Антон ЛУКИН. ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ. Рассказы

 

Антон ЛУКИН

ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ

Рассказы

 

ОЛЕСИНА ПОЛЯНКА

 

Всю неделю моросил дождь. А ныне погода ясная. Тепло, свежо, хорошо по-летнему. И не скажешь, что конец сентября. Бабье лето заглянуло в гости. Наслаждайся, народ земной, последними деньками тёплыми. Мороз не за горами. Зима на смену спешит. Всему своё время.

По лесу, сбивая сапогами опавшую листву, шли двое. Старик и мальчик. Правой ладонью упираясь на клюку, придерживая в левой корзину с грибами, одетый в телогрейку, застёгнутую армейским ремнём, дед внимательно взирал под ноги. Звали старика Кузьмой. Рядом, стараясь не отстать, плёлся, раскачивая лукошко, мальчишка годов восьми. Димка. Младший из внучат. Самый любознательный. Всегда взъерошенный, как побитый воробей, и чуток ленивый.

– Деда… – стонет внук.

– Аюшки.

– Долго ещё?..

– Ишь, торопыга какая, – отвечает старик, поправляя очки. – Саму малость осталось. Терпи.

Димка разглядывает небо. Молчание длится недолго.

– Деда, а деда… – внук не унимается, – ты хорошо её знал?

– Олеську-то?.. – Старик чешет бороду. – Как же не знать? В одну школу, поди, бегали вместе.

Кузьма громко кашляет в ладонь. Прищурившись, глядит по сторонам. Заглядывает внуку в лукошко. 

– Н-да, негусто. Ты за грибами шёл али как?

– Набрал. Хватит, – увёртывается внук.

– Много ж ты насобирал, – улыбается Кузьма. – Курам на смех.

– Зачем одну оставили? Разве можно так?

– Кто кого оставил?! – не вникает старик.

– Олесю. Говорю, подруги оставили зачем?

– Молодые потому как. Сами перепугались, поди, до смерти. Вот и бросили, – в голосе деда улавливается угрюмость. Он не кажется сердитым, но бровь хмурит. – Да и чем бы они ей помогли?

– Надо было так: одна за помощью бежит, другая с ней. Да, деда?.. Даже я знаю. А они… вдвоём умчались.

– Димка!

– А?

– Гляди под ноги. Хватит ворон считать. Зачем напросился? Чтоб отвлекать?

– Ага. Сам позвал, а теперь бубнишь.

– Ишь ты! – старик улыбается.

– Чё тут искать? Если их нет.

– Как нет? Быть того не может, – старик указывает на подосиновик, что прикрылся пожелтевшей листвой.

Димка быстро срезает его и кладёт в лукошко.

– И ещё один в коллекцию, – расплывается он в улыбке.

– Ох, хитрюга, – улыбается за компанию Кузьма. – А говоришь, нету. Правильно, коль трындеть без умолку, много не насобираешь. Такого красавца чуть не упустил. Червям на съеденье оставить хотел. Ишь ты!

– Деда, – просит внук, – расскажи, как всё было?

– Сказывали ведь уже. Да не по одному разу.

– Так это мне бабушка говорила. А бабушка, сам знаешь, как рассказывает. Это помню, а это не помню. Вроде было, а вроде и нет. На самом интересном спотыкается. – Димка приближается к деду, чтоб ни одно слово не упустить. Дед повторять не будет. Не любит, когда перебивают. – Всё больше бабушки знаешь. Ведь так? Память у тебя о-го-го какая! Да, деда?

Старик глядит на внука, качает головой. И в кого такой любознательный? В школе учится хорошо. Грех жаловаться. Учителя хвалят. Видимо, любопытство раньше его родилось. Обо всём на свете непременно нужно знать ему. И если уж что услышал краем уха, пока сто раз не переспросит, не успокоится. Ворошить прошлое старику не шибко хотелось. Но коль со старухой сболтнули – виноваты сами. Никуда от вопросов не денешься. И как бы Кузьма ни хмурил бровь, внук знает: дед – добрейшей души человек. И вовсе не хочет понимать, что дедушка постарел и года его уже не те. С возрастом люди всё больше и больше любят тишину.

– Что тут говорить… Тут и говорить нечего… Всё в двух словах и скажешь. Какая где беда случись, небылиц наплетут, историй навыдумывают, что и не знаешь, чему верить порой. – Дед Кузьма замечает гриб. Осторожно откидывает клюкой со шляпки листву. Белый. Медленно нагибается, срезает, кладёт в корзину. – Давным-давно, когда я ишо молодым рысаком скакал по деревне, жила в наших краях одна девица. До того добрая, что каждую букашку, каждую дворняжку жалела и любила. Поговоришь с ней всего чуток, а будто родниковой водицы испил. На душе праздник. Хочется и самому сделать что-то хорошее. Бывает же так?.. Голос нежный, слова добрые-добрые. Сроду худого слова никому не скажет. Вот как.

– Красивая была?

– А?

– Красивая? 

– Не то слово. Любо поглядеть. До того лучезарна, что пройдёт мимо – аж сердце замирало. Большая это редкость, я тебе скажу, когда красивые люди так добры и милосердны.

– Нравилась тебе она, дед?

– Она всем нравилась. Не было на селе хлопца, который не мечтал бы её мужем стать.

– Бабушка говорит, ты её сильно любил, – обронил внук.

– Дурит твоя бабка. Слухай больше.

Дед Кузьма насупился. Замолчал. Лесная жизнь, которая за разговором не так ощущалась, напомнила о себе. Откуда-то доносилось ритмичное постукивание дятла. Под ногами шуршали листья и с треском ломались сухие ветви. Старик, упираясь на клюку, медленно нагибался, тихо кряхтел, срезая гриб. И Димка подумал даже, что дед нарочно выбрал грибную сторону, а его, неопытного, пихнул сюда, где, окромя мухоморов, которые он устал сбивать сапогом, мало что есть.

– Знает, где идти, – вздохнул паренёк.

– Чего ты? – не разобрал старик.

– Пить охота.

Старик расстегнул ремень, снял армейскую фляжку, отдал внуку. Тот жадно присосался к горлышку губами.

– Не торопись. Не отнимут.

Мальчик утолил жажду. Вытер рукавом губы.

– Прям как у солдата, – заметил Димка.

– А то, – не без гордости согласился Кузьма. – Подрастёшь, пойдёшь в армию, такую же дадут.

– Не пойду. – Внук вернул дедушке фляжку. – Папка говорит, нечего там делать.

– Папка твой сам не служил. И тебя не знает, чему учит.

– Разве это плохо?

– А то нет? Ишо как плохо. Какой из тебя жених вырастет, коли в армии не был? Пойдёшь к невесте, а та и на порог не выйдет. Скажет: нам хворые не нужны.

– Почему хворые?

– А как же! Раз в армию не взяли, значит, болеешь чем, либо совсем дурак. – Старик постучал по дереву. – Аля-улю, паси гусей.

Димка засмеялся.

– Так я же сам не пойду.

– Поди потом докажи, что сам. Нет уж. За мамкиной юбкой прятаться не позволю.

Идут молча.

– А ты, деда, на танке ездил? – спрашивает внук.

– Нет. Не довелось.

– А на самолете летал?

– И на самолете не летал, – признаётся дедушка.

– А почему?

– Ну… как тебе сказать… В других войсках службу нёс.

– Бабушка говорит, ты поваром был.

– Правильно говорит, – кивает старик.

– Какой же это солдат… с половником? – в голосе внука улавливается ухмылка.

Старик потирает сухие губы, сбавляет шаг.

– Запомни. И передай другим. Голодный солдат – это уже не солдат. Роту целую накормить – это не шутка. Тут тоже талант нужен. А из ружья хоть сейчас с воробья пёрышко снесу со ста метров. Может, и с двухсот.

– С двухсот? – дивится Димка.

– А то, – старик улыбается и указывает внуку под ноги. – Такой гриб перед носом самым, а ты… Совсем мышей не ловишь, как погляжу. Не возьмут тебя, братец, в разведчики.

– Больно надо.

– Ну-ну, ну-ну…

Внук срезает гриб, показывает дедушке.

– Какой большой!

– Да, – соглашается Кузьма, – бабушка обрадуется. Настоящий богатырь. Ложи в корзину. Я дома похвастаю.

– Ну, конечно. – Димка кладёт гриб в лукошко. Дед посмеивается. Внук догадывается, что тот его разыграл, и тоже расплывается в улыбке.

– Трухнул? – улыбается старик.

– Нисколечко.

Старик поправляет очки, идёт дальше.

– Нравится тебе у нас?

– Нравится, деда. Очень нравится, – признаётся Димка.

– Во-от. Подрастёшь, будешь дедушку вспоминать, как ходили с ним по грибы.

– Буду.

– Обязательно будешь, – говорит старик. – Память – она девица такая. Пока ребёнок, вроде и не надо ничего. Наоборот, вырасти желаешь скорей. А чуть подрастёшь, как начнут сердечко щекотать далёкие прекрасные деньки. В тридцать о детстве вспомнишь, в сорок о юности заскучаешь не раз. А в семьдесят скажешь себе: как же хорошо было в пятьдесят лет!

– Отчего так, деда?

– А?

– Почему так всё происходит?

– Жизнь, – тихо обронил Кузьма. – Редко кто замечает положительное в настоящем. Верни мои сорок лет. Неужто я тебя на спине не покатал бы? А? Ишо как покатал бы.

– Ты, деда, и не старый вовсе.

Старик улыбается.

– Но уже и не юн.

– Дядя Кондрат моложе тебя, а выглядит старше. Почему так?

– Пьёт много. Столько дряни этой пить… давно сгниёшь заживо.

– Он, когда выпьет, смешной. Песни любит петь. Про коров рассказывает. Знаешь, сколько у него коров в стаде? Он мне сказывал, только я уже не помню. Дядя Кондрат говорит, что в пастухи не каждого берут. Только у кого душа добрая. Коровы это быстро распознают и злых пастухов не слушаются. Правда, деда?

– Всё может быть, – пожимает плечами старик. – Кондрат – мужик неплохой.

– Совсем неплохой. Мы с Витькой летом часто на лугу пропадали. Нам дядя Кондрат много историй разных сказывал. Оказывается, это Рыжуха шум подняла ночью, когда у Игнатьевых дом загорелся. Так мычала на всю округу, что разбудила всё село. Мы с Витькой долго разглядывали потом эту Рыжуху. Такая же корова, как и все другие. Пятнистая и брюхастая. А видишь как! Людям жизнь спасла. Дядя Кондрат говорит, что на месте Степана Игнатьева её не стал бы забивать. Рука не поднялась бы.

– Да, – проронил старик. – Кормилицу свою всегда лелеешь и жалеешь. А тут ишо и спасительница. Тебя и детишек от страшной смерти уберегла. Рази нож после этого наточишь на шкуру иё?.. Нет.

Старик остановился. Прищурив глаза, уставился вдаль.

– Пришли? – Димка вместе с дедом глядит на крохотную поляну, окольцованную деревьями-великанами. В небе медленно проплывают пушистые облака. Солнце бросает лучи на этот маленький островок, и потому среди лесной глуши это место особенно радует светом и теплом.

– Пришли, – не сразу сказал старик.

– Олесина полянка?

– Она самая.

– Здесь её змеи покусали?.. Здесь, да?

– Нет. Дальше. Далеко отсюда. Там сейчас болото.

Дед Кузьма идёт на поляну. Ставит корзину на землю.

– Тут от… она и лежала. У дуба. У самых корней, – старик показал рукой. – Даже смерть не способна была погасить красоту её неземную. Не увял цветок и после гибели. Всем селом примчались сюда, когда узнали о трагедии. Долго не решался никто потревожить её сон вечный. Многие плакали. Да… плакали. Никто не желал верить, что её больше нет… Будто взаправду спала. Ни ужаса, ни скорби на лице не было. А ведь знала, что умирает. Знала.

Помолчали.

– Ить забрались в самый гадюшник. Туда сроду за ягодами никто не ходил. Змей там кишмя кишит. А они, дурёхи молодые… К самому оврагу подошли. Видать, оступилась и угодила прямиком в змеиный очаг… Много укусов было. Много. Рази тут выкарабкаешься?

Старик и парень молча глядят на поляну. И не скажешь, и не подумаешь, что когда-то давным-давно здесь угасла чья-то жизнь. Обычная лесная полянка, на которой весной распускаются цветы, летают бабочки и кружат пчелы. Обыденное место, каких множество в каждом лесу.

Старик Кузьма подходит к дубу. Вынимает из кармана варёное яйцо, пирожок и горсть конфет. Кладёт рядом с деревом.

– Дядя Кондрат говорит, что подруги её в яму толкнули, – обронил Димка.

– Ты про Галину?.. Откуда Кондрату знать? Он тогда совсем мальцом был. Хотя…

– Что хотя?

– Поговаривал народ, конечно. Как без этого? Мол, заманили в гиблое место и погубили невинную душу. Да ить никто не знает, как на самом деле оно было всё. Нечего грех на душу брать. Это какой же камень за пазухой носить надо, чтоб такое сотворить? Как с этим жить после?.. Впрочем, судьба и с ними сыграла злую шутку. – Старик помолчал. – Галина в город подалась, замуж вышла. Да тока не сложилась у неё семейная жизнь. Вернулась к матери исхудавшая и озлобленная на весь мир. В зиму захворала сильно и померла в февральские морозы. А к лету и другая девица, что была с ними, утонула в реке. Счас уж и не вспомню, как звали. Видишь как. Даже имени не помню. Словно и не было человека. А вот Олесю… Олесю и по сей день добрым словом вспоминают. Хорошие люди остаются в памяти навсегда. Потому-то в народе это место и величают её именем. Живой памятник. Не там, где смерть приняла от гадов, нет. А здесь, где уснула сном вечным. Нередко встретишь, проходя мимо этого дуба, оставленные кем-то цветы и сладости. Каждый, кто идёт по грибы, по ягоды и бывает здесь, чтит память девушки, доброту и нежность которой помнят до сих пор. Полвека уже миновало, а история эта живёт по сей день. Переходит из одних уст в другие. Стала былью. Нас со старухой не будет, Кондрата не станет, ишо кого… а внуки наши нет-нет да поведают своим детям, а те своим, что когда-то давным-давно в селе Митяшино жила девушка неземной красоты и с добрым чутким сердцем. И покажут эту самую полянку, это дерево. Чтоб каждый, кто будет в этих местах, оставил яичко и помянул добрым словом Олесю. Да. Жизнь можно прокоротать век, и никто о тебе не вспомнит. А можно прожить словно песню и навсегда остаться в памяти людской. Понимаешь это, Димка? Человек ценится по поступкам. По делам своим.

– По делам?

– Именно. По делам, – повторил старик. – Потому и надо прожить эту жизнь правильно, честно. Помогать людям. Делать добро. И люди отплатят тебе тем же. Обязательно. Хороших людей много. Что ни говори. Случись где какая беда – и тебе помогут. Не пройдут мимо. – Старик кладёт внуку на плечо ладонь и идёт с ним в обратную сторону.

– Бабушка, поди, борщ приготовила.

– Не люблю суп.

– В нём вся сила.

– А говорил, в каше, – поправляет внук.

– И в каше тоже, – соглашается Кузьма. – Но и от супа не откажемся, да?

Димка пожимает плечами.

– Бабушка старалась-старалась, а мы… Негоже это, парень. Ложку за маму, ложку за папу, не мне тебя учить.

Идут молча.

– Это ведь доброе дело? – спрашивает вдруг Димка.

– Бабушку порадовать? Ишо какое.

– Я, деда, две тарелки съем. Вот увидишь.

– От это правильно. Это хорошо.

Кузьма утвердительно кивает. Вместе улыбаются и не спеша идут к дому.

 

 

ДОМ НА СОВЕТСКОЙ УЛИЦЕ

 

    Многоквартирный дом на улице Советской, где я прожил одиннадцать лет, был старой постройки. В самом начале двадцатого века в доме останавливался император Николай II. Здание предназначалось как игуменский корпус и было построено в 1885 году. Основным акцентом главного фасада служило крыльцо в виде пятигранного эркера, устроенного на оба этажа и завершённого кокошниками. В нём находились игуменские покои, где жили сёстры, располагалась библиотека и канцелярия. Уже в советское время переднюю часть здания отдадут под райисполком и суд, а задний двор под жилые квартиры.

Двор хоть и казался небольшим, но нам, местной детворе, было в нём просторно. Можно было побегать с мячом и даже поиграть в лапту. Когда маме дали квартиру, мне едва исполнилось пять лет. Тогда, пожалуй, действительно, всё кругом казалось больше и выше, как и наша с сестрёнкой комната. В доме некоторые комнаты были как настоящие хоромы. Четырёхметровый потолок, большие полукруглые окна, в углу такая же массивная круглая печь, обитая железом. Когда родится младший брат Андрей, печь разберёт дядя Вася и сложит более комфортную. Она будет меньше размером, но тепла от неё будет больше. Дядя Вася знал толк. Был он постоянно в работе и с любым делом справлялся на раз-два. Мастер на все руки. И если где кому требовалась помощь, никогда не отказывал. Только мы, мелкие хулиганы, порой обижались на его «правильный» нрав. Но то были детские обиды, которые долго не задерживались и серьёзных намерений не представляли.

Жили дружно. Ни с кем никто не ссорился. Каждую весну взрослые организовывали субботник. Двор быстро преображался после зимней спячки. Становился чистым и опрятным. Жгли старую сухую траву, ветви и листья. Ближе к вечеру, после добросовестной уборки, выносился стол, ставились на скорую руку тарелки… появлялась бутылка. Шли тёплые задушевные разговоры о жизни. Вспоминалась юность. Мне нравились такие посиделки. Всегда было интересно подслушать украдкой взрослую несерьёзную беседу. Оказывается, эти взрослые дяди и тёти тоже в своё время любили попроказничать. Да ещё как хулиганили! Заслушаешься. И так же получали заслуженные подзатыльники от старших.

– И карбид взрывали… – начнёт кто-то из мужиков рассказ.

– Как взрывали? – удивлялся я.

– Ступай-ступай, – прогоняли меня женщины, – нечего тут слушать.

– Да, – улыбались мужики. – Этому подробности ни к чему.

– Хочешь научу мышей летучих ловить? – подмигивал мне сосед, Маслеников Игорь. С моим отцом они учились в одном классе. А теперь жили через стенку.

– Как?

– Укрываешься белой простынёй и ходишь ночью по улице. Мыши летучие сами в тебя врезаются.

– Ну, прям.

– А ты проверь, – улыбался Масленников. – Или трусишь.

Коробов Александр, Елизаров Сергей, Масленников Игорь… всем им тогда не было и тридцати лет. Нередко эти взрослые ребята над нами подшучивали. И потому не всегда было разобрать, где правда, а где очередной подвох.

Как-то раз Елизаров Сергей выбросил старую раму от мотоцикла. Мы с его племянником, тоже Антоном, который жил в Нижнем Новгороде и приезжал на лето в гости к бабушке, решили собрать мотоцикл. Откопали где-то на свалке бак и шины. Даже сиденье сами смастерили.

– Да-а, на таких колёсах далеко не уедешь, – улыбнулся дядя Игорь. – Камера нужна.

– Где ж её взять-то, – отчаянно вздохнули мы в надежде, что нам дадут дельный совет. Не прогадали.

– Травой набейте, – подсказал с умным видом дядя Саша. – Мы раньше всегда так делали.

– Точно, – подхватил дядя Игорь. – Лучше всякой камеры.

– Правда? – мы наивно глядели на взрослых.

– А то… – дядя Саша Коробов кивал двухнедельной щетиной. – И старайтесь как можно плотнее. Не жалейте. Им ведь колёсам что?.. Главное упругость.

Мы принялись рвать траву и, как нам велели, набивать ею покрышки.

– Вот и двор преобразился. И косить не надо, – мужики посмеивались.

Догадавшись, что нас облапошили, мы бранились в ответ.

Меня прогоняли из-за стола. Поздно вечером приходил с гулянок Варнавин Андрей. Под гитару пелись песни.

И всё-таки, как взрывается карбид, я узнал. От старших мальчишек. От них мы много чего узнавали. Как мастерить воздушки, цыкалки, поджигные. Вроде бы и постарше они тебя всего на три года, но в младшем возрасте, когда тебе десять, а им тринадцать, разница сильно ощутима. Эти мальчишки уже и про девчонок заводят разговоры, курят и даже пробовали алкоголь. И проказы их серьёзнее. И дерутся они отчаянней. Ежели мальчишки в основном борются и катаются по земле, то подростки уже бьются до крови.

Как выяснилось, карбид не взаимодействует с водой. Плюнешь на него – шипит. Бросишь кусок в лужу, бурлить начинает, и белый дым идёт. Поднесёшь спичку – горит. Расколешь на мелкие кусочки его, запихнёшь в бутылку, нальёшь немного воды, взбултыхнёшь, как следует, – и врассыпную. Отбежишь подальше и ждёшь… когда бабахнет. А бабахнет от души. Бутылка, как ракета, взлетает в небо. Чаще всего мы ходили взрывать карбид на речку или на заброшенные стройки, подальше от посторонних глаз. В девяностые годы строительство многих зданий от нехватки денег «замораживалось» и годами дожидалось своей участи. По таким «заброшкам» любили лазить все хулиганы. Взбирались на второй этаж и крышу, спускались в подвал, играли в войнушку и в догонялки. Каждый раз разбивали колени в кровь и лбы. Кто-то даже ломал руки и ноги. Родители под строжайшим запретом не разрешали туда ходить. Если кто увидит и доложит – ругани дома было не избежать. И всё равно, как магнитом тянуло. За рестораном находилось полуразрушенное из красного кирпича здание. Бывшая котельная. Её тоже каждый уважающий себя мальчишка излазил вдоль и поперёк. Мы взбирались на крышу, вольно по ней прогуливались. Напротив двухэтажный ресторан и универмаг, позади, внизу обрыва, шумит река Вичкинза. Как-то раз кто-то из взрослых нас спугнул и пришлось быстро спускаться вниз. Тогда я сильно повредил ногу и долго хромал.

Летним выходным днём мама затеивала стирку. Грязного белья за неделю накапливалась приличная гора, которую потом с трудом отстирывала стиральная машинка «Малютка». Полоскать бельё выносили на улицу. На лавку ставились тазы. Топилась печка-прачка. Я бегал с ведром на колонку, носил воду. Выльешь два ведра в таз, спешишь наполнить следующий. В тазах мама разводила «синьку», которая лучше отбеливала и придавала белью аромат свежести. Бельё тут же вешалось на верёвку. Но больше всего мне нравилось, как пахнет бельё зимой. Принесёшь его с мороза, а оно каменное. Штаны не согнуть, не разогнуть. Хрустят. И холодом веет от них, и пахнут они зимой. Красота!

Иногда помочь принести с колонки воды просили монахини, коим, с возрастом, тяжело было таскать тяжёлые вёдра. Монахини бережно пололи, убирая сорняки, и поливали цветы из лейки. Сад от разнообразия цветов радовал красотой своей. Я соглашался, приносил воды и каждый раз слышал столько благодарных слов и похвалы, что бежал на колонку вновь, притворяясь, что для меня это особой трудности не представляет. Одна из таких монахинь была бабушка Вера. Так её все звали. Годков, наверное, ей было за семьдесят. Маленькая ростком и сильно горбатая. Горб тянул её и без того маленькое тело к земле. Она всегда, при удобном случае, кормила голубей и кошек. Жалела всякую живность. А вот кота Ваську нашего ругала. Называла его озорником. А всё потому, что он охотился на птиц. Но я не держал на неё зла. Как и вся местная детвора. Старушка она была добрая, вежливая. Всегда при встрече кланялась и нередко заводила разговор о Боге. Поговаривали, что её единственный сын наложил на себя руки. Правда это или домысел, я не знаю. Но, помню, как бабушка Вера частенько нам повторяла, что за каждое зёрнышко, за каждую крошку, склёванную голубем, прощается один наш грех. А грехов у каждого столько, что всех птиц в мире накормишь с избытком. И нахваливала маму нашу за то, что та вывешивала у окна зимой кормушку. Каждый раз после беседы с бабушкой Верой мы брали с сестрёнкой хлеб и шли кормить голубей. Хорошие люди знают, как направить на добрые дела. Не заставить, не уговорить, а именно направить.

Вечером Елизаров Сергей часто оставлял у ворот гаража мотоцикл «Юпитер-5». Сразу не загонял. Нам разрешалось на него взбираться. И мы при удобном случае уже без спроса садились на «железного коня». Кто на сиденье, кто в коляску. Тот, кто сидел за рулём, представлял себя лихим автогонщиком и байкером, важно выжимая «в пол» ручку газа. Перед тем, как загнать мотоцикл в гараж, Сергей катал ребятишек. Мальчишки и девчата садились на сиденье и даже умудрялись забраться на коляску. Сергей делал круг по двору и вместе с детворой заезжал в гараж. Этой минутной поездки мы ждали с нетерпением.

Сергей жил в соседнем подъезде на первом этаже в маленькой двухкомнатной квартире. Во всём доме ванная комната была только у Елизаровых. Сделали сами. Дядя Вася, Серёгин отец, как я уже говорил, был на все руки мастер. Квартира их располагалась на первом этаже. Угловая. Под квартирой большой удобный подвал. Серёгина мама, тётя Нина, до того, как выйти на пенсию, работала учителем математики. Тётя Нина подтаскивала меня по алгебре и по геометрии. Мы вместе решали задачки по этим предметам, и после школы я с учебниками спешил к ним домой.

– Принимай двоечника, – шутил при встрече Сергей.

– Сам что ли лучше учился? – я проходил в комнату, усаживался за стол, что стоял у окна.

– Не приставай к ребёнку, – тётя Нина выпроваживала Сергея, чтобы нам не мешал. Только маленькая Катюшка, Серёжкина дочка, с красивыми как у куклы кудряшками играла рядом. Но нам она хлопот не доставляла.

Тёте Нине эти занятия были вовсе не в тягость. Даже наоборот. Будучи на законном отдыхе, она скучала по работе. Учить и разъяснять – это уже было преподавательской надобностью. И со всем этим тётя Нина справлялась отлично. Даже уроки по физике и химии разбирали. Учитель всегда остаётся учителем. Вот и тётя Нина лёгких путей по решению задач никогда не искала. Объясняла доходчиво и каждый раз проверяла, действительно ли понял, не влетело ли у меня в одно ухо, а из другого, как говорится, тут же вылетело. Если я что-то не понимал, повторяли решение заново.

Изредка тётя Нина ходила в храм на службу. К тому времени Дивеевский женский монастырь потихоньку стал прихорашиваться и благоустраиваться. Здания реставрировались. Ремонтные работы шли сутки напролёт. Я ещё помню вид обездоленного полуразрушенного храма с выбитыми окнами и колокольню без купола и колоколов.

Однажды тётя Нина взяла меня и сестрёнку на исповедь.

– Выпишите на листок бумаги грехи. Даже те, за которые стыдно. Бог о них всё равно знает. От него ничего не утаишь. И простит, ежели сами признаетесь в согрешениях своих, – подсказывала добрая соседка. Тётю Нину любили в нашем дворе абсолютно все. Со всеми она дружила, всем помогала. К ней прислушивались, спрашивали совета.

С Валюшей мы так и сделали. Каждый осторожно записал на бумажный лист свои провинности, а после, отстояв в храме очередь, прочёл батюшке на ухо. Из храма вышли одухотворёнными и счастливыми. Помню это хорошо. Лёгкость ощущалась такая, что… летать хотелось. Будто выросли крылья. Всё-таки грехи, теперь это знаю точно, как огромная глыба, тянут к земле и давят. Не то что летать, ходить тяжело, а порой и дышать. Припоминаю, как исцеляли бесноватых. Видел это своими глазами. Зловещий крик стоял на всю округу. Женщины не своим голосом рычали, мужчины, как молодые козлята, блеяли и плакали. В страшных судорогах тряслись. С трудом их пытались завести в храм. Кого-то удавалось. Другие катались по ступенькам у самых ворот, и никакими силами их было не сдвинуть с места. Монахини окружали бедолаг и молились. Батюшка тоже читал молитву, кропил святой водой и крестил иконой. Спустя какое-то время одержимый затихал. Наблюдать за всем этим было страшно. Кто-то ещё пустил страшилку, что если одержимый к тебе прикоснётся, то и ты таким же станешь. Непременно передаст тебе тёмную силу одним лишь невзрачным касанием. Это наводило ещё больше жути.

Тётя Нина всегда угощала нищих. Пирогами, блинами, а то и пряниками с конфетами. Возле колокольни у самой арки всегда ютились попрошайки. Сутулые, хромые, безногие. Жаркий летний день их не пугал. На них всегда было много одежды, вплоть до зимней куртки. Запомнился мне Гена Махалкин. Прозвали его так потому, что он, когда светило ярко солнце и ослепляло его глаза, начинал махать ладонью у лица. Был он высокого роста. Лицу придавала строгость рыжая борода и густые брови. Хотя на самом деле вроде бы как был не злой. Даже казался каким-то артистичным. То наденет летом тулуп и шапку, то, прихрамывая, ковыляет в старой рубахе и солнечных очках. То с палкой ходит, то без палки. Но никогда не изменял своей привычке – махал ладонью у лица. Поговаривали, что мальчишкой еле спасся, когда загорелся их дом. С тех самых пор солнечным днём у него случались приступы. В начале двухтысячных его убили. Ходили слухи, что за наручные часы. С кем Гена Махалкин вступил в конфликт, неведомо и по сей день.

Ещё помню Ваню Рожнова. Все его так звали, просто и ласково – Ваня; хоть и было ему за пять десятков годов. Был он, как бы это мягче сказать, немного не в себе. Но силёнку имел. Если Ваню похвалить, обратиться к нему ласково, он тебе любую работу выполнит. За семерых работать будет. А услышит слово бранное, обидится. И ничем его уже более не уговорить. Был он тоже немалого роста. Ходил в брюках и светлой рубахе. Носил белую кепку. Голосок тоненький – даже не говорил, а как-то по-детски пищал. Мальчишки-хулиганы задирали Рожнова, всячески подшучивали и дразнили. Завидят издали и давай кричать – «Ваня-капуста!». А то мяукать начнут. Ваня долго игнорирует, не обращает внимания. Затем тонким голосом начнёт браниться. Мальчишки в смех. Ваня за ними вдогонку.

Взрослые успокаивали Ваню. Проказникам грозили кулаком.

– Он ить терпит, терпит… а догонит, изувечит. И ничего ему за это не будет.

В грудном кармане рубахи Ваня носил губную гармошку. Иногда играл на ней. Ещё Ваня Рожнов ходил на все поминки. И на девятый, и на сороковой день, и на годовщину, если поминали. Поговаривали, у него была тетрадь, куда он записывал даты – куда и к кому когда идти. Ваню ждали, добродушно встречали и усаживали за стол. Считалось дурным даже, если Ваня забудет кого и не придёт помянуть. Но Ваня никого не забывал и всегда приходил.

Территория монастыря давно преобразилась. Чистенько. Красиво. Сады с яблонями, повсюду цветы. В доме, где когда-то проживала Параскева Дивеевская, сейчас музей. В девяностые годы в этом зелёном деревянном доме выдавали детское пособие. Вход был с небольшого крылечка с противоположной от нынешнего музея стороны. В 1998 году, когда родится мой младший брат Андрей, я весь год буду ходить в это здание получать на него молоко. Рядом был когда-то хлебный магазин. Но я его плохо помню. Магазин перенесут ближе к почте. Хлеб там выкладывали на больших деревянных полках, и стоял такой аромат, что сразу же ныло в животе. В Дивееве была своя хлебопекарня. Пока несёшь хлеб из магазина, всегда принесёшь домой одну буханку надкусанную. Такой он хрустящий и ароматный. Надкусишь корочку, затем с другого конца, а после и мякиш попробуешь. На свежем воздухе… ещё тёплый ржаной хлебушек… нет, невозможно устоять.

Всё там же неподалёку от музея Параскевы Дивеевской (сейчас территория монастыря) в маленьком деревянном здании располагалась детская библиотека, куда мы с Мишкой Бекмешовым частенько забегали зимой погреться и полистать какие-нибудь энциклопедии. Что-нибудь о космосе, о динозаврах, о древнейших цивилизациях. Книги, которые мы брали так и назывались: «Хочу всё знать!». Тогда мы, действительно, хотели всё обо всём на свете узнать. Изучали древнейшие виды млекопитающих, корабли, города, звёзды и планеты, горы и вулканы, моря и океаны… где и какие обитают животные, рыбы и насекомые… Я брал книги о путешествиях, Мишка увлекался автомобилями и мотоциклами.

По-прежнему вспоминаю те далёкие зимние вечера с доброй улыбкой. Вечерело рано. Набегаешься весь день, замёрзнешь – и в библиотеку отогревать уши и нос. У самого входа в углу стоял веник. Отряхивали им от липкого снега ботинки и штаны. Шли в читальный зал. Набирали гору книг и усаживались за стол. Случалось и так, что среди посетителей были только я и Мишка. Тогда библиотекари частенько оставляли нас в читальном зале одних. Но даже если сотрудница библиотеки присутствовала, она так же молча читала какую-нибудь книгу в уголке за своим столиком. В зале всегда было тихо. Иногда тишину нарушали наши с Мишкой шептания. Говорить в голос, когда на тебя со всех сторон глядят с полок такое количество книг, как-то не решались. За окном тьма-тьмущая. И ты, будучи в тёплом помещении, прекрасно знаешь, что там, на улице, идёт снег и свистит ветер. В суровую погоду, когда дождь или пурга, всегда приятно находиться в тёплом светлом помещении, читать интересные книги и мечтать. А если на пару с приятелем, то времяпрепровождение приятнее вдвойне. А ещё… когда в уголке на столике стоит маленькая нарядная ёлочка, рядом с ней пластмассовый Дедушка Мороз с посохом, а полки с книгами украшены мишурой и бумажными снежинками, на окнах перемигиваются гирлянды, и перед носом твоим самым раскрытая книга с красочными иллюстрациями, то кажется, что ты попал в волшебный мир, где полным-полно чудес и приключений. Всегда любил и по-прежнему обожаю это предновогоднее время, которое приоткрывает окно, позволяя и взрослым и малым заглянуть, пусть на мгновенье, в настоящую зимнюю сказку.

С Мишкой Бекмешовым мы учились в параллельных классах. Парень он был добрый и весёлый. В классе третьем мы сильно сдружились и лет пять были вовсе не разлей вода. Мишка отлично бегал, карабкался по деревьям и классно забивал голы. А в догонялках ему и вовсе не было равных. Не догонишь. Мишка и старшеклассников оставлял с носом. Под самым правым глазом у Мишки шрам. Поранился топором. Бекмешов увлекался резьбой по дереву. Ходил в кружок, руководителем которого был Виталий Зосимович Луценко. Я тоже туда записался, а после и сестрёнку подтянул и ребят из класса. Первая работа, которую я вырезал, был попугай и пальма. Отчего-то Виталий Зосимович всем рисовал на картинах пальмы. И неважно слон это в южной тёплой Африке, бурый косолапый медведь или домашний кот. Где-нибудь в уголке всё равно рисовалась пальма для прикрытия заднего фона.

Резчик Виталий Зосимович, как принято говорить, был от Бога. Из липовой доски создавал настоящие шедевры: храмы, лики святых… из пня вырезал громадную сову. Его работы принимали участие на различных городских выставках, в том числе и Москве. Лучшие картины своих учеников Виталий Зосимович тоже брал с собой в столицу. И даже умудрялся продавать. С его слов, одна из его работ украшала кабинет президента Ельцина. Луценко, конечно, был ещё тот шутник, потому в достоверности слов его ручаться не буду. Нам, ребятишкам, нравились его байки. Мы с интересом слушали и посмеивались. Истории звучали забавно. То его в Тихом океане акула плавником полоснула по мягкому месту, оставив на память шрам, то его в Африке пытались съесть аборигены, и он чудом умудрился обхитрить их и удрать. Как тёща напугала в лесу медведя. И как он надоедливую тёщу свою сажал на муравейник. Про тёщу он особо любил рассказывать. В деревне Осиновка, что по соседству с Дивеевом, Виталий Зосимович строил замок с полукруглыми окнами и такими же комнатами. Уверял нас, что когда-нибудь в его замке откроют музей.

Забавный он был. Любил детей. Любил своё мастерство, своё призвание. В девяностые и двухтысячные годы, когда в селе нашем не было особо никаких кружков и секций, собирал детей разного возраста и приучал к сложному и красивому ремеслу – резьбе по дереву. Ребята и девчата учились резать пасхальные яйца, мастерить из дерева шкатулки, как настоящие художники, из дерева вырезали картины. На доску после аккуратно наносились малярка и лак, придавая работам особый шоколадный цвет и блеск.

Маме очень нравились мои работы. Особенно с носорогом. Картина эта и сейчас украшает её комнату. Носорог бежит по джунглям, и пальмы там как раз-таки уместны.

 

 

ЖИТЕЙСКИЕ ИСТОРИИ

 

Бабушка Зоя знала немало историй. Как и многие её сверстницы жизненный путь она прошла нелегко. Родилась в огненные годы Великой Отечественной войны. Рано осиротела. Воспитывалась тёткой. С ранних лет трудилась и всю жизнь была в работе. Не сказать, чтобы она не любила рассказывать о своей жизни. Рассказывала. И интересно рассказывала. Но, прежде чем вывести бабушку Зою на разговор, нужно было ни много ни мало донять её расспросами. Сама, если не спрашивать, ворошить прошлое лишний раз не будет.

Многие годы бабушка работала поваром. Любила и, главное, умела готовить. Какие она варила супы, а какие фрикадельки мастерила и котлеты… а плов какой!.. Бабушкину кулинарию нахваливали все. Папка, потирая рыжие усы, приговаривал: «Борщ у мамы отменный». И просил добавки.

Но бабушка не всегда так умеючи и вкусно готовила. Каждый мастер своего дела, когда-то ходил в подмастерья. И это понятно. Я же нередко донимал бабушку с расспросами именно тогда, когда она занималась готовкой. Бабушка лепит пельмени или же месит тесто для пирогов, а я уже тут как тут. Сколько себя помню – рос любознательным мальчишкой. Всё обо всём мне непременно нужно было знать. И лишний раз послушать байки старших было всегда за радость.

– Расскажи, как ты железную дорогу строила, – прошу я бабушку.

– Разве я её строила, – улыбается бабушка в ответ.

– Ещё бы! Сама же говорила. И мама говорила, – не унимался я.

– Так, – скромно отвечает бабушка. – Принимала участие.

А принимала бабушка участие в строительстве железнодорожной линии Абакан-Тайшет. Совсем юной девчонкой, оставив родное село, подалась в далёкие суровые края благоустраивать великую нашу страну.

– А ты, бабушка, Байкал видела? – спрашиваю.

Бабушка Зоя кивает.

– Широкий.

Меня всегда, даже будучи мальцом, манило и влекло путешествие. Как оно там в заморских краях, да в тридевятом царстве? Ежели серьёзно – было интересно всё: как живут люди в городах и других областях и регионах, какие животные водятся там, какие растения растут. Я любил разглядывать атлас, на страницах которого было указано, какие именно животные обитают в той или иной местности. Где водятся зубры, бурые и белые медведи, лоси, змеи и даже верблюды и тигры. Где растут папоротники, а где настоящие пальмы. Какая же всё-таки у нас большая, интересная и богатая страна. Мальчишкой я не раз твердил самому себе, что когда подрасту, непременно отправлюсь в кругосветное путешествие. Возьму с собой этот самый атлас и буду кружочками обводить те места, в которых доведётся мне побывать. На теплоходах пройдусь по разным рекам, увижу водопады, перейду пустыню и покорю горы. И ещё – искупаюсь в самом большом озере в мире. Обязательно!..

– Купалась? – спрашиваю я бабушку.

– Откуда, – отвечает та. – Проезжали мимо. Из окна поезда любовались Байкалом.

– Так не интересно, – говорю ей.

– Вот подрастёшь, съездишь и искупаешься, – улыбается бабушка.

Спрашиваю, кто ещё из дивеевских ребят и девчат работал с ней.

– Нет никого. Одна была.

– Зачем же поехала одна?

Бабушка шутит:

– Такой вот был отважный комсомолец, – улыбается. – Сама попросилась – на самую передовую точку. И что! Сунули в бригаду и отправили… лес валить. Посмотрел на меня бригадир, на маленькую, на худенькую, почесал затылок, поохал, повздыхал и назначил поваром.

– Готовить ты умеешь, я знаю.

– Ага. Эт я счас готовить мастерица. А тогда… Да на костре… Какой из меня повар?.. То переваришь, то сухое подашь.

– Ругались?

– Никто слова не сказал, – ответила честно бабушка. – Бригадир у нас был хороший. Пожилой. Раньше всех просыпался и позже всех ложился. Мороз стоял трескучий. На два метра, бывало, закапывали еду и всё равно промерзала насквозь. Ребята возьмут хлеб, топором на кусочки порубят и в чай, как сухари, макают. Жили кто в палатках, кто в шалашах. Спали в одежде. Фуфайку, шапку, валенки не снимали. Утром высуну нос из-под одеяла, гляжу, а бригадир уже у костра сидит. Надо и самой выползать из лежанки, кашу ставить. А неохота. Так с горем пополам мало-мальски готовить научилась. А после и сама уже с мужиками лес валила. Дерево повалишь, распилишь, и в сторону.

– А с пнями что?

– Выкорчёвывали. Но этим другая бригада занималась. Что следом шла. Бригадир, помню, каждый раз приговаривал: «Ещё немного осталось до Абакана дойти. Мы на поезде проедем! Мы же строили».

– А тигров… Тигров, бабушка, видела?

– Каких ещё тигров?

– В тайге же тигры живут.

– В тайге много кто живёт. Да не каждый осмелится свой нос показать человеку. Много бригад трудилось. Днём и ночью топорами стучали. Костры жгли. Вся живность нас за десять вёрст стороной обходила.

– А рельсы таскала?

– Какие рельсы? – бабушка смеётся. – Раз мы впереди идём. Лес прорубаем. Мы дорогу прочищали, чтобы рельсы прокладывать за нами. Наша бригада только навалит лес. А остальные подчищают.

– Летом, поди, лучше работалось? – спрашиваю.

– Чей не зимой. В стужу эдакую… А летом зато… комарья!.. – бабушка кажет пальцами размер. – Я таких большущих в жизни не видела.

– И как от них спасались? – я всегда недолюбливал этих маленьких надоедливых кровопийцев.

– Да никак. Разве в лесу от них скроешься? – говорит бабушка. – Смирились со временем. Привыкли… А какой сок берёзовый в тайге! Нигде такой больше не пробовала.

Бабушка Зоя обожала берёзовый сок.

– Соберёмся вечером бригадой у костра, картошку печём. Ребята на гитаре играют. Истории всякие рассказываем. За день умаялись, а спать не ложимся. Бригадир нам: «Идите отдыхать. Ступайте. Спозаранку всех подниму». Все молодые. И поговорить хочется и песни попеть, – объясняет бабушка Зоя. – А за нами уже посёлки образовались небольшие. Саранча. Назвали так. Двадцать пять километров в субботу идём туда за продуктами. Ребята мне, может, не пойдёшь, далеко всё-таки. Да разве я останусь? – бабушка вновь улыбается. Видно, что приятно ей вспомнить давно ушедшую юность. – Наберём крупы, хлеба, сухого молока, консервов и обратно. Ребята ещё папирос возьмут. Мне эти консервы за два года (столько бабушка трудилась в тайге) на всю жизнь запомнились. До сих пор на них смотреть не могу.

А ещё бабушка работала в городе Нижний Тагил и брала с собой маленького Генку. Дядю Гену – так мы с сестрёнкой его всегда величали, когда были мальцами. Бабушка в ранние годы осиротела. И её вместе с братом Юрой воспитала тётка по матери – Вавилова Марья Ивановна. У Марьи Ивановны был сын Иван и внук Генка. Бабушка Зоя, уже будучи зрелой девушкой, нянчилась и повсюду брала с собой двоюродного племянника. Даже в командировку с ним ездила и показывала Сибирь. Генка Вавилов подрастёт, уйдёт в армию и будет нести службу в столице нашей Родины – городе-герое Москве. Там и останется. Получит квартиру. Женится. Когда дядя Гена на автомобиле «Москвич 2141» приезжал с семьёй на малую родину к матери, в гости сбегалась вся родня. Мы тоже приходили. Вавилова Елизавета Михайловна (дяди Генина мама) поправляла платок (она всегда ходила в платке), замешивала тесто, пекла пироги и жарила блины. Обязательно шли на кладбище. Навещали могилы родных. Иногда у нас оставалась ночевать Анжелка. Дяди Генина дочка. Сестрёнкина ровесница. С Анжелкой я постоянно ругался. На дню бранились по нескольку раз и тут же мирились. И всё-таки я любил, когда они приезжали в гости, и Анжелка оставалась у нас ночевать. Иной раз мы с Валюшей сами упрашивали дядю Гену, чтоб позволил ей остаться.

– Поборешь на руках, так и быть, – улыбался мне дядя Гена.

– Соглашайся, – говорила Анжелка.

Мы боролись на руках. Победить дядю Гену было не так просто. Я старался изо всех сил. Не получалось. Но и меня дядя Гена не борол тоже. Была как бы ничья. Затем дядя Гена боролся с сестрёнкой и проигрывал Валюше. Я знал, что он ей поддаётся.

– А ты чего?.. Не можешь, – дразнила меня Анжелка.

– Сама попробуй, – сердился я в ответ.

Анжелка пыталась побороть отца, но и ей не удавалось это сделать. Тогда мы с Анжелкой вдвоём брались за дядь Генину ладонь и из последних сил наконец-то одерживали победу.

– Так и поступайте всегда, – хвалил нас дядя Гена. – А то… ругаетесь по делу и без дела. А вместе… друг за дружку… никто вам не страшен.

– Мы и не ругаемся, – обнимались мы с Анжелкой.

Укладывались каждый раз поздно. И всё равно сразу было не уснуть. Родители с дядь Геной пили на кухне чай, беседовали. Мы в спальне, лёжа в кроватях, тоже вели разговор шёпотом. Обязательно нужно было рассказать какую-нибудь страшилку.

– В одном тёмном-тёмном городе стоит тёмный-тёмный дом. В этом тёмном-тёмном доме есть тёмная-тёмная дверь… – я пугающе растягиваю голос.

– Совсем не страшно, – дразнится Анжелка. – Я такие истории ещё с детского сада знаю.

Пытаюсь что-то придумать своё. Очень мне хочется эту хвастливую девчонку запугать до икоты. Сочинять на ходу я любил. Анжелка смеётся.

– Чего ты?

– Это, по-твоему, страшилка? – спрашивает шёпотом. – А я думала комедия. Ни капельки не страшно.

– Тогда сама расскажи, – я начинаю сердиться.

Анжелка пересказывает какой-то фильм. Я нарочно перебиваю, тоже смеюсь невпопад. Снова вступаем с ней в перебранку. С кухни доносятся шаги. В комнату входит мама. Делаем вид, что спим.

А когда я учился в первом классе и в моей жизни были первые зимние каникулы, дядя Гена уговорил родителей отпустить погостить нас у него. Когда мама согласилась, нашей с Валюшей радости не было предела. Что для сельского ребёнка увидеть город? И не просто город, а столицу. Восторг и мечта! И в самом начале января 1993 года мы все вместе отправились в Москву. В поезде я, сестрёнка и Анжелка взбирались на верхнюю полку и оттуда шпионили за другими пассажирами. Кто-то отгадывал кроссворды, кто-то трапезничал, кто-то глядел в окно, в котором мелькали заснеженные деревья.

Помню, как гуляли по Красной площади. Ходили в зоопарк. В террариуме запомнились большие зубастые аллигаторы и толстые питоны. Белые медведи за решёткой. А вот полосатого тигра не было. Был пустой вольер. А нам так хотелось его увидеть. Помню, как ели сладкую вату и леденцы на палочке. А ещё, как я боялся приблизиться к двугорбому верблюду. Мне казалось, что он в меня непременно плюнет. Помню, как катались на трамваях и ездили на такси по ночной новогодней Москве. Столица, как рождественская ель, сияла огнями. Повсюду рекламные щиты, витрины магазинов переливаются в световой гамме, повсюду фонари. А в магазине игрушек гуляли долго, как по музею. Каких только игрушек не было. Солдатики и куклы в человеческий рост. Паровозы и машины. Лодки и самолёты. Игрушечные кукольные домики. Не магазин, а сказка. И хоть мы ничего не покупали, походить по такому игрушечному волшебному царству было уже в праздник. И я искренне жалел, что такого магазина нет у нас в Дивееве. Уж я бы точно в него захаживал каждый день. И не по одному разу. А ещё мне запомнилось, как дядя Гена заказывал по телефону для нас мультфильмы.

Спрашивал, что именно мы желаем посмотреть, а после куда-то звонил и по телевизору, как взмахом волшебной палочки, показывали те самые мультики.

Баба Лиза, дяди Генина мама, до первой половины девяностых годов жила в синем корпусе. Когда я был у неё в гостях, то со стены, у зеркала, на меня глядел из-под фоторамки молодой Вавилов Гена. На одной из фотографий он был в военной форме. Мне очень нравилась эта фотография. А ещё над кроватью висел ковёр, на котором красовалась во весь стан семиструнная гитара. Помню, как разглядывал её и осторожно касался пальцем струн. Как же мне тогда хотелось, чтобы и у меня была такая же гитара. Настоящая. Я упрашивал маму купить.

– Подрастёшь, купим, – отвечала мне мама. – А пока… Ведь не будешь учиться играть. Побалуешься день-другой и забросишь.

– Буду, – не сдавался я.

Гитару купить согласилась бабушка Зоя. С пенсии. Про бабушкину пенсию нужно поведать отдельно. Мы с Валюшей знали, когда именно к бабушке приходит почтальон. И когда этот день приближался, мы его трепетно ждали. Бабушка брала нас с собой в магазин, и мы выбирали себе сладости. Это уже была традиция. Посещали кулинарию. Так местные жители прозвали кафе, где когда-то была обычная пивнушка. Теперь там продавались сладости. В кулинарии работала наша соседка Сорокина Нина. Мы с сестрёнкой выбирали себе пирожные. Я очень любил эклеры. А ещё покупали сырые семечки и дома жарили их на сковороде и посыпали солью. Рядом с кулинарией стояла бочка с квасом. На втором этаже располагался ресторан. А по правую сторону, всё в этом же здании, был универмаг, где продавались велосипеды, хоккейные коньки, клюшки и прочие спортивные товары. Там же были и шестиструнные гитары с нейлоновыми струнами.

– Останется память обо мне, – сказала мне бабушка Зоя, когда мы шли за гитарой.

В день покупки я не мог налюбоваться своим подарком. Брал её в руки, аккуратно водил пальцем по струнам, и мне очень нравился её ненастроенный звон. С гитарой выходил во двор, вопреки маминым запретам, усаживался на лавку и водил пальцем по струнам. Гитара звучала, а я восхищался. Хотелось всем и каждому похвастаться.

– Да ты никак артист, – подтрунивал меня соседский старик Василий.

– А то… – важно отвечал я ему.

– А ну… сыграй что-нибудь.

Я водил пальцами по струнам и на полном серьёзе что-то напевал.

– Молодец, – хвалил меня дядя Вася. Я гордился собой ещё больше. – А эту… знаешь?

Дядя Вася называл песню.

– Пожалуйста, – я всё так же водил пальцами по струнам.

– Что-то у тебя, парень, как погляжу, на любую песню один и тот же мотив, – по-доброму улыбался старик. – А чего-сь аккорды не зажимаешь?

– Я и без них могу.

– Батюшки. Никак передо мной вундеркинд сидит, – дядя Вася тихонько посмеивался.

И как бы я в ту минуту ни серчал на старика, а аккорды выучить всё же пришлось. В нашем доме, на втором этаже, жил Варнавин Андрей. Он был постарше меня годков на восемь. Худой и жилистый, весёлый и порой задиристый парень. На гитаре играл так, что струны рвались. Играть Варнавин умел, знал в этом толк. И голос красивый. Андрея нередко приглашали выступить в Доме культуры. Тот иногда выступал со своим товарищем Владимиром Ермаковым, который тоже чудесно играл на гитаре и так же красиво пел. Заслушаешься. Ермаков жил в одном доме с моим одноклассником и другом детства Женькой Царьковым. С Женькой мы иногда заводили серьёзный спор. Кто лучше играет на гитаре и поёт. Варнавин или Ермаков. Я утверждал, что мой сосед Варнавин. Женька доказывал обратное. Каждый хвастался своим соседом. Сейчас с Владимиром Ермаковым мы работаем вместе на одном предприятии, в одной смене. А Варнавин… Летом 2013 года тело Андрея найдут в Ардатовском районе, где-то в посадке. Много будет ходить домыслов о его гибели... Он был, действительно, весёлый малый. Искренне было его жаль.

«Давай поспорим,
       Что река станет морем…
        И ты станешь со мной
        Танцевать под луной.
        А когда будем в ссоре,
        Снова поспорим…» – любил исполнять эту песню Варнавин.

Горбинкой нос (от множества переломов) глядел в сторону, с губ лилась задористо песня, пальцы умеючи плясали по струнам. В секундную долю перерыва, между куплетом и припевом, Андрей лихо стучал ладонью по корпусу гитары и, весело исполняя припев, подёргивал ногой. Теперь каждый раз, когда я слышу эту песню, всегда вспоминаю Варнавина.

Я носил Андрею настраивать гитару. Андрей обучил меня нескольким аккордам и показал, как правильно играть боем и перебором. Дома я старался правильно поставить аккорд. Зажимал пальцами струны так, что через несколько минут пальцы начинали ныть, пока со временем не появились мозоли. От моего боя гитара быстро расстраивалась, и я шёл к Варнавину. Тот настраивал гитару, исполнял две-три песни и отдавал мне инструмент обратно.

– Учись, – говорил мне Андрей. – И если что, заходи… не стесняйся.

Как и все дети, мы с сестрёнкой любили где-нибудь напроказничать и как-нибудь набедокурить. Валюша с радостью со мной хулиганила, а когда осознавала, что маминой ругани не избежать, бежала на меня ябедничать. Каждый раз накатывала обида. Я обижался на сестру, сердился и даже ругался.

– А зачем ты её плохому учишь? Ты мальчик. Ты постарше. Ты должен сестрёнку оберегать, а не учить не знай чему, – стыдила меня мама. – Не дуйся. На меня эти уловки не действуют.

Каждый раз мне ставили в пример бабушкиного брата – дядю Юру. Дядя Юра был старше бабушки на четыре года. Со слов родственников, в юные годы он был отважный малый. Часто дрался и всегда до конца отстаивал своё «я». Ребята, что были постарше, уважали его за это и при встрече жали руку, угощали папиросой. Дядя Юра всегда был справедлив. Презирал трусость и подхалимство. Бабушка Зоя, с её слов, ходила по улице королевой. Никто её не задирал и не трогал. Знали, что Юрки Кулакова младшая сестра. Однажды бабушка без спроса взяла у брата велосипед, пока того не было дома. И умудрилась навернуться с горы. Колесо восьмёркой, руль в обратную сторону… Бабушка боялась идти домой. Было страшно и стыдно, что без спроса взяла чужую вещь. До позднего вечера гуляла за деревней, ждала, когда тётя придёт с работы. А когда вернулась домой с поломанным велосипедом, на крыльце её давно поджидал Юрка.

– Я, Юр… вот… сломала чуть-чуть, – виновато призналась бабушка.

Дядя Юра молча осмотрел велосипед и сестру.

– Главное, что сама не убилась. А железяке чего будет! Её всегда починить можно, – сказал дядя Юра и принялся чинить поломку. – Ступай в избу. Проголодалась поди.

Дядя Юра сразу после армии поехал за невестой… в Запорожье. Там и остался. Пока дядя Юра нёс службу в вооружённых силах СССР, его невеста Аннушка из Дивеева перебралась в Запорожье, куда на заработки уехала её старшая сестра. Вместе с дядей Юрой они трудились на металлургическом заводе «Запорожсталь». В далёком 1956 году кинорежиссёр Марлен Хуциев снял художественный фильм «Весна на Заречной улице» о рабочей молодёжи этого самого завода. Жили на съёмных квартирах, в общежитиях. Поженились. Получили квартиру. И стали городскими жителями. Воспитали двух сыновей: Александра и Андрея.

Хорошо помню, как с Украины приходили от дяди Юры посылки. Целые коробки грецких орехов. Пока мама с бабушкой читали письмо, мы с сестрёнкой вовсю уже колупали и колотили чем попало орехи. Иногда дядя Юра и сам приезжал на малую родину погостить, наведать родных и близких. Останавливался нередко в Москве у дяди Гены, а затем поездом держал путь до Арзамаса и уже на автобусе в Дивеево. Мне нравилось гулять с дядей Юрой. Слушать его. Был он рассудительный, нетороплив в движении и в разговоре, был правильным. Всегда опрятный. В грудном кармане носил расчёску. Я хотел быть на него похожим. И не дай бог, кто-нибудь сказал бы ему тогда о моих проказах. Я бы точно сгорел со стыда. Я даже вёл себя при нём намного скромнее и тише. Помню, как весной убирали с ним с крыши сарая снег. И дядя Юра рассказывал о Запорожье, про реку Днепр (в которой после довелось мне не раз искупаться), о том, что грецкие орехи у них растут, как у нас яблоки. Никто на них уже не обращает внимания. Хочешь осенью мешками собирай. А на его даче спелый виноград. И ещё про Чёрное море, про горы. Я, всегда мечтавший о большом путешествии, с раскрытым ртом, затаив дыхание, слушал его истории. Вечерами мы с дядей Юрой глядели бокс, и я вновь донимал его расспросами.

– Подрастёшь малость, – говорил мне дядя Юра. – И приедешь ко мне в гости. Непременно всё тебе покажу и расскажу.

– Обязательно приеду.

– Город у нас красивый. Днепрогэс увидишь. Такого масштаба конструкция, сооружённая руками человеческими. Диву даёшься!.. И до моря недалеко, – улыбался дядя Юра. – Надо будет, и туда съездим.

Как же я грезил тогда этой поездкой. Ночи не спал. Знал, что обязательно ей суждено быть. Так и случилось. В Запорожье я ездил три раза.

В июле 2008 года я и бабушка Зоя направились к дяде Юре в гости. Познакомились с красивым городом (правда, бабушка там уже была, ещё в советские годы), погостили на даче, прошлись по Днепру на теплоходе, порыбачили, посетили остров Хортица. И даже из Запорожья на несколько дней поездом рванули в Крым. В Евпаторию. С бабушкой море мы тогда увидели впервые. Крик чаек, шум набежавшей волны, голубое небо, сливавшееся с водой у горизонта, и множество кораблей… Не опишешь двумя словами тот восторг, что мы испытали в первую минуту, когда увидели море!..

Следующая поездка состоялась через два года. В марте 2010 года глава города Белицкое Донецкой области Заварзин пригласил родственников погибших в бою воинов-освободителей города отпраздновать День Победы. С бабушкой Зоей навестили дядю Юру в Запорожье, и оттуда все вместе отправились в Донецкую область, где когда-то в далёком 1943 году, освобождая землю от фашистов, героически пал в бою мой прадедушка – Кулаков Александр Алексеевич. 9 мая мы с бабушкой Зоей рассыпали на братскую могилу, привезённую из Дивеева, землю. Горсть земли с родины проложили на могилу деда.

В третий раз, вновь через два года, в феврале 2012, мы с бабушкой Зоей отправились в Запорожье, чтобы проститься с дядей Юрой. Рак победил его за несколько месяцев. Дядя Юра сильно похудел, утратил силу, практически не вставал с постели. Тётя Аня (его супруга) позвонила нам, попросила приехать, сказала, что время идёт на часы. И мы с бабушкой сразу же поспешили на поезд. В Москве на Курском вокзале я узнал, что дядя Юра умер. Не стал об этом говорить бабушке. Дорога дальняя. Не знал, как она перенесёт эту весть. Сердце рвалось на части, когда я беседовал с бабушкой, смотрел в её грустные глаза, в которых отражалась надежда. В её мыслях она ехала к живому брату. И ещё не знала, какая страшная новость ожидает её в скором времени… А через пару лет не станет и бабушки Зои. Рано утром 4 ноября 2014 года бабушка, как обычно заварив на кухне кофе, включит телевизор, приляжет на диван и больше не проснётся.

Каждая человеческая жизнь – это книга. С многочисленными историями и своим сюжетом. И радость и боль, любовь и обида, дружба и предательство, разочарование и смех… Всё в этих книгах жизни встречается сполна. Разные эти книги жизни. Короткие. Длинные. Полные интриг и авантюр. Или же до однообразия скучные. Одно могу сказать точно: жизнь у бабушки Зои и дяди Юры была непростой, но интересной и честной. А это самое главное.