Сергей СКВОРЦОВ. ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ ДОМА СОВЕТОВ. К 30-летию кровавых событий

 

Сергей СКВОРЦОВ

ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ ДОМА СОВЕТОВ

К 30-летию кровавых событий

  

Ежегодно 3-4 октября в Москве проходят траурные мероприятия, посвящённые очередной годовщине кровавых событий в Москве. На них разного рода деятели, своим тогдашним поведением заслужившие (а иногда и не заслужившие) на это право, будут произносить речи, смысл которых сводится к фразе «Не забудем, не простим». Что ж, чтобы не забывали, я и публикую сегодня свои воспоминания о тех, уже далеких, днях.

Эта статья была написана почти по горячим следам, в 1994 году, но опубликована с выделенными в тексте небольшими дополнениями лишь четыре года спустя, малым тиражом в нашей «Народной газете». Потом, уже в 2008 году, она была перепечатана в некоторых более массовых изданиях, но всё равно большинство моих нынешних читателей вряд ли с ней знакомо.

Кое о чём я тогда умолчал, и при внимательном анализе в тексте можно найти некоторые противоречия, но написанная много лет назад статья уже стала своего рода историческим документом, и править её сейчас мне не хочется. Тем не менее, я хотел бы добавить несколько замечаний – как предисловие и послесловие.

Как я уже говорил, этот материал я писал более-менее по горячим следам, когда все ещё хорошо представляли себе развитие событий перед 3-4 октября. Сейчас многие этого уже не помнят, а некоторые просто не знают, т.к. в 1993 году были детьми или просто ещё не появились на свет. Всем этим людям не очень понятно, почему Верховный Совет вообще был блокирован, и из-за чего дело дошло до вооружённого противостояния. Им, конечно, нужно дать некоторые пояснения.

Народные депутаты РСФСР были избраны в 1990 году на волне «перестройки» и в большинстве своём поддерживали ельцинские «демократические реформы». Именно они избрали Ельцина руководителем России, именно они поддержали Беловежские соглашения о роспуске СССР, именно они принимали законы о «переходе к рынку». 

Тогдашний председатель Верховного Совета РСФСР г-н Хасбулатов прямо говорит о Ельцине, что «нам неоднократно приходилось друг друга выручать, наши судьбы переплелись в последние три года (т.е. с 90-го по 93-й – Автор), именно мы в основном и тянули этот воз – страну».

Но потом между бывшими соратниками возникли разногласия – не по поводу сущности «реформ», а по поводу стратегии и тактики их проведения в жизнь. Верховный Совет начал блокировать некоторые наиболее одиозные законопроекты Ельцина. Сейчас кое-кто высказывает мнение о том, что это была борьба между двумя течениями нарождающейся буржуазии – компрадорским и национально ориентированным. Такая точка зрения имеет под собой основания, но всё же думаю, что руководство Верховного Совета вряд ли было уж очень национально ориентированным, не говоря о рядовых депутатах.

У депутатов, в большинстве своём попавших в политику совершенно случайно, как правило, вообще не было чёткого понимания того, что надо делать. В тогдашней «демократической» прессе сторонников Верховного Совета называли «красно-коричневыми». Среди защитников Дома Советов действительно были и «красные», и «коричневые», но вот среди депутатов решительно преобладали серые приспособленцы. Поэтому нет ничего удивительно, что очень многие из них кто сразу, кто после 4 октября перебежали на сторону Ельцина.

Так что защитники Дома Советов отстаивали вовсе не Советскую власть, как некоторые до сих пор искренне полагают. В 1993 году никакой Советской власти в России уже не было. Более того, как я уже отмечал, не только Ельцин, но и тогдашние народные депутаты России несут свою долю ответственности за произведенный демонтаж социалистических завоеваний. С марксистской точки зрения октябрьские события представляли собой всего лишь столкновение двух групп буржуазных реформаторов.

Тем не менее, это не означает, что в столкновении двух сторон обе были неправы. С юридической точки зрения правота Верховного Совета не подлежит сомнению. Таким образом, защитники Дома Советов с оружием в руках отстаивали не только определенный путь развития страны, но и законность, и конституционный порядок. Те, для кого подобные понятия не пустой звук, должны это признать. 

Как мы отмечали пятнадцать лет назад, «защитники Дома Советов вписали в историю России славную и трагическую страницу. Мы склоняем голову перед памятью сотен патриотов, в том числе и членов нашей партии, погибших в борьбе против незаконных действий ельцинского режима. Вечная им слава, и пусть ничего подобного никогда больше не повторится».

Однако вернёмся к описанию событий, предшествовавших 3-4 октября. Властному Ельцину страшно не нравилось, что Верховный Совет в чём-то ему перечит. По мере ухудшения ситуации в стране противостояние постепенно нарастало, угроза «парламенту» усиливалась, и депутаты совершенно законным образом внесли в Конституцию поправку о том, что при попытке роспуска ВС президент автоматически отрешается от должности.

Но Ельцина это не остановило. 21 сентября 1993 г. он издал указ «О поэтапной конституционной реформе в РФ», согласно которому «прекращались полномочия народных депутатов РСФСР» (т.е. Верховный Совет распускался) и назначались выборы в Государственную Думу. ВС нанёс ответный удар, в соответствии с Конституцией отрешив от должности президента Ельцина и приведя к президентской присяге вице-президента Руцкого. Вскоре Конституционный Суд, тогда ещё достаточно независимый от исполнительной власти, признал это законным. Кроме того, ВС назначил одновременные досрочные выборы народных депутатов РСФСР и президента.

Естественно, Ельцин этих решений не признал. Таким образом, в стране формально установилось двоевластие. Фактически же Ельцин сохранил контроль над силовыми структурами, хотя и неполный (впоследствии я лично встречался с начальником одного из районных отделов тогдашнего Министерства безопасности (ныне ФСБ), который вместе со своими подчинёнными принимал участие в защите Дома Советов, после чего благополучно вернулся на своё рабочее место в МБ/ФСБ).

Тем не менее, Ельцину хватило сил, чтобы блокировать здание ВС (по принципу «всех выпускать, никого не впускать»). Чтобы депутаты побыстрей приняли нужное Кремлю решение, им отключили свет и даже воду с канализацией.

Ну, а что было дальше, я как раз и рассказываю в статье, которую предлагаю вашему вниманию.
  

Пролог 

Воскресный день 3 октября 1993 года я провел, копая с сыновьями картошку на огороде. Учитывая последующие события, это кажется невероятным, но тогда я не без оснований считал, что о делах особенно беспокоиться нечего.

Действительно, Ельцин, развязавший своим указом о роспуске Верховного Совета новый, самый ожесточенный этап противостояния властей, к утру 3 октября попал в полную политическую изоляцию. Его не поддержал народ, не поддержали политики, а самое главное – не поддержала большая часть государственных структур. Армия заняла позицию нейтралитета, и как мы увидим дальше, фактически придерживалась ее до конца.

В конце сентября у меня состоялась встреча с представителем командования Российской армии. «Мы, конечно, против Ельцина, но этот балаган, – мой собеседник ткнул пальцем в сторону Белого дома, – тоже поддерживать не будем».

Собственно, именно такое развитие событий и предсказывало руководство КПСС. За несколько дней до ельцинского указа я выступил по радио России и, предупредив о намечающейся попытке президента узурпировать власть, заявил, что это приведет к патовой ситуации. В заявлении Секретариата ЦК КПСС, сделанном уже после указа, мы констатировали, что так и произошло. Руководство нашей партии осудило указ Ельцина о роспуске Верховного Совета, осудив его как попытку государственного переворота, но не выступило в поддержку «парламента». Мы уже давно считали политику Верховного Совета такой же антинародной, как и ельцинскую. Еще в ноябре 1992 г. пленум ЦК предложил как выход из политического тупика одновременные досрочные выборы президента и Верховного Совета.

В начале октября 1993 г. эта точка зрения уже не была оригинальной. Желание погасить конфликт между властями, избавившись от обоих его участников, стало преобладать во многих слоях общества. В поддержку «нулевого варианта» высказались Конституционный суд, профсоюзы, почти все политические партии и даже Генеральная прокуратура. Власти регионов, вначале колебавшиеся, к 3 октября в большинстве поддержали одновременные выборы. 4 октября Совет Федерации наверняка выступил бы с этим требованием.

Не получив поддержки, Ельцин вынужден был отступить. На совещании утром 3 октября он дал согласие на одновременные досрочные выборы. Тогда мне это еще не было известно, но, увидев по телевидению утром в воскресенье, как Ельцин выражает готовность после сдачи оружия Белым домом пойти "на любые соглашения", я понял, что он уступил.

Таким образом, в полдень 3 октября свободные выборы и президента, и депутатов казались неизбежными. Конечно, это еще не было полной победой над режимом, тем не менее при сложившемся положении вещей Ельцин вряд ли мог быть избран на новый срок. Явным фаворитом был Руцкой. Собственно, выборы означали политическую смерть и Ельцина, и значительной части депутатов. В общем, создавалась совершенно новая ситуация, хотя будущее вовсе не было безоблачным. Предстояла предвыборная кампания с огромными затратами сил и неизбежной нервотрепкой. Да и как-то сложатся отношения с новыми властями? Тем не менее это было то, чего мы добивались в течение года, к чему готовились, так что жаловаться на судьбу было бы по меньшей мере нелепо.

Эти и подобные мысли занимали меня все время, пока я копался у себя на участке. Дело шло плохо, все валилось из рук, я кричал на детей, которые, как мне казалось, постоянно делали что-то не так. Наконец, не окончив, я бросил работу и отправился домой. Там меня ждал сюрприз – сторонники оппозиции совершили прорыв блокады.

 

Прорыв блокады Белого дома

С точки зрения стратегии политической борьбы это была совершенно бессмысленная акция (как и последовавший затем поход на «Останкино») – ведь после готовившегося 4 октября решения Совета Федерации о выборах команда Ельцина вряд ли смогла бы и дальше блокировать Белый дом.

Могло ли все произойти стихийно? В принципе, почва для такого прорыва была неплохо подготовлена властями. Люди, в нем участвовавшие, в течение 10 дней подвергались оскорблениям и избиениям со стороны ОМОНа и естественно, были готовы на многое. В толпе были также боевики-ветераны Приднестровья и прочих «горячих точек», оружие которых по разным причинам осталось в Белом доме, и которые боялись, что его руководство при заключении соглашения о сдаче оружия сдаст властям именно их автоматы. Конечно, они громче всех призывали идти на прорыв. Считать ли это проявлением стихии или считать боевиков организованной силой – не знаю.

Однако в любом случае встает вопрос о роли руководителей демонстрации, закончившейся прорывом блокады. У меня противоречивые сведения о том, сдерживали они толпу или направляли. Тем не менее, руководители манифестантов вполне могли решить, что настал «последний и решительный бой».

Действительно, казалось, что режим Ельцина доживает последние часы. Многотысячная толпа демонстрантов с необыкновенной легкостью прорвала оцепление из нескольких тысяч омоновцев и солдат. Это произошло настолько быстро, что в кругах оппозиции до сих пор распространено мнение, что войска не были смяты, а отошли по приказу – иначе говоря, прорыв был ловушкой властей. Не буду опровергать эту версию. Скажу только, что имею много свидетельств тому, что власти в этот момент действительно потеряли контроль над ситуацией. В частности, ряд высокопоставленных сотрудников МВД в доверительных беседах утверждали, что войска имели твердый приказ не пропускать демонстрантов, и просто в панике разбежались под напором толпы (оппозиция их, кстати, почему-то не разоружила).

В сознании солдат и милиционеров произошел психологический перелом, который действительно давно уже назревал. Имеющийся опыт, в частности, опыт событий на площади Тяньаньмэнь, показывает, что войска, длительное время находящиеся в соприкосновении с манифестантами, зачастую утрачивают способность к активным действиям и даже к пассивной обороне. С точки зрения интересов властей (неважно, каких), войска против демонстрантов следует или применять решительно и сразу, или не применять вовсе.

 

Останкино

С прорыва блокады Белого дома началась роковая цепь событий, приведшая к трагической развязке. Следующим звеном здесь стал поход на телецентр в «Останкино».

С практической точки зрения для оппозиции в нем не было никакой необходимости или, во всяком случае, без него можно было обойтись. Во-первых, тональность передач государственного радио и телевидения после разблокирования Белого дома сильно изменилась, и отнюдь не в пользу Ельцина. Демонстрантов, например, российское радио называло повстанцами, а стрелявших в них – «людьми в милицейской форме». Во-вторых, если оппозиция хотела захватить полный контроль над эфиром, то для этого вовсе не надо было штурмовать саму «империю лжи». Не раскрывая чужие тайны, могу сказать, что существовало еще несколько пунктов (в то время практически не охраняемых), где можно было переключить вещание на себя. Удивительно, если об этом не знали Руцкой и его окружение – мне, например, это было известно.

Таким образом, с практической точки зрения в захвате Останкинского телецентра было столько же смысла, сколько во взятии Бастилии во время Великой французской революции. Однако это, конечно, имело бы огромное психологическое значение. Такой в полном смысле слова зримый успех, очевидно, окончательно парализовал бы правительственную сторону и дал Дому Советов реальную власть. «К чему ждать результатов выборов, которые еще неизвестно какими будут, если желанная власть – вот она». Так, или примерно так, возможно, рассуждали руководители Белого дома, отдавая роковой приказ идти на «Останкино». Мы уже знаем, что они ошибались, но на чем же основывался их расчет?

Имея перед глазами сцену фактически бескровного захвата московской мэрии и штаба операций правительственных сил в гостинице «Мир», когда их охрана разбежалась при первом мало-мальски серьезном напоре, руководители Дома Советов, очевидно, решили, что правительственная сторона больше небоеспособна. В ходе восстаний и войн такие резкие изменения в психологическом настрое борющихся сторон действительно бывают (как я уже писал выше). Искусство восстания в том и состоит, чтобы правильно уловить их и использовать. Но кроме психологии, надо иметь и реальные силы. С этой точки зрения поход на «Останкино» был чистейшей авантюрой, так как строился на том предположении, что охрана телецентра воевать не будет. Я утверждаю это потому, что при серьезном столкновении никаких шансов взять «Останкино» Белый дом не имел, и Руцкой, как военный человек, должен был это знать.

Но и психологический фактор был оценен неправильно. В охватившей их эйфории руководители Белого дома, видимо, упустили из виду, что охранявшие телецентр войска специального назначения в контакте с демонстрантами не были и «психологическое разложение» их не коснулось. Сидя в полной изоляции в «Останкино», они восприняли атаковавших как толпу хулиганов и четко выполнили жестокий приказ.

Я не буду много говорить об этом. Отмечу лишь, что первой открыла огонь все-таки правительственная сторона, что практически все убитые были безоружны и что в нарушение всех неписаных правил войны «рейнджеры» целенаправленно уничтожали журналистов, в том числе и иностранных (кстати, непонятно, зачем).

Бойня в Останкино была поворотным моментом. Правительственные силы воспрянули духом после одержанной победы, а оппозиционная сторона, наоборот, испытала сильный психологический шок, от которого оправиться уже не смогла. События в Останкино имели важное значение еще и в том отношении, что правительственная сторона получила как бы индульгенцию на дальнейшие действия. Сбылось сделанное еще 23 сентября предсказание нашего Секретариата, что проиграет тот, кто прольет кровь первым. И хотя фактически первой пролила кровь именно правительственная сторона (и вообще ее ответственность за все случившееся несравненно больше), власти, используя свой полный контроль над радио- и телевизионными передачами, сумели подать нападение на телецентр в выгодном для себя ключе. Получалось, что вооруженные мятежники пытаются, не останавливаясь ни перед чем, свергнуть законную демократическую власть. К оружию, граждане! При этом вопрос о законности этой «демократической» власти было уже как-то и неудобно поднимать.

 

Я иду в Белый дом

На протяжении нескольких часов я сидел у телевизора и следил за событиями. Главное чувство, которое я испытывал – ощущение бессмысленности всего происходящего.

Сначала казалось, что побеждает Руцкой. Об этом свидетельствовала и сама информация, и тон передач. Последняя сводка «Новостей» по первому каналу «Останкино», шедшая без комментариев, показывала сцену народного ликования по поводу прорыва блокады и взятия мэрии. Все это очень напоминало передачи «Свободного румынского телевидения» в первые часы после свержения Чаушеску. Пожалуй, «Останкино» в тот момент и так уже скорее работало на оппозицию. Затем реклама инвестиционного фонда «Петр Великий» (ее я запомнил, наверно, на всю жизнь) прервалась объявлением о том, что в аппаратную ворвались вооруженные люди, и вещание по первому каналу прекратилось.

Было ясно, что наступил решающий момент. Захват телецентра должен был или произойти с ходу, или не произойти вовсе. Все зависело о того, будут ли стрелять охранявшие телецентр бойцы спецназа. Если нет, то Руцкой становился настоящим президентом. Если да, то оппозиция проигрывала все. С имевшимися силами ни о каком действительном штурме не могло быть и речи. В общем-то, я был уверен, что спецназовцы стрелять будут, но все же с замиранием сердца ждал. В двадцать часов из передач радиостанций стало ясно, что авантюра не удалась, и идет бой, точнее, уничтожение людей, из которых 90% безоружны.

И вот тогда я окончательно решил идти в Дом Советов. Зная отношение нашей партии к Верховному Совету, это было довольно необычное решение (и некоторые мои коллеги меня потом за это упрекали). Собственно, я неоднократно заявлял в том духе, что «ноги моей не будет в этом Белом доме». Но одно дело выражать поддержку обанкротившемуся парламенту, и совсем другое – быть вместе с представителями пусть никчемной, но все же конституционной власти, когда кровавая диктатура растаптывает само понятие законности. Выразить солидарность не с депутатами, а самой идеей конституционности и народовластия – в этом, я считал, заключается мой моральный долг.

Конечно, это рискованно. Все-таки почти наверняка предстоит штурм Белого дома, а у меня трое детей. Бывают, однако, ситуации, когда коммунист, ответственный политик, наконец, просто мужчина должен ставить на первый план свой долг перед Родиной. Сейчас была именно такая ситуация.

Я ждал почти до девяти часов, когда появится моя жена, которая задерживалась на праздновании Дня учителя. Хотелось попрощаться – мало ли что. Как только жена появилась, я объяснил ей ситуацию и поехал.

 

Ночь

Я живу за городом, и поэтому добрался до Дома Советов только к одиннадцати часам вечера. На подходе к Белому дому, метров за двести, меня зачем-то обыскали (кстати, в первый и последний раз). Около здания было сравнительно немного народа – тысяча, может быть, две. Я походил, послушал, что говорят. Общее настроение было подавленным, ждали скорого штурма.

Выяснилось, что попасть в Белый дом даже по редакционному удостоверению (я главный редактор «Народной газеты») сейчас совершенно невозможно. Что же делать? И тут судьба мне улыбнулась. Я встретил старых знакомых по «неформальному движению» конца 80-х годов – бывшего руководителя агентства «Постфактум» Глеба Павловского и социолога Леонтия Бызова. Мы не виделись уже много лет. Разговор сразу пошел о том, что произошло в Останкино и что будет дальше. Мои собеседники считали, что штурм Белого дома неизбежен. Я в общем тоже склонялся к этой мысли, и сказал, что с точки зрения властей наиболее оптимальное время 3-4 часа утра. «Если найдут войска, чтобы штурмовать», – все-таки добавил я, помня о недавнем разговоре с военными.

Бызов, оказывается, работал социологом в Верховном Совете и как раз собирался в Белый дом. Я попросил его провести меня. Он сказал, что попробует, и мы пошли. Было около половины двенадцатого. В полной темноте (электроэнергию власти отключили) мы добрались до одного из подъездов. При свете фонарика дежурный охранник в форме лейтенанта милиции долго рассматривал мое удостоверение с просроченной аккредитацией в Верховном Совете, а потом сказал: «Ладно, будем считать, что вы прошли в здание вместе с толпой после прорыва блокады». Я с этим согласился, и мы прошли. Была совершенно темно, так что двигаться приходилось на ощупь.

Изрядно поплутав в кромешной темноте, мы, наконец, увидели огонь. Он горел в кабинете секретаря Конституционной комиссии Олега Румянцева, еще одного моего соратника по «неформальному движению».

В кабинете находились сотрудники Румянцева, которых он тщетно пытался отправить по домам, а они не соглашались. Наконец Олег нашел для них какие-то якобы очень важные поручения в городе, и мы остались втроем.

Маленький радиоприемник Румянцева принимал только «Эхо Москвы». Выступавшие в стиле пропаганды 30-х годов дружно призывали расправиться с «кровавыми бандитами Руцкого», защитив таким образом демократию. Послушав эти призывы, Олег вскоре не выдержал, пошел в здание мэрии, где работали телефоны, и, позвонив на «Эхо Москвы», попросил слова. Слово ему дали, он выступил и, осудив действия Ельцина, призвал к поискам компромисса. Было, однако, ясно, что из этого вряд ли что получится. Правда, как сообщало радио, армейские подразделения, вроде бы вошедшие в Москву, остановились на окраинах.

Уже потом, гораздо позже, я узнал, что правительственные круги до самого утра отнюдь не считали, что дело сделано и, не располагая значительными регулярными войсками, опасались атак оппозиции. Но та после расстрела в Останкино была уже психологически сломлена и не способна даже на активную оборону.

Во втором часу мы легли спать, расположившись прямо на стульях. Ночь была, конечно, тревожной, а сон беспокойным. Наступило, однако, и три, и четыре часа, а штурм так и не начался. Тем не менее смутное беспокойство все нарастало и нарастало.

 

Утро

Без десяти семь мы проснулись от выстрелов. Осторожно выглянув из окна, можно было видеть на набережной проносящиеся на большой скорости бронетранспортеры. Вдали что-то горело. «Все-таки началось», – подумал я.

По системе громкоговорящей связи передали приказ защитникам Белого дома: без команды огня не открывать. Как мне потом рассказали, в те минуты погибло множество гражданских лиц, находившихся на символических баррикадах со стороны стадиона. Нападавшие с ходу ворвались с этой стороны в здание и дошли даже до третьего этажа, но атака очень скоро захлебнулась. Забегая вперед, скажу, что это была единственная попытка настоящего штурма Белого дома.

Но тогда мы еще этого не знали. Встал вопрос, где нам лучше всего находиться во время штурма. Я предложил перейти поближе к журналистам, так как здесь без свидетелей нас всех спокойно перестреляют, а пока пошел умываться, тем более что шла не только холодная, но и горячая вода. Вернувшись, я узнал, что вопрос о местонахождении за нас уже решили, так как поступило указание всем депутатам и сотрудникам собраться в зале заседаний совета национальностей. Мы отправились туда.

 

В зале

Было уже восемь часов утра. Зал Совета национальностей оказался заполнен до отказа. Большинство присутствующих составляли однако не депутаты, а сотрудники Верховного Совета. Собравшиеся пели песни (кстати, довольно неплохо), читали стихи. Помню, кто-то декламировал Фета: "Шепот, робкое дыханье, трели соловья...". И все это в темноте, при свечах. Зрелище, конечно, было незабываемое.

Каких-то политических дискуссий практически не вели. Румянцев попробовал выступить, снова призвав к поиску компромиссов – на него зашикали (интересно, что те же самые люди через несколько часов столь же дружно высказались за капитуляцию, а многие уже через считанные дни выдвинули свои кандидатуры на выборах в Думу).

В зале были слышны звуки выстрелов, периодически вызывали к раненым врачей. Сверху принесли молодую женщину, корреспондента агентства «Постфактум», раненую, кажется, в ногу.

Кстати, к утру журналистов осталось очень мало. Почти все иностранные корреспонденты, да и почти все представители крупнейших отечественных изданий, покинули Дом Советов еще вечером 3 октября. Из иностранцев остались лишь чернокожий корреспондент какого-то французского издания да неустрашимая Петра из чешских «Лидовых новин».

Из руководителей же коммунистических организаций, кроме руководителя российского комсомола Игоря Малярова и члена нашего Секретариата Анатолия Петухова, не было никого. А ведь еще вчера они так рьяно призывали защищать «Советскую власть»! Теперь, видимо, защищают ее у себя дома. На месте мне не сидится, брожу по коридорам, с риском для жизни через обстреливаемую зону прорываюсь в буфет. Из бесед с защитниками Белого дома выясняется, что штурма как такового пока нет, «они» только ведут обстрел (это потом подтвердил, выступая перед депутатами, и «министр безопасности» Баранников). Стреляет же, оказывается, не армия, а ОМОН и некие «добровольцы» из числа гражданских лиц (как следует из материалов, опубликованных «Новой газетой» в 1998 году, среди этих «добровольцев» немалую часть составляли «братки» из мафии – Прим. автора).

Около полудня начали бить из танков. От выстрелов содрогается все здание. Услышал разговор военных, что бьют, видимо, холостыми или болванками, так как снаряды не разрываются... Позднее «Новая ежедневная газета» напечатает официальный документ о том, что из 13 танковых выстрелов по Белому дому 4 не попали (?) в цель. Число выстрелов приблизительно соответствует моим подсчетам, а «не попавшие в цель» снаряды, видимо, и были холостыми. Очевидно, стрелявшие из танков (армейские офицеры, выполнявшие, собственно, не боевой приказ, а контракт – им заплатили по нескольку тысяч долларов) решили подстраховаться и, выжидая развития событий, сначала стреляли холостыми, затем болванками. Лишь в конце, когда капитуляция стала делом решенным, в ход пустили разрывные снаряды. По моим наблюдениям, это было уже после двух часов, причем, судя по характеру разрывов (здание стало содрогаться сильнее), таких выстрелов было 3-4. Наверно, они «помогли» Руцкому принять то решение, которое он принял и к которому и без того склонялся.

 

Капитуляция

Около двух часов дня в зале появился «министр безопасности» Баранников, депутат Иона Андронов и человек в пятнистой форме. Баранников представил его как офицера «с той стороны», у которого есть некое предложение.

Человек в форме оказался командиром одного из подразделений антитеррористической группы «А», которую в прессе называют «Альфа». Он начинает с утверждения, подтверждающего мои наблюдения: что вокруг Белого дома нет подразделений, способных его взять, кроме «Альфы», а «Альфа» штурмовать не будет. После такого заявления, которое, казалось, должно было вдохновить присутствующих на борьбу до победного конца, «альфовец» делает предложение прямо противоположного характера: он предлагает обеспечить присутствующим «безопасный выход» из Белого дома, иначе говоря, капитуляцию. И все соглашаются! Только одна женщина, явно не из депутатов, пытается что-то говорить о недопустимости сдачи, но ее заставляют замолчать...

«Альфовец», видимо, удовлетворенный реакцией зала, отправляется к Руцкому вместе с довольным Баранниковым. Наступает затишье. Со стороны набережной группируются несколько сотен человек в штатском, с виду очень похожих на охранников коммерческих структур. Видимо, это запасной вариант на случай упорства Руцкого. Тогда эти ребята, изображая возмущенных мирных жителей, попытались бы ворваться в Дом Советов. Если ворвутся – они смогут творить там что угодно. Какой спрос с «толпы»? Если же не ворвутся – вот вам жертвы среди мирного населения, павшие от рук озверевших руцкистов. Авось это произведет впечатление на общественное мнение и на армию.

Но запасной вариант не понадобился. Едва кончилась перекличка депутатов (боюсь ошибиться, но думаю, что их оказалось не более ста пятидесяти человек – из почти тысячи), как было объявлено, что группа «А» «взяла под охрану Дом Советов». Время – около половины пятого.

Объявили, что после обыска все выходят на набережную, где будет производиться посадка на автобусы. Они должны довезти нас до метро. Не горя желанием быть побыстрее обысканным, я вышел из зала одним из последних. Основная часть народа уже прошла, когда вдруг поступила команда: повернуться кругом и выходить без досмотра через другие двери. Эту последнюю группу человек в 100-150 действительно выпускают, не обыскивая. Почему так произошло – для меня до сих пор остается загадкой.

Мы спускаемся по лестнице, выходящей на набережную. За спиной горят четыре верхних этажа Белого дома. За рекой впереди видна большая толпа народа, которая стоит и смотрит на горящее здание. Внизу стоят танки, которые, по словам старшего «Альфы», ничем за все это время себя не проявили. Армия держит нейтралитет (о единственном исключении – 13 выстрелах из танковых орудий – я уже упоминал).

Головорезов внизу, изображавших мирное население, уже убрали. Начинают подходить автобусы, которые увозят вышедших из Дома Советов – кого действительно к метро, кого прямиком в милицию. До нас очередь не доходит. Больше часа наша группа – та самая, которую выпустили без досмотра – ждет на ступеньках лестницы. Наконец, когда уже почти стемнело, объявляют, что автобусы «блокированы» и нам следует идти пешком. Как бы в подкрепление этих слов высоко поверх голов кто-то дает длинную очередь из пулемета, и, хотя реальной опасности нет, толпа в ужасе бежит в указанном направлении.

Доведя нас до ближайшего дома, «Альфа» исчезла, посчитав свою задачу выполненной. Предстояло еще больше часа добираться до станции метро «Беговая» (все ближайшие станции из-за боевых действий были закрыты). Удивляло то, как быстро наши люди приспособились к атмосфере гражданской войны. Редкие прохожие (а где-то неподалеку все время стреляли) совершенно спокойно и как-то обыденно объясняли мне, где можно наиболее безопасно пройти.

По дороге к метро я один раз попал под обстрел, дважды у меня проверяли документы (т.е., собственно, ставили к стенке – Прим. автора). Это также могло кончиться очень плохо, доказательством чему служит ужасный эпизод, свидетелем которого я оказался.

Проходя мимо выстроившихся вдоль улицы машин ОМОН, я услышал крики и увидел окровавленного человека, которого зверски избивали, судя по всему, пьяные, бойцы ОМОН. Они били его и руками, и ногами, крича: «А, защитник! Скольких ты наших убил?», избиваемый же умолял своих мучителей, чтобы они... убили его и прекратили издевательства. До сих пор я видел подобные вещи только в кино и никогда не подозревал, что придется столкнуться с этим самому, и где – в центре Москвы! Вся сцена продолжалась буквально несколько секунд, потому что избиваемый вдруг вырвался и побежал. Он забежал за угол машины, и потому дальнейшего я не видел. Но судя по тому, что оттуда раздались автоматные очереди, его просьбу удовлетворили...

Подобные случаи были нередки. Собственно, среди жертв октябрьских событий большую часть составляют не погибшие в бою или от обстрелов, а именно хладнокровно расстрелянные без суда и следствия. А сколько покалеченных и просто избитых? И все эти преступления остались безнаказанными, хотя число пострадавших измеряется сотнями. Пусть читатель решает сам, соответствует ли это его представлениям о демократическом обществе.

 

Эпилог

Лишь некомпетентная и неэффективная политика, проводившаяся 3 и 4 октября руководителями Дома Советов, позволила Ельцину удержаться у власти. Все объективные факторы были против него. Сейчас эти факторы продолжают действовать и даже усилились. Главный из них – это ухудшение экономической ситуации, дошедшее до полной остановки производства в целом ряде отраслей и регионов. Ответственность за это и в народе, и в государственных структурах возлагают на Ельцина. Армия, доведенная до отчаяния тяжелыми материальными условиями, в которых она оказалась, вряд ли окажет президенту даже ту символическую поддержку, что была продемонстрирована 4 октября 1993 г.

В общем, по сравнению с октябрем прошлого года его позиции ослабли. Вполне возможно, что его же сторонники посодействуют уходу Ельцина с политической арены.

Что же касается либеральной оппозиции, чьи вожди из Верховного Совета благополучно пересели в Думу, то она стала значительно более умеренной. «Гражданское согласие» с правящим режимом для них отнюдь не пустой звук, о чем говорят результаты голосования в Думе по бюджету. Либералы боятся народных волнений ничуть не меньше, чем правительство, и делают ставку на мирный перехват власти. Так как стратегические цели у них мало чем отличаются от ельцинских, это вполне может получиться.

Осталось, правда, еще одно действующее лицо, которое в октябре прошлого года так и не появилось на политической сцене. Это – народ России. Думаю, однако, что он все-таки скоро появится, заставив изменить все сценарии.

        Октябрь 1994 г.

 

* * *

Ну, и в качестве послесловия несколько моментов личного характера.

Собираясь ехать на Краснопресненскую набережную, я сначала хотел надеть зелёный армейский плащ, в котором тогда ходил. Но потом решил, что ночи уже холодные, и надел тёплую коричневую куртку. Это спасло меня от расстрела – омоновцы как минимум жестоко избивали всех, кого принимали за защитников Дома Советов, а у меня на зелёном плаще, кажется, даже оставались следы от погон.

Другая случайность, которая тоже могла сыграть роковую роль. Когда находившиеся в Доме Советов покидали его после капитуляции, то избавлялись от плакатов и проч., а также от противогазов, которые выдавали на случай газовой атаки. Я уже было собрался взять себе на память один из противогазов, но потом решил, что он мне, собственно, ни к чему. И поступил правильно – тех, у кого находили противогазы, омоновцы автоматически относили к числу защитников ВС со всеми вытекающими последствиями.

И, наконец, последнее. В «Живом журнале» можно указать своё настроение. Вот я и укажу своё настроение за 3-4 октября 1993 г., которое под влиянием обстановки часто менялось.

Смутная тревога днём 3 октября. Чувство удивления и бессмысленности происходящего после прорыва блокады, перешедшее в ощущение катастрофы, когда штурм «Останкина» провалился. Стремление побыстрее оказаться на месте событий и боязнь, что меня сочтут трусом. Тревожное ожидание штурма и – чего греха таить – готовность, если придётся, достойно умереть перед лицом врага. Когда стало ясно, что первая атака провалилась – какая-то апатия; спокойное ожидание развязки, которая казалась уже близкой, причём не было никаких сомнений, что ВС проиграл. После известий о панических настроениях Руцкого – чувство досады, ещё больше усилившееся после капитуляции ВС. После разговора с командиром «Альфы» – холодное удовлетворение исследователя, получившего подтверждение своей гипотезы. Когда стоял у стенки – отрешённое ожидание. Когда увидел зверства палачей – гнев и отчаяние из-за того, что не в силах помочь. Когда оказался за оцеплением – удивление от того, как быстро наши сограждане свыклись с атмосферой гражданской войны. Когда оказался в метро, где всё шло как всегда – ощущение, что попал в другой мир.

А вот страха почему-то не было. Друзья предполагают, что тут дело в генах – всё-таки на протяжении нескольких столетий почти все мои предки были профессиональными военными. Сначала это были хорватские «граничары» (что-то вроде наших казаков), ещё в средние века охранявшие границу с Турцией; потом казаки, запорожские и кубанские; наконец, офицеры сначала царской, потом Советской армии. Может, всё это и вправду как-то сказалось. Думаю, однако, что причина всё же в другом. Как говорил мне отец и некоторые другие ветераны Великой Отечественной, в бою не страшно – думаешь лишь о том, как выполнить боевую задачу. Наверно, всё объясняется именно этим – когда занят делом, бояться просто некогда.