матёрый.

Темно в бору, лишь снегириный птах

Горит на хвое свечкой краснопёрой.

Намёты и сугробы глубоки,

Бескрайни дали сумрачной России.

Опять, как в Смуту, волчьи огоньки

Рассыпаны на белой парусине.

Звери и птицы, как своеобразные гости мира, ощущаются поэтом по-особому, и снова ярко и самовито вспыхивают слова, переливаясь красками…

Богата звуковая и смысловая палитра поэта!

Красива его словесная живопись.

…И снегириная свечка вспыхивает тою силой, что – незримо и волшебно – связывает с пределами родной земли: родной, как собственное сердце, только бессмертной в отличие от него.

Впрочем, поэт, творя свой свод, противостоит чарам и силам смерти: ибо в отличие от тела, стихи опровергают могущество тлена.

Энергия счастья передаётся тонкой вибрацией простых строк: простых, ясных, богато насыщенных тем, что близки каждому. И поэт, фокусируя радость бытия в кристалле стихотворения, показывает меру людской всеобщности:

Как хорошо на свете просто быть!

Всё остальное – мимо, мимо, мимо.

Гулять с собакой, женщину любить,

Когда тебе любовь необходима.

Считать ворон, колоть с отцом дрова

И помогать с бельём усталой маме.

И слышать, как в саду растёт трава,

Где бродит кошка вместе с малышами.

Мимо трагедии проносится стихотворение, словно и не замечая её: мимо – туда, где снова и снова можно наколоть с отцом дров, мускульно прекрасно уставая и втягивая сладкие ароматы древесины; где, сосредоточившись, сконцентрировавшись предельно, можно услышать рост травы и, приглядываясь к кошке, познать особенности её, столь отличного от нашего, мира.

 И снова – праздничность речи поражает, завораживает.

 Рождение стихов – таинственно и для самого поэта, недаром в стихотворение упоминается перламутр, играющий обычно оттенками запредельности, и общая соната стихотворения, упоминающая любовь как Всецарицу, воспевает первооснову жизни:

Так бывает…
                             Влюбляясь в чужие стихи,

Ждёшь прихода своих, что родятся под утро…

И они зазвучат – из-под самой стрехи

Воробьиной капелью в лучах перламутра

Этой новой, дарованной Богом зари, 

Нисходящей в пурпуре Любви-Всецарицы…

Так бывает…

И поэт, познавший правду бытия, бытования на земле, в недрах вечного вращения юлы-юдоли, щедро делится с читателями всем опытом, и умножаемый даром даёт он прекрасные, ни на кого не похожие, полные соком сути поэтические плоды…