Антонида СМОЛИНА. ЛЕГЕНДА О КОТЛОВАНЕ. Рассказ

 

Антонида СМОЛИНА

ЛЕГЕНДА О КОТЛОВАНЕ

Рассказ

 

Во времена, когда колосились еще поля вдоль дорог и молодые хлеборобы терзали в ночи голосистые тальянки, стояла посреди старого тракта деревня Осиновка. Говорят, жители здешние при постройке новой избы под первый камень обязательно бочку пива закапывали – на доброе житье. Оттого и жилось в Осиновке широко и привольно.

Много чего говорят. Где правда, а где нет – теперь уж не угадаешь. Только и осталось от деревни, что эта присказка да глубокий котлован, поросший осинником, на краю которого добрый человек срубил бревенчатую сторожку для запоздалых путников. Когда случается местным снаряжать на болото горожан, неопытным грибникам непременно советуют: «А затемнаешь – к Котловане иди, в ночь-то по лесам не шарахайся».

Смеются грибники над местным говором: не только падежи в кучу, а еще и род коверкают. Ну, не все же знают, что жил когда-то в Осиновке такой мужик – Котлованя.

Прозвище свое Котлованя получил по названию деревни Котлово, в которой родился и прожил большую часть жизни.

Мать с отцом назвали его Иваном, и был он седьмым сыном в бедной семье кузнеца Федора. Талантами последыш не блистал, почти как в сказке: «Третий вовсе был дурак». До Ивана же шестеро родилось. Вот и считай, сколько ума на его долю перепало. Зато силушкой Господь не обделил: уже в пятнадцать лет кузнецкий сын подковы одной рукой гнул.

Не зря, видимо, народ говорит: дуракам везет. С войны Иван один вернулся – без отца и без братьев. Сгреб в охапку иссохшую от горя старуху-мать, посадил у окошка, а сам с топором пошел двор править. Про войну не говорил. Медали завернул в тряпицу и в сундук спрятал.

Вскоре во дворе уже гудела свадьба: на Павлине Антиповой, первой красавице села, женился дурак. Шептались по углам бабы: чем взял? Павлина и сама не смогла бы ответить. Только всякий раз, прижимаясь к широкому плечу мужа, как ни в чем она была уверена: здесь её место.

Павлина умерла рано, трех лет не прожила в браке. Горько плакал Иван над её могилой. Чуть не каждый день замечали его на погосте. И через год там же, на могиле жены устроил смотрины новой своей невесте.

– Вот, Павлинушка, жену себе нашел, – сообщил он, держа за руку присмиревшую хохотушку Настю.

А еще через год Иван снова овдовел.

Третья жена пришла к нему сама. Была она от рождения хроменькая: западала на одну ногу при ходьбе. Невелик изъян, а замуж не брали. У подруг уж семеро по лавкам – как не позавидуешь!

В мире с ней жил Иван, сына от неё хотел. Платки дарил, за сережками на ярмарку за пятьдесят верст ездил. Только и её прибрала костлявая. Не успела молодуха детей нарожать.

Когда и четвертую жену схоронил Иван, недобрая слава пошла про него среди женского населения. Не находилось более охотниц идти замуж за Котлованю, по гроб залюбившего четырех красавиц.

Осиновка пережила соседнее Котлово на два десятилетия. Когда в Котлове жилыми остались три избы, в Осиновке еще был свой совхоз, худо-бедно пахались поля и работал телятник.

Телятницей тогда была Галька, голосистая, с широченной косой в два оборота на голове. Семьи у Гальки не было: вроде и не девка давно, но и не с мужиком – так… Мотало её женское счастье из стороны в сторону, а берега не нашлось.

А в Котлове все еще жил вдовствующий Иван, который, как оказалось, был не совсем далеким родственником Анфисы – Галькиной напарницы. Она-то их и сосватала.

– Ой, Галька, смотри, залюбит тебя Котлованя! – хохотали бабы у колодца. – Молода помирать-то – погуляй еще.

– Посмотрим, кто кого, – не терялась помолодевшая невеста. – А вы молча завидуйте!

Женихом Котлованя оказался зажиточным. В Осиновку он переехал по первому снегу. На двух тракторах везли из Котлова его хозяйство – гурт овец, полсотни кур, корову и трех поросят. Сам Иван на конных санях перевозил старинный резной шкаф с зеркальным фасадом и два сундука – с богатством, как поговаривали.

Зажили молодые хорошо. Дом у Галины был добротный, а двор Иван быстро до ума довел. В полупустой деревне для хозяйственника оказалось самое раздолье. Уже следующим летом растянулась вдоль дороги новенькая ограда – выгон для скота. Сколько там овец паслось, пожалуй, не знали и сами хозяева, а куриц никто не считал. Бывало, под шумок сосед стянет – мол, нечего буржуйствовать. Галька цвела, а бабы Котлованю ставили в пример своим пьющим супружникам.

Местные мужики и впрямь часто «употребляли», хотя в укладе их жизни прослеживался определенный порядок. Связан он был с графиком работы пилорамы: именно там трудилось большинство мужского населения Осиновки.

Пилорамой заведовал какой-то Лятис – не то немец, не то прибалт. Был он толстый, двухметрового роста, и чуть что – ломал носы осиновским выпивохам направо и налево. На расчеты Лятис был скуп, за провинности крупно штрафовал, но увольнял редко – осиновские работники обходились дешевле завозных. Наверно, поэтому именно в Осиновке Лятис и затеял свое новое предприятие.

Идея его была такова.

Появилась в больших городах мода на сельскую романтику. Собирались зажиточные горожане, садились в дорогие машины – и айда в глушь: дичь пострелять, в бане попариться да девок деревенских позажимать. И чтобы челядь при этом была высшего разряда, и удобства все, как полагается.

А в Осиновке чем не глушь? И дичи хватает, и девки имеются. Дело за малым – удобствами обзавестись.

Обошел Лятис окрестности, огляделся и понял, что с удобствами-то – беда. Дороги в этой стороне и так почти не было, а тяжелые лесовозы её совсем добили. В межсезонье осиновцы по деревне с доской ходят – чтобы через грязь перебираться. Гостям такая романтика вряд ли приглянется.

Впрочем, нашлось подходящее место – старого тракта: там дорога укатана веками и почти превратилась в кирпич. И гостиницу есть где поставить, и виды живописные. Только занято это место – Котлованя овец своих пасёт.

Съездил Лятис в район, с кем надо переговорил, с кем надо выпил и вернулся с нужными бумагами, по которым оказывалось, что он –единовластный собственник этой земли и самовольный управитель.

Вскоре Осиновка содрогнулась от рева нахлынувшей техники. Лятис за дело взялся круто. Бульдозеры и экскаваторы тесным строем встали вдоль старого тракта, ощетинившись железом, готовые взрыть эту землю по первому знаку хозяина.

Молча стоял у ограды Котлованя. Овцы еще с утра были загнаны во двор, корову Галина увела за реку. Фигура его на фоне осиротевшей поскотины смотрелась бы мирно, если бы не кулаки, нависшие над темной доской ограды. Огромные, поросшие жесткими волосами, они словно замерли перед решающим ударом, время которого вот-вот настанет. Рыкнул мотор бульдозера, двинулись трактора. Котлованя еще крепче сжал кулаки, окинул взглядом опустевшее пастбище и, не поворачиваясь, пошел в сторону дома.

Через сутки загон было не узнать. Горы песка и глины громоздились там, где еще вчера гуляло безмятежное стадо. Исполосованная гусеницами земля не в силах была затянуть нанесенные раны и бессмысленно топорщилась травой по краям растущего вширь котлована.

Со слезами на глазах обходил Иван свои бывшие владения. Средь рычащей техники, разрывающей в клочья земную твердь, он вдруг оказался совсем мал и беспомощен. А котлован все рос, рос, и казалось ненасытно его чрево: вскоре он поглотит и Осиновку с её окрестностями, и весь мир.

И вспомнил старый дурак, что на том берегу этой жадной ямищи ждет его помощи дуб-одногодка. Как наяву, встала перед ним картинка: вот они с Галькой, сговорившись с вечера, топают по первому утреннему морозцу, чтобы посадить памятное деревце. Галька тогда говорила: «Не может человек без памяти быть. Жив он, пока его помнят и он помнит. Не дал нам с тобой Господь деток, дак пусть хоть дерево после нас останется».

Вспомнил об этом Иван и что есть мочи побежал к заветному деревцу. Только стары были ноги, хоть немалая еще жила в нем силушка. Да будь он хоть трижды моложе и быстрей – все равно не успел бы. В первый же день полег молодой дубок под железными гусеницами. Не нашел Иван даже места того.

– Ты чего, тварь, делаешь? – то ли в горе, то ли в ярости рыкнул Иван опешившему Лятису, тяжело надвигаясь по скользкому откосу котлована. – Я тебя спрашиваю: что ты творишь? Человек ты или гадина?

На миг, только на миг, мелькнуло на лице начальника странное выражение: не испуга, не удивления – как будто совести. Мелькнуло – и исчезло. Уже в следующую секунду Лятис быстрым движением выхватил из кармана пистолет, вскинул руку, и Котлованя, тяжело осев, ткнулся головой в его начищенные ботинки.

После приехавшему участковому Лятис коротко объяснил:

– Это была самооборона. Все видели: он ни с того ни с сего напал на меня. Сами же знаете – дурак, чего угодно можно ожидать.

Лятиса все же забрали до выяснения обстоятельств.

А утром следователей ждала странная картина. Чудесным образом вся техника, оставленная на площадке рабочими, оказалась перевернутой на дне котлована. Трактор лежал на тракторе, бульдозер неловко завалился рядом, а экскаватор, будто качель, болтался на перевернутом кране. Пошли по избам дознавать, да только никто и ведать ничего не ведает. Мужики все с похмелья лежат. Кого не спроси – только глаза выпучивают: «Надо же, неужто правда?». Темное оказалось дело.

Технику, конечно, потом вытащили. Правда, уже без участия местных. Хоть и уверяли бабы, что это Котлованя с того света начудил, Лятис в случившемся углядел следы народного бунта. Потому и стройку свою буржуй свернул. Говорят, за границу уехал.

А котлован остался. Зарос бурьём, затянулся осинником.

Вскоре и Осиновка на нет сошла. Одни бугры да ямы остались от широкого житья. А это уже знакомая история: сколько таких ям по России-матушке – поди считай!

г. Великий Устюг Вологодской обл.