Светлана ГОЛУБЕВА. ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ КОЩЕЯ БЕССМЕРТНОГО. Рассказ

 

Светлана ГОЛУБЕВА

ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ КОЩЕЯ БЕССМЕРТНОГО

Рассказ

 

Вечные невесты. Незавидная доля. Кто они? Чьи дочери?

Пленницы – вот им прозвание, одно на всех. Украденные каждая в своё время из дому от матушки и батюшки, бедняжки заставили себя забыть прошлое. А может, помнят. Может, ночью или когда Кощей улетает, собираются в одной комнате, сидят в обнимку, рассказывают о прошлой жизни, о детстве...

Здесь, в плену, они друг другу сёстрами, матерями-дочерьми назвались. А иной семьи им не выпало. Они считались когда-то невестами, каждая в своё время, но всё проходит, любовь хозяина тоже, хоть ищет он её века.

 

Кощей бессмертен, так что его существование жизнью не назовёшь. Она есть у того, кому умирать, а бессмертие – разве жизнь? М-да-а… Смерть Кощею не госпожа, а вот со временем ему приходится считаться. Подчас против желания принимал он изменения в человеческой жизни: одно мироустройство сменяло другое, строились и разрушались государства, усложнялись и вместе с тем упрощались отношения между людьми, развивалась техника, наука... Приходилось приноравливаться, чтобы не привлечь докучного внимания, хотя всякое было, чего греха таить. Улаживать неприятности с людьми ему помогали необъятный жизненный опыт, уединённая жизнь в малодоступных уголках Земли, а иногда чародейство, которым он был природой отчасти наделён, но не слишком щедро. Но и того хватало, и не хотел он большего. Жизненный опыт куда более полезная вещь. Волшебный дар был хлопотным качеством его натуры: зависел от настроения или мощи нахлынувших чувств и в любой момент мог подвести. Со временем Кощей пришёл к убеждению, что колдовство на земле – бесполезное умение, от него только хуже – заблуждений больше. Чтобы оставаться в здравом уме, предпочитал вести рутинную жизнь. Но это с возрастом, а по молодости всего жаждал.

Маловерен был Кощей и памятлив, но заставлял себя забывать то, о чём волновалось сердце. Своего малолетства он не помнил.

В детстве его, наверное, Иваном звали или ещё как-то. Последние лет триста Кощеем величали, а нынче просто: Граф. За бессмертие он устал от имён.

Пока юн был – всё любил. С годами возненавидел, презрел, а теперь безразличен ко всему. С возрастом отощал бедняга, высох, будто пустынное дерево. Люди сказали бы, от злобы, да не так это вовсе. Разве не вкушал он в молодости с удовольствием терпкое вино, тёплый хрусткий хлеб, сочное печёное мясо и спелые фрукты? Разве не насладился за века тысячей блюд с тонкими, причудливыми вкусами? Но еда со временем опостылела.

В прошлые времена дворец Графа ломился от роскоши. По-другому нынче. Нет вещи, что удивила бы. В какую ни возьми эпоху в мире появляется множество вроде бы новых штуковин, но все они каким-нибудь путём из прошлых изобретений происходят, так что, по сути, ничего нового. С искусством то же: разве можно портреты и пейзажи сравнить с первобытными пещерными рисунками? В незапамятное древнее время само стремление что-то на чём-то нарисовать стало необычайным, невиданным озарением, небывалым порывом человеческой натуры. Всё, что сумели люди в этом искусстве позже, высоко и проникновенно, куда совершеннее первобытной наскальной живописи, но всё это лишь с чертами новизны. Уловишь, поймёшь, прочувствуешь эти чёрточки – и всё, восхищаться больше нечем. Так во всём, считал Граф.

Знал он много, а читать не мог. Все премудрости и философии человечества казались либо смешными, либо наивными. Люди для Графа – точно дети неразумные: небрежно пишут даже собственную, всечеловеческую историю. Да разве в чём-нибудь толком разберёшься, имея жизни сто лет, и то неполные?

Когда шедевры-диковины, еда-езда, природа-погода опостылели, Граф залютовал: жёг, разорял города и веси. Через пару веков устал от гнева, в суровых горах во дворце над пропастью заперся. Не то чтобы злоборцев боялся – не хотел никого видеть. Изводить под корень людское племя не собирался – тогда вообще хоть вой. Зло приелось. Такая тоска накатила, что рад бы помереть. Все богатства убрал в сундуки, в подземелье, с глаз долой. Взялся было свои чертоги на современный лад перестраивать, да хандра не дала – так и остались флигели, дворцы да башни с переходами, лабиринтами подвалов, как в столетних сказках: мрачные, пустые, гулкие.

Не знал страдалец, как участь свою облегчить. Помогла Баба Яга. Она надоумила его, что в природе всегда новое: женская красота.

Стал Граф невесту себе искать. Сначала крал прелестниц, но их то суженые освобождали, то сами они сбегали. Граф беглянок не возвращал. Если невеста не могла сбежать, и милый её не вызволял, тогда красота девушку покидала: в холодном дворце, в неволе меркла со временем, таяла, улетучивалась, словно последний снег по весне. Так что у Графа всегда получалось одно и то же: сначала восхищение, потом разочарование.

Но тут мудрая Яга опять присоветовала: «Ты не просто красоту, ты любовь ищи, понял? Настоящая любовь старости не боится и смерти не подвластна».

Обрадовался Граф, хоть не всё понял из сказанного. Собрал пленниц, какие остались, посмотрел на них, вздохнул: ни одна ему больше не нравилась. Зачем похищал? Велел всем уходить. Некоторые ушли, а другие подумали: куда? Ждёт ли кто их на родине? Столько лет взаперти. Разучились несчастные на воле жить. Оставил Граф бедняжек кого в кухарках, кого в горничных.

 

Жил Граф не один, а одиночество всё же мыкал. Служанок своих жалеть не мог из-за неизбывной усталости, от изношенности всякого чувства. Но слова Яги засели, однако, в памяти. Стал вековечный мученик из дому отлучаться, прикидываясь человеком, бродить по странам и городам, к дамам присматриваться.

Много, много нынче на земле женского очарования. Какая из женщин выбрала бы Графа, кого мог бы полюбить он? Тёплой, живой красоты ему хотелось, чтоб от любого движения раскрывалась она неожиданно и всегда по-разному, чтобы всматриваться в малые чёрточки дорогого образа и каждый раз новое находить.

Вот Настасья однажды ему и понравилась…

Как Граф её заприметил – сам не знает, но кто ищет, тот найдёт. Почуялось чёрствому, как ржаной починок, бессмертному сердцу, что именно эта женщина может его осчастливить. Не молода была избранница, но куда ей до Графа. Бела лицом, статна, задумчива – вот, пожалуй, и все её украшения.

Преобразился Граф в солидного господина и познакомился с ней. Разговорились, приглянулись друг другу. Речь, движения женщины были просты, сдержаны, без кокетства, напускного радушия. В беседе она ничего не навязывала, но и соглашалась не со всем. Нравилось искателю счастья, что Настасья не жаждет привязать к себе нового знакомого, не спешит к замужеству.

Избранница его вдовой была. Только-только её сердце беду отпускать начало, ещё страшилось новой любви. Потому робко, не спеша, открывалась душа женщины новоявленному жениху. Граф тоже осторожничал, ведь сколько раз обманывался.

Настасье не было даровано и материнство, но к тайне сожалений об этом никто никогда ею не допускался. Тихая, едва приметная улыбка освещала её спокойное лицо, когда поблизости играли дети.

Любовался ею в такие минуты Граф и не заметил, как стал каждодневно нуждаться в её взгляде, ласковом слове.

Обмякло, оттаяло древнее сердце. Такую Граф жажду жизни почувствовал, что сам себя бояться стал. Искал красу ненаглядную, а полюбил простую женщину. Уж на что хороша была Василиса Прекрасная, а не тронула злодейского сердца так, как Настасья.

Графова избранница держала цветочный магазинчик. И Граф полюбил флоксы, пионы, гортензии и розы. Торговлю тоже, хоть прежде плутовством считал. Придёт в Настасьину лавку, сядет в уголке, наблюдает за работой. Любопытна ему размеренная деловитость женщины, которой не о ком заботиться. «Как ровно, не суетно у неё получается! Побеги рассадит, о поставках-отгрузках распорядится, букет покупателю составит, меж тем пол подметёт, ребёнку на улице улыбнётся, помашет. И будто не устала вовсе», – удивлялся он.

Восхищала и озадачивала Графа готовность избранницы с одинаковым деловитым спокойствием принимать всё, что ни пошлёт судьба – плохое и хорошее. Настасья не изведала в жизни большого счастья, но не озлобилась, не опечалилась, всегда была готова делом ли, словом облегчить чью-то тяготу.

«Откуда у неё философское отношение к происходящему?» – размышлял Граф. Это ему следовало бы за тысячелетия научиться так принимать жизнь, раз уж она неизбежна. Но Настасья! С её ли судьбой не бояться невзгод, не горевать о счастье, не вырывать у мира большие сочные куски благ, не бороться за каждую минуту здесь и сейчас по праву короткого века?.. Не мог взять этого в толк новоявленный жених, потому и мнил чудом.

Нет, не волшебница Настя, точно. Но несметными чудесами наполняется мир для того, кто любит.

Решительно всё на свете обрело в глазах Графа особенную прелесть. Рассвету и сумеркам, солнцу и ненастью радовался вечный искатель. Даже чертогам своим, когда из города от Насти возвращался. Правда, скоро дома невмоготу стало от чёрно-красного бархата да гранита с мрамором, а главное, от одиночества. Зато рядом с ненаглядной своей будто воскресал Граф, будто до того не жил вовсе. 

Может, так оно и было…

Благословил Граф тысячелетия, которые привели его к такому чувству, и возненавидел каждую минуту, которую вынужден был теперь проводить без Настасьи. Позвал он любимую погостить в его поместье. Вздохнула та, глянула на своего знакомца, будто спросить или сказать что хотела. Граф нравился ей, но вырастет ли из этой симпатии любовь – она не знала. А как понять, если не сближаться, не пойти навстречу новым отношениям? Терять, посчитала она, ей нечего, почему бы не попробовать, вдруг загорится, осветит и согреет её душу заветное чувство? Отнекиваться да цену набивать она не умела. Пообещав себе приложить все усилия, чтобы разглядеть и полюбить своего избранника, она согласилась.

Видел её смущение Граф, и тоже пообещал себе, что не станет торопить Настю, позволит ей в себе разобраться, будет терпелив и явит все лучшие свои качества, всю безмерную любовь.

 

Единственная добровольная гостья приехала в обширное и мрачное горное поместье, из множества просторных покоев выбрала отдалённую комнатку и стала жить, а прежние невесты хозяина – служить ей. Ничего не обещала Настя новому другу, а тот счастлив был уже тем, что она рядом.

Взялся Граф для удобства милой замок переустраивать. Золото его подземелий свет увидело, растеклось по миру, возвращаясь хрустальными люстрами и фарфоровой посудой в цветочек.

– Что ты! Не надо, – пугалась Настасья.

– Да я сам давно хотел всё тут поменять, – радостно успокаивал её хозяин.

– Раз так, то я тебе помогу, – решила Настасья и рассказала Графу, где какие садовые растения купить можно. Тот исполнил.

Всем цветам, кустам, травам Настасья место в горной усадьбе нашла. Нравится Графу, что в его неуютных владеньях распоряжается домовитая женская рука. Так и установилось: хозяин в залах и коридорах обновлением командовал, а возлюбленная со служанками цветники-газоны в поместье разбивала. Вечерами они чаёвничали в золочёной гостиной, разговаривали. Упивался Граф чувствами, как юноша, не замечая резких морщинок в уголках губ любимой, того, что она меньше стала говорить и больше слушать. Но как заметил её грусть, решил праздник устроить. Гостей позвал, цветами невесту осыпал, музыкантов сутками играть заставил. Пригласил Настасью на танец, заглянул в её глаза, а там – тоска смертная.

Закололо у Графа сердце.

Принялся он выспрашивать у милой, почему да в чём дело. Настасья на усталость пожаловалась и отдыхать попросилась, а Граф служанкам разнос учинил за то, что плохо невесте его служили. Услышала Настя, вернулась поскорей, кинулась заступаться за них и наедине потом графу сказала:

– Спасибо тебе за любовь, гостеприимство и праздник. Долго я спрашивала свою душу, но не отвечает она на твоё чувство. Отпусти меня, ты ещё встретишь ту, с кем будешь счастлив.

За одну минуту женихово лицо в гневе окаменело, сердце задрожало.

– Никого мне не надо, – произнёс он сухим голосом. – Останешься здесь и выйдешь за меня замуж. А не выйдешь, всё равно не отпущу.

Ничего не ответила Настасья. Вышла из гостиной, всю ночь по замку бродила, привыкая к мысли, что оставаться ей в горных чертогах вечной невестой.

С той ночи Граф снова стал Кощеем – тем, кого люди с детства по сказкам знают и ненавидят. Первым делом он над воротами невидимые завесы устроил, чтоб невеста самовольно из поместья не выбралась. Та и не пыталась, от служанок знала, да и сама уже догадалась, что хозяин непрост.

Снова стал он улетать на злые дела. Топил в морях корабли, исподволь внушал учёным, как оружие совершенствовать. Носился по миру, не осторожничая, собой не дорожа, надеялся, что какой-нибудь несчастный случай отнимет у него бессмертие. Иной раз ему от им же посеянного зла доставалось. Прилетел однажды домой с пораненной рукой. Настасья забинтовать хотела – не дал, так глазами сверкнул, что та отступилась, пошла к своим цветникам и клумбам. Ходила меж них, утешалась их нежной, разноцветной красотой, такой же беззащитной, как она.

Так Кощеево бессмертие в адскую муку превратилось. В замке жить ему тяжело: Настасья рядом. Разбойничать тоже безотрадно: к любимой хочется, вдруг она сегодня поласковей на него взглянет. Ни видеть её, ни отпустить не может. Надеется и не надеется…

Не раз пенял он Яге за совет любовь искать. Та теперь совсем изменилась. Астрологический салон в городе держит, гадает желающим. Стильной, интересной стала. Старухой не назовёшь.

– Зачем ты мне любить советовала? Если бы я знал, какое это мучение…

– Ну да, других мучить легче, – съязвила Яга и уйти велела: некогда ей, посетители ждут.

Шли дни. Графу – что ему? – они – как мгновенья. А Настасья старела. Неявно пока, но ревнивый Кощеев взор чутко ухватывал перемены. Несчастный злодей хотел бы поцелуями разгладить морщинки любимой, ласковым словом затеплить в её глазах отсвет улыбки, но понимал, что это не в его власти. Страдал кудесник, понимая, какая между ними разверзается пропасть, сердце его ещё больше болело.

И зорок влюблённый, и слеп. Всякую малость подмечал Кощей в облике любимой, а главное проглядел.

В горной деревне, ниже по склону, жил сыродел, молчаливый фермер Степан, простой работящий человек, кто на графову кухню уже лет двадцать сыры да творог поставлял. Вся жизнь его была одно: утро – работа, день да вечер – работа, и ночью то же самое снится. Но вот, словно лбом в столб: Настенька, чужая невеста.

С тех пор, как запала Настасья в душу, стал фермер, выгружая сыры, подольше задерживаться на Кощеевом подворье, заговаривать с женщиной. Поначалу не очень-то ладилось: Настя отмалчивалась или отвечала полслова. Служанки рассказали Степану, что пленница она. На волю ей дорога заказана, и замуж невмоготу.

Сыровар руками развёл: как уйти нельзя? Разве есть закон, чтоб человека без вины насильно под замками держали? Не ведал крестьянин затеи Кощеевой. Это ему, Степану, и приехать можно, и убраться восвояси, а невесте на то – пожизненный запрет. Лишь её тоскливому взору да мечтам преграды не помеха.

Пришло время, и Настасью к сыровару потянуло. Может быть, как раз потому, что не бывать им вместе, разгорелась её любовь. Поняла горемычная невеста: нет ей без Степана жизни, дождалась Кощея, всё рассказала и на свободу попросилась.

От такой новости Кощеево сердце покрылось трещинами, как земля в засушливое лето. Ничего не выказал он перед ней, обронил только:

– Иди.

Настасья едва поверила, платочка с собой не взяла, кинулась к воротам скорей, чтоб злодей не передумал. Побежала вниз по склону, в деревеньку сыровара. А природа вокруг будто порадовалась за Настю, дорогу её украсила, чем смогла: льдистые горы позолотила, сиреневых теней в долинах настелила, травы ветрами причесала да ветры те и умалила. Гладило кроткими лучами закатное солнце и Настасью, и всё, что успело полюбить за день. Оставалось беглянке последний перевал одолеть. Здесь-то, словно из-под земли, явился пред ней Кощей и заговорил:

– У меня несметные силы, а убить тебя не могу. Зато я приговорил Степана, наслал на него смертельную немочь. Но если ты поспешишь отвезти сыровара к горному озеру, он выздоровеет. Спеши.

– Зачем ты хочешь его погубить? – с горечью спросила Настасья.

– Чтобы тебе жить, любить и мучиться.

– Тогда почему даёшь надежду на спасение?

– Посмотрю, как ты будешь стараться обогнать смерть. Не знаю, кто кого опередит, но обещаю, что не стану помогать ни тебе, ни смерти. Может, от твоих страданий и стараний мне полегчает.

Ничего не ответила Настасья, бросилась к дому любимого, нашла того на постели. Степан обрадовался ей, приподнялся на локтях.

– Я сейчас, погоди. Устал сегодня что-то…

– Лежи, лежи, – остановила его Настасья, села у кровати.

Держит она в ладонях Степанову руку и понимает: насчёт болезни Кощей не шутил, значит, и в озерной воде спасенье точно есть.

Сыровар уснул. Настасья побежала к соседям про высокогорное озеро спрашивать и узнала, что узкая щебнистая дорога из села ведёт на дальний высокий хребет, к перевалу, где с подветренной стороны пастуший домик притулился, туда Насте Степана везти нужно. Соседи помогли лошадей оседлать, собрать в дорогу одежду, еду, другое, что в пути пригодиться может.

Степан проснулся, и напутствуемые соседями, они с Настей тронулись в путь.

 

Ехали уже несколько суток. Степану становилось всё хуже. Он держался в седле с трудом, превозмогая себя, – не хотел отягчать без того трудное предприятие. И Настасья крепилась, и тоже виду не показывала, что всё замечает, что горестно и страшно ей.

Каменистая тропа забиралась выше, становилось холоднее: пронизывающий ветер не давал ни минуты передышки, ещё меньше времени оставлял путникам смертельный недуг. Но вот и пастушья заимка, и последняя круча, за ней – спасительное озеро.

Встретил путников молоденький пастух. Он помог Степану спешиться, устроил ему в доме лежанку. Перед решающим подъёмом больному требовался отдых, да и Настасье не мешало дух перевести. Пастушок меж тем коня в тележку впряг (ехать верхом Степан уже не мог) и снарядился проводить странников до озера кратчайшим путём.

Процессия поднималась медленно. Настасья шла, держась за тележку, тревожно следя за малейшими движениями век, губ возлюбленного. Степан временами забывался не то сном, не то беспамятством, судорожно глотал скудный воздух высокогорья, что-то бормотал фиолетовыми губами, а то внезапно вздрагивал, словно кем-то выталкиваем из небытия, открывал глаза, обводя небо, Настасью, горы тревожным взглядом.

Настасья, глядя на него, терзалась, корила себя: «Может, не стоило верить Кощею и тащить больного сюда? Что если дорога к озеру – и есть гибель, а не путь к спасенью?».

– Но, но… – погонял послушную лошадку пастух.

Миновали перевал, повозка пошла шибче. Выехали на высокогорное плато, покрытое травой и мелкими цветами. Цепи хребтов словно расступились. Лужайка с одной стороны круто обрывалась. Внизу, под отвесным берегом, поросшим терновником, будто осколок зеркала, лежало в теснине заветное озеро. Повозку остановили. Пастух выпряг лошадку. Она тихо отбрела в сторону, сощипывая сочную траву.

Степан часто, прерывисто всхрипывал. Настасья подоткнула одеяло, поправила овчину под головой любимого и вдруг остро осознала исход. До этой минуты в её истрепленной страхами душе ещё оставалась надежда и вот истаяла, давая место стремительно разгоравшемуся пламени тоски. Настя побрела к терновым кустам, глянула вниз и поняла, что она сделает, как только…

Степан, чувствуя приближение смерти, подозвал провожатого и едва слышно произнёс:

– Смотри за Наст…

В Настасьиных мыслях в тот же миг прозвучал ледяной голос Кощея: «Вот сейчас…».

Женщину словно кто-то протолкнул сквозь колючий кустарник. Ни удержать Настасью, ни даже шагу за ней пастух не успел сделать, когда та кинулась вниз, в озеро.

– А-а! – закричал юноша, внезапно оставшись совсем один, переводя взор то на повозку с недвижным телом, то на терновник.

Лошадка перестала жевать, подняла голову и смотрела на человека, удивлённая его отчаянием. Парень опустился на землю и затих. И всё вокруг притихло, словно превратилось в памятник, картину, декорацию. Лишь равнодушным сопеньем лошади жизнь робко напоминала о себе …

 

«Какая бесповоротная штука смерть», – подумал Кощей, убрав руки от медной, с прозеленью, чаши, наполненной водой из того самого озера, куда так отчаянно шагнула Настасья.

Он-то хотел, чтобы горе медленно убивало неверную любимую всю жизнь, но вот ведь: женщина перехитрила злодея... Тот видел, как она летела, как ударилась о воду. Озеро могло убить её, но Кощей не дал. Вечная невеста утонула. Но не умерла…

 

Она медленно плыла под водой, озирая каменистое дно, грациозно колеблющиеся водоросли. Рыбки разлетались в стороны, точно водяные бабочки, не слишком поспешно – играючи. Они не боялись Настасьи. Новые её ощущения были остры, правда, тяжесть на сердце подсказывала, что в прошлой жизни случилось горе, но она не могла вспомнить, какое именно.

Новоявленную русалку удивляло, как это она плывёт без усилий, не взмахивая руками, и почему-то боится вынырнуть на поверхность. Наверное, она чувствовала, что на побережье её забытая великая боль напомнит о себе.

Пошли дни, годы, потянулись столетия…

Раз в год, в полнолуние Настасья, одолевая страх, научилась всё же выходить на узкую полоску каменистого пляжа. На берегу русалка выжимает длинные белые волосы, садится на камень как раз под тем обрывом, откуда она когда-то бросилась в воду.

Над ней, на высоком нагорье, там, где некогда стояла повозка, похоронен Степан. Пирамидку из камней на могиле сложил пастух. Русалка не умеет летать или карабкаться по скалам. Но если бы она смогла подняться к нагорью, несчастье вернулось бы к ней вместе с памятью, тогда пришлось бы страдать вечно, ведь русалка не может умереть ещё раз.

Сидя на камне у самой воды и глядя на луну, она ощущает смутную тоску и поёт. Без слов. Страх отступает, ей становится спокойно. Те, кому доводится слышать русалочий вокализ, уверены, что эта мелодия их чувств. Счастливые слышат в ней радость, те, кто несчастлив – печаль.

Слышит пение и Кощей. Успокоился ли он? Нет. Умер. То есть, живёт, конечно, но все радости и горести, добро и зло для него погибли. До того он много раз умирал, воскресал и точно знает, что настоящая смерть, как избавление, как покой, никогда не будет дарована ему, равно как и любовь женщины. Граф мог бы погибнуть от тоски, наблюдая счастье Настасьи со Степаном, но он упустил свой шанс.

Злодей по-прежнему любит Настасью – седую русалку, но не может смотреть ей в глаза.

Мощная колдовская сила зла в нём жива, но он не дорожит ею, потому что она слабее любви. Главная мудрость, которую Кощей уразумел за бессмертие, – значение слова «никогда». Он снова ходил к Яге. Но та не стала ему ничего советовать. Много клиентов, знаете ли, некогда…

Кощей нашёл себе занятие сам. Он больше не вмешивается в дела людей – помогает силам, меняющим облик земли: океанским штормам, землетрясениям, вулканам, а потом, как скульптор, придирчиво осматривает работу.

г. Орёл