Марианна РОГОВСКАЯ-СОКОЛОВА. «Я НИЧЕГО ПРИДУМЫВАТЬ НЕ БУДУ...». Тайны поэмы Владимира Соколова «Сюжет»

 

Марианна РОГОВСКАЯ-СОКОЛОВА

«Я НИЧЕГО ПРИДУМЫВАТЬ НЕ БУДУ...»

Тайны поэмы Владимира Соколова «Сюжет»

 

Я ничего придумывать не буду.
Какое чудо может быть у чуда?
Наверно, только  я в ь…
Владимир Соколов

 

Мария, кто ты,
                                 где ты,
                                                 что со мной?

Этими раскаленными, пронзительными словами завершается лирическая поэма Владимира Соколова «Сюжет». Вопросы щемящие, как тревожное пожатие тоски сердечной.

Поэма написана в 1976 году. Она была высоко оценена, удостоена Государственной премии, о ней много говорили. Но была ли она по-настоящему прочитана, проанализирована? Нет, не была. Хотя дважды издавалась лауреатской книгой «Сюжет» и как заключительная глава вошла в последнюю прижизненную книгу Соколова «Стихи Марианне».

Некоторым читателям она показалась очень сложной, закрытой, зашифрованной, загадочной. Заинтриговывают уже первые строки:

Вот вам конспект лирической поэмы.

Песочек, отмель, возле глубины.

Любовь к искусству… Остальные темы

Из отдаления к ней подключены.

Да, без искусства для истинного художника жизнь не в жизнь. Но жизнь, порой, оказывается интересней всякого вымысла и очень тесно сплетается с искусством любимым.

На протяжении многих лет ко мне неоднократно обращались с просьбой прояснить некоторые неясные места поэмы, по разным признакам связанные с моей жизнью. Я отказывалась. Но теперь попробую преодолеть болезнь, которую Чехов называл автобиографофобией («уж если что и оставлять, то биографию, а не мифологию»).

Я постараюсь проследить по тексту поэмы и по стихам того времени биографические обстоятельства и лирические мотивы, которые подключены к теме «любовь к искусству» и связаны с реальностью моей жизни.

Конечно, поэму «Сюжет» нельзя назвать биографическим произведением. Но, написанная от первого лица, она, безусловно, содержит много биографического материла: прототипы героев, сюжетные ситуации, отдельные детали, описание любимых московских мест, где был он «каждой улице сродни», – всё это не вызывает сомнений в том, что образы и ситуации поэмы связаны с реальной жизнью автора и его героев. С первых же строк реальность вплетается в поэму: «Я думал о Каире». В рукописях того времени повторяются слова «опять Каир».

В поэме:

Ну, а Каир причём?

Но если друг родной

Тем более  о н а  там годы тратит,

Так я и помянул его, мол, хватит,

Трать время на меня или со мной.

В поэме эта строфа предваряется фразой: «какой подтекст бездарно пропадает». А в реальности я должна была лететь в Каир, надолго, на годы. За несколько дней до отъезда я получила неожиданный подарок: книгу поэта, которого вся моя семья любила и высоко чтила. Книга «Стихотворения» с автографом удивительным: «Марианне Роговской Вл. Соколов. Сердечно. Очень дорогому человеку. 18/XI 70 г.».

Дата – день нашего знакомства.

Почему он так написал? В первый день знакомства, с первого взгляда, на незабываемом поэтическом вечере, среди шумной восторженной толпы, ожидающей автографов. Ведь тогда я ничем не заслужила. Я только любила его стихи, понимала их и принимала близко к сердцу. Тогда, с трудом уняв сердцебиение, поняла и поверила: это весть из будущего, знак, божественное прозрение Поэта.

Теперь я открываю эту книгу и, как тогда, – сердцебиение, любимый голос из прошлого, шёпот памяти…

А тогда я не могла взять с собой эту драгоценную книгу. Я была замужем. Книга стала моей тайной. Не только муж, но и советское посольство бдительно охраняли крепость семейных отношений. Я не могла «бумаге вверять грусть своих слов». Через друзей в письмах сообщала ему его же стихами: «хочу зимы, здоровья, снега». Описывала красоты египетской природы. Эти описания вошли в поэму почти дословно:

Закат в неведомом Каире,

Что отразился на твоём письме –

О переходе синего в лиловый,

А дальше в красный с выходом в полнеба…

О пальмах и о бомбах, о домах…

В Египте тогда шла война с Израилем, и о том, что сын приносил в портфеле осколки бомб, я рассказывала уже позднее.

В то время мы жили на разных материках, неустанно думали друг о друге, мы тосковали. В поэме Поэт говорит «женщине по имени Мария»:

– Но ты глядишь с огромной грустью.

– Да, я всегда тоскую по тебе.

Поэт, человек высокой души, до времени проявляет выдержку: «Мария, душа моя, ты есть, и хорошо».

В Москве, перед отъездом в Египет, я думала, что буду спокойно и вдумчиво писать о фольклорных мотивах в творчестве Чехова. Но другая стихия ворвалась в жизнь. Я поняла, что предстоит нелегкое испытание: любовь-печаль, любовь-разлука, слёзы, надежда «выплакать» развод с мужем. Но всё же было ощущение:

Пересеклись их сущности. Мы в точке

Мы в воздухе. Мы вместе.

… … … … … … … … … …

Из двух минут, двух вечностей, двух линий

Я умоляю: выбери мою. Там человек.

Выбор был сделан. Я не могла жить двойной жизнью, как советовала моя давняя университетская однокурсница поэтесса Лариса Васильева: «Пусть будут оба – муж для блестящей заграничной жизни, а поэт для любви». Нет, я «сжигала мосты», я уходила в неизвестность, бездомность, в явную бедность с опальным поэтом.

А Соколов писал:

Домой, домой, туда, где дома нет,

Где только ты, незримая почти,

Где тает снег, как тысяча примет,

И на домах, и на твоём пути.

 

Я знаю то, что ты товарищ мой,

Что для меня ты целый белый свет,

Так знай и ты, что я хочу домой,

Скорей, к тебе, домой, где дома нет.

Я рвалась в Москву, приезжала ненадолго, наверстывала свою любимую работу в музее Чехова и погружалась в долгожданную «явь», «когда свиданье, не было свиданьем, когда мы были всё ещё на "Вы"».

А в поэме постепенно нарастает эмоциональная напряжённость. Герой поэмы в смятении:

Я волновался, спрашивал:
                                                     – Но что же,

Но что же делать нам с тобой?

В реальности же поэт Владимир Соколов пошел по пути расширения внутренней свободы, личной и поэтической. Его душевная лихорадка, нетерпение сердца выражаются в вызывающих для того времени стихах:

А мне надоело скрывать,

Что я Вас люблю, Марианна,

Молчать и неловко и странно,

Невинность, как грех, покрывать.

Пафос защиты чистого любовного чувства от людского суда сменяется шутливой интонацией:

Я Вашей ошибкой горжусь.

На клязьминском книгохранилище,

Сказали Вы, я нахожусь,

Да нет же, на водохранилище.

 

Я помню: музеем, как лыжница,

Вы шли в пропылённой гурьбе

Весёлая чистая книжница,

Я счастья желаю тебе.

Поэт возвышенное «пустое Вы», заменяет «сердечным ты» – «я счастья желаю тебе».

В поэме интрига усложняется, возникает образ Художника. Память уводит автора в запредельную даль:

Тот переулок назывался Вспольным,

Он к Патриаршим вёл прудам,

И о художнике я вспомнил,

Поскольку жил художник где-то там.

Художник нервно рассказывает поэту о своей любви к «женщине по имени Мария», которая «ушла в какую-то пустыню», и патетически восклицает: «Вернуть Марию!». Оказывается, они соперники.

Да, мы любили женщину одну.

Он откровенно, пышно, говорливо,

Я, к сожаленью, слишком молчаливо,

Боясь сказать, нарушить тишину.

Герои поэмы выражают свои чувства по-разному. Критик Леонард Лавлинский в письме к Соколову замечает: «…интересно, что в жизни поэт и художник выражают свои чувства по-разному, а в искусстве образ женщины по имени Мария одинаково опоэтизирован ими обоими, оба чувствуют и ценят это. Поэт говорит: «он сотворил тебя из синевы, из белизны и влажного мерцанья», в свою очередь художник признает: «ведь первым ты заметил, что у Марии не лицо, а лик».

Память снова уводит героя в лирическую даль, где встретились две юные души, стремящиеся к идеалу. Их связывала далёкая юность.

Тогда нам было по шестнадцать лет,

Мы занимались в юношеском зале,

Совсем не то, что на дом задавали,

Читали и Художник и Поэт,

Скрывавшие от мира гениальность.

Казалось бы, поэт и художник близки по духу. Но на самом деле они – антиподы. Их пути расходятся. Художник, продав талант, пытается купить любовь женщины, уважение друга: «Я продал душу. Но я вас куплю».

Поэт:  

Мне было жалко. Потому что я

Прекрасно понимал, почти тоскуя,

Что не на что ему меня купить,

Что больше нечего ему продать,

Что слишком много денег и картин.

В образе художника воплотились черты «богатых нищих» с их большими деньгами, коллекциями (!) икон и дорогих картин, с их ужасающей бездуховностью.

Созданная почти полвека назад, поэма сейчас актуальна. В ней чувствуется хорошо знакомый дух стремления во что бы то ни стало идти вверх по лестнице мирского успеха.

Образ художника собирательный, но в поэме дан реальный портрет его прототипа, легко узнаваемый современниками.

Кудрявый, с дымно-серыми глазами,

Как бы размазанными под бровями,

Или заплаканными, но без слез.

Красноречивы и рисунки художника, выписанные в поэме:

Интерьер пустой избы,

Три грации, как три официантки

Или наоборот… как хоровод.

Еще одна – высокий сарафан,

Кокошник и рублёвские глаза.

 

Лазурь и охру замешав на квасе,

Он знал, что это будет «на ура».

Не будем полностью раскрывать имя прототипа Художника (nomina sunt odiosa). Художник И.Г. «прозвучал», по его собственному выражению. В разных тональностях… Поэт «привык держать себя в узде». Но «не проговориться нету сил в присутствии бумаги и чернил». И проговаривается он давно известным в русской литературе приёмом разнообразных художественных ассоциаций и умолчаний.

«Совсем не надо, чтобы все всё знали» – утверждает автор поэмы.

Сам Соколов предпочитал быть «не тем, о ком трезвонят». Он знал, что этот «мир, во зле лежащий», стоит на красоте, любви и правде.

Я ничего придумывать не буду.

Какое чудо может быть у чуда?

Наверно, только  я в ь…

Некоторые современники Соколова, поэты, размышляя о том, «какая тайна была в Володе Соколове, что он скрывал, что тайно чувствовал», приближались к ответу на эти вопросы. Приведу не бесспорную, но заслуживающую внимания мысль Андрея Вознесенского: «это была тайна живого христианства. Он сам был его воплощением. И вот этот соколовский свет – он всех нас освещал и утешал. И когда он шёл по Переделкину, опираясь на трость, бестелесный уже почти, тяжело дыша, этот свет не давал всякой писательской грязи прилипнуть к нему».

Да, он был далёк от «всякой писательской грязи», от пустопорожних разговоров. Он обращался к тому, что любил, и к тем, кого любил.

Это время опять воплотится,

Хоть на миг, по звезде, по весне,

По какой-нибудь малой вещице,

Что напомнит тебе обо мне.

--------------------------------------------

Сказал я: пора уже, Господи Боже!

Пусти меня выше, чем тесное ложе.

Уже я сказать ничего не умею.

Пусти меня выше, чем то, что имею.

Я там ещё молод!
                                        И небо, и сушу

Просил я домой отпустить мою душу,

И Бог даровал мне продление жизни,

И стих как моленье, и грусть по отчизне…