Валерий КУЗНЕЦОВ. ОН ЖИЛ ДЛЯ «ПОДВИГОВ СУРОВЫХ». К 200-летию со дня рождения Ивана Аксакова

 

Валерий КУЗНЕЦОВ

ОН ЖИЛ ДЛЯ «ПОДВИГОВ СУРОВЫХ»

К 200-летию со дня рождения Ивана Аксакова

 

Имя Ивана Аксакова, как и имена основоположника славянофильства А.С. Хомякова и его позднего продолжателя К.Н. Леонтьева, как брата Константина Аксакова и некоторых других, почти весь 20-й век было предано забвению. Идейное течение – «славянофильство» было враждебно и будущим, и победившим революционерам, и их идеологическим наследникам. Может быть, это стало одной из причин национальных трагедий России в 20-м веке.

Четвёртый после Константина, Григория и Николая сын Сергея Тимофеевича Иван Аксаков родился 26 сентября (8 октября) 1823 года в селе Надёжино Белебеевского уезда Оренбургской губернии, ныне это село Надеждино Белебеевского района Башкортостана. В аксаковской повести «Детские годы Багрова-внука» это «лежащее на низменности богатое село Парашино, с каменной церковью и небольшим прудом в овраге».

В начальные детские впечатления Ивана не могли не войти «великолепные парашинские родники», которых «было больше двадцати» – глава «Парашино»: «Некоторые родники были очень сильны и вырывались из середины горы, другие били и кипели у её подошвы, некоторые находились на косогорах и были обделаны деревянными срубами с крышей; в срубы были вдолблены широкие липовые колоды, наполненные такой прозрачной водой, что казались пустыми; вода по всей колоде переливалась через край, падая по бокам стеклянною бахромой».

Пусть и неосознанно – Ивана увезли в Москву, когда ему не было и трёх лет, – но в памяти не могли не остаться и водяная мельница с позеленевшим колесом, и высокие травы и цветы по обочинам дорог в хлебах… В зрелые годы Иван Сергеевич несколько раз навещал оба родовых гнезда. В июне 1848 года он приезжал в соседнее отцовское имение Знаменское – «любимое Аксаково» – с композитором и пианистом А.Г. Рубинштейном. Последний его приезд на родину относят к 1864 году.

В отличие от старшего брата Константина Иван рос молчаливым, сосредоточенным в себе. Уже в Москве, семилетним, он заболел скарлатиной и его перевели от братьев и сестёр наверх, в мезонин. Вскоре оттуда спустилось к ним послание, поразившее всех слогом и жаром чувства. Впрочем, для семейства Аксаковых это не было чем-то необыкновенным – дети здесь, проникаясь интересами старших, созревали рано. Все они, воспитанные в разумной свободе, были в той или иной мере духовным продолжением отца и матери. Как позже вспоминал Иван: «в письмах к своим ещё далеко не совершеннолетним сыновьям Сергей Тимофеевич всегда называет каждого из них: «мой сын и друг», – и сам подписывается: «твой друг и отец»… он был для них искренним и истинным другом, он действовал на них не только приёмами внешнего, формального авторитета, но гораздо более влиянием нежного, разумного, мудрого сочувствия».

Немалое влияние на Ивана имел Константин, раз и навсегда внёсший в детский обиход обращение к родителям: «милый отесенька», как производное от «отец», и «милая маменька». Домашнее образование Ивана во многом было связано с образованием старшего брата. Всякое культурное событие, всякая книжная новинка немедленно делались достоянием всей семьи.

Наша высшая школа изучает педагогические труды Жан-Жака Руссо – по словам Дидро и Сент-Бёва, затворника и человека крайностей, отдавшего пятерых своих детей «на попечение общества» в Воспитательный дом (в его «Исповеди»: «я верил, что поступаю как гражданин и отец; и я смотрел на себя, как на члена республики Платона… Эта мера казалась мне такой хорошей, разумной, законной, что если я не хвастался ею открыто, то единственно из уважения к матери детей…»). Не от этого ли отца – основателя «безотцовщины – корни западной ювенальной педагогики, рассматривающей детей как «вселенских подкидышей», оторвано от примеров отцов, от традиций семьи и рода? Нравственно здоровое общество не может не видеть в западной «ювенальной юстиции», которая преподносится под видом «спасения детей от родителей-алкоголиков», – глобальный эксперимент по превращению детей в игрушку развращённого сознания. Чудовищный эксперимент, который треть века уже идёт по всей Европе. Не только в Европе, но и в Канаде, и в США, в Австралии и Новой Зеландии родительство как институт раздавлено и разобщено. Родительство, как связь родителей с ребенком, планомерно уничтожается. Сотни тысяч изъятых детей в Норвегии, Швеции, Финляндии, Германии, Израиле – это украденное поколение.

Не пора ли нашей высшей школе открыть для себя и общества отечественного гения практической педагогики С.Т. Аксакова, оставившего после себя, по сути, педагогическую школу в классической прозе «Детские годы Багрова-внука» и в своих детях!

Трудно было пожелать для Ивана лучших учителей, чем отец и старший брат. С такими наставниками Иван в 1838 году вслед за братом Григорием блестяще выдержал экзамены в Императорское училище правоведения, приравненное в «правах и преимуществах» к Царскосельскому лицею. Девизом училища была латинская максима: «Quidquid adis, prudentur agas et respice finem» («Что бы ты ни делал, делай разумно и не забывай о цели»), последняя её часть: «Respice finem» – была выгравирована на медалях, которые вручались выпускникам училища. Здесь готовились кадры для высшей администрации. Завязавшееся в училище у братьев Аксаковых знакомство с их однокашником Е.И. Барановским – будущим оренбургским гражданским губернатором – не прекращалось до начала 60-х годов. Известна переписка Е.И. Барановского с С.Т. Аксаковым и Плещеевым.

Преподаватели училища: К.А. Неволин, И.Е. Андриевский, А.Д. Градовский, А.Ф. Кони, Н.С. Таганцев, К.К. Арсеньев и другие – были гордостью российской юридической науки. Выпускник училища, будущий всесильный обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев вспоминал: «Они (учителя) влагали в юные души наши: добрую мысль, доброе слово, доброе предание, завет добрый». Именно из училища, по его мнению, он вынес свои гражданские идеалы.

Об уровне и направленности преподавания в училище правоведения можно судить по следующим строкам Ивана Сергеевича: «мне хотелось бы каждый день быть полезным членом общества, и полезным не в одном своём околотке». Поэтому на «бумажной» службе в департаменте Правительствующего Сената в Москве после выпуска в 1842 году он задержался недолго – уже в январе 1844 года пошли письма домашним из «счастливой поездки» в Астраханскую губернию, куда он был направлен с ревизией в комиссии князя П.П. Гагарина.

«Астраханское сидение» длилось около года. Как оказалось, «глупая, скучная и томительная работа» – всё-таки давала выход к живой жизни. У двадцатилетнего чиновника, способного сидеть над документами по 15-16 часов в сутки, – неуёмное любопытство к жизни с её истоками: «Удивительно разнородны элементы русской державы и глубокое необходимо изучение настоящей России, чтоб уметь воспользоваться ими и согласовать их…».

Дважды в неделю он отправляет многостраничные письма родным – своеобразные отчёты о прозе и поэзии жизни. Его письма – кладези сведений для этнографа, историка, фольклориста, психолога, они и его своеобразный дневник, и как бы черновые писательские заготовки, интересные «для всякого мыслящего человека», по словам отца. Письма Ивана Сергеевича становились событием не только для домашних, но и для всего литературного и культурного окружения большой семьи.

Иван Аксаков не даёт себе погрязнуть в мелочах канцелярского быта. В письме от 8 июля 1844 года молодой ревизор прикидывает будущее: «сделавшись губернатором хоть здесь в Астрахани, я оградил бы крепкими валами город от наводнения, углубил бы дно Волги, очистил бы её фарватер, завёл бы пароходство, участил бы торговые отношения с Персиею…».

«Скверный и испорченный город Астрахань, город обширный, красивый и богатый» стал для Аксакова первой суровой школой действительности, и он многое вынес из её уроков: «Я решительно убеждаюсь, что на службе можно приносить только две пользы: 1) отрицательную, т.е. не брать взятки, 2) честную, и только тогда, когда позволишь себе нарушить закон».

Астраханские впечатления приводят его к выводам, которые подтвердит вся последующая жизнь: «Равнодушие и лень, лень и равнодушие, вот главные черты образованного класса, но они не должны иметь места в душе не пошлой». Это станет сквозной темой всего его творчества:

Не то чтоб лгали мы бесстыдно,

Но спим, но дремлем мы обидно;

Но постепенно силы в нас,

Пугаясь подвигов суровых,

Средь мелких благ, средь благ дешёвых,

Счастливо гаснут каждый час!

После Астрахани Аксаков получил назначение в Калугу товарищем (заместителем) председателя уголовной палаты. Уже в первых письмах оттуда психологически ёмкие уверенные характеристики калужских первых лиц, начиная с губернатора – мужа известной Александры Осиповны Смирновой, урождённой Россет, дружившей с Пушкиным, Жуковским, Вяземским, Гоголем, Языковым, Хомяковым. Письма Аксакова искренни до резкости, когда он вспоминает местную «молодёжь, беспечную, равнодушную, не тревожимую никаким интересом национальным или хоть общечеловеческим, годящуюся только на подтопку!». В одной из позднейших статей он не удерживается от сарказма по поводу губернского чиновного общества: «сплетни – единственный признак умственной деятельности в провинции».

К лету будущего года относится его неудачная попытка издать свой первый стихотворный сборник. Цензор безжалостно «перепачкал» рукопись, полностью вычеркнул мистерию «Жизнь чиновника» и несколько стихотворений. Да и как могло быть пропущено такое: «Ваше царство пасть готово, ваше благо – вред и ложь, ваш закон – пустое слово, ваша деятельность – тож!». Цензуру не могли не насторожить стихи, напоминающие пушкинского «Пророка»:

Не стыдно вам пустых занятий,

Богатств и прихотей своих,

Вам нипочём страданья братий

И стоны праведные их!..

Господь! Господь, вонми моленью,

Да прогремит бедами гром

Земли гнилому поколенью

И в прах рассыплется Содом!

Полностью стихи Ивана Аксакова увидели свет лишь после смерти автора. Аксаков скромно оценивал свое дарование поэта-гражданина, в котором искали выход его «стремление к пользе, воззвание к деятельности, нравственные строгие требования, борьба высшего содержания…», он «готов был отдать» сотни своих стихов за один стих Тютчева или даже Полонского. Мнение Некрасова говорило о другом: «Давно не слышалось в русской литературе такого благородного, строгого и сильного голоса».

Иван Аксаков жил, как писал. Став обер-секретарём Московского сената и членом суда, он «ринулся … в неравную борьбу с судейской неправдой». Однако подобные движения души редко заканчиваются общественной победой.

Осенью 1848 года его, чиновника особых поручений министерства внутренних дел, направляют с секретной миссией в Бессарабию для изучения раскольничьих сект. И снова родные в Москве жадно читают его письма, насыщенные жизнью.

Революционные события 1848 года в Европе вызвали охранительную правительственную реакцию в России. В марте 1849 года заключён в Петропавловскую крепость друг Аксаковых общественный деятель – славянофил Ю.Ф. Самарин. В своих «Письмах из Риги» он критиковал политику правительства в Прибалтике, поощрявшую засилье немецкого юнкерства – крупных землевладельцев из дворян. Через две недели арестовали и Ивана Аксакова, имевшего неосторожность в перлюстрированных (тайно вскрытых) полицией письмах возмущаться арестом известного философа и публициста. Годы спустя Аксаков вспоминал об этом: Государь «сам занялся рассмотрением моих письменных ответов на предложенные мне вопросы, сам написал некоторые замечания, возражения и опровержения моих мнений и, отсылая всю эту тетрадь к графу Орлову (шефу жандармов. – В.К.), написал ему четыре слова, не лишенные парадной красивости: «Призови, прочти, вразуми и отпусти». Пройдёт семьдесят лет, и следователи у других высоких инакомыслящих будут гораздо ниже рангом и менее разборчивы в средствах!..

Аксакова (чиновника министерства внутренних дел – вот чудеса российского либерализма!) отпустили… под тайный полицейский надзор, командировав в Ярославль – подальше от столицы. Дело в том, что годы государственной службы Ивана Аксакова пришлись на руководство министерством внутренних дел Льва Алексеевича Перовского, брата оренбургского военного губернатора Василия Алексеевича. Был ещё третий брат – Алексей Алексеевич, писатель, публиковавшийся под псевдонимом Антоний Погорельский, автор классической детской сказки «Чёрная курица, или Подземные жители» и романа «Монастырка», полюбившегося Пушкину. В своих воззрениях братья Перовские отличались широким политическим спектром.

Официальным прикрытием командировки Ивана Аксакова была ревизия городского управления – за ней стояла главная цель: изучение раскольнической секты бегунов. Бродяжничество, исповедуемое сектой, давно интересовало Аксакова, он даже сделал бродягу главным героем одноимённой поэмы.

Знакомясь с нравами обитателей Ярославской губернии, Аксаков негодует: «Боже мой! Сколько скуки, сколько пошлости и подлости в жизни общества уездного городка… Городничий – вор и взяточник; жена его – взяточница, впрочем, очень милая женщина. Исправник ещё больше вор; жена его, любезная дама, распоряжается уездом как своею деревней; окружной, лесничий, начальник инвалидной команды, почтмейстер, стряпчий, секретарь и их жёны – всё это воры-переворы, и всё это общество чиновников живёт с претензиями, на большую ногу и даёт балы и вечера на взяточные деньги!.. Что может быть гнуснее благородного российского дворянства и ярославского в особенности».

В каждом письме домой Иван Аксаков верен себе. Подобно Дон Кихоту – странствующему рыцарю великого Сервантеса – он готов не покладая рук «сражаться с ветряными мельницами» жизненных несовершенств: «По-настоящему я мог бы уже уехать из Пошехонья (по Салтыкову-Щедрину, беспросветно-отсталое захолустье. – В.К.), но мне хочется обличить и вывести на чистую воду купца Серебрякова, здешнего голову, мерзавца каких мало, покровительствуемого губернатором, а потому на каждом шагу встречаю препятствия и затруднения. Но как я решил поставить на своём, то и не выеду из Пошехонья до тех пор, покуда не получу всех затребованных сведений, в доставлении которых отказывает мне здешний магистрат, отзываясь (лично мне), что боятся Серебрякова как человека «сильного». За этот отзыв им должно крепко достаться, и вся неделя прошла у меня в досаде».

Как ни странно это звучит сегодня, официальная комиссия по делам церковного раскола, созданная в Ярославле министерством внутренних дел, словно споря с толкованием Пошехонья, собрала вокруг себя молодых людей, не растерявших идеалов юности. В этот круг входил и приятель Аксакова писатель – оренбуржец М.В. Авдеев. Его повесть «Иванов», писавшаяся в Ярославле, опубликована с посвящением – «Друзьям К.» (комиссии). Аксаков не однажды читал здесь свою поэму «Бродяга». «Необыкновенно смелым по замыслу» называл произведение Хомяков, Гоголь отмечал «прекрасный стих», «тонкую наблюдательность» автора. Поэму заучивали наизусть, как позже заучивали поэму «Кому на Руси жить хорошо», где Некрасов творчески развил идейные и сюжетные находки «Бродяги».

По доносу ярославского военного губернатора А.П. Бутурлина (вспомним его нижегородского коллегу – губернатора М.П. Бутурлина, обессмертившего себя доносом на Пушкина) начальник Аксакова министр внутренних дел Л.А. Перовский запросил рукопись поэмы «Бродяга».

Возможно, министр исчерпал на Владимире Дале, враче, писателе и составителе уникального «Толкового словаря живого великорусского языка», работавшим в его министерстве заведующим особой канцелярии, весь свой запас либерализма – вердикт его после знакомства с поэмой был по тем временам суров: автору ставилось на вид нелегальное положение героя поэмы и, самое главное, советовалось, «оставаясь на службе, прекратить авторские труды».

Иван Сергеевич мог вспомнить, как уезжая из Калуги и прощаясь со Смирновой, спросил её, что ему выбрать – творчество или службу? «А как вы думаете, – ответила та, – спросил ли бы Пушкин, какую карьеру ему выбрать?».

Подобно Гавриилу Державину, Иван Аксаков был не типичным государственным служащим, внося в чиновничью рутину горячие импровизации ума и сердца. Мысли об отставке посещали его «с самого первого дня вступления своего в службу». Аксаков «написал министру резкое письмо» – единственный для него выбор был сделан.

Долго бездействовать отставленному от службы Аксакову не позволяли ни характер, ни семейный бюджет. Он принял предложение предпринимателя – славянофила Кошелева редактировать журнал «Московский сборник». Вместо планируемых в 1852 году четырёх томов дали выпустить только один. Статьи «Несколько слов о Гоголе» (недавно скончавшемся) и «Об общественной жизни в губернских городах» были с энтузиазмом встречены публикой и с недобрым вниманием – в III отделении и министерстве просвещения. Цензура запретила подготовленный к печати второй том, а участники сборника Иван и Константин Аксаковы, А.С. Хомяков, И.В. Киреевский и другие отданы под надзор полиции. Ивану Аксакову «на будущее время» была запрещена редакторская деятельность. В славянофилах Николаю I виделась опасность не меньшая, чем в революционерах.

Человек действия, боец по духу, Аксаков как художник расставался с идеалами юности. «Изнанку жизни, лицевую сторону которой представляют законы», он изобразил в самом большом из своих произведений «Присутственный день в уголовной палате». По верности действительности Герцен назвал его «гениальной вещью», опубликовав без имени автора в «Полярной звезде» в 1858 году.

Начало пятидесятых стало для Аксакова временем первых крушений общественных надежд. Он стал «неблагонадёжным»: осенью 1853 года его не отпустили в путешествие на военном фрегате «Диана» к берегам Японии. По предложению Императорского Географического общества он изучает украинские ярмарки: его до сих пор актуальное «Исследование о торговле на украинских ярмарках», опубликованное в 1858 году, удостоено большой Константиновской медали общества и Демидовской премии Академии наук.

Через полгода после начала Крымской войны Аксаков, «неся свою долю тяготы», записывается в Серпуховскую дружину Московского ополчения на должности казначея и квартирмейстера, совершает с дружиной поход к Одессе и в Бессарабию. Осенью 1855 года из Бендер в Москву – в единственную семью, где поймут, – идёт стон отчаяния ополченского интенданта, заложника самоубийственной честности: «Ах, как тяжело, как невыносимо тяжело порою жить в России, в этой вонючей среде грязи, пошлости, лжи, обманов, злоупотреблений, добрых малых мерзавцев, хлебосолов-взяточников, гостеприимных плутов – отцов и благодетелей взяточников!». Отчёт Аксакова о расходовании казённых денег – косвенное обвинение ополченского начальства в казнокрадстве – командующий ополчением отказался подписать. Но подвиг честности заметили, и в конце мая пятьдесят шестого Аксаков направляется в Крым – как член следственной комиссии по расследованию недавних беспорядков в продовольственном снабжении войск…

Военные неудачи доказывали необходимость обновления всей русской жизни и, прежде всего, отмены крепостного права – «единственного средства спасения для России».

Заканчивалась николаевская эпоха – к ней у практика Ивана Аксакова было больше вопросов, чем ответов. Противоречивые оценки императора Николая I – противника крепостного права, создателя Эрмитажа как национального музея, инициатора первого Российского свода Законов, укрепления рубля, строительства первых железных дорог, развития промышленности, просвещения и науки – дали ещё его великие современники: «Его я просто полюбил. Он бодро, честно правит нами; Россию вдруг он оживил войной, надеждами, трудами» (А.С. Пушкин); «Не Богу ты служил и не России, служил лишь суете своей, и все дела твои, и добрые и злые, – всё было ложь в тебе, всё призраки пустые: ты был не царь, а лицедей» (Ф.И. Тютчев); «Сильная, благородная и весьма идеальная натура» (К.Н. Леонтьев).

Чтобы глубже понять происходящее в России, увидеть истоки западных идей, овладевших российским обществом, особенно молодёжью, Аксаков едет за границу. Он слушает лекции лучших профессоров европейских университетов. В Париже к нему приходит понимание «души Запада»: «отовсюду видны края и дно, стремлений высших нет». В живописной Италии ему легче, на вершине Везувия, на самом краю кратера он напряжённо всматривается в жуткую и притягивающую стихию: подобием человеческих стремлений извергается огненная лава…

В августе того же года в Лондоне он знакомится с Герценом, о чём тот сообщил И.С. Тургеневу: «Наиболее интересное лицо – сын Аксакова (брат ярого славянофила), человек большого таланта, сам немного славянофил, человек с критической жилкой и проницательностью». «Мы с ним очень, очень сошлись». О завершении их отношений через несколько лет написала Н.А. Огарева-Тучкова: «Герцен и Аксаков много спорили, ни один из них не считал себя побеждённым, но у них было обоюдное уважение, даже больше, какая-то симпатия… друг к другу; так они и расстались бойцами одного дела, но с разных отдалённых точек…». Из их переписки видно, что Иван Сергеевич не однажды передавал в Лондон политически взрывные материалы из российской (и оренбургской) глубинки.

В 1859 году умер отец. Со смертью «отесеньки» закончилась эпоха их долгого и счастливого семейного мира. Следующим ударом был добровольный, как считал Иван, уход из жизни Константина... После недолгого неофициального редакторства Ивана Сергеевича прекратил существование журнал «Русская беседа», на втором номере закрыта газета «Парус».

Было от чего опустить руки. Только не Аксакову. Свою новую газету «День» (1861-1865) он пытается сделать «голосом земства». Он знает цену «столичной журнальной стряпни», он призывает провинцию проснуться от застоя, самой развивать культурную и духовную жизнь, областную литературу, близкую к «грунту» – народным началам. Однако, как писал Василий Розанов, «невидимая могущественная рука охраняла целый ряд антиправительственных социал-демократических журналов. Почему Благосветлов с «Делом» не был гоним, а Аксаков с «Парусом» и «Днём» – гоним был». Бесстрашная аксаковская газета «Москва», близкая к «Дню», получила девять цензурных предостережений и трижды приостанавливалась, пока не была закрыта.

В начале 1866 года после четырехлетней переписки Аксаков женился на Анне Федоровне Тютчевой, дочери поэта и дипломата Федора Ивановича Тютчева. О своей жене, бывшей фрейлине при императрице Марии Александровне, Иван Сергеевич писал одному из доверенных корреспондентов: «я знал, сколько она томилась в своём золотом дворцовом плену, но даже я в то время не мог предполагать, чтоб между двором со всей его роскошью и блеском и между этой девушкой, прожившей 12 лет при дворе, было так мало общего…».

Сразу после свадьбы молодые уехали в Абрамцево – жить в Москве с двенадцатитысячным долгом, оставшемся после «Дня», было не по средствам.

Они нашли друг друга. «Жена моя, – делился Аксаков с тем же адресатом, – даром что родилась и воспитывалась до 17 лет в Германии, такая славянофилка, что сдаётся мне – с любовью усыновлена она миром дорогих наших душ, как будто витающих в Абрамцеве» (отца, брата Константина, сестёр Веры и Ольги). В конце второго года их жизни проницательный Тютчев писал дочери: «Я счастлив и горд, что такой человек, как он, является твоим мужем».

В 1872-1874 годах Аксаков – председатель Общества любителей российской словесности, он автор уникальной «Биографии Федора Ивановича Тютчева», первое издание которой в 1874 году конфисковано цензурой и уничтожено из-за общего «предосудительного» направления. За год до этого Ф.И. Тютчев пророчески писал дочери: «Я убедился, что самое бесполезное в этом мире – это иметь на своей стороне разум».

В семидесятые годы в Московском славянском комитете, который возглавил Аксаков, организована широкая помощь Сербии и Черногории в их национально-освободительной борьбе против турецкого владычества. Комитет вербует и переправляет через границу русских добровольцев, организует заём сербскому правительству и «всероссийскую народную складчину» на нужды сражающегося народа.

Возглавляет Аксаков и сбор средств для болгарских дружин во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Болгары называли своих ополченцев «детьми Аксакова»: даже военная форма для ополченцев – «пехотная болгарка» – была предложена им.

Общественная ситуация сблизила и объединила две неординарные личности: И.С. Аксакова и бывшего военного губернатора завоёванной им Туркестанской области, а до того – начальника штаба Отдельного Оренбургского корпуса Михаила Григорьевича Черняева.

Сын ветерана Отечественной войны 1812 года и парижанки, один из их 14 детей, М.Г. Черняев родился 22 октября (3 ноября) 1828 года в селе Тубышки Могилёвской губернии, хотя сам говорил, что «родился в Бессарабии, в Бендерах», где служил отец… Закончил Могилевскую гимназию, кадетский корпус и Военную академию Генштаба. Участник Крымской войны. Даже на фоне защитников Севастополя Черняев выделялся храбростью – не кланялся не только пулям, но и начальству, не скрывал презрения к тыловым казнокрадам, открыто осуждал нелепые приказы «паркетных» генералов, из Петербурга отдающих распоряжения в Севастополь.

Награждён орденом Св. Владимира IV степени, золотым оружием с надписью «За храбрость», произведён в подполковники. Состоял при Отдельном Оренбургском корпусе с ноября 1857 по ноябрь 1859 года при генерал-губернаторе А.А. Катенине, участвовал в экспедиции капитана II ранга А.И. Бутакова на судах Аральской флотилии к хивинскому городу Кунграду.

В 1859 году М.Г. Черняев послан на Кавказ; с мая 1862 года по сентябрь 1863 года исполнял должность начальника штаба Отдельного Оренбургского корпуса при генерал-губернаторе А.П. Безаке. Из-за разногласий с «расчётливым» Безаком в 1864 году вернулся в Петербург.

Полковнику Черняеву поручают освоение земель между двумя оборонительными линиями – сибирской и оренбургской. Новую, соединительную линию между ними предстояло организовать с ничтожными людскими и материальными резервами. Тем большим было недоумение в военном ведомстве: в июле 1864 года Черняев взял штурмом неприступный, по общему мнению, Чимкент. Его небольшой отряд проник в крепость через оставленное в стене отверстие для водопровода. Недолгий бой внутри крепости прошёл почти без потерь.

Назначенный военным губернатором вновь образованной Туркестанской области, теперь уже генерал, Черняев на свой страх и риск 15 июня 1865 года, нарушая запрет, со второй попытки берёт Ташкент. У Черняева две тысячи солдат при 12 орудиях, у защитников Ташкента – тридцать тысяч при 63 пушках. Эти подвиги доставили Черняеву чин генерал-майора, золотое, украшенное бриллиантами оружие, несколько орденов с мечами, в том числе Георгиевский крест III степени и данное газетчиками прозвище «ташкентский лев». Сын Алим-Кула, убитого в сражении под Ташкентом, поднёс Михаилу Григорьевичу шашку своего отца.

Старейшины и жители Ташкента поднесли ему старинный щит при адресе, в котором называют его «не покорителем, а истинным избавителем от азиатских деспотов. Вы кротким отеческим управлением дали нам понять, что ежели и есть на этом свете счастие, то счастие это заключается в том, чтобы быть подданными Великого Русского Царя и иметь над собою такого начальника, как Вы, достойнейший Михаил Григорьевич. Сказанное нами не лесть, а святая правда, которую говорят Вам 100 т. Ташкентцев…».

На следующий день после взятия города Черняев разъезжал по нему в сопровождении лишь двух казаков, вступал в разговор с местными жителями, также просто отправился в общую городскую баню…

Новым громадным краем с миллионным населением Черняев управлял, живя в вырытой солдатами землянке и имея в штате всего шесть гражданских чиновников и четырёх переводчиков. Черняев сумел приобрести доверие и уважение туземцев не только своей личной неустрашимостью, но и качествами, наиболее ценными в представителе власти в Азии: доступностью для всех, прямодушием, искренним вниманием к нуждам каждого, свободой от рутины и формализма, находчивостью и решительностью в трудные моменты.

Черняев пользовался особой любовью своих войск, называвших себя «черняевцами», к которым причислялись люди испытанной храбрости, опытные в среднеазиатских войнах и походах. Этих настроений не разделяли старшие по званию честолюбцы в столице. Успехи одного делали невыносимой жизнь других. И в июле 1866-го Черняев лишился своей должности.

Вынужденно оставив на время воинскую службу, в 1867 году Михаил Григорьевич женился на светской красавице Антонине Александровне фон Вульферт. В этом браке было семеро детей. Небольшого пособия – 430 рублей в год – на жизнь не хватало. Генерал, глава семейства, блестяще выдержал испытание на звание нотариуса и начал готовиться к открытию собственной конторы. Но его активная деятельность задела самолюбие властей, и работать в новом качестве ему не дали.

Потянулись долгие годы томительного бездействия, которые стали для него – решительного и талантливого военачальника – настоящей пыткой. Это время и свело его с Ф.М. Достоевским и И.С. Аксаковым. В 1873 году вместе с давним знакомым по Кавказу Р.А. Фадеевым он приобрёл издававшуюся в Петербурге газету «Русский мир». Михаил Григорьевич всерьёз увлёкся идеями освобождения и объединения славян всего мира и активно сотрудничал с новыми славянскими комитетами в Москве, Петербурге и других городах России. Он проводил свои панславистские идеи на страницах своей газеты, которая стала одним из самых заметных консервативных печатных органов Петербурга.

Когда на Балканах началось освободительное восстание (Сербии, Черногории и Болгарии против турок), генерал Черняев вопреки высочайшему запрету принял приглашение возглавить главную сербскую армию. Назначение Черняева главнокомандующим послужило сигналом к наплыву русских добровольцев в Сербию. Позже в русско-турецкую войну была втянута Россия, куда Черняеву было запрещено возвращаться.

Достоевский сказал о нём, что именно генерал Черняев возродил славянское дело. В Россию Черняев вернулся уже после смерти Александра II.

В 1882 году М.Г. Черняеву – военному герою России, высочайше пожаловано звание почётного гражданина города Оренбурга, с чем связано его пребывание в столице края осенью того же года.

Победы русской армии привели к Сан-Стефанскому миру, по которому Болгария, Босния и Герцеговина получали автономию, Сербия и Черногория – независимость. Но под давлением Великобритании и Австро-Венгрии русское правительство на Берлинском конгрессе (1878) пошло на расчленение Болгарии и передачу южной её части под власть турецкого султана.

Дневник Анны Фёдоровны Аксаковой (Тютчевой), опубликованный совсем недавно, уже в новом веке (!) – талантливое свидетельство напряжённейшей душевной жизни её мужа – Ивана Сергеевича Аксакова в «минуты» и годы, роковые для России. Вот некоторые его страницы, озаглавленные «1878 годом».

 

«Летом 1878 года мы, как всегда, переехали на дачу. Это лето сильно отличалось от прежних – 1876 и 1877 годов. Лето 1786 года было отмечено лихорадочной, бурной деятельностью, вызванной в России сербской войной, отправкой тысяч добровольцев, которые все являлись в Славянский комитет просить средства для отправки на театр военных действий, так что любое событие, волновавшее тогда страну, откликалось на нашей маленькой даче, обыкновенно такой тихой и спокойной. Лето 1877 года памятно нашим поражением под Плевной, героическими усилиями наших солдат на Шипке. (В боях за Шипку погибли 12000 турок, около 4000 русских воинов и болгарских ополченцев, больных и обмороженных было 11000 человек. В 1902 году по инициативе графа Игнатьева и вдовы «белого генерала» М.Д. Скобелева на добровольные русские пожертвования на горе Шипка возведён Храм-памятник русским и болгарским воинам. Через треть века в честь боевого содружества русских и болгарских воинов и освобождения Болгарии от 500-летнего турецкого ига здесь воздвигнут величественный Памятник свободы. В приюте при Введенском женском монастыре на Шипке в крайней бедности доживали свой век ветераны битвы на Шипке, не принявшие власти большевиков и вместе с армией генерала Врангеля ушедшие в изгнание сначала в Константинополь, затем в Болгарию. – В.К.) Всё лето прошло в беспокойном напряжении и тревогах.

Теперь война закончилась. Мужество и сверхчеловеческие усилия русской армии, знаменитый переход через Балканы в разгаре зимы привели русскую армию к стенам Константинополя и вынудили турок подписать Сан-Стефанский мир, фактически уничтоживший присутствие Турции в Европе и обеспечивший свободу большей части славян, страдающих от турецкого ига. Но вот новая кампания выдавливания, предпринятая европейской дипломатией, пытается вырвать у России плоды победы, оплаченной ценою стольких жертв, страданий и крови. Открывается Берлинский конгресс, и несмотря на обстановку секретности, в которой принимаются его решения, каждый день иностранные газеты доносят до нас глухое эхо обид, наносимых России неслыханной агрессивностью Англии, вероломной тактикой Австрии, поддерживаемых под ручку ловким маккиавелизмом «почтенного биржевого игрока», который, прикрываясь внешней благожелательной по отношению к России политикой, твёрдо и неуклонно ведёт дело к тому, чтобы она своей рукой подписала договор, лишающий её всех преимуществ, геройски завоеванных ценой оружия.

Трудно передать в подробностях все тяжёлые впечатления, которые нам пришлось пережить этим скорбным летом. Читая иностранные газеты, полные наглого ликования по поводу каждой уступки, вырванной Европой у представителей русских интересов благодаря их безволию, глупости и, возможно, предательству, мы чувствовали, как краска стыда заливает нас. Все противоречивые слухи о постыдных договорённостях, в реальность коих мы не хотели верить, держали нас в постоянном напряжении. Дни проходили в ожидании новых телеграмм, в обсуждении их на все лады, даже ночами не спалось из-за беспрерывных мыслей обо всём этом. Лето выдалось холодное, дождливое. Состояние природы вполне отвечало нашему душевному расположению.

Чтобы лучше понять, что происходило с нами и особенно что делалось в душе моего мужа, надо перебрать события трёх последних лет, распространившееся в России впечатление от первых слабых попыток освобождения славянских народов, ужас и негодование, испытанные нами при страшном известии о зверствах в Болгарии, всеобщая симпатия и горячие отклики по всей стране в ответ на циркуляры моего мужа, распространявшиеся через славянские комитеты в огромном количестве, неодолимый порыв, последовавший за этими воззваниями, появление Черняева и русских добровольцев в Сербии, напряжённое состояние неопределённости перед лицом неравной битвы, когда народ, мало искушённый в военных делах, воодушевлённый присутствием нескольких русских генералов-добровольцев, в течение четырёх месяцев давал отпор турецкой армии, вчетверо превосходившей его числом. Поражение при Дунихе, голос русского царя, вмешавшегося наконец в неравную битву, чтобы предупредить последнюю кровавую месть Турции. Наконец, появление государя в Кремле, его речь, принятая с горячим энтузиазмом всей Россией, которая уже давно с тревогой наблюдала за своим главой и представителем, колеблющимся и не решающемся вести Россию согласно её историческим судьбам. Потом снова тяжёлое время ожиданий, новые уловки вследствие прискорбного влияния прозападной петербургской партии.

И, наконец, после тысячи колебаний, после бесполезных константинопольских конференций, внезапное решение, принятое царём, объявление войны в Кишинёве 12 апреля, прекрасно подготовленная кампания, славный переход через Дунай, легендарные подвиги наших моряков, потом наши страшные неудачи под Плевной, ужасное время ожиданий и, наконец, падение Плевны, славный переход в разгар зимы через Балканы, превосходящий все героические подвиги такого рода, известные в древней и новой истории, появление наших войск у стен Константинополя, слухи о занятии ими этого города, имеющего отношение к историческим судьбам России. Потом это внезапное, необъяснимое поражение и, наконец, тупиковый, постыдный Берлинский конгресс. Каковы были чувства тех, кто вложил всю душу и силы, идя по пути самых главных жизненных интересов России, в ту минуту, когда поставлены на карту всё её историческое прошлое и настоящее, как можно было наблюдать и не страдать при виде того, как на их глазах великое дело предано из-за глупости и вероломства худших их представителей.

Мой муж глубоко переживал происходящее; по регламенту славянского общества он должен был вести публичное собрание, и он размышлял, воспользоваться ли ему этим случаем, чтобы выразить в своей речи протест от лица тех в России, в ком остались ещё чувства патриотизма и национальной чести. Он посоветовался со мной и сказал, что знает – если он произнесёт речь, соответствующую его душевному состоянию, то его вышлют из Москвы, тем самым он лишится места в банке и мы останемся без средств к существованию, поэтому он может решиться на такой поступок только с моего согласия. Я ответила, что с теми средствами, что мы имеем, мы можем прожить два года в деревне или в провинциальном городе, где можно мало расходовать и соблюдать строгую экономию, а через пару лет обстоятельства, возможно, переменятся, так что, на мой взгляд, мы можем рискнуть подвергнуться ссылке.

Если раньше мне случалось советовать мужу быть сдержаннее в выражении политических убеждений, которые ему приходилось высказывать в ответ на двойственные и непоследовательные действия нашего злосчастного правительства, то в настоящем случае я живо ощущала, что для исторического сознания России будет полезно услышать честный, неподкупный и мужественный голос, протестующий против постыдного безволия властей. Конечно, это будет голос вопиющего в пустыне, он не изменит хода событий и его скоро грубой силой заставят замолчать, но несмотря на одиночество и отсутствие материальной поддержки, этот голос, протестующий против несправедливости, явится нравственным поступком, который принесёт свои плоды в будущем. Я глубоко убеждена, что каждый независимый поступок подготовляет почву, на которой будущие поколения взрастят свободу, что стране для обретения свободы нужны не столько либеральные учреждения, сколько честные, независимые характеры и гражданские поступки».

 

На заседании московского славянского комитета 22 июня 1878 года Иван Аксаков своим обычным громовым голосом неслыханно резко назвал вещи своими именами: «Ты ли это, Русь – победительница, сама добровольно разжаловавшая себя в побеждённую? Ты ли на скамье подсудимых, как преступница, каешься в святых, подъятых тобой трудах, молишь простить свои победы?.. Едва сдерживая весёлый смех, с презрительной иронией похваляя твою политическую мудрость, западные державы, с Германией впереди, нагло срывают с тебя победный венец, преподносят тебе взамен шутовскую с гремушками шапку, а ты послушно, чуть ли не с выражением чувствительнейшей признательности, подклоняешь под неё свою многострадальную голову!.. Страшны ужасы брани, и сердце Государя не может легкомысленно призывать возобновление смертей и кровопролитие для своих самоотверженных подданных, – но не уступками, в ущерб чести и совести, могут быть предотвращены эти бедствия. Россия не желает войны, но ещё менее желает позорного мира… Ужели и в самом деле может раздаться нам сверху в ответ внушительное слово: молчите, честная уста! Гласите лишь вы, лесть да кривда!».

По мнению Аксакова, конгресс – «не что иное, как открытый заговор против русского народа», «свободы болгар» и «независимости сербов». Ответ правительства последовал немедленно: славянские благотворительные общества были запрещены, а Аксаков выслан из Москвы.

Аксаковскую речь благодарно услышали в славянских странах. В Болгарии его кандидатуру выдвинули на болгарский престол, позднее его именем названы одна из центральных улиц Софии, улицы в других болгарских городах, деревня в Варненском округе.

В издаваемой им с 1880 года газете «Русь» Аксаков повёл бескомпромиссную борьбу с либеральной интеллигенцией и самим либерализмом, о котором тогда же русский мыслитель Константин Леонтьев сказал в «Варшавском дневнике»: «Разрушив всё старое, подкопавшись под все прежние верования, демократический либерализм не дал взамен ничего созидающего и прочного… Прочно же у людей именно то, что по существу своему противоречит демократической свободе и тому индивидуализму, который она обусловливает».

Чувствуя себя душеприказчиком старшего брата Константина, Иван Сергеевич готовит трехтомное собрание его сочинений.

В конце 1885 года и над «Русью» нависла угроза закрытия. И опять в одном из его писем почти стон изнемогающего бойца: «Как трудно живётся на Руси!.. Есть какой-то нравственный гнёт, какое-то чувство нравственного измора, которое мешает жить, которое не даёт установиться гармонии духа и тела, внутреннего и внешнего существования. Фальшь и пошлость нашей общественной атмосферы, и чувство безнадёжности, беспроглядности давят на нас…». На следующий день, 27 января (8 февраля) 1886 года, это сердце разорвалось. Так когда-то на Руси погибали «мужи лучшие» на сторожевых заставах…

Сто тысяч человек пришли проводить Ивана Аксакова в последний путь. Газеты Европы поместили некрологи…

«Его похоронили как прямого продолжателя дела Сергия Радонежского – в Троице-Сергиевой лавре, – сообщает писатель и директор мемориального Дома-музея С.Т. Аксакова в Уфе Михаил Чванов. – И никто больше из «мирских», кажется, не был удостоен этой чести».

О Михаиле Андреевиче Чванове особое слово. Когда думаешь о нём, на ум приходит простодушный совет Гиллеля – одного из мировоззренческих предшественников Христа: «Когда нет вокруг человеков, будь ты им».

В предисловии к юбилейному изданию аксаковской дилогии (Башк. кн. изд-во, 1991) Михаил Чванов пишет: «Сергея Тимофеевича назвали в честь Сергия Радонежского, великого народного подвижника: в страшное время монгольского ига он первым начал строить дух разорённого и разрозненного русского народа, он прояснил для него … понятие Троицы, суть которой – не отрицание своей истории, не отрицание детьми родителей, а семейное единство Святого отца и Святого сына, между которыми Святой дух, который связывает всё во Вселенной не законом единства и борьбы противоположностей, а законом единства и взаимодействия противоположностей». Во все дни своей жизни С.Т. Аксаков носил в себе эту радость всепримиряющей истины. К свету этой истины тянулись многие его современники, не исключение и читатели последующих поколений. И все же… Сколько хороших, умных, совестливых людей прошло мимо аксаковских развалин – наследия послереволюционных лет, искренне негодовали или печалились, в том числе, и публицистикой, а «в хомут не влегли» (Л.Н. Толстой). Михаил Чванов, автор по-толстовски бескомпромиссной, добротной прозы и книги яркой, острой публицистики «Корни и крона» с любовным вглядыванием на каждой странице в места, людей и события родного края и России, говоря его словами о других, «засучив рукава, принялся расчищать авгиевы конюшни запущенного и осквернённого дома…».

Только он ведает, чего это ему с его единомышленниками стоило. Однако, к 1 октября 1991 года – 200-летию со дня рождения С.Т. Аксакова – правительство и министерство культуры Башкирии восстановили «Мемориальный дом-музей С.Т. Аксакова» – дом его деда по материнской линии Николая Семёновича Зубова, где маленький Сережа провёл несколько счастливых лет. Европейскую известность этот дом, связанный с детством писателя, получил после 1915 года, когда трилогия С.Т. Аксакова была переведена на английский язык в Кембридже Джеймсом Даффом. Тем не менее, в 1966 году по плану реконструкции дом этот был обречён к сносу. Только гражданское бесстрашие и упорство общественных деятелей, писателей и краеведов З.И. и Г.Ф. Гудковых, Р.Г. Кузеева, М.А. Чванова и других заставили изменить отношение к мемориальной реликвии: 10 ноября 1978 г. вышло долгожданное Постановление Совета Министров БАССР № 566 об организации музея Аксакова в доме по ул. Благоева, 4.

В селе Надеждине «всем миром» воссоздан храм Св. Великомученика Дмитрия Солунского, разрушенный в 30-70 годах прошлого века, проложены асфальт, газ, восстановлен пруд.

По предложению Аксаковского фонда, который подарил храму напрестольное Евангелие ХVIII века, указом президента Республики Башкортостан М.Г. Рахимова в селе создан Аксаковский историко-культурный центр «Надеждино», где открыты воскресная школа, школа народных ремёсел, а 28 сентября 2002 года во время VII Международного Аксаковского праздника в восстановленном с нуля усадебном доме в присутствии президента Башкортостана М.Г. Рахимова, президента Международного фонда славянской письменности и культуры В.М. Клыкова, в своё время подарившего храмовую икону, написанную в одном из северных монастырей, сопредседателя Правления Союза писателей России, большого русского писателя, будущего лауреата Всероссийской литературной премии им. С.Т. Аксакова В.Г. Распутина, открыт музей семьи Аксаковых.

Впервые в Башкирии восстановлена дворянская усадьба XVIII-XIX веков с помещичьим домом, церковью и усадебным парком, заложенным гостями Международного Аксаковского праздника в 2001 году. И это, пожалуй, лучшее завершение рассказа об Иване Аксакове, об удивительном аксаковском семействе и подхваченной нашими выдающимися современниками духовной эстафете, слава Богу, пока ещё бессмертной культуры.

г.Оренбург