Валентина ЕРОФЕЕВА. ЭПОХИ ХРУПЧАЙШИЙ НАДЛОМ. Стихи разных лет

         

Валентина ЕРОФЕЕВА

ЭПОХИ ХРУПЧАЙШИЙ НАДЛОМ

Стихи разных лет

 

ВЛАДИМИРСКОМУ СОБОРУ
       ГОРОДА КИЕВА           

                                          Я – немощь, нищета, Бог – сила моя.
                                                                          Иоанн Кронштадтский

Так долго ждать нежданной этой встречи,

Не знать о ней, не ведать и в веках.

И вдруг застыть, на миг лишившись речи,

И воспарить в летучих облаках.

 

И вот тогда с небес голубоглазых

В круженье крыл, в восторге нищеты

Вдруг все понять и воскресить все сразу,

И истину поникшей красоты

Костром пылающим раздуть в безбрежность,

И источиться нежностью души,

И содрогнуться ощущеньем прежним

Любви, всесилья, счастья, чистоты.

Киев, 1986 г.

 

* * *

Когда душа,

Растерянно устав

Бороться с миром,

Крылья опускает,

И темнота сгущается вдали

И тянется удушливой рукою

Всё покорить и всё подмять собою,

Я подниму глаза.

И две большие птицы –

Уставшие от водной глади

Морские чайки – гордо и красиво,

Серебряно блестя крылами,

Вернут мне небо.

И отступит мрак.

Одесса, 1993 г.

 

* * *

Изумрудное море противится ветру

И сердито терзает берег, пирс и скалу,

Корабли в дальней дали бессменно,
                                                              бессмертно

На турецкую сторону отгоняют волну.

 

Им и сыро и холодно, и мрак неуютный

Подступает повсюду и душит огни.

И тревожную музыку брега беспутного

Напряжёнными спинами ловят они.

 

Ну а берег расцвечен величием осени,

Нежной кошкою ластятся листья к ногам.

Шалый ветер всё дальше
                                                 и дальше
                                                                    уносит их

К чуждым им неродным
                                               и пустым берегам.

 

Остаются лишь самые стойкие,
                                                           цепкие,

Не предавшие древо, родившее их.

Будут стужей вселенскою
                                             мёртво оцеплены.

Доживут ли до дней – до других?

Одесса, 4 октября 1993

 

* * *

Журча, звенит сухая ночь…

Но дай Бог силы превозмочь

Её разломанный поток,

Испепеливший мой порог,

Лишивший сна, лишивший сил,

Отнявший всё, что ты любил,

Воспевший пустоту и мрак

И вперивший свой тёмный зрак

В остатки отражённых лет.

Им невозможно крикнуть «нет»,

Их невозможно растоптать

И раздавить, и расшвырять

По свету пеплом пустоты.

Звени, сухая ночь… И ты

Достойна утренней зари,

Но души мне не разори.

Не трогай. Пощади меня.

Дай насладиться светом дня…

1993 г.

 

* * *

Моя звезда далёкая, не гасни!

Мне без тебя печально и темно.

Прости моё угрюмое безгласье

И распахнись лучом в моё окно.

 

Какие ветры тяжкие задули

Тропинки наши в милых нам краях,

Какие смерчи и какие бури

Всё вздыбили и превратили в прах…

 

Звезда моя, одна лишь ты в пространстве

Ещё дрожишь и тянешься в ночи

Спасти и сохранить в великом постоянстве

Три истины простых: люби, терпи, прости.

1994 г.

 

* * *   

Город выморочно спит,

По-еврейски рад субботе:

Ночью был жестоко бит –

Грозна Господа забота.

 

Разверзались небеса,

Светом ярости сверкая,

И крушили телеса

Смаху – с края и до края:

Накрошили дерева,

Стародавни и высоки,

Под которыми трава

Жадно их желала соков;

Накрошили стёкол сток,

Окна, форточки разгрохав,

Стрёкот выкрошив сорок,

Обезумевших от хлопов,

Взрывов, грохота небес,

Долго, страстно бушевавших,

Словно в них вселился бес

И Господь ему прощал всё,

Чтоб безумия рукой

Навести порядок в мире,

Привнести в него покой,

Сад Эдема в нём расширя…

 

Утро. Выморочно спит

Город, ливнями умытый.

Он устал. Въерошен. Бит.

И урок – уже забыт им.

2000 г.

 

* * *

Старая пьяная баба упала

И рядом с дорожкой, где я гуляла.

Интеллигентно, чинно гуляла,

Воздухом чистым вечерним дышала.

А старая пьяная баба – упала.

 

Но может не старая – просто больная?

И может не пьяная – просто такая?..

От жизни от этой многих шатает,

По жизни по этой многих болтает.

 

Руку мне женщина тянет во тьме,

Руку за помощью – прямо ко мне.

Больше-то не к кому – я да она,

Да над дорожкою светит луна,

Только что юркий ночной «ястребок»

Нос ей дельфиний приделал и бок.

Глазом смешливым туманным глядит –

Горе и смех невесёлый с людьми.

 

А старая пьяная баба – упала.

И рядом с дорожкой, где я гуляла.

 

Да, она старая – лет сорока.

Да, она пьяная – грязны бока,

Грязна рука, подвернулась нога.

Ну настоящая баба Яга!..

 

Зубы сцепив, её тяжко тащу.

Мёртво схватилась, прилипла к плащу,

Что-то там шепчет в бессильном бреду:

«Дочка, родная, прости, не дойду.

Пьяная дура!.. Прости ты меня,

Что не хватило мне светлого дня,

Чтобы добраться. Вон там я живу, –

Тычет клюкою направо ко рву. –

Там у меня уж готова постель…».
 

Мерзкая осень. И скоро метель…

1999 г.

 

* * *

Застыла в онемении и боли

Растерзанная русская душа.

Всё воинство, бесстыдное и злое,

Обгладывать накинулось, спеша,

России тело, плотоядно воя

С экранов, содомистски голубых,

О новом рае, о ковчеге Ноя,

В который понатискать бы своих,

Помеченных цифирью разложенья;

А остальных? – им место там, на дне…

Всё замерло, застыв в изнеможенье

В уставшей от предательства стране.

 

«Народ безмолвствует…». То ль не рождён,

То ль с пулею во лбу – юродивый

С отнятою копейкой. Храм освящён –

В бетоне и стекле. И вроде бы

Благое это дело. Но спешно,

Слишком спешно он произрос

На тине и грязи. Усмешка

Строителя кривила рот.

Он вольный каменщик –

И оттого смешливый.

Захочет ли Творец наш терпеливый

Спасителя как Сына своего вернуть,

И станет ли Он сам
                                   защитной сенью храма?..

В густой тяжёлой мгле России путь.

Но занавес пошёл. И без антрактов драма.

1999 г.

 

* * *

Зима в России. Много лет.

Закованы все реки льдами.

Моря отторгнуты. С салями,

Мацой и пудингом обед

Запит озёрами чудными.

Теперь их у России нет.

Зима в России. Много лет.

И сном тяжёлым спит Россия.

Ей вколот морфий. И с иглы

В Останкино стекают капли,

Как с клюва у голодной цапли,

Лягушку вырвавшей у мглы

Гнилого топкого болота.

 

Но чу! Зашевелился кто-то,

Кому-то там ещё охота

Холодной ключевой воды,

Простой несуетной еды,

Небес высокой чистоты?
 

Вставай, Россия! Это – ты!..

2001 г.

 

ЕВРАЗИЙСКИЙ РОМАН

Ты – татарских кровей, милый хан.

Я – чеченка по дальней прабабке.

Твоя родина – степь да курган,

Что хранит тайны рода, отгадки

И твоей и потомков судьбы.

Только некому считывать знаки:

Мир тускнеет, безлик, одинаков,

Как вон те вдоль дороги столбы.

 

Моя родина – там, вдалеке,

И почти уж совсем в поднебесье,

То ль гордыней больна, то ли местью

Переполнена к «сильной руке» –

Так российскую длань называли

(Что теперь уж насмешкой звучит).

Я не знаю, мне трудно судить,

Но полна я любви и печали

К этой маленькой горной стране,

Зовом крови навязанной мне

И блеснувшей сквозь русские дали,

Как в забытом, но благостном сне.

 

Что нам делать, мой хан?

Да и сколько нас в России подобных славян

С круто мешанной буйною кровью?

Не решить ли нам это любовью,

Не впустить ли других басурман,

А, мой хан?

 

Хватит силы и их переплавить,

Нет, не сразу – века и века,

В белобрысого русского Ваню,

Чудака, простака, дурака

И – царевича с гордою кровью.

 

Не решить ли нам это любовью,

А, мой хан?

И от нас ли зависит судьба

Оскорблённой, избитой России?

Неужели в смертельном бессилье

Примем роль трусовато – раба,

А-а, мой хан?

Ну, решай!
                         Или

Всё давно и без нас уж решили?..

2003 г.
 

* * *

«Я – раб».

Что ж, милый,

Я тогда – раба рабыня.

Звонко имя

Теперь моё.

Раскатисто и просто.

Рабовладелец наш,

Скупивший остров

За бусины и злачное питьё,

Вряд ли захочет имя знать моё.

Да и твоё.

Зачем ему нытьё

Ограбленных...

«Я – раб

Идеи, Времени и Силы».

Прости, мой милый.

Вот теперь – раба рабыня.

Грозно имя –

С твоим моё.

Раскатисто и остро.

Рабовладелец наш,

Не сдавший остров

За бусины и злачное питьё,

Пусть пользует его на остриё

Стрелы

И на литьё

Стены

Той крепости, где мы осаждены –

Но не сданы.

2003 г.

 

ПАМЯТИ НИКОЛАЯ РУБЦОВА

Загадочная русская душа

Взлететь всегда готова к поднебесью.

Ей на земле до одичанья тесно,

Тоскливо в суете, когда спешат,

Куда и с кем – не ведая про это.

И забывают помянуть поэта,

Пришедшего кануном Рождества

Грустить по родине, так нежно им любимой,

И вопреки законам естества,

Для человека жестко возводимым,

То быстрой ласточкой, то горестной вороной,

То стылым терпеливым воробьём

Иль вольной сильной птицей, осторожно,

Крылом, скользяще лёгким на подъём,

Взлететь, не нарушая тайны

Глубоких снов недвижных деревень,

И плыть в истоме, нежной и печальной,

Над светлым Храмом родины своей.

И в нём угаснуть...

Нам оставив лишь
                                       свою тоску

И безграничье власти
                                       свободным быть

В единственной Любви.

 

* * *

Какая вязь

И музыка какая

В чужих стихах!

Какие переливы,

Созвучные журчанию ручья

И трепетанью ивы

Тончайших пальчиков.

Кто дирижёр сей музыки?

И чья истонченной души

Блеснула партитура?

И, растворив окаменевший плен,

Измяв беззнаковость

И беззаконье звуков

Чужих речей,

Рванулась вверх –

Чистейшая натура, –

Совпав мелодией

Прелюдий и теней,

И соучастьем счастья...

 

* * *

Как красиво плывёт

Светлой уточкой старым Арбатом

Чудо-девочка – милый урод,

Перед всеми уж тем «виновата»,

Что глубинной своей хромотой

Нарушает «гармонию» мира.

И средь буйно-бездарного пира

Красок, тряпок, дешёвого пива

Выделяется чистой душой

В обрамлении хрупкого тела.

 

И до нас – никакого ей дела.

Величава, красива и смела –

То спустилась Пречистая Дева

Своей верной земною сестрой.

2003 г.

 

* * *

В переходе подземном Арбата

Бьётся музыка грудью о гулкие камни моста.

Раствориться б и выпасть –
                                           мечтает душа простовато.

Выпасть в вечность... Куда уж скромнее мечта.

 

НЕЖНОСТЬ

Застывшее в поленьях древо

Свой источает аромат.

И звёзды – сверху, справа, слева –

Дыханье благости струят.

Покой и тишь в подлунном мире.

Все катаклизмы до утра,

Часа на три или четыре

Зависли в коме. Спать пора...

Собачье сонное смятенье

Вновь освещает путь назад.

Луны угаснувшей затменье –

Как очищенья листопад.

Спадают тяжко горечь, пытки

Молчанием достичь глубин,

Где заиграют солнцем слитки

Грядущей нежности вершин.

Всё ей, всесильной и всевластной,

Под ноги брошено давно.

И мраком, тяжким и прекрасным,

Пресыщенно горит окно.

 

* * *

Неотразима глупости вина,

Бесчувствия, слоновости и тлена.

Не надо ждать – настанут времена.

Они уже настали – жизнь бесценна.

 

Но мы уходим, разрывая связь

С тем миром, для которого служили,

Кто мелкой сошкой, воробьём вертясь

Меж скудных крошек, обронённых жизнью,

 

Кто величавым барином, во знак

Сиюминутности всего земного

И веры, что мышиная возня

Не стоит душ движения и слова.

 

Мы очень разные – и это дар.

И это наша от небес награда.

Не ведающий, что творишь, ударь

Покрепче и больней собрата.

 

И отразится боль его в виске,

Стократным эхом наполняя нишу,

Которую ты только что в тоске

Пробил, от гнева ничего не слыша.

 

Вот и решай: то ль истязать себя,

То ли, смиренья подвергаясь пыткой,

Простить собрата, и забыть, любя,

Сколь неумён он, горделивец прыткий.

 

* * *

Нас обманули – вот он рай:

В луне, застрявшей боком в туче;

В истерзанной ветрами куче

Навоза; и собачий лай;

И гордый неуёмный кочет

Извечное ку-ка-ре-ку

На верхотуре, на суку,

Захлопав крыльями, клокочет.

 

Вот рай… И запах молока

Так беззащитно веет сеном.

И это – вечно и нетленно,

Вне времени и на века.

И райских яблочек бока

Призывно манят прикоснуться,

Зубами впиться и – очнуться

Изгнанниками Старика…

 

ЛОШАДЬ

Далёкое слабое ржанье

Скользит по воздушным волнам

И отблеском дальних скрижалей,

Созвучных иным временам,

Ложится волнами на душу,

Её овевая теплом.

Далёкое лёгкое ржанье –

Эпохи хрупчайший надлом.

 

* * *

Эпоха Рыб, эпоха Рыб ушла,

Но хвостиком эпоха Водолея

По ней прошлась,

По ней слегка прошлась.

И ничего-то толком не умея,

Младенец шустрый, потешаясь всласть,

Вдруг растерялся, всё ещё не смея

Так – отторженьем – всю присвоить власть.

И стих, восторгом пред отцом немея,

И – задремал…
                               Эпоха Водолея –

Мальчишки, фантазёра, лицедея, –

Незрелая, того гляди дозреет

И ошарашит всех в который раз.

Эпоха Рыб, пока не пробил час,

Благослови Младенца – без проказ

Восцарствовать, об Истине радея.

2002 г.