Вячеслав МИХАЙЛОВ. «ПОЭТОМУ Я ТАМ И НЕ ЖИВУ…». Рассказ

 

Вячеслав МИХАЙЛОВ

«ПОЭТОМУ Я ТАМ И НЕ ЖИВУ…»

Рассказ

 

В самом начале 1990-х годов, когда Советский Союз угрожающе заскрипел и закачался, Андрей Савин, молодой кандидат наук, родившийся в Гулистане, проживающий и работающий в Ташкенте, выбрал на референдуме жизнь в Союзе. Так решило и большинство граждан. Но года не прошло, как решительная противная сторона обрушила-таки громадную страну и вытряхнула Савина в малую – Узбекистан.

На шестой части земной суши одновременно занялись самоопределением пятнадцать государств. Широченное одеяло общей экономики было разодрано на куски; наспех принялись латать их да перекраивать, кто как умел. Зябнуть скоро стали «и мал и велик». Многократно урезали финансирование из госбюджета института комплексных аграрных исследований, в котором Савин трудился завлабом; заключить даже сугубо практичный договор стало почти невозможно. Зарплата в итоге скукожилась, на жизнь не хватало. Люди потянулись из института: кто на производство, кто в чиновники, кто в торговлю.

И Узбекистан всё больше отдалялся, обособлялся от России, узбекский язык вытеснял постепенно русский из делового обихода, а узбекского Андрей не знал, если не считать распространённого в быту скудного лексикона; большинство местных славян не знало. Так устроена была прошлая жизнь, что обходился без узбекского: окружающие узбеки говорили по-русски, и это казалось естественным, незыблемым. Язык ещё можно было осилить, но с растущим отчуждением от России оставалось лишь смириться либо собираться в дальний путь. Узбеки – коллеги, соседи – по большей части сочувствовали, да что они могли поправить. И у самих забот прибавилось изрядно.

В семейном кругу, институте частенько заходили разговоры о растущем оттоке славян и других некоренных жителей из Узбекистана на ПМЖ – постоянное место жительства – в Россию, иные страны. Немало знакомых уехало. Настроения это не добавляло. В общем, тревоги, опасения, отчасти преувеличенные, росли, затеняли раз за разом то тёплое и светлое, что привязывало к узбекской земле; чаще приходили думки о переезде: и в России дела не лучше, но надёжнее – там корни, родичи, шансов побольше, пожалуй, найти работу приличную по специальности. Но куда конкретно перебираться, ехать на разведку или нет, кто сначала двинется, кто потом или сразу всем гуртом, когда продавать квартиру – вопросы эти нелёгкие страшили, отодвигали окончательные решения.

Неожиданно Савину выпала денежная подработка, и не один раз. Появилась передышка, можно было без лишней суеты подготовиться к отъезду. К тому же впервые довелось посотрудничать с западными европейцами. Кое-что запомнилось.

 

***

Используя открывшуюся возможность, правительство Узбекистана обратилось во Всемирный банк с просьбой предоставить кредит на льготных условиях для обновления агропромышленных предприятий под Бухарой, Андижаном и Термезом. Рассмотрение кредитной заявки, принятие решения о выдаче займа, его размере занимало много времени. Приходилось терпеть процедуру – дешёвый кредит того стоил.

По обыкновению, банк вначале решил прояснить для себя, на что конкретно лучше потратить деньги и, заручившись согласием местной власти, привлёк для этого дела известную консалтинговую фирму из Франции. В Ташкент прибыли четверо её консультантов-французов плюс один англичанин с женой-тайкой. У французов на тот момент не оказалось свободного эколога, и они второпях, не выбирая особо, пригласили специалиста из ливерпульского университета, да ещё и согласились на его условие взять в попутчицы супругу. От местных в команду включили Савина и инженера-механика Рустамова из того же института комплексных аграрных исследований – всё стараниями директора. Он подвязывал своих людей к делам банка в стране и мог рассчитывать на часть их заработка. Против дележа никаких возражений не было: месяц работы на банк оценивался раз в двадцать больше, чем в институте.

С экологом французы промахнулись и заподозрили это ещё при встрече в вестибюле гостиницы: после долгого перелёта рослый ливерпулец едва плёлся с ноутбуком на плече, а вслед за ним его миниатюрная жёнушка катила внушительный чемодан и тащила дорожную сумку. Он оказался не только непоходным совсем человеком, но и мнительным, капризным субъектом. К тому же не стеснялся ничуть, что его молчаливая вторая половинка – скорее прислуга. «Так типерь у Европа ни редко – ухмыльнулся как-то Жан-Шарль Пийон, шеф французов, поймав не первый недоумённый взгляд Андрея на этой супружеской чете, – найти паслучни жена отдалеко… от Тайлэнд часта». Савин насмешливо спросил: «И у тебя, Жан, такая?» – «Нет, нет, – засмеялся негромко француз, – Мишель можит на мне бросать тарелка, cараза, – Федя от Киев ругать свой жинка так». Французы давно кочевали по свету, хорошо владели английским, а несколько лет назад, когда вдруг появилась работа на постсоветских просторах, отзанимались ещё и русским по ускоренному курсу. До этой командировки они уже побывали в Молдавии и Украине, успели там попрактиковаться в русском, нахвататься обиходных словечек, выражений. И здесь между делом пытались говорить по-русски, веселя всех вокруг произношением, неимоверными словесными комбинациями, разгружая переводчиков.

В поездках – то тут, то там – иностранцы открывали для себя новое и Савин – «узбек» тоже кое-что узнал впервые, не подав, конечно, виду. Так случилось при посещении бухарского винзавода. Винным знатоком у французов оказался экономист Поль Офрэ. На дегустации, оценив уже несколько вин, он взял очередной фужер – с десертным рубиново-пурпурным «Алеатико», – опытным движением закрутил опять вино, вдохнул аромат, пригубил и, погоняв легонько во рту, проглотил.

– Пикантный привкус цитрона, – похвалил Поль и спросил: – А сколько добавлено сахара?

Представитель завода Юсуп сказал:

– Ни грамма.

Его не поняли – решил Офрэ, или вопрос не точно перевели. Снова переспросил. Ответ был тот же. Виноделы в толк не могли взять, что не ясно чужестранцу.

– Это невозможно! – воскликнул Поль по-английски и перешёл на кривой русский. – Не бить можит эти вино бес cакар.

– Не верит он, что ли, не пойму, – шепнул переводчику Юсуп. – Скажи ему, осталось немного этого винограда «Алеатико». Если хочет, принесём.

Поль довольно закивал головой, выслушав переводчика. Быстро передали блюдо с несколькими гроздьями тёмно-синего винограда. Француз закинул в рот тройку виноградин, сосредоточенно прожевал их. Потом взял целую гроздь, оглядел её внимательно, покачал головой и признался, что много раз пробовал этот сорт на родине, на юге Испании, в Португалии, Австралии, но такого сладкого не встречал. Он рассказал, что во Франции делают похожее вино и непременно с добавлением сахара.

– Может это из-за почв? – предположил Поль.

– Да нет, – засмеялся Юсуп, – Николай Палыч, биохимик заводской, говорит, от солёной поливной воды – сахаристость она повышает. Вода солоноватая в тех местах. И дыни там слаще, и фрукты.

Не раз ещё потом Поль, кушая виноград, поминал непривычно сладкий «Алеатико».

После завершения намеченных дел вся команда собралась в ресторане на прощальном ужине. Ближе к его окончанию захмелевший хорошо Жан-Шарль ни с того ни с сего вполголоса cказал Андрею:

– Странни ви, русски… Мой дидушка – как нежини эти звуки – дидушка – родиться франсуски Альжир… Он стать социалист, вместе араби он воевать длия свобода Альжир от Франси… – Пийон примолк на мгновение и, подобрав подходящие слова, продолжил: – Потом де Голль дать свобода Альжир, но дидушка ни мог жить Альжир, араби ни хотеть он, ни хотеть его друзия – ни забить прошлии обиди… Дидушка ехать Франси, мало жить после… Узбеки хотеть жить вместе вами, но Русия сама уходить... всё бросать! Странни…

 

***

Из Нукуса, каракалпакской столицы, Савин возвращался в Ташкент вместе с голландцем Мартином Слюмером и его переводчиком. Командировка эта была в рамках небольшого проекта помощи Приаралью. Финансировался он из казны Европейского Союза, а заключался в анализе и оценке вариантов создания новых рабочих мест для рыбаков, рыбопереработчиков, крестьян, охотников и прочих здешних жителей, оставшихся не у дел из-за усыхания Аральского моря, Приаралья. Многие из этих десятков тысяч людей уже мигрировали при помощи властей и самостоятельно. Процесс начался еще при Советском Союзе. Но немало осталось, и крушение СССР их положение осложнило.

Регистрация и посадка в безлюдном аэропорту Нукуса прошли довольно быстро. Разговаривали между собой мало – усталость поднакапливалась после путешествий по пустынным углам; километров на двести отъезжали от Нукуса и больше по бездорожью. К тому же очередная поездка в зону Приаралья навевала обычно грусть, особенно если приходилось заезжать на пустынное, морщинистое дно высушенного моря. Завалившиеся на бок, проржавевшие и раскуроченные рыболовецкие суда впечатляли. Издали они походили на истерзанных бурей и выброшенных на берег кашалотов. Невольно набегало чувство вины за беспощадное насилие над природой, за печальную участь местного люда. И не ослаблялось это чувство пониманием того, что вода Амударьи и Сырдарьи, отнятая у Арала, дала жизнь новым кишлакам, поселкам, городам, наполнила рукотворные озёра-водохранилища, а несколько миллионов среднеазиатских жителей, включая не одну сотню тысяч каракалпаков, обрели работу, новый мир под родным небом.

Летели на Як-40. На входе в последний раз проверили и отметили билеты. Пассажиры расселись по своим креслам. Все места в салоне на тридцать шесть человек были заняты. Зашумели двигатели, и вскоре самолёт тронулся; за окном вдали проплыли редкие придорожные деревья, здание аэропорта. Вдруг Як притормозил, остановился. Несколько минут ничего не происходило. Савин с Мартином переглянулись: «Что встали – до взлётно-посадочной полосы ещё далеко?». В салон вышел пилот, быстро прошагал в хвост и скрылся в багажном отсеке, захлопнув за собой дверь. Самолёт шевельнулся – кажется, опустился хвостовой трап. Отдаленно послышались звуки перемещаемых то ли чемоданов, то ли сумок, топтание ног, редкие глухие голоса. Продолжалось так минуты три. Потом всё стихло, пилот вернулся в кабину и самолёт опять покатил. Когда лётчик прикрывал дверь в багажный отсек, насторожившиеся Савин с голландцем дружно обернулись и увидели, что этот закуток Яка просто забит людьми, разными тюками, ящиками. Мартин растерянно и испуганно посмотрел на Андрея.

– «Левый груз», «челноки», похоже, – не сразу выдавил Савин, струхнувший не меньше голландца. Андрей и без того побаивался летать, старался обходиться наземным транспортом насколько возможно.

– Челноки?

– Мелкие торговцы это, Мартин, местного масштаба, – пояснил переводчик Камиль, тоже наблюдавший за выходом пилота. – Тут купили – там продали, там купили – тут продали… Без удобств летят, в тесноте – зато полцены платят. Обычное дело теперь. Только много напихали что-то – оборзели летуны…

– Нужно заявить протест, – дрожащим голосом предложил Мартин. – Мы не можем так лететь. Это небольшой самолет. А если лишний вес взяли? Вы представляете?! Странно – все молчат!

– Следующий рейс завтра. И не факт, что билеты будут, – невозмутимо заметил Камиль. – Не идиоты же они, знают свои возможности… Поздно уже задний ход давать.

Мартин умоляюще глядел на Савина. Тот поднялся, прошёл к кабине и постучал с надеждой добыть решающий повод остаться, не лететь. Выглянула стюардесса, показался в дверях кто-то ещё из экипажа. Через минуту Андрей был на своём месте: «Сказал им, что летит представитель важной делегации Евросоюза, беспокоится насчёт перегрузки. Говорят, не волнуйтесь, согласован дополнительный груз – в пределах допустимого… Уверенно говорят».

Голландец тоскливо дослушал и отвернулся обречённо к иллюминатору.

Самолет взлетел, стал набирать высоту. Савину казалось, что подъём Яку даётся нелегко, явно с натугой. «Большой вес, избыточный», – крутилось в голове. Пытался сбить тревогу успокоительными рассуждениями, но сердце их полностью игнорировало – лупило вовсю. Не зря металось. При едва уловимой перемене скорости зад Яка вдруг заметно просел, а носовая часть приподнялась, да так, что салон хором охнул. Лётчики что-то предприняли и с крайним напряжением, которое выдавала сильная вибрация, положение выправилось. Скоро ситуация повторилась. Пассажиры переполошились. Недавно хладнокровный Камиль вдавился глубоко в кресло, нервно стискивал подлокотники, а в глазах Мартина и Савина с равной экспрессией отплясывал страх: опасения и дурные предчувствия оправдываются; это лишь начало; сомнений нет – самое ужасное близко. По громкоговорителю стюардесса сообщила о сильном встречном ветре и порекомендовала не расстегивать ремни безопасности до полного набора высоты. Голос экипажа отчасти приглушил волнение в салоне. Ни Андрей, ни Мартин ему, конечно, не поверили. «Врёт, стерва», – прошипел гневно Савин.

После третьей зловещей полуприсядки Яка в салоне возник знакомый пилот и неспешным прогулочным шагом направился к багажному отсеку. Савин едва не набросился на бессовестного «сокола». Одно удержало: тот рулил хоть и шатким, надрывно ревущим, но всё же летящим Яком. В момент пилот вывел за собой в салон «челноков» – всего тринадцать человек. По преимуществу это были каракалпаки – на вид скорее крестьяне, собравшиеся в город за покупками, чем торговцы. Они расселись в проходе на небольших сумках, прихваченных с собой; сосредоточились в передней части салона. Лётчик, вожаком следивший за их передвижением, одобрительно кивнул и исчез в кабине.

Тут встрепенулся голландец, который, казалось, совсем пал духом, следя глазами за миграцией многочисленных безбилетников на борту.

– Нельзя ли попросить алкоголь покрепче? – простучал он зубами.

– Здесь воду давно не подают, – буркнул сипло Андрей, – а ты – алкоголь.

– Мужики! – обрадовано нырнул к себе в сумку Камиль. – Забыл, ишак. Я ж в Нукусе пузырь виски взял – дешевле, чем в Ташкенте.

Он вытащил бутылку ёмкостью 0,7 литра. Про стаканы никто не вспомнил, в минуту целительная жидкость разлилась в три глотки.

Савин закрыл глаза. Ждать пришлось недолго: дрожь затухала, стал различим пульс, отступала паника. И Як перестал приседать: то ли передислокация «левого груза» помогла, то ли забрались на нужную высоту и летели уже с постоянной скоростью. Андрей повеселел: кажется, пронесло. Скосился на Мартина. Порозовевший голландец с интересом разглядывал своих новых соседей, дивясь их внешней безмятежности.

– Живём, Мартин, – улыбнулся Андрей.

– Что вам жизнь! – неожиданно резко откликнулся тот. – На чужую плевать, своей не дорожите. Глупый риск… И с природой так же. Угробили море, выбросили вон людей…

Андрей разозлился:

– А тебе дома не говорили, что ехать сюда работать – глупый риск?

Голландец осёкся, замолчал. Но подогретому Савину хотелось потолковать, отвлечься от полёта – лететь ещё минут сорок.

– Значит, говорили. Но ты здесь. Так что мы с тобой ближе, чем ты думаешь. А море… Ты зол – и оценка злая, неверная. Сам знаешь отлично: Арал – большая трагедия, тяжёлый выбор.

– Дурной выбор.

– Ничего подобного – вынужденный! И вполне в западном стиле… Чем лучше, скажи, была вырубка лесов в Европе? Почти все извели. Разве что во времени процесс растянулся, а Арал иссох на глазах одного поколения… Росли числом европейцы, добывали древесину, расчищали землю под пашню, деревни, города. Нужней им была земля без лесов, выгодней. И секли их, не глядя, что кормили они кого-то, были чьим-то домом, природой живой… Горевали, конечно, по зелёнке, как не горевать. Но жить-то надо, и желательно получше. Секли да резали, резали да секли… И у Арала воду забрали туда, где она нужнее оказалась, где выгоды от неё больше – «де жа вю», не иначе, и «се ля ви».

– То давно было. Теперь мы леса возвращаем местами, живность там разводим, парки новые разбиваем.

– Так время пройдёт и Арала восстановление начнётся.

Спор разошёлся, отскакивал в новые темы и продолжался, пока, наконец, Камиль не толкнул Савина в плечо: «Садимся». Через несколько мгновений Як уже мягко коснулся бетонного полотна, заревели с удвоенной силой тормозящие моторы.

 

***

Англичанин Майкл Лоутон работал экономическим консультантом в проекте содействия рыночным реформам в сельском хозяйстве Средней Азии. Деньги на проект выделил опять же Европейский Союз, а сводился он к выработке рекомендаций. Лоутон поначалу исправно пропагандировал давнишний европейско-американский опыт, отрабатывая хорошую зарплату, как и большинство зарубежных спецов. Но, вникая мало-помалу в аграрные дела региона, стал корректировать свою позицию – не без помощи местных кадров. В конце концов и вовсе выступил против «фермеризации» – дробления действующих крупных сельхозпредприятий на мелкие, – которую изначально был настроен нахваливать, советовать как авторитетный спонсор проекта. Цифрами Лоутон доказывал, что обернётся она ростом производственных затрат, что не перекроется удорожание производства эффектом от усиления конкуренции. В итоге поплатился: европейское проектное начальство уволило инакомыслящего до подготовки финального отчета.

Как-то, по истечении одного из промежуточных этапов проекта, ташкентские участники организовали небольшой стол и пригласили Майкла с переводчиком. Когда водка уже поработала, сблизила и выровняла, агроном Назир Эргашев задал Лоутону заготовленный наверняка заранее вопрос:

– Майкл, а вы там у себя собираетесь вот так на работе: посидеть, поговорить по душам?

Зная прямоту англичанина, Назир предвидел, что тот ответит и приготовился прокомментировать. Майкл всё понял и подыграл:

– Нет, по существу, у каждого свои дела, проблемы.

Удовлетворённый Назир воскликнул:

– Как же вы там живёте?!

– Поэтому я там и не живу, – улыбнулся озорно Лоутон.