Александр РАЕВСКИЙ 
Александр РАЕВСКИЙ
ТАМ СТЕКЛЯННАЯ ЛЕСТНИЦА В НЕБО
ВИДЕНИЕ
Равнина молчала. А сердце стучало…
Безмолвно и плавно – жалей не жалей –
Небесное войско к закату промчалось…
Один я остался на горькой земле.
Стою, очарован тоской несказанной,
Созвучной душе, недоступной уму,
Последний огонь провожу со слезами…
И холод межзвёздный, как данность, приму.
Но свято поверю, что войско вернётся.
И снова собравшись на битву со злом,
Возьмут и меня. И тогда мне найдётся
Копьё и кольчуга, и конь под седлом.
Пойму, позабыв всё, что мучило прежде,
Что свой средь своих я – и даль нам близка,
Сомкнувшись в ряды, в осенённых одеждах
И в шлемах победных мы будем скакать…
Стремительно-плавно, клубя облаками,
Умчимся к закату, растаем во мгле, –
Затопит безмолвьем, укроет веками…
А кто-то останется ждать на земле.
1812 ГОД
Среднерусские равнины –
Вены рек. Холмы, поля.
Тучи. Избы да овины.
Шлем былинный в ковылях.
Звякнет дальняя церквушка,
Тонко тронет слух Христа,
И – покой; лесной кукушки
Сонный счёт… А где-то там –
…Разноцветным ручейком,
Дать отпор Наполеону
Шли походные колонны,
Шли знамёна и иконы
Мимо Пушкинских окон…
* * *
Беда, коли рок накажет
Страну, где диктат вранья,
Войной… Половина скажет:
«Это война – не моя».
Богатые – ф-р-р на Канары!
Бомжеватые – шасть в тайгу!
С дрыном Раевский старый
Встанет навстречь врагу.
Крестьянин, солдат, рабочий
Погибнут – но победят!
…Откуда-то вылезут прочие,
Навесят себе наград.
Станут гурьбой щемиться –
Поближе к рулю страны…
За помощью обратится
К ним инвалид войны.
Скажет чиновник, даже
Не вставши из-за стола:
«Ты что мне культёй тут машешь?
Я тебя – не посылал!».
* * *
Ангел летал над морем,
Над скалами, полем, лесом,
Смертное видел горе
За дымовой завесой.
Спешка везде, засовы,
Злые повсюду лица.
Некому молвить слово.
Некуда приземлиться.
* * *
Как будто в чём-то виноватый –
Что, память, делать мне с тобой?..
Ушли совхозные закаты,
Ушла за рощицей любовь.
Ушли конторы и проценты.
Столбы ночами не горят.
Прошли собранья и концерты
На красный день календаря.
Скота пропало поголовье,
И стадо тракторов ушло.
Не то сибирское здоровье.
Быльём подворья замело...
По новостям сплошные «фейки»,
Заглохли песни в суете...
Исчезли валенки, фуфайки,
Морозы уж давно не те.
И власти хлынули другие,
Корысть и хамство не тая, –
И им до фени ностальгия
Сугубо сельская моя.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Кусты, засыпанные снегом,
Восторг, слезинка, синева...
Домой, домой! Лошадке пегой
Не в тягость наша кошева.
Вблизи шоссе – кати с комфортом.
Но что автобусы?.. Когда
Тебя везёт, усевшись чёртом,
Завхоз – в морозах борода!
Любой сороке сердце радо.
Возница тоже очень рад:
«Замёрз? Доедем до ограды,
Пальнём по маленькой, солдат!».
И вновь накатывает нежность.
Петрович – снег тебе в очки! –
Ракетный век, а вы всё те же,
Деревни нашей мужики.
Пальнём, земляк. Сперва за дружбу,
За Родину, за алый стяг.
Потом за праведную службу –
Два года тоже не пустяк.
Потом за нас, за всех знакомых.
Потом – да мало ли за что.
Гони, родной! Взволнуем в комья
Полей заснеженных простор.
Пускай звенит и серебрится
Наш ранний след. Гони смелей!
Ты прав: теплее в заграницах,
Но уж нисколько не милей.
…А вот и дом. Долой тулупы!
(Рука к груди – цела ль медаль?)
Отец за лошадь: «Тпру, ты, глупый...».
Выходит мать, забыв про шаль...
И я совсем уже не лихо
Стою, смущением горю:
– Ну что ты, мама! В мире – тихо,
Покамест тихо, – говорю...
ГОСТЬ
Хозяин к ночному окну приникал.
Кряхтел, обувался,
спешил за ворота…
Хозяйка на стол собирала, пока
В надворье творилось хорошее что-то.
А там – по сугробам, плетням и столбам –
Метались лучи, рокотала машина,
От близкого гуда дрожала изба…
А после в избу заходили мужчины,
Фуфайки и шапки кидали на пол,
Шутили, сорили пырейною остью.
Трясли умывальник. Садились за стол.
И ели, и пили за доброго гостя.
А гость – луговая забота людей –
Темнел во дворе
величаво и строго;
И было уютно январской звезде
Дремать на заснеженном темени стога…
ЛЕТНЯЯ КАРТИНКА
По истерзанному лугу
Красный бык ходил по кругу
И ревел под синевой,
Словно крейсер боевой!
Кровь гудела, грудь дышала!..
…Но кольцо в носу мешало.
Цепь серебряная. Кол.
Бык поставлен на прикол.
А в берёзовой сторонке
Грелись пёстрые бурёнки.
Рвал он землю, а подружки
Лишь настраивали ушки,
Ни одна не отвечала.
…Бился крейсер у причала.
ДЕВИЧИЙ КУСТ
Он снится – то шальной, то молчаливый,
А все тропинки вечность замела…
Не модница черёмуха, а ива
Его на божий свет произвела.
Бесхитростная жрица глухомани,
Простая баба, знала бы она,
Как сын её таинственно-туманен!
Какая сила первенцу дана!
Его листва – для всех вода живая.
Но только те к нему находят путь,
Кто, с детством и мечтой не расставаясь,
Через забвенье смог перешагнуть.
Он знает всё: куда уходит ветер,
О чём молчат полночные цветы,
И кто есть мы на этом самом свете,
И в чём секрет добра и красоты.
Философ юный! В долгий час заката
Стоит себе в сиреневом дыму…
По тихим росам, по траве немятой
Придёт однажды девушка к нему.
Она придёт, она придёт, я знаю
И верю, потому что сам люблю.
Веди, судьба, веди меня до края…
А за черту я сам переступлю.
* * *
Лежит деревня… верится с трудом:
В три раза меньше ближнего погоста…
А это был естественный роддом –
Гарант демографического роста.
В центральной части Русь не сбереглась –
По сёлам окна досками забиты;
И вот уже разруха добралась
До Дальнего Востока и Сибири.
А логика безумия проста:
В угоду бесам, на душу нечистым,
Идёт богатых недрами пространств
От населенья лишнего зачистка.
Осталось лишь дожать и дотоптать –
Стереть с лица страны официально…
…В офшорах спит народный депутат.
Тоскливо пьёт поэт провинциальный…
НА КРАЮ
Памяти уснувших деревень
Всё!.. Накрылось всё тазом медным.
Звон тягучий… сама тоска!
А по небу плывут надменно
Равнодушные облака.
Здесь гадюки – свои и пришлые –
Проползли по живой борозде, –
Добивали они не прошлое,
Русский дух убивали здесь.
…Туча дальняя… молнии блискают…
Свистнет ветер, былым пыля…
И стоят кое-где обелисками
Одичавшие тополя.
Прочитали селу отходную
Пни окрестные… вся страна.
Разлеглась на века всепогодная,
Всепогостная тишина.
Лишь, сверкнув над землёй
неласковой,
Над бугром, где была изба,
Иногда пронесутся ласточки –
Бритвокрылые, как судьба…
Мне б за ними, а я стою
У забвения на краю.
* * *
Молодая мама своему сыночку,
Сидя у окошка, под синиц свистки,
Вышивала в полдень синюю сорочку –
В крестик чёрно-белые цветки.
Лишь всего два цвета (ниток было мало),
Только в два рядочка стёжка пролегла,
Только на сорочке, но хотела мама,
Чтоб в цветах вся доля у него была.
С трёх икон святые молча наблюдали.
Над шитьём витала лёгкая рука.
За окном сияли голубые дали,
Зеленели травы, плыли облака…
Дорогая мама, как ты угадала.
В стороне далёкой после, без тебя,
Вышилась сыночку (ниток было мало)
В крестик чёрно-белая судьба.
ВЕЩИЙ СОН
Восторг – божий воздух и пашни!..
Откуда ж такой поворот:
Мне в детстве приснился однажды
Громадный железный завод.
Вернее, угрюмый и длинный,
И рыжий от пламени цех, –
Стоял он на шлаке и глине,
И чёрное зевло в торце.
И в эту квадратную глотку,
Сутулясь, рабочие шли,
Текли добровольно и кротко,
И сумки с едою несли…
Нет, я не читал ещё Блока,
Про «жолты» и «болты» не знал,
Но ночью той было мне плохо,
Метался во сне и стонал.
Мать гладила лоб и ресницы:
«Ты бредишь, какой там завод?
Сейчас в море остров приснится,
И всё наважденье пройдёт…».
Прошло. Наши матери правы.
Родная цвела лесостепь,
Зелёные ветры и травы
Звенели в густой красоте.
На волю, на радости, встречи
По юности, в общем, везло,
Но странно: судьбе я перечил
И всё себе делал назло.
Что помнить бы – я позабуду,
Забыть бы что – помнил всегда.
Нормальные люди – оттуда,
А мне непременно – туда!
Виденья бывают фатальны.
С судьбою опасно играть.
…И воздух
сплошь индустриальный,
И ржавая в небе дыра.
Не сбылся мой остров сокровищ,
Но сбылся тот сон наяву –
Средь дышащих чёрных чудовищ
В Кузбассе железном живу.
* * *
Кружится слегка голова.
Балконы, трамваи, фигуры,
Ограды, дома, дерева –
Ценнее старинной гравюры.
Замрёшь, покидая порог:
Какими опишешь словами
Рассвет и морозный парок,
Оранжевый от дыханья!..
Туманен серебряный мост.
Вдали куполок пламенеет.
А башенный кран, как вопрос,
Над замершей стройкой немеет.
Ещё не замерзла река,
Исходит клубами густыми...
На площади, сонной слегка,
Отчётливый памятник стынет.
У здания школы – снегирь,
Желанный, как яблочко саду.
…Иду по Кузнецку. Сибирь...
А кажется – по Ленинграду.
* * *
Видел я, как в моём захолустье,
Тормознув, где ромашек побеги,
Гладкий хам – джип залётный
«Land Сruizer»
Дико ржал над скелетом телеги.
Ну, дурак! Невдомёк, что на тризне,
Что хозяин его духом нищий,
Что он сам, перепроданный трижды,
Проржавеет от крыши до днища,
Что потом средь железного хлама.
Вверх колёсами будет валяться,
И над ним молодёжь – автохамы –
Будут так же глумливо смеяться...
БАБУШКИНЫ СЛОВА
И лица не припомнить уже,
Да и слов-то запомнил не много:
Что-то там про дожди и стрижей,
А ещё про весеннего Бога.
Нам-де к Батюшке можно залезть,
Он на облаке. Ласков и розов.
И на небушко лесенка есть –
Вон за той за зелёной берёзой…
Я к берёзе не раз приходил,
Никакой там стремянки. И всё же
Не стихала надежда в груди –
Взмыть к тебе, о, неведомый Боже!
Не затем, чтоб просить о судьбе, –
Только взрослые верят в такое, –
Просто облако выбрать себе,
Лечь на пузо и плыть над землёю…
Это ж чудо! – легко пролетать,
Голубой высоты не бояться,
От восторга ногами болтать
И от радости звонко смеяться!..
Я все речки внизу разгляжу,
Все леса, города, огороды,
С неба пашням рукой помашу,
Крикну «Здравствуйте!» мирным народам…
Баба, бабушка, сколько же лет
Пронеслось над родимой сторонкой
С той поры, как в холодной земле
Ты почила в платке и с иконкой?..
Я в немилой живу стороне,
Срок пожизненный будто мотаю,
Над землёю не только во сне,
Даже в мыслях давно не летаю.
Поседела давно голова.
Прозябаю в эпоху иную,
Но твои золотые слова
Мне по-прежнему сердце волнуют:
Нам-де к Боженьке можно залезть,
Он на облаке – ласков и розов…
Что-то высшее всё-таки есть,
Что стоит над житейскою прозой!
Я приду. Соберусь и приду.
Хоть стократ всюду всё изменилось,
Всё равно это место найду.
Пусть хотя б перед самой могилой.
…Шелестит там берёза в зенит,
Облака ходят плавно и немо,
И, мерцая, легонько звенит
Там стеклянная лестница в небо…